Текст книги "Повесть об Остролистном холме"

Автор книги: Сюзан Алберт

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 16 страниц)

– О, разумеется, – пробормотала Димити, с грустью подумав о Маргарет Нэш. Она была славной учительницей, которую все любили в Сорее, но ее педагогический опыт не выходил за границы деревни. А леди Лонгфорд, пусть и не снискавшая добрых чувств местных жителей, пользовалась неограниченным влиянием во всем приходе. Димити отдавала себе отчет, что члены школьного совета вынуждены будут с особым вниманием рассматривать любого кандидата, поддержанного ее светлостью.

Леди Лонгфорд поставила на стол чашку.

– Доктор Гейнуэлл, без сомнения, оправдает любые ожидания попечительского совета. Прошу вас сообщить капитану Вудкоку, что доктор прибудет в среду. Поскольку сегодня понедельник, капитан вполне успеет подготовить все необходимое для беседы, назначив ее, скажем, на четверг или пятницу.

– Беседы? – с недоумением спросила мисс Мартин.

– Я уверена, что члены совета пожелают встретиться с доктором Гейнуэллом, прежде чем утвердить его в новой должности, – сказала леди Лонгфорд. И добавила, обращаясь к Димити: – Передайте также вашему брату, что доктор Гейнуэлл будет счастлив предоставить себя в распоряжение попечительского совета.

– Да, да, конечно, – покорно ответила Димити. Увы, ни Маргарет, ни школу не ждет ничего хорошего. Затем, чтобы заполнить неловкую паузу в разговоре, она вежливо продолжила: – Насколько мне известно, к вам приехала еще одна гостья. Я уверена, для вас это радостное событие.

– Еще одна гостья? – Леди Лонгфорд недовольно сдвинула брови.

– О, конечно же, она для вас не гостья. – Димити уже пожалела, что затронула эту тему. – Я говорю о Кэролайн, внучке вашей светлости. Я слышала, что она сейчас находится в Тидмарш-Мэноре.

Эти известия Димити получила от Уилла Хилиса, близкого друга ее брата, который был стряпчим леди Лонгфорд. Единственная дочь сына ее светлости, проживавшего вдали от материнского дома, приехала из Новой Зеландии после смерти матери (отец девочки скончался еще раньше). Поначалу леди Лонгфорд отказалась принять ребенка, но когда Уилл Хилис обратил ее внимание на то обстоятельство, что у девочки не осталось других живых родственников, а викарий Саккет призвал ее к исполнению христианского долга, она с неохотою позволила себя уговорить. Девочка приехала на Пасху.

По мнению Димити, положение ребенка в мрачном, отталкивающем доме ее светлости было незавидным. Леди Лонгфорд славилась своей суровостью. Унылая усадьба не сулила радостной жизни девочке, потерявшей обоих родителей. Было бы гораздо лучше, если бы она могла посещать сорейскую школу вместе с деревенскими детьми, но леди Лонгфорд вряд ли даст на это соизволение. По слухам, ее светлость собиралась осенью отправить внучку в школу при каком-то англиканском женском монастыре.

– Ох уж эта Кэролайн, – сказала мисс Мартин, сопроводив эти слова вздохом, в котором прозвучали покорность и раздражение в равных долях. – Нет, нет, я далека от мысли порицать ребенка, – пробормотала она, опуская взгляд. – Хотя леди Лонгфорд выказала исключительное великодушие, открыв двери своего дома…

– Я ни в коей мере не уклоняюсь от исполнения своего долга, – сурово произнесла леди Лонгфорд. – Девочка останется в Тидмарш-Мэноре до решения вопроса о ее образовании. А пока мисс Мартин согласилась исполнять обязанности гувернантки.

– Понимаю, – сказала Димити. Ею овладела тревога за ребенка, в отношении которого леди Лонгфорд «исполняла свой долг».

– Я всего лишь даю ей уроки литературы, музыки и французского, – сказала мисс Мартин, подчеркнув жестом ничтожную значимость этой работы. – Доктор Гейнуэлл любезно согласился обучать девочку математике и естествознанию – разумеется, пока ее не отошлют в школу. Мы надеемся в ближайшее время найти для нее подходящее заведение.

– Понимаю, – повторила Димити, и вдруг, неожиданно для себя, продолжила: – На будущей неделе я собираюсь съездить к побережью. – Мисс Вудкок отнюдь не вынашивала подобных планов, но в этот момент ей пришла в голову мысль, что одинокому ребенку было бы славно отлучиться из Тидмарш-Мэнора. – На день-два, не более того, – добавила она, – и, разумеется, при благоприятной погоде. Буду рада, если вы позволите Кэролайн…

– Об этом не может быть и речи, – сказала леди Лонгфорд. – Девочка не из приятных, мисс Вудкок. Замкнутая, угрюмая.

– К тому же непослушная, – подхватила мисс Мартин и снова вздохнула. – Дерзкий, строптивый ребенок, как ни печально об этом говорить. Ее светлость выписала для Кэролайн «Журнал юных леди», но та не желает его читать. Чем объяснить подобную неблагодарность, скажите на милость?

– Да, пожалуй, нечем, – пробормотала Димити.

– Итак, – леди Лонгфорд поднялась, – полагаю, нам пора возвращаться. Всего хорошего, мисс Вудкок. Доктор Гейнуэлл нанесет визит вашему брату.

– Я передам ему, – сказала Димити без всякого энтузиазма и проводила гостей.

3

Кэролайн Лонгфорд начинает новый дневник

Июльское солнце перевалило за полдень. Из окна своей спальни на третьем этаже Кэролайн Лонгфорд видела, как мистер Бивер подогнал фаэтон к парадному входу Тидмарш-Мэнора, как ее бабушка и мисс Мартин спустились по ступенькам, сели в экипаж и раскрыли свои черные зонтики, заслоняясь от жарких лучей, и как фаэтон скрылся с глаз. Не теряя ни минуты, Кэролайн отошла от окна, вытащила из-под матраца чистую конторскую книгу и карандаш, сбежала вниз по черной лестнице в сад и вышла через заднюю калитку. Длинная каштановая коса приплясывала за спиной девочки. Произошел редчайший случай, когда обе надзирательницы – так их про себя назвала Кэролайн – покинули свой пост, и пленница не желала терять даром ни минуты драгоценной свободы.

Правда, времени, когда она была предоставлена самой себе, у Кэролайн и так было в избытке. Мисс Мартин нередко засыпала у камина, когда, как предполагалось, у них шли утренние занятия, и девочка могла читать и рисовать все, что пожелает. После полудня ее отсылали в сад с Дадли, хозяйским спаниелем, а мисс Мартин и леди Лонгфорд наслаждались чтением или позволяли себе вздремнуть. За чаем на Кэролайн возлагалась обязанность наполнять чашки, ибо ее светлость (запрещавшая ребенку называть ее бабушкой, каковой на самом деле являлась), по-видимому, полагала, что эта процедура способствует превращению девочки в истинную леди – устрашающая перспектива, которую Кэролайн отказывалась принять даже (или особенно) в своем воображении. После чая ее отсылали наверх – читать до ужина, который приносила ей в комнату миссис Бивер. После ужина и до команды отправляться в постель Кэролайн сидела у камина и делала записи в дневнике, изящной книжице в кожаном переплете, которую подарил ей отец.

Однако этому занятию был положен конец несколько дней назад, когда мисс Мартин обнаружила дневник, открыла его и стала читать.

– Не трогайте! – с жаром вскричала Кэролайн, вскочив со стула и попытавшись вырвать книгу из рук мисс Мартин. – Там мои личные записи, вы не имеете права!

– Я имею все права, – сказала мисс Мартин со своим якобы французским акцентом и подняла дневник над головой, чтобы девочка не могла до него дотянуться. – Леди Лонгфорд поручила вас моим заботам, юная барышня, и я не позволю вам утаивать от меня что бы то ни было. В мои намерения входит выяснить, о чем вы здесь пишете. – Темные глаза мисс Мартин полнились злорадным торжеством. – Впрочем, если вы пожелаете, мы можем передать эту книжку ее светлости, дабы она сама смогла узнать все ваши постыдные секреты и убедиться, какая неблагодарная девица живет в ее доме.

Кэролайн опустила руки и сделала вид, что уступает. Но в тот момент, когда мисс Мартин чуть-чуть ослабила бдительность и стала листать дневник, девочка схватила книгу и сунула ее в камин, в самое жаркое место, где языки пламени были особенно яркими.

– Ах ты дикарка! – возопила мисс Мартин, хватаясь за кочергу, чтобы вытащить книгу из огня.

Но было поздно. Страницы дневника обуглились, съежились и распались на черные хлопья, которые вылетели в каминную трубу, навсегда лишив побелевшую от ярости гувернантку возможности прочитать следующую запись: «Мисс Мартин такая же француженка, как я, ну а я-то совсем не француженка. А бабушка Лонгфорд – просто старая дура, раз верит жестокой подлюке, которая только притворяется, что ее любит».

Это была сущая правда. Хотя под взглядом хозяйки дома мисс Мартин казалась кроткой и смиренной, что называется, тише воды ниже травы, стоило только леди Лонгфорд повернуться к ней спиной, как все круто менялось. Кэролайн замечала презрительно поджатые губы и злобный блеск в глазах своей наставницы, и девочке становилось понятно, что на самом деле для мисс Мартин имеют значение только ее собственные интересы.

Хотя Кэролайн и радовалась, что ей удалось спасти свои записи от придирчивых глаз мисс Мартин, она дорого заплатила за свой поступок. Приговор разгневанной мисс был таков: три дня Кэролайн надлежит получать только стакан молока и кусок хлеба на ужин. Впрочем, утрата дневника печалила ее больше, чем голод.

Записи в этой книжке стали для нее спасением еще в Новой Зеландии, в безрадостные дни после того, как поезд, в котором ехал ее отец, рухнул с моста в ущелье и погибли все пассажиры. Дневник утешал Кэролайн и в те бесконечные недели, когда ее матери становилось все хуже и она наконец умерла, и в еще более мрачные и долгие месяцы, когда девочка ожидала решения своей участи, о чем ей должны были сообщить адвокаты отца. Сначала они сказали, что ее бабушка, которая отреклась от отца Кэролайн, когда тот отказался жениться на выбранной ею для него барышне, решительно не желает брать к себе внучку. Приходилось искать другое место, и адвокаты тщетно ломали головы в поисках решения, поскольку иных родственников у девочки не было. В конце концов ей стало известно, что бабушка все-таки согласилась дать ей кров до той поры, пока для нее не найдут подходящую школу, и Кэролайн посадили на корабль, плывший в Англию. Мистер Хилис, довольно приятный человек, адвокат, ведущий дела бабушки, встретил Кэролайн у причала в Ливерпуле и привез в Тидмарш-Мэнор.

И во все эти тяжкие времена девочка выплескивала на страницы дневника свои чувства – и гнев, и страх, и надежду. Надежду на то, что ее бабушка окажется милой и доброй, в конце концов полюбит Кэролайн и не станет отсылать ее в школу, а оставит в своем доме. Надежду на то, что в деревне у нее появятся друзья, а в доме – какие-нибудь зверюшки, и она сможет с ними играть и…

Но эти надежды разбились вдребезги, а ее бесценный дневник обратился в кучку пепла. Выход был один – начать все сначала, и послужит для этого чистая конторская книга, которую она этим утром стащила на кухне из буфета миссис Бивер. Но теперь-то, поклялась себе Кэролайн, она не допустит, чтобы мисс Мартин или кто-либо другой смог наложить свои жадные лапы на дневник с ее сокровенными записями. Она будет хранить его в надежном месте. И даже если его найдут, то никто, кроме нее самой, не сможет ничего прочитать, потому что писать в дневнике она будет шифром. Каким именно – Кэролайн пока не решила, но уж что-нибудь она непременно придумает.

И вот, пока леди Лонгфорд и мисс Мартин пили чай и рассказывали Димити Вудкок про доктора Гаррисона Гейнуэлла, Кэролайн стремительно летела по тропинке, огибающей Кукушкин лес. Дадли она не взяла – тот был слишком толстым и медлительным и всякий раз недовольно рычал, когда его пытались вывести за пределы сада. Через несколько минут она уже карабкалась вверх по крутому каменистому склону Остролистного холма, на вершине которого в незапамятные времена пастухи сложили из камня крошечную хижину, чтобы укрываться от дождя и снега. Чуть ниже этого убежища в склоне виднелся старый заброшенный вход в барсучью нору, окруженный насыпью из земли, которую трудолюбивые барсуки выбросили наружу, когда рыли свои коридоры и опочивальни. Накануне Кэролайн спрятала в норе пустую жестяную коробку от печенья – там-то она и предполагала хранить свой дневник. Что ж, теперь оставалось придумать шифр.

Кэролайн села на обогретый солнышком камень у барсучьей норы и первым делом написала все буквы алфавита. Теплый июльский ветерок шевелил влажные прядки на лбу девочки. Около каждой буквы она изобразила другую букву или значок, призванный заменить настоящую. Вместо «М» теперь будет «А», вместо «Б» она станет писать «Е», роль буквы «С» возьмет на себя «№» – и так далее. Конечно, понадобится какое-то время, чтобы выучить новый алфавит, но Кэролайн отличалась сообразительностью и на память не жаловалась. А на тот случай, если память ей все-таки изменит, в кармане она станет носить ключ к шифру. И не будет с ним расставаться. Теперь, если кто-то и найдет дневник, нипочем не раскроет ее тайну.

Время от времени Кэролайн поглядывала на долину ручья Уилфин-бек – там, далеко внизу, на полуденном солнце посверкивала серебряная нить ручья. К Тидмарш-Мэнору, который она могла видеть слева, Кэролайн не питала особой приязни. В этом хмуром уродливом доме, полном злобы, ей доводилось просыпаться среди ночи оттого, что свирепый ветер громыхал ставнями и завывал в трубах. Но Кэролайн любила окружающие холмы и пастбища с разбросанными там-сям овцами – безмятежность этого пейзажа напоминала ей родину. Правда, здесь горы были куда ниже, да и вся местность не такая дикая, как в Новой Зеландии, и все же красота Озерного края не оставляла девочку равнодушной.

С того места, где она сидела, Кэролайн могла видеть сланцевую крышу и белые стены фермерского дома, где жил мистер Хорнби, и дорогу к Кукушкину лесу, которая вилась вдоль Овсяного хребта на противоположном берегу ручья Уилфин-бек. Отсюда она сможет заблаговременно заметить возвращающийся фаэтон и успеет добежать до дома, опередив бабушку и мисс Мартин.

И тут Кэролайн увидела повозку, которая поднималась по этой дороге со стороны деревни. Когда повозка приблизилась, девочка убедилась, что это вовсе не сверкающий черным лаком фаэтон леди Лонгфорд, а простая зеленая телега, запряженная вороным конем. В этот момент за спиной Кэролайн раздался шум – кто-то неловко задел ногой камень. Она резко обернулась.

– Это всего лишь я, – сказал Джереми Кросфилд. – Я тебя не напугал?

– Разве чуть-чуть, – ответила Кэролайн и вернулась к своей работе.

Джереми был ее ровесником, хотя казался старше благодаря своей серьезной манере вести разговор. Он-то и показал Кэролайн пастушью хижину и барсучью нору, не говоря уж о местах, где растут лучшие грибы и самая сладкая ежевика. Похоже, Джереми, которого она повстречала во время одной из своих вылазок за пределы сада, знал почти все почти обо всем, и это придавало ему особую ценность в глазах Кэролайн. Он жил со своей тетушкой Джейн в домике близ ручья Канси-бек и всегда носил с собой альбом, в котором рисовал разных животных.

Само собой разумеется, ни бабушка, ни мисс Мартин понятия не имели о Джереми – у Кэролайн хватало ума не упоминать об их знакомстве. Узнай они об этом, ей тут же запретили бы с ним встречаться. Кэролайн дали понять, что деревенские дети стоят «ниже» ее на общественной лестнице, и это показалось ей до смешного старомодным и глупым. Дома, в Новой Зеландии, она ничем не отличалась от других детей на овцеводческой ферме, а здесь, у бабушки, ее многое злило и раздражало, в том числе и то, что одни люди почему-то считались выше других.

Из холщовой сумки за спиной Джереми вынул подзорную трубу.

– С этой штукой лучше видно, – сказал он, кивнув в сторону повозки на дороге.

Кэролайн отложила дневник и прильнула к подзорной трубе. У лошади на морде виднелось белое пятно, а в зеленой телеге сидел темноволосый мужчина в серой рубахе с закатанными рукавами. Рядом бежала собака темно-красной масти.

– Это мистер Чанс со Старой фермы, она дальше по дороге, за Остролистным холмом. А пса зовут Перец. – Джереми улыбнулся. – Хозяин назвал его так, чтобы все думали, будто он злой и кусается, но, по правде, это славная псина.

Кэролайн бросила завистливый взгляд на трубу и протянула ее мальчику.

– Новая?

– Мисс Поттер подарила, хозяйка Фермы-На-Холме. Я ее увидел, когда она рисовала лягушек для своей книги. Тетя говорит, она знаменитая писательница, сочиняет книжки для детей. Ну, для малышей, – уточнил Джереми и снова улыбнулся. – Вот бы мне так рисовать лягушек. – Он взглянул на дневник. – Ты писала, не стану тебе мешать. – Из той же сумки он вытащил карандаш и блокнот. – Я вообще-то пришел рисовать, но хотел рассказать тебе про здешних барсуков. Они живут в каменоломне рядом с нашим домом.

– Ну, рассказывай.

В Новой Зеландии барсуков не было, но Джереми нарисовал этого зверька, когда привел ее к барсучьей норе на Остролистном холме.

– До них добрались охотники, то ли вчера, то ли позавчера, – сказал мальчик без всякого волнения в голосе. – В норе никого не осталось. Барсучата, я думаю, погибли, а барсучиху взяли для приманки, чтобы ловить барсуков.

– Зачем это? – недоуменно спросила Кэролайн.

Джереми заговорил со знанием дела.

– В специальную яму или в большой ящик с барсуком сажают собаку, и они бьются насмерть, а зрители делают ставки на победителя.

Кэролайн вздрогнула.

– Как жестоко!

– Очень жестоко, – гневно сказал Джереми. – И противозаконно. Да только никому дела нет. Ведь это всего лишь барсуки, а фермеры их не любят, потому что они таскают зерно из амбаров и овощи с огородов. Вот все и делают вид, будто ничего не происходит. – Он вздохнул. – Тут уж ничего не поделаешь. Ты прости меня, зря я тебе все это рассказал.

Они замолчали – все было сказано. Кэролайн писала в дневнике своим новым секретным шифром, Джереми рисовал в блокноте. Скоро девочка вообще забыла, что кто-то сидит рядом, и так увлеклась описанием злосчастной сцены, которая закончилась сожжением дневника, что по ее щекам потекли слезы. Опомнившись, она принялась вытирать их тыльной стороной ладони, надеясь, что Джереми ничего не заметит и не сочтет ее плаксой, и в этот момент увидела, как из-за поворота дороги показался черный фаэтон. Вздохнув, Кэролайн положила дневник в жестяную коробку.

Джереми поднял глаза от блокнота и усмехнулся.

– Ты, наверно, хочешь, чтобы я зажмурился и не заметил, куда ты это спрячешь?

Кэролайн покачала головой.

– Я как раз хочу, чтобы ты знал, где лежит мой дневник, – сказала она. – Тогда, если со мной что-нибудь случится, ты придешь и заберешь его. – Она посмотрела на Джереми очень серьезно. – Хотя ты все равно не сможешь ничего прочесть, ведь шифр тебе не известен. Просто сожги его.

Джереми нахмурился.

– Что значит – если с тобой что-нибудь случится?

– Не знаю, – ответила девочка. Она подумала о том, что поезд с ее папой свалился в ущелье, что ее мама умерла, а саму Кэролайн заставили уехать в Англию к бабушке, которая вовсе не любила свою внучку. – Разве кто-нибудь скажет наперед, что с ним может случиться? – Она пожала плечами. – Мне пора идти.

Джереми сунул блокнот и подзорную трубу в сумку.

– Я провожу тебя до вашего сада.

Они спустились с Остролистного холма, и тот остался стоять пустынным и одиноким, наслаждаясь величавой панорамой Межозерья и подставляя иззубренный скалами бок нежным прикосновениям теплого послеполуденного ветра.

4

Барсук Босуорт озадачен

Впрочем, не таким уж пустынным остался Остролистный холм. На пороге своего жилища появился весьма основательный полосатый господин, жаждущий насладиться прохладой, рождаемой дуновением летнего ветерка. Упомянутым жилищем был Большой Барсучник, один из самых фешенебельных отелей Межозерья, а полосатым господином – его владелец барсук Босуорт XVII.

Босуорт опустился в кресло-качалку на парадном крыльце Большого Барсучника, сощурился на яркое солнце и повел носом, ловя аромат вереска. Надо сказать, что, хотя барсуки обычно довольно близоруки, Босуорт все же успел заметить двоих детей, сидевших неподалеку от ныне заброшенного бокового входа в Большой Барсучник. Девочка, похоже, что-то писала, а мальчик рисовал.

Босуорт привык к праздным гулякам, которые время от времени забирались на Остролистный холм, и деревенским мальчишкам, игравшим в отважных первооткрывателей среди местных скал. К тому же ему приходилось всегда быть начеку из-за мерзких охотников на барсуков, которые могли заявиться сюда с собаками, специальными захватами и мешками, чтобы сцапать какого-нибудь зазевавшегося барсука. Сегодняшнего мальчика он узнал – тот уже не раз приходил на этот холм, а вот девочку увидел в первый раз и пригляделся к ней очень внимательно.

Она что-то писала в книге. Книгам Босуорт был не чужд, ибо и сам являлся довольно известным историографом. После смерти своего батюшки, достопочтенного Босуорта XVI, он принял на себя ответственность не только за Большой Барсучник, но и за «Историю барсуков Межозерья» и сопутствующий труд «Родословная барсуков Остролистного холма». Оба эти творения, занимающие две дюжины томов в кожаных переплетах, украшали библиотеку Большого Барсучника – по убеждению хозяина, лучшую комнату в отеле, где имелся камин, удобные кожаные кресла и дубовый стол, служивший Босуорту для его ученых занятий. Кстати, именно там он и провел последний час, записывая подробности недавнего похищения барсучихи с двумя малышами из каменоломни близ Фермы-На-Холме. Это печальное событие стоило того, чтобы о нем узнали будущие поколения.

До сей поры Босуорту не доводилось видеть, чтобы столь юная особа женского пола что-нибудь писала, и он преисполнился интереса к ней, который только возрос, когда Босуорт понял, что девочка плачет. У почтенного барсука было доброе сердце, он не оставался равнодушным к чужому горю. Пострадавшим обитателям отеля – лисице со сломанной лапой, семейству кроликов, чью нору затопило во время половодья, – дозволялось оставаться в Большом Барсучнике, даже если они не могли заплатить по счету. И хотя Босуорт никогда не забывал барсучье ППП (Первое Практическое Правило), которое гласило: «Никогда не приближайся к человеку, ибо человек не заслуживает доверия», – он все же подумал, не следует ли ему поинтересоваться, как можно помочь девочке.

Босуорт уже совсем было собрался так и поступить, но тут девочка перестала плакать, вытерла слезы и положила книгу в коробку из-под печенья. Обменявшись с мальчиком несколькими фразами, она сунула коробку в… да, да, в боковой вход Большого Барсучника! А затем они оба стали спускаться с холма по направлению к Тидмарш-Мэнору.

Босуорт нахмурился. Нет, он вовсе не против того, чтобы эта девчушка прятала свои записи в его отеле, однако ему следовало бы знать, что она там написала – на тот случай, если… Ну, скажем, просто на всякий случай. С этой мыслью он обошел холм, отыскал коробку и вытащил оттуда книгу, на кожаном переплете которой красовалась надпись: «Расходы по кухне».

Босуорт улыбнулся. Ах, вот оно что, учет расходов на провизию. Будучи владельцем отеля, он ежедневно сталкивался с такими записями, хотя ему было невдомек, что же могло заставить девочку лить горькие слезы над подобной книгой. Уж не случился ли перерасход отпущенных средств, не велся ли учет без должного тщания? Такое, несмотря на все старания Босуорта, нередко бывало и в Большом Барсучнике. Но когда он раскрыл книгу на первой же странице, то к великому своему удивлению убедился, что записи расходов велись на совершенно неведомом ему языке.

– Клянусь усами и полосками, невиданное дело! – пробормотал Босуорт. Он перевернул страницу, не переставая удивляться. Дело в том, что он был весьма сведущ не только в истории, но и в лингвистике, и знал множество языков. Однако страница за номером два мало чем отличалась от таковой за номером один: похоже, записи имели какой-то смысл, предложения (если это были предложения) начинались с заглавной буквы и заканчивались точкой, но между началом и концом такого предложения располагались непонятные цепочки букв, цифр и значков:

Ср%дм№ кгм сп*нн ергх2.

Босуорт помрачнел и перевернул книгу вверх ногами в надежде, что это облегчит его задачу. Надежда не оправдалась. Барсук вернул книгу в исходное положение и продолжил свое исследование. В конце концов, пребывая в полной растерянности, он вновь положил книгу в жестяную коробку, коробку засунул в прежнее укрытие, а сам сел на задние лапы, задумчиво поскреб подбородок правой передней и погрузился в размышления о таинственных записях.

Это была вторая тайна (точнее – третья, если принимать в расчет похищение барсучихи из каменоломни Фермы-На-Холме), с которой столкнулся Босуорт за последнее время. Ранним утром того же дня, едва солнце выглянуло из-за холмов Клайф-Хайтс, чтобы поразнюхать, какая погода нынче будет в Межозерье, Босуорт зарысил к овчарне Бена Хорнби. Обычно пищу в Большом Барсучнике готовила, и весьма успешно, Петрушка, молодая барсучиха с явным кулинарным талантом, однако сам Босуорт любил время от времени, хотя бы раз в неделю, завтракать вне отеля, за каменной оградой кошары, которую обычно использовали для стрижки овец и сортировки самок и ягнят перед продажей, – там под росистой травой в изобилии водились превкусные червяки.

Судя по тому, что старина Бен Хорнби, который заправлял делами на ферме, еще накануне вечером загнал в кошару двух овец и трех ягнят, он намеревался продать часть своего стада хердуиков. Для Босуорта, имевшего великолепный обзор со своего любимого места на парадном крыльце, где он обычно ставил кресло-качалку, этот маневр фермера не остался незамеченным. Отсюда следовало, что барсуку, по всей видимости, не придется завтракать в одиночестве, что, впрочем, не создавало никаких сложностей, ибо барсуки и овцы с незапамятных времен мирно кормились бок о бок на одних и тех же травянистых склонах.

Более того, Босуорт предвкушал возможность выведать последние новости у Изабеллы, самой уважаемой овцы в округе, которая неизменно была в курсе всех важных событий. Поскольку хердуики обладали безошибочным чувством направления и всегда находили родные места, они паслись на холмах свободно и без всякого присмотра, не нуждаясь ни в пастухе, ни в баране-вожаке с колокольчиком. Бродя по пастбищам, еврейские хердуики неизменно встречались с хердуиками из отдаленных мест – Данджен-Джилла, Борроудейла и даже Ситуэйт-Тарна – и обменивались свежими новостями. Животные поговаривали между собой, что хердуики лучше всякой газеты и что им известно все, от цен на шерсть в Карлайле до погоды в Эмблсайде, не говоря уже о количестве ягнят, появившихся на свет по весне. Босуорт надеялся, что Изабелла сможет ему сказать что-нибудь о его знакомой молодой барсучихе, которая после недолгого пребывания в Большом Барсучнике отбыла в северо-западном направлении, за Эмблсайд.

Каково же было его разочарование, когда, добравшись до места назначения с восходом солнца, Босуорт обнаружил, что ворота загона открыты настежь, а сам он пуст. В кошаре не было ни Изабеллы с парой ягнят, ни второй овцы с ягненком. Барсук озадаченно озирался, пытаясь понять, что произошло: то ли старина Хорнби передумал продавать овец, то ли какой-то тип, шатаясь по холмам, просто-напросто открыл ворота, то ли, наконец, Изабелла и другая овца почему-то решили сами поднять крюк, сцепляющий створки, и уйти бог весть куда вместе с ягнятами.

Следует сказать, что барсуки неуклонно следуют строгому принципу, принятому среди животных, согласно которому негоже спрашивать, куда подевался твой приятель или знакомый, – ведь жизнь в лесах и полях для каждого чревата опасностями. (Косвенным образом эта мысль выражена в барсучьем Своде Практических Правил – см. правило № 17, которое гласит: «Держись за истинного друга обеими лапами, но будь готов отпустить его, когда приспеет время».) К тому же Босуорт понимал, что не все в этой жизни происходит согласно твоим ожиданиям, а потому разумно поступает тот, кто проявляет гибкость и приноравливается к изменившимся обстоятельствам. И поскольку в данный момент его в первую очередь интересовал завтрак, почтенный барсук решил не сосредоточиваться на мысли об опустевшем загоне, а принялся шуровать носом под травой. За полчаса он вполне насытился земляными червями и весьма довольный направился восвояси.

Однако тайна исчезнувших овец не давала ему покоя весь день, пока он выполнял свои обязанности хозяина отеля: обсуждал с Петрушкой обеденное меню, присматривал за двумя молодыми крольчихами-горничными, Метелкой и Шваберкой, которые прибирались в номерах и застилали постели, проверял по описи содержимое кладовой, просматривал почту, в которой оказалось пространное послание от двоюродного брата, живущего в Диком лесу, далеко к югу от Сорея, и, как мы уже знаем, записывал в очередной том «Истории» подробности печального события – похищения из норы у Фермы-На-Холме матери-барсучихи с двумя детенышами.

Теперь же к утренней тайне исчезновения хердуиков Босуорт мог прибавить не менее интригующую дневную загадку: что же написала эта девочка в своих «Расходах по кухне»? Что за тайна может скрываться в этом наборе значков и букв? Она будоражила воображение Босуорта, не оставляла его в покое, словно загадочная, волнующая песня:

Ср%дм№ кгм сп*нн ергх2.

5

Все смешалось в доме Сары Барвик

Солнце ушло, но жара не отступала, и Сорей погрузился в послеполуденную июльскую дрему. Тучи крохотных черных мошек, по местным приметам – предвестники грозы, роились в воздухе. В саду Береговой Башни Димити Вудкок изнемогала от их нашествия. Она, в надежде отогнать зловредных тварей, заложила за одно ухо веточку душистой руты, за другое – метелку полыни, но толку от этого не было никакого. И хотя эти мошки не жалят и не кусают, они так и норовят залететь в глаза и в рот, а что в этом приятного?

Димити уж и забыла, когда в последний раз шел дождь, и пыталась хоть как-то спасти положение с садом и огородом – задача не из легких как для нее, так и для старого Фреда Финна, который приходил сюда дважды в неделю. Салат с запозданием выстреливал новые листья, поблекшие и пожухлые от жары розы и люпины буквально молили о воде, а ползучий пырей, ясколка и крестовник, обычно весьма непокорные в это время года, со всей очевидностью составили заговор с целью захвата цветочных клумб.

Однако полчища мошек, лезущих в глаза, вкупе с воспоминаниями о малоприятных словах леди Лонгфорд, все еще звучавших в ее ушах, уж не говоря о проблемах, связанных с выставкой цветов, все это решительным образом не давало Димити сосредоточиться на нуждах сада. В конце концов она в крайнем раздражении отбросила совок, которым рыхлила землю, выпрямилась и смахнула листья с подола юбки. Что толку работать в таком настроении! Куда лучше выпить добрую чашку чая и всласть поболтать с хорошей приятельницей. А единственным местом в Сорее, где Димити могла заполучить одновременно то и другое, был как раз дом по ту сторону ограды – Дом-Наковальня, принадлежащий Саре Барвик.