Текст книги "Королевская прогулка"

Автор книги: Светлана Крушина

сообщить о нарушении

Текущая страница: 21 (всего у книги 22 страниц)

– Сомневался, – согласился Барден. – И продолжаю. Мало того, я начинаю сомневаться и в способностях Альберта тоже. Мальчишка говорит, но совсем не то, что надо… Герр Риттер! Прошу вас сегодня же устроить перевод его в нижние камеры. Сегодня же, слышите? Я не задержусь надолго, а поговорить еще разок мне очень хотелось бы.

– Не знаю, получится ли перевести его вниз, – буркнул командующий. – Идти он сам не сможет, а…

– Это ваши трудности. Придумайте что-нибудь. И совершенно необязательно обсуждать мои приказы!

Глава 4

Повеление императора взялись исполнять сразу же после того, как Барден и компания покинули апартаменты Грэма. Не успел он еще отдышаться и поразмышлять на тему, все ли кости у него остались целыми на этот раз, как пожаловали два дюжих молодчика, которые без лишних слов принялись освобождать его от цепей. Будь у Грэма оружие, это был бы чудесный шанс вырваться на свободу, но меч его разлетелся на тысячу кусочков пару дней назад (по крайней мере, Грэм предполагал, что прошло именно столько), кинжал он оставил по ту сторону рва, да и состояние самого Грэма, по правде говоря, оставляло желать лучшего. Едва ли он сейчас сумел бы сделать хотя бы пару шагов без посторонней помощи.

Впрочем, мысли о побеге как отрубило, когда, сняв с него цепи, один из молодчиков сунул ему в руки металлическую флягу с водой. Грэм, которого жажда мучила уже больше суток, и у которого во рту стоял вкус собственной крови, еще более жажду обострявший, жадно прильнул к фляге, стараясь не пролить ни капли.

После того, как он выпил все, один из парней объяснил, что они помогут ему спуститься вниз, в подвалы.

– Руки мы оставим тебе свободными, но, смотри – без глупостей!

– Какие тут глупости, – мрачно усмехнулся Грэм. – Можете меня не опасаться, ребята.

Но они все равно смотрели настороженно – два молодых светловолосых парня, похожие, как братья. Пожалуй, они были ненамного старше того мальчишки, которому Грэм перерезал горло в кладовых крепости. Он и им перерезал бы без колебаний, будь у него силы и оружие. Возможно, они прочитали это в его глазах, и это заставляло их держаться настороже, как с раненым, но все еще опасным зверем.

– Встанешь сам или помочь?

Грэм попытался подняться самостоятельно, придерживаясь за стену. Это оказалось непросто, и он скоро понял, что попытка его обречена на провал. Его конвоиры тоже поняли это, и потому поспешили на помощь, подхватив его под руки. Кое-как с их помощью он поднялся, и втроем они медленно двинулись к ведущей вниз лестнице. Грэм хорошо помнил, насколько узкой она была, и не представлял, как же они будут по ней спускаться втроем? Да и вообще он весь предстоящий путь представлял с трудом, ведь предстоит преодолеть столько лестниц, и каждая станет настоящей пыткой для него.

Они миновали винтовую лестницу. Один из конвоиров поддерживал Грэма спереди, второй сзади, и все равно это было безумно тяжело. Как бы не сломать и вторую ногу тоже, мрачно думал он, ковыляя со ступеньки на ступеньку. Когда они с Ивом пришли сюда, они этой лестницы и не заметили, взлетели по ней, словно на крыльях, теперь же приходилось с муками считать каждую ступеньку.

Он попытался отвлечься от лестницы, подумав о чем-то еще, но не смог. Мучительный спуск завладел вниманием полностью. А ведь за винтовой лестницей предстоит преодолеть просто-таки несчетное их количество! При одной мысли об этом Грэма бросило в дрожь.

– Крепись, парень, – сказал солдат, поддерживающий его справа. Ему спуск тоже дался нелегко, судя по его тяжелому дыханию. – Нам в самый низ.

– Да выкиньте меня из окошка, и дело с концом, – Грэм даже сумел выдавить из себя смешок.

– Нельзя, – нахмурился Левый, принявший, видимо, попытку пошутить за серьезную просьбу. – У нас приказ доставить тебя в подвальные камеры.

– Ну так доставьте побыстрее! Надеюсь, вы не собираетесь сломать мне и вторую ногу тоже? Если собираетесь, то сделайте это как-нибудь поаккуратнее, что ли, чтобы я не заметил…

Как и раньше, много лет назад, боль полностью лишала Грэма чувства самосохранения; он начинал нести самоубийственную чушь с поразительной легкостью. Впрочем, сейчас ему было бы только на руку, если бы конвоиры разозлились и выкинули бы его в окно по собственной инициативе.

Но вот чего уж у касотцев было не отнять, так это выдержки. Возможно, это происходило от недостатка мозгов. На ядовитые замечания Грэма его конвоиры перестали реагировать почти сразу, как только поняли, что он болтает исключительно ради того, чтобы болтать. Он же, раз начав, остановиться не мог. За разговорами он хоть немного отвлекался от боли.

Подвал находился ниже уровня воды. Пожалуй, ниже и того места, где Грэм и Ив проникли в крепость. Здесь было гораздо более промозгло и сыро, чем там, откуда они начали свой путь. Стены выглядели склизкими, по коридору тянуло мертвенным холодом. Пока один из касотцев возился с замком железной глухой двери, Грэм, опираясь на плечо второго, внимательно прислушивался и осматривался по сторонам. Коридор, скудно освещенный натыканными кое-где факелами, тянулся по обе стороны, и оба конца его утопали во тьме. Грэм знал, что с той стороны, откуда пришли они, скрывается поворот и крутая лестница наверх; чем коридор оканчивается с другой стороны, оставалось только гадать. Впрочем, что бы ни таила в себе темнота, для Грэма это было бесполезно. Он предполагал, что ближайшие два месяца не сможет самостоятельно передвигаться, и только потом… Если, конечно, это «потом» будет. Он сильно сомневался, что ему суждено прожить так долго.

Тишина здесь была почти полная. Единственными звуками, доносящимися до напряженного слуха Грэма, помимо бряцанья ключей конвойного, были едва слышный звон капающей воды и далекие размеренные шаги стражника. Да, подумал он, вечность тишины и спокойствия мне обеспечена. Или, точнее, то, что осталось от вечности.

– Нельзя ли побыстрее? – подбодрил он своего конвойного, который никак не мог совладать с замком. Голос странно звучал в этом поразительно тихом коридоре, гулко и мертво. – У меня ноги не казенные. Так и второй недолго лишиться.

Касотец прошипел в ответ что-то неразборчивое, но явно не доброе. Грэм, который действительно устал уже стоять и мечтал только о том, чтобы присесть, а еще лучше прилечь где-нибудь, предложил:

– Хочешь, давай помогу. Уверяю, у меня получится гораздо быстрее, и нам не придется торчать тут следующие несколько часов.

В этот самый момент замок поддался, лишив касотца возможности достойно ответить. Грэма подхватили под руки и волоком втащили в камеру, ноги уже совсем его не держали.

– Приятное местечко, – пробормотал он, оказавшись на полу.

Вот тут было по-настоящему темно, холодно и сыро. Грэм, коснувшись случайно осклизлых стен, брезгливо вздрогнул и подумал, что темница наверху башни, где он провел последние дни, и где раньше содержали Дэмьена – просто королевские апартаменты. Там был и кусочек неба, и живой воздух, а здесь – тьма, застоявшийся холод и плесень. И крысы, если Грэм верно истолковал слышимый им в углу шорох и писк.

На него снова надели цепи. Они были гораздо тяжелее тех, что он носил наверху, но зато замыкались на замок, а не заклепывались намертво. Грэм успел рассмотреть кандалы и пришел к выводу, что в случае нужды без проблем смог бы освободиться от них, располагая, правда, чем-нибудь тонким и острым. Но увы. Пользы ему освобождение не принесло бы. Была еще дверь, которая изнутри вообще не имела ни замочной скважины, ни чего-нибудь подобного, а за дверью – крепость, битком набитая касотскими солдатами.

Конвойные молча закончили свою работу, потом так же молча взяли факел и ушли. Грэм, оставшийся в полной темноте, услышал, как загрохотала запираемая дверь, а потом – звук удаляющихся шагов. И тишина.

– Добро пожаловать в могилу, – сказал он сам себе тихо.

Здесь и впрямь было как в могиле, правда, достаточно просторной. Цепи в этой камере были длиннее, чем наверху, и ограничивали свободу передвижений не так сильно.

Но, как ни просторна могила, назначение у нее всегда одно. А значит, подумал Грэм, с этой минуты мне суждено становиться трупом. Мысль не утешительная, но трезвая.

* * *

По прикидкам Грэма, он находился в крепости Северной уже около двух суток, а значит, Ив со своим принцем должны были уже достигнуть дома Гернота, где их ждали остальные. А значит, Ванда уже знает, что Грэм, с некоторой, довольно большой вероятностью, остался в форте как пленник. А возможно, как покойник. Интересно, что они предпримут? Станут ждать его или сразу уедут, чтобы он не смог догнать их, если вдруг ему посчастливится выбраться из крепости, или вернутся за ним, чтобы как-то помочь? Последнее было настолько маловероятно, что такую возможность Грэм не принимал в расчет. Даже если у Ванды и появится такое желание, ее спутники просто не позволят ей совершить сей безумный поступок. Не возвращаться же в крепость, похожую на растревоженное осиное гнездо, ради какого-то бродяги-вора. Грэм отчетливо понимал это, но ему все равно было больно. Он чувствовал себя преданным, и удивлялся этому новому для него чувству.

И зачем только он принял проблемы медейцев так близко к сердцу? Почти всю жизнь он обходился без друзей и без привязанностей, а эта четверка сумасшедших привязала к себе. А потом предала его. И все равно, получи он сейчас свободу, без размышлений последовал бы за ними, хотя бы для того, чтобы убедиться, что у них все в порядке.

Горько было думать об этом, но других занятий у Грэма все равно не имелось. Да и лучше уж было думать, чем бесконечно прислушиваться к звону водных капель.

Потом его размышления прервали. В камере появился охранник с факелом, молча поставил перед ним миску с какой-то водянистой массой и помятую кружку, накрытую куском хлеба, и ушел. Грэм был очень голоден, и он не дождался даже, пока запрут дверь. В мгновение ока уничтожил всю еду, даже не замечая вкуса, и только потом подумал, не разумнее ли было бы уморить себя голодом? Впрочем, об этом легко рассуждать, когда ты сыт, а когда все внутри уже сводит от голода… Нет, подумал Грэм, не нужно так быстро сдаваться.

В темноте он провел еще какое-то время, прислушиваясь к крысиному писку и ощущая время от времени легкие прикосновения к рукам. Крысы здесь были обнаглевшие, но что ему крысы? Они не беспокоили его, он только задумался, что же они едят здесь, в этой камере, ведь здесь нет ничего, кроме подгнившей соломы и камней? Или, может быть, они почуяли человека и собрались в надежде, что скоро человек этот обратится в гору мертвой плоти, и они смогут полакомиться мясом? Грэму не нравилась перспектива быть съеденными крысами.

А ведь он, вор, ни разу не был в тюрьме, вдруг пришло ему в голову. Все аферы сходили ему с рук, ни разу он не был схвачен, а вот теперь, надо же, попался. И даже не из-за профессиональной деятельности…

И так он сидел и думал, думал… Потом решил, что так и с ума можно сойти, и попытался уснуть. Хорошо было бы заснуть и не проснуться, подумал он, укладываясь на голом полу. Несчастную ногу дергало болью при каждом движении. Напиться вина, лечь спать и тихо умереть во сне… Как это было бы чудесно! Но Грэму уже неоднократно говорили, что он не тот человек, который может мирно умереть в своей кровати.

На какое-то время ему даже удалось уснуть, но облегчения сон не принес. Он снова увидел кошмар, который не возвращался уже много месяцев: кровь, море крови и мертвое тело отца, возле которого он стоит на коленях, сжимая в руке окровавленный меч. Это было так больно, что он тут же проснулся, с трудом сдерживая рвущееся от боли и горя на волю сердце.

К нему еще два раза наведывался тюремщик; Грэм не понял, один и тот же или двое разных. После темноты ему было трудно смотреть на принесенные факелы, и он отворачивался. Оба раза они приносили еду, жидкий суп и такую же жидкую водянистую овсянку, как в первый раз. Голод, испытываемый Грэмом, был уже не таким острым, и на этот раз он сумел почувствовать вкус. И его чуть не вывернуло наизнанку. Ему приходилось много скитаться по земле, и не всегда он мог пообедать или поужинать по-королевски (особенно, если у него не было денег), но таких помоев, как здесь, ему пробовать не случалось. Даже на каторге в Самистре еда была вполне съедобная, другое дело, что ее было мало. Что ж, придется запрятать подальше брезгливость и разборчивость к еде. Или оставить их при себе, и уморить себя голодом. Но Грэм почему-то знал, что не сделает так. Он вроде бы был готов умереть, но все же какая-то часть его протестовала против самой мысли о смерти, хотя и надеяться вроде было уже не на что.

Оба раза Грэм пытался выяснить у тюремщика, утро, день или вечер сейчас; это помогло бы ему сориентироваться, сколько раз в день приносят еду, а следовательно, сделало бы возможным отсчет времени. Но они оба (или все-таки один?) молчали и не обращали на него внимания, словно в упор его не видели. То ли они не понимали его, что вряд ли, то ли им просто было запрещено разговаривать с заключенными, что более вероятно. Так или иначе, оба раза он наткнулся на стену молчания и решил больше попыток не повторять. С тем же успехом он мог вопрошать камни своей темницы.

Третьего визита тюремщика с едой он не дождался. Вместо него пришли те двое парней, которые сопровождали его сюда, и один из них сообщил:

– Император хочет говорить с тобой. Мы сейчас отведем тебя к нему.

– Может, он сам придет, раз хочет поговорить? – поинтересовался Грэм. – Здесь, правда, не очень удобно, ну да ничего не поделаешь. Я не виноват, что мне выделили такие апартаменты.

– Император выбирает место, удобное ему, а не тебе, – хмуро выдал второй парень. – А разговаривать будешь, когда тебя спросят…

Обнаглели ребятки, подумал Грэм. Силу, что ли, почуяли? Очень удобно помыкать избитым человеком, закованным в цепи, ничего не скажешь. Впрочем, хоть руки не распускают, и то ладно.

С него сняли цепи, и он размял запястья, уже успевшие стереться до крови. Будут у него теперь новые следы от кандалов. Если только это еще будет иметь значение…

Снова подхватив его под руки, его вывели из камеры. В коридоре ему пришлось сощурить глаза, свет не слепил так болезненно. Путешествие было трудным, но недолгим. Они миновали тяжелую железную дверь и оказались в обширной комнате. Грэма ткнули в спину, заставляя сесть на грубую деревянную скамью; при этом продолжали крепко удерживать за локти. Он некоторое время пытался повернуться так, чтобы нормально устроить сломанную негнущуюся ногу, понял, что ничего у него с выкрученными руками не выйдет, и поднял голову, чтобы рассмотреть, куда же его привели.

Ему не приходилось еще бывать в пыточных домах, но это не помешало сразу же понять, где он находится. Комната освещалась довольно скудно несколькими факелами и небольшой жаровней, наполненной раскаленными красными углями. Из-за царящего тут сумрака разнообразные странные предметы, стоящие и висящие повсюду, выглядели особенно зловеще. Грэм осмотрел их мельком и решил, что знакомство с ними ему сводить не хочется. Приятным дополнением ко всему разнообразию пыточных предметов и инструментов был здоровенный мужичина, одетый в один лишь кожаный передник. Пожалуй, он мог сойти за кузнеца, если бы не излишне мрачное и, можно сказать, пугающее, выражение лица. Он неподвижно стоял возле жаровни, сложив на обширной груди огромные руки, напоминающие окорока, и по очереди оглядывал всех присутствующих в комнате своими темными равнодушными глазами.

А присутствующих, за исключением Грэма и его конвоиров, было всего ничего. Грэм увидел лишь Бардена, небрежно развалившегося в кресле с высокой прямой спинкой, и стоящих у него за спиной герра Риттера и магика, который сломал его меч и ногу. Маловато зрителей, подумал Грэм. Видно, никого не заинтересовал предстоящий спектакль.

Барден, тем временем, внимательно рассмотрел Грэма и, кажется, остался недоволен увиденным; рыжие брови его нахмурились.

– Ну и как? В голове прояснилось или нет? Кажется, времени, чтобы подумать хорошенько, у тебя было в избытке.

– В темноте думать очень плохо, – медленно ответил Грэм. – Поэтому я, в основном, спал.

– Это следует понимать так, что по-хорошему ты говорить не будешь? – прищурился Барден.

– Может, и поговорил бы, кабы знал, о чем…

– Вот как. Ну ладно, я предупреждал тебя.

Светловолосые конвоиры, подчиняясь жесту императора, усадили Грэма в деревянное кресло. Оно могло бы сойти за обычное, если бы не фиксаторы для рук, ног и шеи, предусмотренные его конструкцией. Грэм, буквально примотанный к нему (оставили свободной одну покалеченную ногу, поскольку она не сгибалась), почувствовал себя весьма неуютно, но страха по-прежнему не испытывал, хотя, казалось бы, уже пора настала. Он ожидал, что сейчас приступит к делу мрачный мужик, но тот по-прежнему стоял неподвижно, словно статуя. Зато вперед выступил магик, которому Барден сказал несколько слов, так тихо, что Грэм не смог услышать.

Магик сделал сложный жест, сопроводив его фразой, произнесенной четким полушепотом. Грэм думал, что сейчас его чем-нибудь шандарахнет, как наверху в башне, и заранее напрягся, но почувствовал только сильное головокружение, а потом что-то, что было сродни легкому прикосновению. Как будто его лица и затылка коснулись холодные, влажные, липкие пальцы. Это было не больно, но очень неприятно, просто-таки омерзительно, словно по коже ползали слизни, и Грэм невольно содрогнулся. Воображаемые пальцы оглаживали лицо, ерошили волосы, словно отыскивая путь внутрь, под кожу и кость, и он решил, что ощущает на себе действие пресловутой ментальной магии. Правда, он ожидал какого-то более сильного и действенного воздействия и не мог понять, чего таким странным способом пытаются добиться.

Потом головокружение усилилось, комната закрутилась у него перед глазами в бешеном танце, и он закрыл глаза. Это не очень помогло, теперь крутился и раскачивался он сам, к тому же, к бешеной пляске добавилась тошнота. Наверное, именно так бывает при морской болезни, подумал Грэм. Неприятно, но не более. Вполне терпимо, особенно, если не обращать внимания на слизней.

Продолжалось это безобразие довольно долго, а потом вдруг прекратилось. Грэм только вздохнул с облегчением и открыл глаза, как в виски его словно воткнулись две раскаленные иглы. Боль была мгновенной, но такой пронзительной, что он зарычал сквозь стиснутые зубы. Потом иглы вонзились еще и еще раз… и его отпустило. Совсем.

Магик опустил руку и отступил. Его шатало, и вид у него был измученный.

– Безымянный, – тихо сказал Барден. – Я же говорил, что не действует.

Так этот магик что, пытался мои мысли читать? осенило Грэма. Значит, вот так это бывает? Но если чтение мыслей такой болезненный процесс, почему он ничего не заметил, когда в его голове пытался копаться Барден? Если только он действительно это делал, а Илис не обманула его. Или, может быть, он просто действовал более профессионально и потому не так заметно?

– Очень сильная защита, – проговорил магик. – И, причем, неосознанная. Очень интересно. Вот если бы исследовать это явление…

– Успеешь еще, – буркнул Барден.

– Боюсь, я не слишком подходящий экземпляр для опытов, – влез Грэм. Голова у него гудела, но он старался не подавать виду. – Могу терпение потерять…

Барден одарил его рыжим взглядом и отвернулся. Некоторое время царило молчание; император погрузился в глубокое раздумье, и никто не рисковал его прерывать. Грэм тоже не хотел торопить события.

– Я уже знаю, кто подсказал вам способ пробраться в форт, – сказал вдруг Барден, не поворачиваясь. – Это было нетрудно вычислить. Но, Грэм, я теперь хочу услышать имя и от тебя тоже.

– Зачем? – спросил Грэм хрипло.

– Зачем? – переспросил император и ухмыльнулся. – Мне было бы приятно знать, что у тебя нет тайн от меня.

Грэм улыбнулся ему в ответ, надеясь, что его ухмылка вышла не менее кривой.

– У меня от себя-то тайн полно, а вы хотите, чтобы я доверился вам, ваше величество? Нет, боюсь, вы будете разочарованы…

– Возможно, – наклонил голову Барден. – И все же я хотел бы попытаться. Ведь так прекрасно, когда все вокруг доверяют друг другу. Приступайте, господин палач.

Гора мяса, стоявшая до сих пор неподвижно около своей жаровни, расцепила руки и сделала шаг вперед. Никаких конкретных указаний Барден ему так и не дал, словно у них все было условленно заранее.

Глава 5

Наверное, всем и каждому в Северной крепости император Касот дал указание не калечить пленника, виновного в похищении самого важного заложника империи. Зачем Бардену нужно было, чтобы Грэм оставался в относительном здравии, знали только боги и он сам. Грэм не знал и знать не хотел. Любопытства в нем не оставалось ни на грош, как и других чувств тоже. Одной ночи в пыточном кресле хватило, чтобы он забыл все, кроме всепоглощающей боли.

И все же, надо признать, с ним обошлись лучше, чем могли бы. Вот только замки ему уже никогда не вскрывать.

По окончанию допроса Грэму было не до того, чтобы смотреть по сторонам, но все же ему показалось, что Барден ушел несколько раздосадованный. Еще бы, допрос оказался не более содержательным, чем прошлый, с участием Альберта Третта, хотя в этот раз применялись гораздо более жесткие средства. Сохранить гордое молчание Грэм не сумел, это было выше его сил, но ни одного внятного слова от него не добились, что привело в ярость командующего Северной и в заметное недоумение – Бардена. Как результат, Грэм теперь имел десять пальцев на руках искореженными, покрытыми кровью и не способными даже поднести кусок хлеба ко рту, а плюс к тому – легкое безумие во взоре, которое он, правда, видеть не мог. Он не был уверен, вернется ли к его рукам прежняя ловкость, и будут ли пальцы хотя бы когда-нибудь гнуться.

Осознанно или нет, Барден лишил его главного инструмента – рук, которые были одинаково важны и для вора, и для воина. Если мне все-таки посчастливится выйти отсюда живым, думал Грэм в темноте своей камеры-могилы, мне придется заняться чем-нибудь другим.

Вскоре после допроса Барден, судя по всему, покинул крепость. За Грэмом долго не приходили, то ли давали время оклематься, то ли просто не хотели продолжать допросы без участия императора. Но Грэму и без того приходилось несладко, каждая тюремная трапеза превращалась в настоящую пытку. Пальцы его не могли удерживать решительно ничего. Кроме того, они нестерпимо болели и еще долго продолжали кровоточить. Через какое-то время кровотечение остановилось, но боль не утихала. Грэм, почти ничего не видящий в темноте и уже воспринимающий свою слепоту как должное, попытался установить степень повреждения на ощупь, но не смог. Тогда он, превозмогая боль, сделал попытку сжать пальцы в кулак и чуть не лишился сознания. Если кости раздроблены, мрачно подумал он, мне крышка. И это самое начало… о боги!

– Борон, – прошептал он в темноте, – пошли мне легкую смерть!

Но и Борон, похоже, отвернулся от него и не желал посылать ему никакой смерти, не говоря уже о легкой. Да и сама судьба откровенно издевалась над ним, приняв в этот раз облик касотцев.

После первой неудачной попытки Грэм не потерял надежды установить, целы его пальцы или нет. Он подождал некоторое время (тюремщики приходили четыре раза), и повторил попытку. Несколько пальцев получилось немного согнуть, приложив значительные усилия, но боль при этом была такая, что никаких пыточных приспособлений не требовалось. При том холоде, который царил в камере, Грэм покрылся потом, но упрямо сгибал один палец за другим. Жаль, что он не может их увидеть…

Но скоро такая возможность ему представилась. Кому-то крепко не хотелось, чтобы он умирал. К нему пожаловал очередной лекарь, приведя его в крайнее смятение.

Сначала он, конечно, и не подумал, что это лекарь. Он ожидал, что за ним пришли, чтобы отвести в пыточную камеру для очередного допроса. Поэтому он даже и смотреть в ту сторону не стал, да и бесполезно это было с его слепыми сейчас глазами, а отвернулся и буркнул:

– А пошли бы вы к Безымянному со своими факелами…

– Безымянному свет ни к чему, – услышал он незнакомый мягкий голос, принадлежавший, судя по всему, пожилому человеку. – А мне пригодится.

Грэм повернулся, сощурив глаза, и с удивлением увидел высокую сухопарую фигуру в длинном одеянии. Свет мешал ему рассмотреть как следует, но кажется, это был очень прямой старик с ухоженной белой бородой. И с коробом в руках.

– Вы тоже лекарь принца Марка? – осведомился Грэм не слишком любезно.

– Я лекарь здесь, в Северной крепости. Герр Риттер поручил мне проследить за вашим здоровьем. Понимаю, звучит дико, учитывая, что с вами делали и что вам еще предстоит, но приказы не обсуждают.

– Очень интересно, – значит, его вовсе не собираются запытать насмерть? – Лучше бы вас прислали с целью отравить меня по-тихому, что ли…

– Я вас понимаю, – тихо произнес старик. – Но я лечу людей, а не убиваю их. Я не могу дать вам яд… если бы даже он был у меня.

– Он у вас есть, не сомневаюсь. Но просить вас о такой милости не буду.

– Благодарю. А теперь позвольте мне осмотреть ваши руки, герр Риттер сказал, что они в ужасном состоянии. Ах, да! Чуть не забыл… вот. Возьмите.

Сквозь слезы боли, застилавшие глаза, Грэм увидел, как старик протягивает ему что-то, похожее на клочок бумаги. Взять! Если бы он мог…

– Что это? – спросил он, не шевельнувшись.

– Записка, – понизив голос, сообщил ему старик.

– Записка? От кого?

– Вы поймете, когда ознакомитесь с содержанием. Ах, вы же не сможете ее прочитать! – спохватился старик. – Что же делать?

– Прочтите вы.

– Удобно ли это?

– Читайте, прошу вас, – нетерпеливо проговорил Грэм.

– Хорошо… – старик развернул бумагу и вгляделся в буквы. – Хм… Итак. "Свет еще не видывал таких болванов, как ты! Прекращай, наконец, играть в героя и выкладывай все, что знаешь! Тебя будет гораздо приятнее видеть одним куском и в относительном здравии. Неприятностей для других не бойся". Хм… это все.

Уже с первой же фразы, нет – с первых же слов Грэм сообразил, что письмо написано Илис. Никто больше не назвал бы его болваном вместо приветствия. Но если Барден уехал, то и она тоже должна была… или нет? Неужели он оставил ее в Северной без личного присмотра? Грэм почему-то сомневался в возможности такого. И эта фраза: "неприятностей для других не бойся". Что значит "не бойся"? Значит ли это, что неприятностей не будет, или Илис (если только записку писала действительно Илис) советует наплевать на них? Грэм понял, что записка ему эта не нравится.

– Кто вам дал эту бумажку? – спросил он сумрачно.

– Вы разве не поняли, кем написано послание? – вроде бы удивился старик.

– Я-то понял, но хочу услышать от вас.

– Девочка… Мне передала записку девочка, которую наш император возит с собой.

Девочка, повторил про себя Грэм. Мало ли, кого император возит с собой? Вполне возможно, что Илис и не единственная «девочка», сопровождающая его в разъездах. Так как Грэм может быть уверен, что послание написано ее рукой? Он даже не может судить, ее почерк или нет на листе бумаги, потому что не сумеет разобрать ни единой буквы…

– Как эта девочка выглядит? Можете мне сказать?

Старик пожал плечами в явном замешательстве.

– Я, видите ли, особенно не приглядывался… Кажется, темноволосая, довольно милая и совсем молоденькая.

Вроде бы Илис, но… под такое описание мог подойти кто угодно. Нет, подумал Грэм, так каши не сваришь.

– Ладно, – сказал он устало. – Будем считать, что мы все-таки подумали об одной и той же… девочке.

– Вы не доверяете мне? – тоном оскорбленной невинности спросил старик.

Несмотря на боль и усталость, Грэм рассмеялся. Надо же, он ждет доверия.

– Подумайте сами, могу я тут вообще доверять кому-нибудь? Особенно человеку, лица которого не вижу… Впрочем, я из-за вашего факела вообще ничего не вижу. Ладно. Делайте, наконец, то, за чем пришли.

– А записка? Что вы скажете на нее? Что мне передать, если девочка спросит меня об ответе?

– Так она еще здесь?

– Не знаю. Император уехал, но он мог и оставить ее в крепости.

Вряд ли, подумал Грэм. Если я правильно понимаю их отношения, Барден никогда не оставит свою ученицу без присмотра, чтобы не натворила что-нибудь. А она может.

– Ничего не передавайте.

– То есть как? Совсем ничего?

– Совсем. Если она хочет получить конкретный ответ, пусть пишет определеннее, чего ей надо.

– Хм, – с сомнением сказал старик. – Мне показалось, что записка написана достаточно конкретно. Впрочем, это ваши дела.

– Вот именно.

Разговор на этом увял, и лекарь принялся за дело. Он поднес факел поближе, окончательно ослепив Грэма, и взял его руки в свои. Грэм почувствовал аккуратные прикосновения: старик разглядывал его пальцы. Длилось это достаточно долго, он потерял терпение и спросил:

– Ну и как?

– Плохо, плохо, – профессионально-ворчливым тоном отозвался старик. – Кости, в основном, целы, но повреждены сухожилия, и…

– То есть как это – в основном? – перебил его Грэм.

– Так и есть – в основном. Вот здесь, – легкое нажатие, от которого, впрочем, у Грэма глаза на лоб полезли от боли, – и здесь, – еще одно, – кость, похоже, все-таки раздроблена.

– Похоже! Так скажите же точно, Безымянный вас побери!

– На вашем месте, – сухо сказал старик, – я бы не был так озабочен своим будущим. И в, частности, меня не слишком волновало бы состояние моих рук.

– Почему это?

– Потому что вам не суждено выйти отсюда…

– На кой ляд вы тогда вообще притащились сюда! – психанул Грэм. – Да, да, про приказ я уже слышал…

Старик вздохнул, но ничего не сказал. Полез в свой короб, долго там копался.

– Хорошо бы сделать примочки, да только их нужно менять каждый день, а это нереально.

– Ну сделайте хоть что-нибудь.

– Я попробую остановить воспаление и наложу повязки. Жаль, но это все, чем я могу помочь вам в данных условиях.

Копался он довольно долго, но Грэм его не погонял. Пусть делает свое дело спокойно, без нервов. К тому же, старик хоть немного скрашивал одиночество, от которого Грэму уже хотелось взвыть.

– Недели через две должно более или менее зажить, – сказал старик напоследок. В тоне его, однако, сквозило сомнение. – Если, конечно, не появится никаких осложнений. Но давайте надеяться, что у меня еще появится возможность в скором времени навестить вас.

– Тогда уж тащите с собой яд, – мрачно усмехнулся Грэм. – Просто так вы не понадобитесь. Неизвестно, что вы найдете у меня переломанным в следующий визит.

Он говорил про яд, но все же сомневался, что выпил бы его, попади тот ему в руки. Он просил Борона о смерти, но яд – это другое, это уже самоубийство.