Текст книги "Саваоф"
Автор книги: Светлана Чехонадская
сообщить о нарушении
Текущая страница: 7 (всего у книги 18 страниц)
– Ну ладно, – вздохнул Гергиев. – У нас с вами и своих проблем куча, ведь так?
– У меня да.
– Вы еще вчера могли бы мне рассказать о том, что знаете Татарского. Глупо было это скрывать.
– Я понятия не имела, о каком банке идет речь. Только после вашего ухода я это узнала. Борис мне сказал.
– Странное совпадение...
Я без особого энтузиазма кивнула. Он, кстати, без особого энтузиазма спрашивал. Это такая новая манера допроса? Или у нас с ним взаимная приязнь?
– Вы с самого начала проверки знали о неприятностях, которые ожидают банк Татарского?
– Я не знала о проверке.
Он хотел возразить, но я предостерегающе подняла руку.
– Марианна, моя подруга, с которой вы сегодня беседовали, утверждает, что сказала мне об этом два месяца назад. Я знаю. Она и мне это напомнила, когда была у нас в гостях позавчера.
– Так она это все-таки рассказывала два месяца назад?
– Ну, раз она утверждает, значит, рассказывала. Но я этого не помню. Видимо, не обратила внимания. Мне дела ее мужа малоинтересны. И о проверке, и о проблемах Антона я узнала только позавчера. Кстати, подумала, что проблемы не очень серьезные. Я была уверена, что Антон опытный человек и обязательно выпутается. Разумеется, это всего лишь мои слова...
– Разумеется. Если им не верить, то получается, что у вас были все данные для того, чтобы провернуть это дело.
– Получается... Странно, что меня до сих пор не арестовали.
– По вашей статье не арестовывают. Вы этого не знали? Вы не являетесь социально опасной. После сегодняшнего допроса вам под кожу вживят чип, который позволит следить за вами, куда бы вы ни уехали. На Земле нет мест, не доступных для слежения... Зачем арестовывать? Арестуют уже после суда.
«А не сбежал ли Антон, не дожидаясь этого вживления? – подумала я. – Пока в тебе нет этой штучки, хрен найдут».
– Татарский не объявлялся? – спросила я.
– Ищут... Знаете, с учетом того, что он пропал, ваше положение не было бы столь безнадежным – он такой махинатор, мог провернуть и эту кражу, – если бы не одна маленькая деталь: он не мог знать пароли.
«Действительно, – подумала я. – Если бы я сама расследовала это дело, то первыми стала бы проверять работников банка и прежде всего его владельца. Банк маленький, ни одна серьезная операция не может проходить без его ведома. Кроме того, как показала закончившаяся проверка, владелец нечистоплотен, он не брезгует самыми сомнительными способами заработать. И к тому же сбежал... А жена покончила с собой... Но он не знал паролей! А если бы знал? Но как бы он их узнал? Если он мой друг. Только если...»
И тут настал момент, когда я решила побороться за свою жизнь.
– Он знал пароли, – произнесла я. – И не только он. Но и Микис, и его жена, и покойная Елена, и мой муж. В общем, куча народу.
Мой собеседник словно и не удивился. Видимо, решил до конца следовать своей необычно мягкой манере допроса.
– Пять лет – не сорок... Я уже объяснял, кажется, что доказать простую халатность почти невозможно? Суды обычно не спорят с такими клиентами, как ваша корпорация, они научены делать однозначные выводы в пользу сорока лет.
– Я знаю. Но у меня есть доказательство. Дело в том... Дело в том, что это записано на камеру.
Гергиев, видимо, ожидал всего чего угодно, но не этого.
– Кем записано? Когда?
– Чуть больше двух недель назад. Моим мужем. И я рассказала ему про «Саваофа». ...Вживление чипа прошло очень быстро. Это было не больно – щипок и все. Гергиев немного стеснялся. «Мне почему-то кажется, что вы говорите правду, – сказал он и сам предложил пока ни о чем не сообщать другим сотрудникам. – Все под подозрением. Проверка затянется на месяцы».
Я очень боялась, что он решит ехать ко мне домой – за диском, но я побледнела так натурально (это и правда было стыдно), что он, поколебавшись, перенес допрос на завтра. «Милый человек» – подумала я, переводя дыхание. Только он ушел, я вылетела из отдела.
Если верить Елене, запись нашей ссоры была изменена. Такое предположение показалось разработчикам «Саваофа» возмутительным. «Это никому не нужно» – сказали они. Они также объяснили, что игровой вариант возникает в момент уничтожения реальной записи и почти автоматически ей равняется. Поэтому проверить, когда были внесены изменения и были ли они внесены вообще, невозможно. То есть остаются только слова Елены. Ее слова о том, что произошло изменение. Если бы Еленина жизнь зависела от возможности доказать свои слова, то все бы уперлось в нас, свидетелей. Вся эта продвинутая техника последнего поколения отступила бы, и жизнь решалась бы просто: слова против слов.
Врала ли Елена? Это неважно. Ведь если изменение произвели один раз и техника не способна проверить, было ли это изменение, значит, эту операцию можно повторить, и снова можно будет утверждать: это первоначальный вариант. И снова будут слова против слов.
Чем больше я думала, тем сильнее начинала верить: в этом плане мое спасение. Выигранные тридцать пять лет жизни! Это вызов – и обстоятельствам, и суке-Инне, и реальному грабителю, и короткой линии на ладони. У меня такой характер: я долго мнусь и вежливо улыбаюсь, но если уж решила – не советую становиться на дороге. Инна в этом сегодня убедилась.
Если Алехан сегодня изменит запись нашего разговора, и в этой измененной записи я назову пароли, то кто может подтвердить, что так все и было? Я и он. А кто может сказать, что этого не было? Только Марианна и Микис. Остальные участники ссоры отсутствуют. Двое против двух, и по закону обе пары имеют равные права...
Спасет ли это меня? Даст отсрочку, во всяком случае. Заставит следователей копать во всех направлениях, не только в моем. Ведь где-то он есть, этот грабитель? Вот, например, неплохая кандидатура – Антон. Надеюсь, он хорошо спрятался?
...Подъезжая к дому, я была почти в хорошем настроении. Мысленно я выстроила разговор с Алеханом (хорошо, что есть человек, которому доверяешь). И лишь когда открывала дверь в подъезд, почувствовала, что место, где вживлен чип, ужасно чешется. «Шлет сигналы?» – подумала я, нажимая на него пальцем. Эта фраза зацепилась в голове и тоже стала чесаться – я даже остановилась. Что-то здесь было не так. И добродушие следователя в том числе... «До завтра» – сказал он. Ну конечно! Они еще и подслушивают и подсматривают за мной! Этот чип не просто датчик. Скорее всего, он еще и камера. Каких-то пять минут, и я бы погубила себя окончательно: попытка подделать улику была бы самым убедительным доказательством моей вины. Но и без этого мое положение безвыходное. Я опоздала. У меня был неплохой план, но нужно было реализовать его раньше.
В груди стало холодно и пусто. Чтобы немного утешиться, я подумала: а может, этот план был глупым и наивным? Цифровая запись, доказать подлинность которой невозможно. Вытаращенные глаза правдолюба Микиса: «Да вы что?! Она не называла пароли!» Ну, еще бы, он ведь тоже тогда окажется под подозрением – правда, по этой причине его свидетельство не важнее моего... Принял бы суд доказательство? В любом случае, это был бы шанс.
Увы. Диск уже не изменить: за мной могут следить, и рисковать нельзя. Но... Но что мне мешает сделать, как Елена? Сказать, что кто-то изменил фразу, ведь ее и правда поменяли – ну, не мою, какую-то другую, но какая разница? Ведь если Елена не врет, это действительно было.
Пусть ищут. Если я буду убедительной – они будут искать. И я сама буду искать, буду идти вначале по светлым комнатам, потом по темным, навстречу пропавшей фразе и не пропадавшей фразе, надеюсь, они выведут меня... Куда? Не туда, куда вывели Елену.
Вот уже месяц идет следствие. На этот раз взялись всерьез – это дело принципа. Во-первых, следов денег никак не могут обнаружить, во-вторых, при всей сложности и идеальности схемы, по которой был украден миллиард, она имеет некие пробелы, манящие своей очевидностью.
Следователи уже давно догадались, что эта очевидность липовая, но остановиться, видимо, не могут. Чтобы примерно понять их логику, попробуйте укусить собственный локоть: это занятие способно сильно увлечь, поскольку локоть действительно очень близко. Я как-то пробовала, провозилась минут пять, – мне все казалось, что плечо чуть-чуть изогнется и я буду первым человеком на земле, которому удалось это сделать.
Главный в команде – Гергиев – тоже увлекся не на шутку. И его тоже можно понять: четверо подозреваемых – это даже не круг, это крохотный отрезок. Наверное, начиная расследование, он мысленно примерял форму полковника. На нашей корпорации много полицейских сделали карьеру, а ведь у них бывало и сорок подозреваемых, и четыре тысячи... Бедный! Мог ли он представить, что у каждого из четверых, как у дракона в бою, повырастают дополнительные головы?
За звуконепроницаемой перегородкой, в моем так называемом кабинете поселился сложнейший прибор со множеством щупальцев – эдакий гигантский кальмар, достойный соперник нам, четырем драконам. Детектор лжи новейшего поколения... Думали, его принесут и унесут, что тут сложного, но он прописался, наверное, навсегда. Иногда мне кажется, что это и будет его кабинет – его, главного нашего начальника на всю оставшуюся жизнь.
Сама процедура довольно смешная: нам надевают датчики на пальцы, пластиковую шапку на голову и задают разные вопросы. «Изменяли ли вы мужу?» – вот что спросила у меня ассистентка на последнем сеансе. Я ответила отрицательно, и мне было очень неловко, что это так. Гергиев еле заметно усмехнулся. Наверное, я показалась ему невыносимо скучной в этот момент. Могу представить, сколько женщин у него самого.
– Любите ли вы шоколад?
– Да.
– Хотите ли быть очень богатой и не работать?
– А вы?
– Будьте серьезной, пожалуйста. Уж в вашем-то положении...
– В каком моем положении?
Ассистентка беспомощно оглядывается на следователя – он снова усмехается, с любопытством глядя на меня.
– Итак, вы хотите быть богатой и не работать?
– Хочу.
– Есть ли у вас деньги на то, чтобы завести ребенка?
– Нет.
– Вы мечтаете о детях?
– Нет.
– Прибор показывает высокий уровень напряжения, – торжествующе говорит ассистентка. – И выброс адреналина значительный. Вы говорите неправду?
– Хочу ли я детей? – мечтательно повторяю я. – Откуда мне знать? Уж такой я уродилась: без ярко выраженного материнского инстинкта. Мне надо сильно подумать, прежде чем решиться на то, чтобы десять лет вытирать кому-то сопли. Это ведь, наверное, неприятно – чужие сопли?.. Может, высокий уровень напряжения происходит от мыслей о соплях?
Гергиев не выдерживает и начинает ухмыляться во весь рот. Ассистентка очень недовольна. Кажется, она в него влюблена. Точнее он, видимо, переспал с ней пару раз, а потом бросил.
– Я это записываю как утверждение с большой вероятностью неправды, – говорит она.
Гергиев, довольный, кивает.
– Кого из ваших сотрудников вы считаете способным на кражу?
Ох, какой тяжелый вопрос! Второй подозреваемый после меня – Горик. Улики против него почти такие же убедительные. На третьем месте – Борис. Инна чиста... Кому я не поврежу своим ответом?
– Кого я считаю способным? Может быть, Инну?
– Высокий уровень напряжения... – замечает Гергиев. – Опять мысли о соплях?
Тут мне, конечно, стыдно – я солгала. Инну я подозреваю в последнюю очередь. Она богатая женщина, ей незачем...
– Вы крали эти деньги?
– Нет (и никаких соплей – графики на экране ровны и лазоревы).
– Вы действительно называли пароли вашим друзьям?
– Да.
– Очень высокий уровень напряжения!
– Вы продолжаете утверждать, что на вашей пленке были изменены некоторые слова?
Я думаю о Елене, вижу ее хитрое лицо, когда она таинственно намекала на нечто, известное только ей.
– Да. Некоторые слова были изменены.
От любопытства Гергиев вытягивает шею, ему интересно, что происходит на экране. А происходит всегда одно и тоже: никакого напряжения, никакого адреналина при этих словах.
Разумеется, все эти графики – не улики и не алиби. Дело так усложнилось, так разветвилось вовсе не из-за них.
...Все началось месяц назад, когда мне вживили под кожу чип. Я заподозрила в нем камеру и решила не рисковать, не стала просить Алехана, чтобы он изменил запись. Я до сих пор не знаю, камера у меня под кожей или нет, но оказалось, что мой страх привел к куда более выгодным для меня последствиям, чем могла бы привести наглость.
Придя домой, я рассказала Алехану про кражу. Вначале он радостно кивал головой, но потом постепенно въехал. При слове «чип» он вообще побелел. Я сказала: только четыре человека должны были знать пароли, понимаешь?
– Понимаю, – испуганно кивнул он.
– Не знаю, совпадение это или нет, но я ведь проболталась именно о паролях на этот месяц. Правда, это были близкие люди, правильно? Разве я могла подозревать...
– Что?
– Ну, когда мы ругались в тот день... Ведь перед этим мы говорили о паролях. Помнишь?
– Да, это помню.
– И я, выпив коктейль... как он назывался?
– Бабекка.
– Да, бабекка, как я опьянела, ужас какой-то! Так вот я думаю: неужели это моя болтовня сподвигла кого-то из них на эту кражу?
Алехан сидит и хлопает глазами.
– И вот что странно, Алехан, – быстро-быстро говорю я, чтобы не дать ему опомниться, – ведь потом эта запись была изменена! Елена это заметила! Но она покончила с собой. И теперь у меня нет доказательств, что я называла пароли! А ведь украсть деньги мог даже Микис, у него достаточно знаний для такой операции, про Антона я уж молчу!.. Алехан, если мы не подтвердим, что я называла пароли, меня посадят на сорок лет, а наше имущество конфискуют. Вот.
Я наконец, выдыхаю. Он молчит, глядя в пол. Кажется, понял.
– Значит, на диске были изменены твои слова о паролях? – спрашивает он. Не очень умный вопрос, но это лучше, чем «Ты с ума сошла, что ли? Я прекрасно помню, о чем мы говорили тогда! Не называла ты никаких паролей! Ты сказала, что это строго секретная информация».
– Увы! Но этого не доказать...
– А если Микис и Марианна скажут, что этого не было?
– Как они могут это сказать?! – Я изумленно таращу глаза, стараясь не переигрывать. Как бы он не подумал, что я рехнулась.
– Ну... если?
– Что ж. Тогда их слово против нашего... Видишь, Алехан, моя судьба в твоих руках. Ты всегда об этом мечтал, не так ли?
Больше на эту тему нами не было сказано ни слова. А то, что он был задумчив и молчалив – что ж, такой вот мне муж попался, молчун. Попробуйте-ка докажите обратное...
Интересно, что Гергиев, пришедший к нам на следующее утро с каким-то мрачным сопровождающим, тоже был необычно молчалив. Он сел перед телевизором, не говоря ни слова, Алехан включил «Саваофа», на экране появилась комната со столиком, креслами, бильярдом, над бильярдом склонился Микис, у окна встал Антон, снова заговорили о неудавшейся краже, покойная Елена лениво спросила: «И охота вам считать чужие деньги?», и когда я, по моему собственному утверждению, должна была назвать пароли, я их не назвала. Я попросила остановить запись и объяснила Гергиеву, что она была кем-то изменена, что мы заметили это, когда все вместе смотрели программу несколько дней назад. Это нас страшно удивило, но мы не успели выяснить, кто это сделал – столько событий навалилось на следующий день.
Гергиев вопросительно посмотрел на моего мужа и Алехан сказал: «Да».
– Почему же вы вчера говорили, что имеется запись?
– Я боялась. И я хотела, чтобы вы меня все-таки выслушали... А вы бы не стали, если бы знали, что никакой записи нет.
Я думала, он разорется, но он только вздохнул и попросил снова включить прибор.
Мы досмотрели все до конца. Я смотрела очень внимательно: теперь меня интересовало, что же заметила Елена. Из-за всех этих бурных событий, связанных с ее смертью и кражей денег из корпорации, у меня даже не было времени выяснить, о какой фразе шла речь на самом деле.
Я думала, что быстро определю, что это. Не так уж много Елена произнесла фраз в том разговоре. Тем не менее, слушая и обдумывая каждое ее слово, я ничего не заметила!
Елена сказала только:
«И охота вам считать чужие деньги?»
«Алехан решил склонить нас к групповому сексу».
«Марианна, хватит!»
«А сейчас какие у вас пароли?»
«Да ну».
Мужу: «Антон, не надо!» и «Тебя предупреждали, не лезь».
И, наконец, «Оставьте вы ее в покое».
Ни одна из фраз не была каким-либо утверждением, которое можно было изменить. Точнее – изменить так, чтобы то, что было ложью, стало правдой!
Или это не она говорила измененные слова?
Но тогда почему подмены не заметил тот, кто говорил, а заметила только Елена?
Пока я думала об этом, запись закончилась. Гергиев продолжал молчать. То, что он увидел, противоречило тому, что я ему рассказывала вчера. Ведь я утверждала, что назвала пароли. А теперь призналась, что это свидетельство кем-то изменено, и все, что я могу представить в свою защиту – это слова моего мужа. Следователь еще не знает, что Микис и Марианна опровергнут наше с Антоном утверждение, но даже и сейчас, думая, что у нас есть еще двое свидетелей, он должен считать мое так называемое «доказательство» бредом сумасшедшего.
И почему он молчит?
– Мда... – сказал он. – Вы утверждали, что все записано на диск...
– Я же говорю, что боялась признаться сразу. И потом это не первоначальная запись – это ее обработка на специальной игровой программе. В принципе, мне ничего не стоило изменить этот вариант еще раз. Игра «Саваоф» в том и состоит, что можно менять заданные обстоятельства. Меняли запись или нет, экспертиза все равно бы показала, что это виртуальные персонажи, а не мы. Вы можете спросить у разработчиков программы...
– Мы у них уже спрашивали. Вчера, – помолчав, сказал он. – Они сказали так же: эта запись – фикция. Ни один суд ее не примет.
– И тем не менее я не могла о ней не сказать! – уже с отчаяньем произнесла я. – Мне кажется, это как-то связано: и бегство Антона, и смерть Елены, и изменения на этом диске!
Краем глаза я заметила, что Алехан пошел пятнами. Наверное, он тоже понял, что шансы выпутаться стали ничтожны. «Уже в течение этого месяца он потеряет меня навсегда! – подумала я. – И заодно потеряет квартиру, машину, останется со своей убогой зарплатой, один, без собеседника! Тут пойдешь пятнами!»
– Да, это связано, – вдруг сказал Гергиев.
Мой муж недовольно прищурился, но следователь не обратил на него внимания.
– Если бы мы просмотрели все это вчера, уверяю вас, ваши фантазии только осложнили бы дело. Материалы можно было передавать в суд. Эта запись... Фигня эта ваша запись, вы уж извините. Ни один суд не принял бы ее во внимание, да и не имел бы права рассматривать компьютерную игрушку как вещественное доказательство. Но за сутки кое-что произошло...
На улице громко закричал ребенок, залаяла собака. Со двора в квартиру ворвался ветер, занавеска взлетела почти до потолка. Я вдруг стала лучше слышать звуки, даже телевизор у соседей заговорил разборчиво. У меня такое бывает: слух обостряется, и мне начинают мешать вода в трубах, электричество, бегущее по проводам, пласты воздуха, перемещающиеся от окна к дивану...
– Вы сейчас проедете со мной, – сказал следователь. – А ваш муж ответит моему коллеге на ряд вопросов. Точнее, внесет в компьютер свои показания. Поехали?
На какую-то секунду я испугалась, что это такая его хитрость: арестовать меня тайно, чтобы муж ничего не знал.
Гергиев встал и выжидающе посмотрел на меня. Его красивое лицо было грустным и серьезным.
Даже если и так... Даже если и так, что тут поделаешь? Я тоже встала и пошла за ним.
Следственное управление экономической полиции оказалось в самом центре, в Кремле. Мы прошли множество сводчатых коридоров, миновали кучу электронных ворот – все они показывали, что в моей руке чип. Я пыталась рассмотреть, ставится ли при этом какой-нибудь тайный знак, блокирующий выход, но уже на третьих воротах Гергиев мне сказал: «Будет просто допрос. Если бы вас собирались арестовать, это бы не скрывалось». И я перестала вглядываться в мониторы.
Мы зашли в кабинет, он сел напротив меня, включил компьютер, а также телевизор, вздохнул...
– Похоже, эти дела и правда связаны, – сказал он. – Во-первых, работники фирмы, производящей приставку «Саваоф», на вчерашнем допросе сообщили нам, что покойная Татарская в день смерти приходила к ним и так же, как и вы, утверждала, что одна из фраз в записи была коренным образом изменена. Она не сказала, какая это фраза, ее просто интересовало, как это оказалось возможным. Но не это вас спасло. Другое... Вчера вечером были сведены вместе все записи с камер в доме Татарских, а также расшифрованы некоторые слова в разговоре покойной с ее визитером. К вам, я думаю, еще обратятся за помощью... Я не обязан этим заниматься, но я вчера весь вечер размышлял об этом вашем «Саваофе», думал, неужели можно придумать такую ерунду... Это я о вашем диске. Вроде бы вы умная женщина. Неужели вы всерьез верите, что полиция этим может заинтересоваться... И так я постепенно заинтересовался.
– Значит, мой расчет был точным, – не удержалась я.
– Все шутите... Исчезновение владельца банка «Елена», через который проводилась сделка, самоубийство его жены – факты, мимо которых я не могу пройти, даже если уверен, что уже нашел преступника. Пришлось поинтересоваться обстоятельствами смерти Татарской. Так эта запись попала ко мне. Между прочим, настоящая цифровая пленка, а не ваш суррогат. Самая настоящая. Вы поможете мне кое-что в ней прояснить?
Я кивнула, хотя мне даже думать было жутко о том, что я увижу последние часы жизни Елены.
– Там нет ничего страшного? – спросила я.
– Там вообще почти ничего нет... Я говорил, кажется, что убийца знал про камеры. Его фигура немного просматривается в холле, есть несколько проходов по коридору, и одно-другое отражение в зеркалах.
– Кошмар! – Я передернула плечами.
– Да, неприятно. Невозможно даже точно определить, кто это: мужчина или женщина. Разговор тоже слышен урывками. Изображение уже смонтировано, просмотр не займет много времени... Итак, начнем.
Он включил монитор, и сразу же появился холл, в котором мелькнуло платье живой Елены. Жизнь словно бы переигралась, как в программе «Саваоф»; может, вся наша жизнь – такая же программа? Елена жива, пусть только на экране, но кто докажет, что это имеет какое-то значение?
Я увидела Елену, идущую к входным дверям. В холле было темно. Потом вдруг появилось изображение с улицы, сверху. Мы видели макушку стоящего у порога человека. Я хотела сказать о камере, следившей за входом не сверху, а сбоку, но Гергиев догадался, опередил меня:
– Единственная камера, которая не работала в тот вечер – та, что у калитки. С нее этот человек был бы виден во весь рост. Правда, там далеко, но можно было бы сопоставить с окружающими предметами... Но эта камера не работала. Сломалась... Или сломали.
Елена между тем открыла дверь. Человек сразу шагнул в сторону, в тень и без того темного холла.
– Прячется? – испуганно спросила я.
– Почему? Не обязательно. Татарская стоит у него на пути... Если он левша, он должен шагнуть сюда. Если правша – в другую сторону. Если правша, но прячется – опять сюда. Ну, и так далее... Сейчас он виден лучше всего. Эксперты даже склоняются к тому, что это женщина.
– Женщина?
– Только очень толстая... Вы потом увидите ее отражение в зеркале.
– Толстая?!
– У вас есть очень толстые знакомые?
– Нет. А может, она так замаскировалась?
– Нет, они с покойной знакомы. То есть это обычная толстая женщина, и Елена знает, что она толстая. Сейчас эта неизвестная ей что-то объясняет, но слов не слышно. Эксперт растолковал, что у толстухи в кармане был прибор, искажающий звуковые волны. Большая часть сказанного не поддается расшифровке.
И вдруг Елена заговорила. Ее голос был добродушным.
– Я так и думала, что это ваши шутки – с «Саваофом», – сказала она. – Разработчики, действительно, не могли ничего изменить... Да им это и не надо... А вот вам надо, ребята! Нет, ну как я догадалась! Сразу!
Изображение расплылось совсем. Даже не тени – звездные скопления двигались на фоне стены. Я не могла определить, кто из них кто. Эти скопления плыли в самое темное место – там начинались личные комнаты, не просматриваемые камерами.
Фигуры совсем слились с фоном, и вдруг я услышала собственное имя.
– Когда она сказала это во время ссоры, я подумала: она с ума сошла, что ли? – это был голос Елены, говорящей визитеру обо мне. Она назвала только мое имя, причем в уменьшительной форме. (Толстуха меня знает! Что же это такое! Я не знаю никаких толстух!) – На просмотре я даже ждала повторения этих слов. Хотела посмотреть ей в глаза... И вдруг услышала совсем другую фразу! Представляешь себе мое изумление? – Елена издала короткий смешок. – Ну, думаю, все ясно – это маскировка. В реальности говорила одно, а на пленке сказала другое!
– Я сказала?! – не выдержала я. Это было неосторожно.
– Вы. А кто же еще? – произнес Гергиев, глядя на меня с подозрением. – Ведь вы, насколько я помню, утверждаете, что назвали пароли, но это кто-то стер.
Тут у меня появилось сильнейшее искушение ударить кулаком по монитору и закричать ему: «Я не говорила никаких паролей! Это другие слова были изменены – черт бы их побрал, я не знаю, какие! – именно о них сейчас разговаривает Елена с этой толстухой! Я вас обманула! Все вранье! Передавайте дело в суд, пусть присяжные сажают меня на сорок лет или даже на электрический стул, но только пусть они помогут выяснить, сошла я с ума или нет?!»
Я дружу с Еленой много лет, я ее лучшая подруга и утверждаю, господа присяжные, что у Елены среди близких знакомых нет толстых женщин!
Далее, судя по Елениным словам, услышанным только что, эта толстая участвовала в подготовке нашего просмотра «Саваофа» и при этом она не разработчик, нет! Она не имеет к авторам программы никакого отношения!
Но я же знаю, что просмотр был инициирован моим мужем Алеханом и отчасти мной! Елена, Антон, Микис и Марианна лишь у нас дома два дня назад увидели, как работает этот прибор. Тогда почему Елена говорит: «Я так и подумала, что это ваши шутки»?! Чьи – «ваши»?
Толстуха знает меня! А я не знаю толстуху! Как это может быть?
И главное: если измененные слова сказала я сама, то почему я этого не помню?! Как это возможно: сказать что-то такое, что поразило постороннего человека, и даже этого не заметить?
– Продолжаем? – сказал Гергиев, внимательно глядя на меня. – Дальше совсем неразборчиво. Но зато будет один кадр...
– А тебе не кажется странным... – вдруг глухо произнес непонятно кто.
На экране среди полной темноты зажегся отраженный свет в дверном проеме («Они идут по коридору» – наклонившись ко мне, тихо объяснил Гергиев) и неожиданно, так, что я вздрогнула, в зеркале, висящем на противоположной стене, прошла темная фигура.
Она задела только край зеркала, и свет, который в нем отражался, тоже был не прямым, а очень дальним: за пятой или шестой аркой анфилады, но все равно, ее быстрый проход был исполнен невыразимой жути.
Мне показалось, что я сама сижу в этом темном кабинете и вместо камеры наблюдаю за открытой дверью: и вот в зеркале коридора, на стене, перед моими глазами, то есть на самом деле за моей спиной, бледно вспыхивает огонь, где-то далеко по комнатам идут люди – и вдруг я вижу отражение человека в темном, и непонятно, кто он: мужчина или женщина и почему он таким искаженным бесполым голосом говорит свои кошмарные слова, не имеющие ни начала ни конца: «А тебе не кажется странным...» – не спрашивает и не утверждает он. Впрочем, я тоже успела увидеть: человек необычайно толст.
– Татарская ответила на эти слова, – сказал Гергиев. – Это помогла расшифровать машина. Сами вы ничего не поймете... Хотя это важные для вас слова. Именно из-за них я внимательно слушал белиберду о «Саваофе». Из-за них я пока не передаю дело в суд. Вот что сказала ваша Елена... – И он медленно прочитал с экрана компьютера: «Ты уверена? Я ведь вначале подозревала ее. А теперь подумала: не собирается ли твой любимый совершить какую-нибудь гадость? Ограбить ее корпорацию, а? И свалить все на другого человека... Который мне дорог, между прочим. Я ему об этом сказала. Он не обиделся, не знаешь?»
О неприятностях, которые у него появились, Горик рассказал сам. Разумеется, ему было бы правильнее молчать – вот как я молчала о том, что являюсь главной подозреваемой. «Святая простота!» – выразилась по этому поводу Инна. Вы, конечно, поняли, что я ее не уволила.
Меня вызвали из-за нее на сто пятнадцатый этаж, в логово, так сказать, туда, где мраморные стены и персидские ковры – к начальству. Оно (Клянусь, не знаю, каков его пол! Говорят, оно гермафродит и до тридцати лет было женщиной, а потом стало мужчиной – но не до конца, процесс еще идет.) тускло поинтересовалось причинами конфликта и довольно кисло выслушало объяснения насчет недоделанного отчета и вечного отставания по Инниной милости; его плоское лицо выражало скуку и недоумение. Скуку понятно почему, каково это – небожителю отвлекаться от своих олимпийских забот, связанных с громами и молниями, и наклоняться вниз, чтобы выслушать, скажем, жалобу на протечку воды в ванной. Хотя наш-то небожитель занят, в основном, не движением звезд и не круженьем галактик, а кушанием амброзии, но от этого дела тоже неприятно отвлекаться. Недоумение же высокое начальство выражало лично в мой адрес: оно, конечно, знало, что я подозреваемая в деле о краже миллиарда, и ему казалось кощунственным мое дешевое актерство. «Ах, нас волнует работа отдела? – словно бы говорило это лицо. – Как мило! Значит, воровать миллиард нам совесть позволяет, а вот не сданный вовремя отчет мучает! Что за народ пошел! Наглецы, ей-богу!»
Впрочем, это были мои домыслы. Лицо ничего не сказало о краже, просто объявило, что Инна пока остается.
Она не удержалась от злорадной гримасы, но мне на нее было плевать. Борис рассказал во время обеденного перерыва, когда Инна ушла бултыхаться в бассейне, что накануне она ходила к наследнику умершего любовника – лучшему другу нашего Лица. «Он ее когда-то ненавидел. – Борис возбужденно блестел глазами, осознавая эксклюзивность добытой информации. – Но вот как бывает: прошло время, теперь им делить нечего, ему настолько было приятно видеть, что она унижена, мечтает не то что о доле в наследстве, а о том, чтобы ее не уволили с этой вшивой должности, представляешь, как приятно? Вот он и растаял! Попросил нашего за партией в преферанс». – «Может, она даже переспала с ним?» – предположил Горик. Борис сделал вид, что его сейчас вырвет. Разумеется, он неправ. Инна до сих пор превосходно выглядит: элегантная, ухоженная, недаром в бассейне каждый день по два часа плавает.
Меня она топтала недолго: просто хмыкнула пару раз да демонстративно позвонила дочери в рабочее время, но Горик – другое дело. К нему она испытывает просто-таки зоологическую ненависть. Такое ощущение, что в прошлой жизни наш ассириец был собакой, а Инна – кошкой, так они любят друг друга.
