Текст книги "Сайонара"

Автор книги: Сьюзен Баркер

сообщить о нарушении

Текущая страница: 24 (всего у книги 24 страниц)

Ночью сердце мое терзали печали. Воспоминания об утренних событиях в офисе заставляли сгорать от запоздалого стыда. Я должен принять как великую честь любое наказание и работать как вол, чтобы вновь заслужить уважение коллег. Впрочем, сегодня ночью мне казалось, что проще будет забраться на Фудзияму в балетных тапочках.

Еще не потеряли работу, господин Сато?

Как коварно Марико подстроила мое падение! Как гнусно обошлась со мною! Какой запутанный клубок лжи! Действительно ли ее отец умер? Видела ли на самом деле Марико сон об Окинаве? Больше всего меня озадачило то, что Марико не тронула твою шкатулку с драгоценностями. Она не взяла денег, даже забытая сдача валялась на комоде!.. Зачем Марико совершила все это, если не ради денег? Я не мог дать ей ничего.

II

Превосходная новость! Госпожа Танака очнулась от комы! Когда я вошел в палату с пакетом фруктов, Наоко поманила меня от дверей комнаты госпожи Танаки. Я испугался самого худшего, но на лице Наоко сияла широкая улыбка. Потеряв голову от радости, Наоко бросилась мне на шею, прыгая, крича, и чуть не сбила очки с моего носа.

– Господин Сато, прошлой ночью тетя очнулась! Скорее сюда! Она сидит на кровати, ворочает головой и… и вообще!

Когда я увидел госпожу Танаку, бананы и персики выпали из пакета на пол. Старушка сидела на троне из подложенных подушек и смотрела программу «Доброе утро, Япония!» Она дружески кивнула мне, словно мы столкнулись у почтового ящика.

– Госпожа Танака, вы очнулись! – завопил я.

Я был поражен. Только вчера госпожа Танака была без сознания, а сегодня сидит и смотрит сюжет о турнире по сумо в детском саду.

– Как вы себя чувствуете? – спросил я. – Голова болит?

– Тетя не разговаривает, – сказала Наоко. – Доктор говорит, она еще в шоке. Потребуется время, чтобы голос вернулся.

Улыбаясь, я стал подбирать с пола фрукты, затем подвинул кресло к кровати больной. Все утро мы с Наоко суетились вокруг госпожи Танаки и смеялись от радости. Сама старушка не принимала участия в нашем веселье. Когда во время ленча Наоко похвалила госпожу Танаку, которая ела манный пудинг, старушка сердито отбросила ложку.

Когда госпожа Танака покончила со своим питательным завтраком, ее навестила Томоко – подружка Наоко. Девушки вместе снимали квартиру. Она привезла с собой господина Танаку. Муж госпожи Танаки нарядился, аккуратно причесал седые волосы. Большой букет роз лежал у него на коленях – въезжая в комнату, господин Танака чихнул от их аромата. Он кивнул жене (явно озадаченный ее посттравматической немотой) и положил цветы на поднос. Затем уселся в кресло и стал смотреть документальный фильм об опасности финансовых пирамид.

Томоко, смеясь, рассказывала, что все утро господин Танака спрашивал о жене и вообще очень скучает по ней. Мы с Наоко соглашались и смеялись в ответ. Я впервые видел подружку Наоко, работавшую в туристической сфере. Томоко была девушка крупная, хотя вовсе не толсЂая. Ей даже шел лишний вес, сочетаясь с пышной гривой вьющихся волос. Она носила грубоватые кожаные ботинки и брючный костюм, столь популярный среди молодых деловых женщин. Томоко, как многие полные люди, оказалась особой весьма разговорчивой. Она сказала мне, что Наоко очень лестно отзывалась обо мне. Меня это удивило – вот уж не думал, что Наоко составила обо мне хорошее мнение.

Так как погода стояла превосходная, мы решили, что следует раздобыть кресло на колесиках и отвезти госпожу Танаку в больничный сад подышать свежим воздухом. С разрешения медсестры мы завернули старушку в одеяла и выкатили во двор. Со стороны мы представляли собой весьма организованное шествие: задавала темп Наоко, катившая кресло. Я шел рядом, пытаясь приладить ручку под запястье госпожи Танаки. Завершали процессию господин Танака и Томоко.

Больничный дворик оказался маленьким и хорошо ухоженным. Две мощеные дорожки делили на четыре части лужайку, по краям которой росли кустарники и цветы. Декоративная поилка для птиц украшала центр лужайки, кругом на скамейках сидели больные. Под руководством медсестры в садовых ботинках самые юные больные, сидя на траве, цветными карандашами рисовали в блокнотах маргаритки.

– Разве здесь не чудесно, тетушка? – воскликнула Наоко. – Что за славный денек!

На самом деле небо затянули облака, но сегодня ничто не могло испортить настроение Наоко. Так как лужайка оказалась довольно неровной, мы медленно переместились на мощеную дорожку.

Хорошей погодой наслаждались не только больные. Один из врачей курил сигарету, сбрасывая пепел прямо на клумбу. Да уж, не придумал ничего лучшего, как курить на виду у больных детей! Странное поведение для медика! Ты будешь довольна, услыхав, что я бросил на доктора долгий неодобрительный взгляд.

Внезапно все эти сантименты отступили на второй план. Я заметил на скамейке недалеко от курильщика в белом халате девушку-иностранку. Не просто иностранку, а Мэри из Англии! От неожиданности я даже остановился. На Мэри была черная футболка и льняные брюки. Рядом с ней сидел хрупкий юноша в белом больничном халате. Мэри держала на коленях книгу и читала вслух, а юноша бездумно глядел прямо перед собой. Его смертельная худоба говорила о продолжительной тяжелой болезни. Когда наша процессия приблизилась к Мэри, я заметил, что читает она иллюстрированную книжку японских народных сказок. Я удивился – не многие иностранцы умеют читать по-японски. Бабочка с сиреневыми крыльями порхала рядом с Мэри, отвлекая девушку от чтения. Она с улыбкой отмахнулась от назойливого насекомого. Юноша все так же безучастно смотрел на бабочку, пока та не улетела. Когда кресло на колесах, громыхая, поравнялось со скамейкой, Мэри подняла глаза, но снова не узнала меня. Наверное, решила, что я больничный сторож или кто-то в этом роде. Я не стал приставать к ней, требуя вернуть долг. Мне было приятно видеть, что рядом с болезненным компаньоном Мэри кажется такой довольной и спокойной.

В половине четвертого я простился с кланом Танака, потому что в четыре ждал слесаря. Пока слесарь орудовал своими инструментами, я принялся соскребать со стен жестокие слова, нацарапанные Марико. Как я ни старался, розовая помада не хотела стираться. Единственный выход – перекрасить стены заново. Решение, конечно, радикальное, но ведь мы с тобой хотим, чтобы стены стали прежними, разве не так? Завтра куплю краску. Тебе будет приятно услышать, что наш домашний алтарь восстановлен. Я просмотрел семейные альбомы и заменил поврежденные фотографии. В твою рамку я вставил ту самую фотографию с парома на Кюсю. Как ты прекрасна, такая смеющаяся и сияющая изнутри! Твоя улыбка осветила весь алтарь.

После того как слесарь закончил работу и выдал мне новенькие сверкающие ключи, я поднялся наверх, чтобы посмотреть на виолончель. Инструмент лежал на полу, прикрытый красным шелком кимоно. Я осторожно поднял его на руки и снес на задний двор.

Солнце зашло, и я с трудом различал кусты в дальнем углу сада. К счастью, для работы мне хватало света, падавшего от кухонного окна. Я положил виолончель и начал копать землю совком. Совок плохо входил в дерн, поэтому задача оказалась труднее, чем я полагал. Рубашка прилипла к спине от пота, на руках появились болезненные волдыри. Когда яма была готова, я снял с виолончели красный шелковый чехол и положил ее на новое место успокоения. Несколько мгновений стоял, погрузившись в воспоминания, потом начал засыпать яму землей. Затем притоптал холмик, образовавшийся рядом с ямой. Лужайка была испорчена, но завтра утром я все поправлю: посажу в землю семена травы. Я засунул совок на место, затем отправился принимать заслуженную ванну.

Дом очистился от следов жестокости Марико. Теперь он снова принадлежал нам. Если бы это могло утешить мое сердце! Даже после того, что Марико сотворила с нашим домом, мне не хватало ее. Когда я чистил зубы, то заметил на полочке в ванной заколку для волос с розочкой из какой-то ткани на конце. Я повертел заколку в руках, ощущая тоску по тем дням, когда Марико была так заботлива и добра ко мне. Меня раздражало, что я никак не могу перестать думать о ней. В конце концов я зашвырнул заколку в унитаз, нимало не заботясь о том, что она может застрять в трубе.

III

Как тихо ночью, окрестности словно укрыты пуховым одеялом. Только ночной бриз, проникший в сад, шевелит листья. Я снова сижу за кухонным столом. На кухне темно – лампочка перегорела, а я так и не заменил ее. Может быть, ты думаешь, что я грущу, но поверь, это вовсе не так. Я чувствую себя бодрым и живым как никогда. Грудь мою переполняют надежды.

Хотя часы уже пробили полночь, я не пойду спать. Ночной сон – не более чем привычка. Лучше сидеть за кухонным столом, чем ерзать на матрасе, балансируя на грани безумия. Позволь мне остаться здесь и поговорить с тобой.

Процесс выздоровления госпожи Танаки шел семимильными шагами. Когда я навестил ее в больнице в следующий раз, старушка сидела на кровати и вязала. В пурпурно-красном халате и бирюзовом тюрбане она уже гораздо больше напоминала прежнюю госпожу Танаку (хотя из-под оборки тюрбана все еще виднелись бинты). Наконец-то она одна. Племянница и муж куда-то запропастились.

– Доброе утро, госпожа Танака, – поздоровался я. – Сегодня вы выглядите очень бодро.

Старушка улыбнулась и кивнула, накидывая петлю. Так как ее способности к разговору еще не восстановились, я присел рядом с кроватью и начал болтать. Телевизор был выключен, и в отсутствие жизнерадостных рекламных слоганов комнату наполняло клацанье спиц. Не прерывая работы, старушка изучающе поглядывала на меня, выжидая, что интересного я ей скажу. Я ощущал неловкость – куда мне до болтушки Наоко!

– Вид у вас боевой, – продолжил я, – вчерашняя прогулка в саду явно пошла вам на пользу.

Моя речь не произвела на госпожу Танаку особого впечатления. Она наклонила голову и принялась считать петли.

– Уверен, скоро вас выпишут домой. Чем я могу помочь вам? Купить что-нибудь? Или сделать какую-нибудь работу по дому?

Нечего и говорить, что госпожа Танака не посчитала нужным ответить на эти вопросы. Она уткнулась в вязание, и я удивился, что моя забота о ее здоровье обидела старушку. Я заметил, что госпожа Танака пропустила ряд, и в полотнище образовалась дырка. Она принялась яростно распускать нитки. Впрочем, дойдя до дырки, госпожа Танака не остановилась. Она распускала и распускала пряжу, пока не распустила ее до конца. Затем, используя язык знаков, старушка показала на руки и протянула мне шерсть. Мне понадобилось некоторое время, чтобы понять – она хочет использовать мои руки, как рамку. Наклонившись к госпоже Танаке, я установил руки, как было велено.

Доктор Оно зашел проверить температуру пациентки. Рассмеявшись, он назвал меня ее маленьким помощником. Когда в палату вошла медсестра с подносом, на котором стояли фруктовый салат и молоко, госпожа Танака милостиво позволила мне опустить руки. Медсестра принялась бранить госпожу Танаку – ночная сиделка рассказала ей, что старушка всю ночь просидела за вязанием.

– Не стоит так потакать своему нездоровому пристрастию к вязанию, – сказала она. – Главное для нас сейчас как можно скорее пойти на поправку.

Пока госпожа Танака поглощала завтрак, я читал ей газету «Дейли иомиури». На середине статьи о новых предложениях министерства рыбного хозяйства по изменению размеров рыболовных сетей я поднял глаза и заметил, что госпожа Танака дремлет.

– Госпожа Танака, – прошептал я, – вы спите?

Она не ответила, поэтому я решил, что старушку сморило после ночи, проведенной за вязанием. Я сложил газеты и поставил поднос на ночной столик. Затем подошел к окну и опустил желтые шторы. Когда я крался к двери, со стороны кровати неожиданно раздался слабый хрип:

– Она ушла?

Я замер, как вкопанный, и повернулся назад. Госпожа Танака снова восседала на своем троне из подушек. Глаза ее сверкали в темноте.

– Вы разговариваете! – воскликнул я.

Казалось, госпожу Танаку совершенно не удивило возвращение собственного голоса.

– Ну так что же, она ушла?

– Вы говорите о медсестре? – спросил я.

– Нет. Я говорю о той девушке.

– Марико? Ах, Марико… Да, она ушла.

Дрожь в голосе выдала меня. Я не забыл яростного неприятия, которым встретила Марико госпожа Танака. Не желая еще больше расстраивать старушку, я не стал рассказывать ей о несчастных обстоятельствах, которыми сопровождался ее уход.

– Хорошо, – сказала госпожа Танака. – Будем надеяться, что больше мы не увидим бедняжку.

Бедняжку? Вот это да! Тон, которым госпожа Танака теперь говорила о Марико, заставил меня предположить, что старушка знает больше, чем я думал.

– Что вы имеете в виду? – спросил я. – Она что-нибудь рассказывала вам?

Заметив, что я встревожен, госпожа Танака потеплела, ее руки затеребили простыню.

– Я знаю, ей вас не одолеть, – промолвила она, голос звучал все увереннее, – ведь я права? Не так-то сто одолеть вас.

Эти странные слова только усилили мою тревогу.

– Госпожа Танака, – начал я, – ведь Марико не пыталась…

Ко мне вернулись воспоминания о той субботней ночи. Марико дрожит на газоне, один носок сполз на лодыжку, цветочный рисунок на платье почти незаметен в сумерках. «Я слышала голос», – сказала она тогда.

Воспоминания когтями впились в мое сердце.

– Госпожа Танака, той ночью, когда вы упали и разбили голову… Это ведь не Марико…

– Мое падение не имеет никакого отношения к Марико. Девушка не виновата, – ответила госпожа Танака. – Больше мы не станем разговаривать об этом. Я просто хотела удостовериться в том, что она ушла. А теперь позвольте старой женщине немного поспать.

При всей ее хрупкости в глазах старушки застыла твердость, которая не позволила мне настаивать на продолжении разговора. Меня распирало от любопытства, но я рассудил, что если госпожа Танака захочет, она сама расскажет мне обо всем. В мои намерения не входило мучить расспросами беспомощную пенсионерку.

– Замечательно, вот и спите, – сказал я. – Я приду завтра. Все равно мне нужно идти домой и заняться покраской стен в свободной комнате.

На лице госпожи Танаки появилось печальное выражение. Мне показалось, что она на глазах постарела.

– Господин Сато, – прошептала она, – я хочу, чтобы вы знали, что иногда я тоже это чувствую, и очень сильно. Вы больше не должны жить в этом доме. Она сердится на вас, понимаете? Она не даст вам жить спокойно…

Госпожа Танака задохнулась и не могла продолжать – и неудивительно, после сотрясения мозга в голове старушки все спуталось.

– Марико ушла, – напомнил я ей. – Я сменил замок на входной двери, так что не бойтесь, она больше не вернется.

Затем я пожелал ей спокойного сна, попрощался и ушел. Я просто не мог дождаться, когда расскажу Наоко о том, что тетушка снова обрела речь.

Вечером, когда я залез на стремянку, чтобы начать покраску стены в цвет яичной скорлупы, зазвонил телефон. С тех пор как я последний раз слышал его звон, прошли недели, поэтому я не на шутку переполошился. Дрожа от нервного возбуждения, я спустился со стремянки и отложил в сторону кисть. Затем поспешил вниз по лестнице, схватил трубку и взволнованно выдохнул:

– Алло!

– А, Сато, это вы? Как проводите отпуск? – пророкотал заместитель главного менеджера по работе с персоналом Мураками-сан.

Я поморщился и в который раз пожалел о том, что не установил устройство, позволяющее определять телефонный номер звонящего. В списке людей, с которыми мне не хотелось общаться, Мураками-сан отводилось почетное первое место. Нет, пожалуй, второе. Первое принадлежало одной девушке из хостесс-бара.

– Я прекрасно отдохнул, благодарю вас, – коротко ответил я. – Надеюсь вернуться на работу в полном порядке.

– Не беспокойтесь о работе, Сато, – сказал Мураками-сан. – Госпожа Ямамото взяла на себя труд полностью пересмотреть систему регистрации документов. Амбициозная штучка эта маленькая шалунья, верно?

Мураками-сан хрипло хихикнул. Я подумал, что ему не подобает называть госпожу Ямамото штучкой и шалуньей, однако сдержал язык. Я удивлялся, что Мураками-сан не собирается извиняться за всю ту ложь, которую распускал о тебе.

– Надеюсь, это не заняло много времени, – промолвил я.

– О, они трудились не покладая рук до семи или восьми вечера в понедельник. Когда закончили, я закатил им шикарный ужин. Весьма скромное поощрение за ту огромную работу, которую они проделали.

От мысли о том, что все мои чрезмерно любопытные коллеги сошлись вместе в барс, краска бросилась мне в лицо. Могу себе представить, что они говорили обо мне, когда саке лилось рекой!

– Как они справляются без меня?

– О, они справляются превосходно. Помощник менеджера из отдела снабжения Огата-сан занял ваше место. Вы разве не знали, что он дипломированный бухгалтер? Мне никогда еще не приходилось видеть, чтобы человек так рьяно набрасывался на цифры!

Я почувствовал облегчение. Я знал Огату-сан как честного работника с хорошей репутацией, который не допустит серьезных просчетов в мое отсутствие. Однако это назначение вряд ли могло полностью компенсировать тот ущерб, который я причинил компании.

– Мне трудно передать, – начал я, – как я сожалею о том, что случилось в офисе. Я также хочу принести извинения по поводу моего возмутительного поведения в субботу…

Слова застряли в горле. Я не собирался извиняться за все. Например, я и сейчас готов был повторить те слова, которые произнес тогда, обвиняя Мураками-сан в распространении о тебе ложных слухов.

– Э… Сато, постойте. У меня звонок по другой линии.

Не дожидаясь моего ответа, Мураками-сан нажал на кнопку удержания вызова. Мелодия «Зеленые рукава», аранжированная для свирели, заставила меня отнять трубку от уха. Стоял чудесный вечер. Солнечные лучи наклонно падали сквозь стеклянную входную дверь, заливая прихожую мягким желтоватым светом. На улице играли дети, стучали мячи, полозья роликовых коньков царапали тротуар. Я слышал, как мать звала сына мыться. Мальчик в ответ кричал, что он уже вырос и поэтому мыться не станет. Затем последовал звук шлепка и детский вопль. Через две минуты свирельной музыки Мураками-сан вернулся к прерванному разговору.

– Простите, Сато! Срочный звонок. Так на чем мы остановились? Ах да! Как вы проводите выходные? Как отдыхается?

Мураками-сан начисто забыл, о чем мы говорили до того, как разговор прервался. Наверняка подобная забывчивость неспроста.

– Прекрасно, спасибо.

– А эта девушка, Марико, она все еще?…

– Она ушла, – промолвил я.

Как сухо и чопорно прозвучали эти два слова. И как безгранична моя печаль! Удивительно, но Мураками-сан вдруг посерьезнел и перестал нести чушь.

– Вы были правы в своих подозрениях относительно Марико. Она все это время обманывала меня.

Мураками-сан прочистил горло.

– Прошлым вечером я был в баре «Сайонара». Я вызвал Маму-сан и сказал ей, что если ее девушки будут проделывать такие грязные трюки с клиентами, она просто останется без посетителей! И знаете что, Сато? Я никогда еще не видел Маму-сан в таком свинском состоянии! Она лыка не вязала, причем держалась разнузданно и цинично. Она позвала Марико и сказала, чтобы я разбирался с ней сам. Затем Мама-сан удалилась к себе. Когда я стал давить на Марико, та начала все отрицать, уверяя меня, что видела вас всего два раза в жизни, да и то в баре. Сначала я решил, что она лжет, но потом она расплакалась. Марико сказала, что последние две недели не вставала с постели и ничего не помнит. Как ни странно, я поверил ей, Сато. По крайней мере той ночью я ей точно поверил. Потом она убежала на кухню, рыдая в голос. Мы с Таро выпили и быстренько убрались оттуда. Пошли в «Копакобану». Я подумываю о том, чтобы закрыть счет компании в баре «Сайонара». Это место, похоже катится в пропасть.

То, что Марико все отрицала, больно ранило меня, но ничуть не удивило. Другое дело ее слезы.

– Да не переживайте вы так, – доверительным тоном посоветовал мне Мураками-сан. – Я хочу, чтобы вы знали: я сочувствую вам. И мне попадались такие девицы. Однажды у меня была любовница, которая заставила меня скупить ей всю осеннюю коллекцию туфель и сумок от Исси Мияки…

Так, это уж слишком!

– Марико никогда не была моей любовницей!

Я почти видел недоверчивую улыбку на лице Мураками-сан.

– Называйте это, как хотите, но не вы первый. В следующий раз будете умнее и предусмотрительнее.

Не будет никакого следующего раза!.. Впрочем, убеждать в этом Мураками-сан бессмысленно, также, как и уверять его, что Марико не была моей любовницей. В моем молчании содержался упрек – впрочем, оставшийся без внимания.

– Значит, так, Сато, я хочу, чтобы вы знали, что мы с главным менеджером Цуру обсудили ваше положение в компании и пришли к совместному заключению, что вам нужно сменить поле деятельности. В департаменте перевозок есть вакансия помощника делопроизводителя. Я понимаю, для вас это прыжок в неизвестность, но делать нечего. Вы должны приступить к работе в понедельник. Предварительно вам следует посетить врача и представить справку о психическом здоровье.

Вот так! Нож гильотины со стуком упал вниз. Ниже этой должности только должность кухонного рабочего в столовой. Уж лучше бы они выдали мне пару резиновых перчаток и отправили отскребать тарелки! Впрочем, если говорить честно, я скорее согласился бы мыть посуду в столовой, чем работать в департаменте перевозок – в его заваленных аккумуляторами клетушках, пропахших сыростью и горчичным газом. Восемнадцать лет до пенсии. Я размышлял. Целая жизнь! Как ни странно, эта Мысль не показалась мне такой уж опустошающей. Отвратительная история с Марико закалила мой дух.

– Сато? Сато? Вы слышите? Не расстраивайтесь! Уверяю вас, все это временно. Я сделаю все от меня зависящее, чтобы вы вернулись в финансовый департамент… Сато? Минутку, еще один звонок, подождите…

В трубке щелкнуло, и снова зазвучала порядком надоевшая свирель. Как беззаботно Мураками-сан только что распорядился моей жизнью.

Не сознавая, что делаю, я положил трубку на рычаг, затем снова снял. Услышав долгий непрерывный сигнал, я понял, что случилось. Боже, что же я наделал! Впрочем, все это имеет значение, только если я останусь работать в «Дайва трейдинг». Я тут же решил, что завтра напишу заявление об уходе.

Я отправился на кухню, чтобы заварить чай. Пока вода с шумом билась об алюминиевое дно чайника, я снова запаниковал. Что я наделал? Какая компания наймет работника средних лет, решившего пуститься во все тяжкие? Я зажег газ и поставил чайник на плиту. Тех денег, что лежали в банке, мне должно хватить на год-два экономной жизни. Но ведь человек не в силах жить без работы! Человеку необходима цель, он должен вносить свой вклад в жизнь общества. Я вспомнил о вакансии помощника торговца рыбой, которую подыскал для Марико. В каком законе написано, что я должен зарабатывать на жизнь, протирая штаны в офисе? Общество нуждается в продавцах рыбы не меньше, чем в бухгалтерах. Почему бы не попробовать устроиться на работу, которая позволит расширить кругозор? Идея казалась мне такой радикальной, что я некоторое время постоял у окна, пытаясь свыкнуться с ней. Свист, а затем пронзительный визг закипевшего чайника прервал мои размышления. Чтобы принять решение, мне хватило времени, за которое закипает вода. Я заварил зеленый чай и захватил его с собой наверх. Меня ждала работа.

Как много изменилось за прошедшие недели! Чем больше я думаю о том, что произошло между мной и Марико, тем больше полезного нахожу в этой истории. Пусть мне пришлось изрядно потрудиться, устраняя беспорядок, оставленный Марико в нашем доме, но горький опыт научил меня многому. Нельзя бросаться на шею первому встречному, нельзя приводить в дом малознакомых людей. Марико навсегда отучила меня от излишней доверчивости.

При воспоминании о Марико сердце забилось чаще. Поверь, я уже забыл ее лицо. Ее нежные черты, такие резкие и яркие, почти стерлись, оставив в памяти туманную дымку. Впрочем, чтобы снова восстановить ее облик в памяти, мне достаточно добраться на метро до Синсайбаси. Нет, не стоит. Я не должен вспоминать о Марико. Я ведь обещал тебе, что никогда больше нога моя не ступит на порог бара «Сайонара». В некоем иносказательном смысле я все это заслужил – не следовало мне соглашаться приходить туда в первый раз.

Как тихо ночью, мир словно онемел. Наверное, я уже говорил тебе: по ночам мне кажется, что ты становишься ближе. Это довольно странно, потому что раньше именно ночью ты отдалялась от меня, покидая нашу теплую постель и отправляясь бродить в одиночестве по первому этажу. Но давай не будем оглядываться в прошлое. Когда-то я сделал тебя несчастной. Теперь я это понимаю. Обещаю, больше такое не повторится. Я хочу только, чтобы мы продолжали жить в мире и согласии. Пусть же эта безмолвная ночь длится вечно!

Внезапно молчание ночи нарушилось. Ты слышишь? Там, в саду? Нужно выяснить, что это за звук. Смотри, как неуклюже я отодвинул кресло. Как скользят по полу босые ноги – и каждое липкое прикосновение напоминает о том, что не мешало бы пройтись по линолеуму шваброй. Словно во сне я открыл заднюю дверь и вышел под небо с невидимыми звездами. Единственная настоящая вещь в этом мире – мое приближение к тебе. Я преклонил колени перед недавно насыпанным холмиком и приложил ухо к земле. Теперь я слышал ее ясно, стоило только закрыть глаза. Виолончель пела свою полуночную сонату в ре-миноре. Ту самую, которую когда-то играла мне ты.