Текст книги "Сайонара"

Автор книги: Сьюзен Баркер

сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 24 страниц)

Глава 11
Ватанабе

Универмаг из стекла и бетона вздымался вверх на восемь этажей. Эскалаторы поднимали покупателей до крыши, где был разбит сад. Золотистые лифты сновали туда-сюда, словно крошечные пузырьки кислорода в стеблях растений. Рядом с ярко освещенной галереей обнялись две иностранки, блондинка и брюнетка. Крошечные волокна искусственного мохера от топика брюнетки забились в ноздри подруги. Воздух между ними затрещал от статического электричества.

Мэри и Катя были поглощены женской болтовней, состоящей из обмена комплиментами, рассказа о том, чем каждая из них занималась на протяжении последних двенадцати часов, и взрывов смеха, звонкого, словно удары по ксилофону. Мэри наполняла воздух гормонами окситоцина, отвечающими за доверие и женственность. Из семнадцати миллионов смесей, чувствительных к химическому воздействию, эти два гормона заставляли Катю, природе которой была свойственно макиавеллиевскос коварство, морщить нос.

Я стоял напротив магазина под гигантским лазурно-голубым экраном, на котором знаменитая актриса щебетала о достоинствах туши «Мэйбелин ультралэш». Прозвучал сигнал, разрешающий пешеходам перейти дорогу, и вот они двинулись на меня: полузадушенные галстуками конторские служащие, женщины, прижимающие к себе своих отпрысков, школьники, слоняющиеся между залом игровых автоматов и бассейном. Людская картография в движении: мышцы движутся на костях, кровавые медузообразные щупальца выстреливают в гиперпространство. Каждый человек окружен призрачным водоворотом воспоминаний и чувств; и в любое из них я могу проникнуть по собственной воле. Во вспышке нейтрино пешеходы достигали моей стороны улицы и направлялись дальше по делам, телесные микропроцессоры стрекотали словно маленькие электрические цикады.

Исполнив приветственный ритуал, Мэри и Катя вошли в здание. Я пересек дорогу и направился к ним. Две тысячи семьсот пятьдесят восемь отпечатков испещряли ручку двери. В этой пестрой смеси я узнал отпечаток большого пальца Мэри. Коснувшись ее сияющего следа, я толкнул дверь.

На первом этаже роботы в красной униформе и шляпах в виде таблеток ослепительно улыбались и кланялись посетителям. Захваченные разнообразными желаниями, Мэри и Катя испытывали прилив эндорфинов не меньший, чем при занятиях экстремальным спортом или приеме легких наркотиков. Они двигались рядом с прилавком, где висели шелковые шарфы. К ужасу ближайшего робота Катя повязала один на голову.

– В этом шарфе я могла бы заработать кучу денег, гадая на кофейной гуще.

Мэри рассмеялась. Стоявшая рядом конторская служащая бросила на нее любопытный взгляд. В отличие от меня женщина не умела переводить звуки чужой речи в универсальный метаязык, что охватывает все языки мира. Мэри и Катя двинулись к прилавку со шляпами, расположенному от них в семи метрах двадцати сантиметрах. Я замер за пирамидой бриллиантовых тиар. Нет ничего проще, чем спрятаться в подобном универмаге, где вас захватывают блеск и пестрота, а все визуальные и пространственные импульсы заторможены и с трудом поддаются управлению.

Нога моя редко ступала в пределы этих заповедников потребительского тщеславия. Прежде всего мне не нравилось, как там пахнет: липкая сахарная смесь из запахов, выделяемых человеческими телами, сочетаясь с освежителями воздуха, вызывала отвращение. Кроме того, я не выношу стремления к приобретательству, этого самообмана, с которым покупатель, словно охотник, подкрадывается к прилавку с летней коллекцией от Донны Каран. Вот, например, девушка с восхищением рассматривает костюм-двойку из кашмирской шерсти. Она искренне полагает, что наряд ценой девять тысяч йен превратит ее в захватывающую дух красавицу с рекламного проспекта. Или вот девушка в белых хлопчатобумажных перчатках, с лицом бледным как мел, верит, что этот синий пояс заставит юношу, в которого она безнадежно влюблена, забыть про ее псориаз. А вот мужчина с равнодушными глазами и порезами от бритвы на щеках – он считает, что выбранный им галстук с зелеными диагональными полосками поможет получить повышение по службе.

Однако все их старания тщетны. Иногда я воображаю себя всеведущим старым вороном, что смотрит на капустное поле: каждый кочан прихорашивается и чистит перышки, чтобы стать самым красивым капустным кочаном на свете, забывая, что он всего лишь кочан, и ему никогда не стать ничем иным.

Мэри и Катя направились к отделу женской одежды. Манекены там были облачены в яркие искусственные топы и военную форму. Катя уединилась в закутке, убранном в стиле гарема, покоренная меховыми манжетами. Катя считала свой яркий, вызывающий вкус собственной заслугой. Мне, однако, удалось проследить ее родословную до шестнадцатого века, где я обнаружил украинскую помещицу, принимавшую ванны из крови крепостных.

Мэри двигалась мимо вешалки с футболками, и сердце мое ныло от нежности и страха. На прошлой неделе я следил, как Мэри со своим дружком возвращались домой по тихому пригороду.

Я держался близко, подслушивая их разговор. И то, что я услышал, заставило меня содрогнуться.

С тех пор каждый вечер Юдзи удобрял любовь Мэри вонючей навозной ложью. Ложью, которая была призвана скрыть от доверчивой влюбленной Мэри его подлую натуру. С болью я наблюдал, как он аккуратно подводит к зловещему финалу.

Меж тем освобождение Мэри было не за горами. Это случилось на следующий вечер и наполнило мое сердце невыразимой радостью. Когда ее мир стал пузыриться и покрываться волдырями, она нашла меня, и вместе мы сидели в темноте морозильника. Мэри решила, что это болезнь, не сознавая, что это всего лишь первая рябь, пробежавшая по зеркалу. Помочь ей мог только я. Мне были слишком памятны муки первых дней моего вступления в новую реальность.

* * *

Мэри и Катя двигались по бежевому ковровому покрытию. Жадными пальцами они ласкали и гладили экзотические ткани. Возбужденная новой линией джинсов, Катя устремилась к ним на ослабленных анорексией ножках. Отбросив собственные печали, сердце мое содрогнулось в спазме жалости.

– Что ты думаешь об этих? – спросила Катя. – С заниженной талией?

Мэри даже не посмотрела в ее сторону.

– Знаешь, я уже два дня не видела Марико.

– Хм…

Катя оценивала качество джинсовой ткани. Она жила в таком самодостаточном мире, что просто не признавала существования знакомых, которых в настоящее время не было рядом, посему отсутствующая Марико ее нисколько не интересовала.

– Я не знаю, где она. Сначала я решила, что Марико вернулась в Фукуоку, но все ее вещи остались в шкафу. К тому же она никогда бы не уехала, ничего не сказав мне.

– Наверное, нашла любовника, – ответила Катя. – Помнишь, как Сандрин не приходила на работу, когда завела роман с тем высоким школьным учителем?

– Марико не Сандрин, – заметила Мэри. – Я беспокоюсь. Прошлым вечером я поискала в комнате записную книжку, но не смогла найти даже телефона ее родных. Если у нее свидание, она должна была хотя бы заскочить домой, чтобы переодеться.

– Да не волнуйся ты, – сказала Катя, – найдется твоя Марико…

Однако Мэри была так напугана, что не слушала доводов Кати. В голове ее мелькали жуткие картинки, как на обложках таблоидов: Марико, лежащая в канаве. Я решил разгадать эту загадку.

Словно снаряд, я скользнул в гиперпространство. Я летел над городскими крепостями из стекла и кирпичей, парил в небесах, прорывая ткань бесконечности. Мой гиперхрусталик двигался налево и направо, вверх и вниз. Каждый позитрон в этих небоскребах хрипло взывал ко мне, однако я благоразумно скользил к цели моего путешествия.

Марико не лежала ни в какой канаве, она и вовсе нигде не лежала, Девушка находилась в торговом центре пригорода Осаки Юсо. Вот уже два часа четырнадцать минут она наблюдала, как продавец демонстрирует искусство вырезания розочек из редиски, используя специальный нож для срезания кожуры (1999 йен в розницу). Марико переживала нервный срыв – последствия еженощной борьбы с собственной совестью. Вот уже второй час девушка завороженно смотрела на продавца и на ловкие взмахи его ножа.

Мэри, Катя и я покинули универмаг и отправились в пригород, где жила Мэри. Девушкам нужно было убить три часа до начала работы. Они решили посидеть у пруда с карпами напротив городского храма и выпить саке.

– Нас будут осуждать за то, что мы пьем средь бела дня, – поддразнила подругу Катя.

– Плевала я, – ответила Мэри.

Раньше Мэри всегда заботилась о том, чтобы предстать перед жителями Осаки достойно, но сейчас, когда из головы не выходило предстоящее путешествие, она махнула рукой на свой внешний вид. Утром в понедельник в одиннадцать часов сорок одну минуту Мэри в одном пеньюаре развешивала на балконе белье. Это зрелище привело в неописуемое возбуждение старика-владельца тира в доме напротив, и весь день он приставал к посетителям, рассказывая об иностранной шлюхе со второго этажа.

Мэри и Катя уселись на берегу и закатали джинсы, подставив ноги солнечным лучам, отражавшимся от воды. Солнечная радиация из озоновых дыр падала на плечи Мэри, стимулируя меланоциты. Пруд окружали кусты азалии. Пенсионеры в широкополых шляпах неспешно прогуливались, пили чай оолонг из пластмассовых фляжек и восхищались тенями, скользившими во мраке пруда. Если бы пенсионеры смогли по-настоящему представить себе впечатляющий карнавал плавников и чешуи, из которого состоит жизнь карпов то от удивления они со всего размаху грохнулись бы на измученные артритом колени. Когда Мэри обретет видение гиперпространства, мы с ней вернемся к этому пруду и будем вместе наблюдать, как карпы, мерцая, проносятся под водой, словно волшебные дирижабли. А сейчас она била по поверхности пруда пальцами ног, а я, сидя в кустах азалии, шлепком убивал комара, присосавшегося к яремной вене.

Мэри жевала рисовый крекер, разжигая эпителий языка его острым вкусом. Катя сделала жадный глоток саке.

– В последнее время ты изменилась, – заметила Катя.

Даже она заметила, что, вступая в гиперпространство, Мэри менялась. Мэри прикусила губу, не зная, довериться ли подруге.

– Что значит изменилась?

– Стала беспокойной.

– Весна, наверное.

– А как дела с Юдзи?

– Всю неделю он был занят. Я почти не видела его.

Хорошо! Должно быть, он ее обманывает, подумала Катя.

В ее мертвом, как у трупа, сердце раздался колокольный звон.

– Ямагава-сан не дает своим парням расслабиться Мэри шлепнула комара на предплечье. Превращенная в коричневатую грязь на руке Мэри, комариная трахея продолжала дергаться, высасывая кровь, словно крошечные кузнечные мехи, движимые космической волей к жизни.

– Ненавижу, когда они кусают, – пожаловалась Мэри.

На это Кате сказать было нечего. В детстве ее диета состояла в основном из картофеля, выросшего на зараженных радиацией почвах, поэтому комары Катю не трогали. Мэри глотнула саке, и передняя доля ее печени застонала – печень едва успела справиться с алкоголем, выпитым Мэри вчера. После молчания Мэри спросила:

– Тебе никогда не казалось, что за всем этим скрывается что-то еще?

– За чем? За прудом?

– За всем.

– За всем? В духовном смысле, что ли? Типа религии?

Катины недалекость и банальность были подобны океану.

Обидевшись на ее пренебрежительный тон, Мэри ответила:

– Э-э… сама не знаю, просто не обращай на меня внимания.

Засмущавшись, Мэри прикрыла глаза и подставила лицо солнцу. Катя уставилась на воду, возобновив влюбленный диалоге собственным отражением. Ну, давай же, вылезай из кустов и расскажи ей то, что она так жаждет услышать.

Нежный бриз шевелил нагретую солнцем пыль на поверхности пруда.

Я должен быть терпеливым. Должен спокойно дожидаться, пока пробьет назначенный час.

Голые пустоши Аргонона вряд ли привлекли бы ваше внимание. Атмосфера планеты состоит из облаков цинковой и никелевой пыли, сквозь которые с трудом пробиваются солнечные лучи. Даже в безветренный день видимость не превышает одного-двух метров. Металлическая пыль Аргонона пользуется в галактике дурной славой. Пыль эта несется в холодной тьме межзвездного пространства, оседая на любое космическое тело, которое попадается на пути. Известно ли вам, что пять процентов земной пыли происходят с Аргонона? Она инеем покрывает наши полки и шкафы, именно она образует налет на плинтусах и решетках радиаторов Пыль с Аргонона танцует в солнечных лучах и меж стропил загородных домов.

Нравственный уровень на Аргононе довольно высок, хотя некоторым его обитателям свойственны жестокость, раздражительность и черствость. Несмотря на это, у аргононцев репутация добряков, которая может посрамить жителей прочих планет. Избрать Аргоном местом туристической поездки способен только неизлечимый идиот, но те, кому довелось там побывать, утверждают, что любой житель Аргонона, увидев, что обстоятельства загнали пришельца в угол, ради его спасения с радостью пожертвует одну из своих четырех рук.

Из-за низкого качества жизни на Аргононе долгое время проводилась политика ограничения рождаемости. И именно тогда там имели несчастье родиться мальчик и девочка. Родители пытались скрыть рождение брата и сестры, но слухи так или иначе просочились, и тогда к ним был послан чиновник по надзору за численностью населения.

– Нарушение серьезное, – провозгласил он, расположившись в гостиной.

Титановый шквал бился в окна. Две матери и трое отцов печально повесили головы.

– Это был несчастный случай, – сказал отец № 3 Как мы можем быть виновны в преступлении, которое не собирались совершать?

– В наше время глупо прикрываться незнанием! – рявкнул в ответ чиновник. – Восемь стадий репродуктивного процесса нельзя совершить неумышленно.

Он посмотрел на детей, спящих в кроватке, на их прикрытые респираторами лица.

– Боюсь, я должен забрать обоих.

Трое отцов в отчаянии поплелись прочь. Мать № 1 обхватила голову руками и зарыдала. Мать № 2 упала на колени и принялась царапать ковер. Чиновник вздохнул.

– Ну ладно, одного оставлю.

Тогда родители вынули монету. На одной стороне был изображен аргононский символ неба, на другой – земли. Они назвали мальчика Солярис, а девочку – Терестра. Затем родители подбросили монетку в воздух.

Вскоре после этого чиновник по надзору за численностью населения ушел, неся завернутого в одеяло Соляриса. Поздравляя себя с удачным завершением миссии, он вернулся в офис и заполнил соответствующие бумаги. Затем чиновник отправил ребенка туда, куда направляли незаконнорожденных – в жерло печи крематория.

Крематорий Аргонона изначально представлял собой неудачный транспортный проект. Ученые с соседней планеты, родственной Аргонону, пытались преобразовать нейронную звезду с помощью лазеров и преобразователя материи. Должна была возникнуть воронка, которая в мгновение ока перемещает космические корабли в другой конец вселенной. Однако в результате ошибки в вычислениях корабли, вошедшие в воронку, превращались в антиматерию. Обнаружив ошибку, ученые изменили задачу. Воронка крематория стала свалкой для отходов, образующихся в солнечной системе. Вот туда-то и отправили крошку Соляриса.

Его сестра Терестра тем временем росла на родной планете. Добрая и веселая девочка любила Аргонон: от черных небес до изъеденной мышьяком почвы. Она привыкла к тяжелому респиратору, он словно прирос к лицу и стал ее собственной плотью. Другой жизни Терестра не знала, поэтому не жаловалась.

Однажды Терестра прогуливалась по марганцевой пустоши, и вдруг на голову ей упал кусок кобальта.

– Эй, кто там? – сердито крикнула девочка сквозь респиратор.

Она подняла глаза вверх, но видимость не превышала семидесяти сантиметров, и Терестра, конечно же, ничего не увидела.

– Терестра, я – твой брат Солярис.

– Шутишь? – подозрительно промолвила Терестра.

– Нет, не шучу. Ты не видишь меня, потому что я состою из антиматерии.

Внезапно налетел порыв жаркого ветра. Терестра разозлилась. Она решила, что это чья-то глупая шутка.

– Мой брат умер, – холодно сказала она. – А ты, если и жив, то с головой у тебя явно что-то не в порядке, так что я пойду, пожалуй…

– Я не умер, – возмущенно отвечал голос. – То, что ты называешь смертью, я называю аргононскими предрассудками.

Терестра вступила в плотное облако пыли. Она надеялась, что ее мучитель теперь отвяжется. Вместо этого он взмолился:

– Я мечтаю, чтобы ты присоединилась ко мне, Терестра. Я наблюдал за тобой несколько недель и теперь хочу, чтобы ты освободилась от этой груды токсичного металла. Когда они подбросили ту монетку, проиграла ты. Ваш мир – не более чем грязь на огромной невидимой вселенной.

Терестра остановилась. Подбоченившись, она спросила у невидимого собеседника:

– Ну и как же ты собираешься избавить меня от этой груды металла?

Голос отвечал ей:

– Я советую тебе прыгнуть в жерло печи крематория.

Терестра рассмеялась.

– Ты – безумец. А теперь проваливай, заносчивый кусок антиматерии!

Чтобы подчеркнуть свои слова, Терестра набрала ладонь марганца и выбросила руку вперед и по кругу, словно токсическое колесо с фейерверками.

Прошло много лет.

Солярис и Терестра парили в космосе. Их громкий смех эхом раздавался меж звезд, когда брат с сестрой играли в чехарду с астероидами и прыгали на одной ножке под метеоритным дождем.

Солярис говорил Терестре:

– Помнишь, как ты вышла из себя, когда я впервые Предложил тебе прыгнуть в печь крематория?

Терестра залилась очаровательной розовой краской.

– Не напоминай мне об этом! Бедный, тебе пришлось помучиться со мною!

Солярис пожал плечами.

– Я почти забыл об этом… Гляди-ка, сверхновая! Давай займемся солнечным виндсерфингом! Вот и подходящая дощечка с Аргонона!

Мэри и Катя осоловели, словно пчелы в меду. Послеполуденное солнце нагрело мозжечок и замедлило реакции. Девушки отряхнули гравий с ног и раскатали джинсы. Они пожаловались друг дружке, до чего же не хочется идти на работу. После пятисот миллилитров алкоголя, в настоящее время находившихся в разных стадиях метаболизма внутри их тел, девушкам захотелось спать. Со стоном Мэри и Катя натянули сандалии, не подозревая о невидимой слизи из микроорганизмов, что покрывала их ступни.

Пока они медленно тащились по тихой аллее от городского кладбища до станции, я на расстоянии следовал за ними. Они миновали троих школьников в форме для дзюдо, носившихся сломя голову по рисовому полю с фруктовым мороженым в руках. Когда Мэри и Катя шли мимо них, школьники еще сдерживали свой воинственный пыл. Однако тринадцать секунд спустя, когда на алее появился я, один из них с воинственным выкриком выбросил руку вперед, изображая прием карате. Рука застыла в сантиметре от моей груди. Я шарахнулся к обочине, а мальчишки согнулись от смеха. От меня расходились ультразвуковые волны враждебности. Телепатически я предупреждал толстого агрессора: смейся-смейся, Кодзи Субаро, с таким количеством холестерина в подключичной артерии однажды, пытаясь воспроизвести такой же прием, ты умрешь, не дожив до тридцати. На глубоком подсознательном уровне Кодзи получил мое послание. Несмотря на то, что вокруг сияло солнце, а его приятели смеялись, Кодзи вздрогнул и со страхом посмотрел в мою удаляющуюся спину.

Пытаясь оттянуть возвращение на работу, Мэри и Катя решили выпить кофе на станции в кафе «Господин Пончик».

Я ждал у входа, под тентом паршивенького хозяйственного магазина, и смотрел, как девушки пьют двойной эспрессо. Солнечный свет заливал всех входящих в кафе, превращая людей в похожих друг на друга зомби. Но только не Мэри. Ее дыхание, подслащенное сакс, вырывалось изо рта, и жар кофеиновых глубин стремился внутрь, захваченный этим ангельским бризом. Райская краснота ее гортани открывалась при глотке. Кофе скользил по миндалевидной железе чувственными капельками. Нежная газовая отрыжка путешествовала от желудка Мэри к ее рту, откуда вырывалась в дребезжащий внешний мир, который был уже не-Мэри. Она облизала губы. Губы ее были совсем не такими, как у прочих; ее губы были пульсирующей алой вселенной.

Рядом с Мэри эта украинская зануда подсчитывала количество килокалорий в двойном эспрессо. Продавщица в розовой униформе железными щипцами раскладывала на витрине глазированные пончики. В желудке продавщицы, словно крахмальные шарики, плавали четыре шоколадных пончика. Еще раньше она спрятала в спортивную сумку четырнадцать витых булочек с корицей, чтобы распределить их между членами Священного Братства Лептуса. Продавщица знала, что булочки будут с благодарностью приняты товарищами после долгого дня, наполненного упражнениями в левитации и магических заклинаниях.

Рабочий день нации близился к завершению. Частота пульса замедлилась, будто слоновий топот, когда толпы устремились из центра в пригороды. Мозг работал на автопилоте, внутренние монологи становились вялыми и скучными, от дневного напряжения падал уровень сахара в крови. Хрустящие и свежие с утра костюмы смялись и покрылись пятнами от ксероксного тонера. Усталость серой монолитной массой гнала домой утомленных людей.

Я сразу заметил его среди этих безжизненных увальней. Его сердце стучало, словно мотор, усиленный амфетаминами, поры вырабатывали крупные капли пота. Он желал остаться незамеченным, хотя за весь день я не встретил более заметного человека. Он зашел в музыкальный магазин и принялся бродить по джазовой секции. Посетители тут же забыли все свои пристрастия к эстрадной и этнической музыке и уставились на шрам, изуродовавший пол-лица. Уродство вызывало в людях шок, отвращение и извращенное удовольствие. Что до меня, то я его почти не замечал. Наверное, мне следует напомнить, что в четвертом измерении внешние и внутренние органы одинаково видны. Его шрам интересовал меня не более, чем твердость его носового хряща.

Пот увлажнял подкладку дорогого пиджака, когда он глядел в окно, механически перебирая записи. Я уже видел его раньше – он приходил в бар «Сайонара» вместе со своим боссом Ямагавой. Этот бандит со шрамом убил восемнадцать человек и имел множество кличек, самая последняя из которых – Красная Кобра.

Словно хакер, я проник в его зрительный нерв, и меня чуть не вырвало, когда я понял, что объектом его пристального наблюдения является Катя. Вернее сказать, его духовная конфигурация воспринимала Катю в высоком эстетическом плане: серый цвет ее лица казался ему опаловым, а прилизанные волосы – пышными и волнующими. Горло Красной Кобры напряглось в невысказанном желании, когда Катя отхлебнула эспрессо.

Солнце скрылось за безвкусным пригородным магазинчиком, и Катя и Мэри вышли из кафе. Красная Кобра двинулся за ними, следя за девушками через окно магазина. Скоро он отстал – столь бросающееся в глаза уродство мешало Красной Кобре следить за обожаемой Катей. Девушки направились к станции.

На перроне толпились пассажиры. Я затаился за мусорным баком, пока девушки покупали билеты, и наблюдал, как их костный мозг восстанавливается, а лимфоциты потоком хлещут в лимфатических сосудах, я проник в их мысли и узнал, что Мэри хочет вздремнуть а Катя пытается что-то вспомнить. Потерянное воспоминание билось в стенки ее подсознания, напирало все сильнее и сильнее, подбираясь к авансцене памяти. Наконец Катя развернулась на сто восемьдесят градусов и завопила:

– Я оставила покупки в кафе!

Я заледенел, ища глазами движущиеся объекты, за которыми можно спрятаться.

– Жди! – скомандовала она Мэри. – Я сейчас вернусь!

Сердце почти остановилось, я буквально влип в стенку бака.

Мэри смотрела, как Катя пробирается к выходу, тряся головой от досады на собственную забывчивость. Мэри улыбнулась маленькому мальчику с большим леденцом, тронутая серьезностью, с которой малыш нес свой трофей.

– Ватанабе!

Бетонный пол и обклеенные афишами стены куда-то исчезли. Бездна раскрылась передо мной, а посередине стояла Мэри. С лукавой улыбкой она двинулась ко мне.

– Привет, Ватанабе! Что ты здесь делаешь?

Я защищаю тебя, я оберегаю тебя и веду к освобождению…

– Что-то случилось?

Ее улыбка погасла.

Я надвинул козырек бейсболки, чтобы скрыться от яростного белого пламени унижения. Я хотел ответить, что ничего не случилось, пусть прибережет сочувствие для остального человечества, но слова не желали выговариваться.