Текст книги "Саваоф"
Автор книги: Светлана Чехонадская
сообщить о нарушении
Текущая страница: 4 (всего у книги 18 страниц)
– Ты где? – снова спросил человек, открывая дверь в Еленину ванную.
Камера въехала за ним. Тускло блеснул мрамор стен, на экране появилось абсолютно белое женское лицо – Марианна нервно перевела дыхание – это была одна из трех скульптур, украшавших Еленину ванную. Зашелестели пальмовые листья над маленьким мозаичным бассейном, вделанным в пол.
– Ты что, Елена? Что с тобой? – шепотом спросил двойник Антона.
Мы снова увидели белое лицо, и в первую секунду нам показалось, что это тоже скульптура – только какая-то перекошенная, неправильная. Но это было лицо Елены. Она висела на люстре и была уже мертва.
Нашу последующую реакцию на этот, с позволения сказать, фильм я могу объяснить только шоком: словно загипнотизированные, мы не издали ни одного звука, не выразили ни изумления, ни возмущения. Елена должна была испугаться, Антон должен был потребовать прекращения киносеанса – ну, хоть что-то мы должны были предпринять! Но мы ничего не сделали.
Мы продолжали смотреть на то, как человек на экране тоже не предпринял никаких действий, положенных для ситуации, в которой очутился. Он не попытался снять жену с люстры, он не вызвал полицию, он даже не вскрикнул. Он лишь постоял минуту у бассейна, сказал себе под нос: «Все одно к одному», а потом быстро вышел из дома. Далее он сел в машину, разогнался до огромной скорости и врезался в бетонную стену, ограждавшую шоссе, – пустынное шоссе их богатого района. Машина загорелась – мы даже не охнули. Видимо, «Саваоф» сошел с ума.
А затем экран погас.
Все, что произошло с двойниками Елены и Антона, уложилось в тридцать минут!
У меня на руке короткая линия жизни. Это беспокоит меня, как заноза, как смородиновая косточка в зубе. Иногда воспоминания о руке уходят на глубину, я почти забываю о ней, в теплых слоях кратковременной памяти становится уютно, но темные холодные струи, бьющие с самого дна, никогда не иссякают окончательно, я думаю, их источники всегда будут работать в своей ночной преисподней.
Долго ли? Сколько на самом деле будет жить носительница этого страха?
Самое смешное, что я не суеверна. Я не верю ни в гадания по руке, ни в предсказания на кофейной гуще – ни во что такое. Более или менее убедительными кажутся мне лишь знаки зодиака и еще явное влияние имен на характер и судьбу. Но тут легко обойтись и без мистики: может, на темперамент человека влияет не зодиак, а погода – то, какие цвета новорожденный увидел в первый месяц, в первые полгода, в год и так далее. Может, только этот цветовой калейдоскоп и делает, скажем, Тельцов упрямыми и спокойными? То есть код упрямства и спокойствия таков: серо-зеленый на пятый день жизни (в апреле), красно-зеленый на пятидесятый (в июне), красно-оранжевый на сто пятидесятый (в сентябре). Плюс звуки и запахи сезонов. Мое предположение смешно? Не смешнее звездного кода или любого другого.
А как имя влияет на судьбу? Тут тоже море версий. Может быть, определенная генетическая память родителей заставляет давать определенные имена, и если покопаться, то окажется, что в родах завоевателей вечно всплывает имя Александр, а в родах хитрых менял – имя Иосиф; и первый уже рожден завоевателем, а второй – хитрым менялой, и не они подделываются под свои имена, а имена – под них.
Если верить старым журналам, повальное увлечение кодами родилось вместе с людьми. Вначале разгадывали коды квадратов и кругов, попутно изобретя музыку, потом перешли на более сложные фигуры: уже не на песке, а на бумаге заплясали синусоидные волны. Дуги стали растягиваться и сжиматься, какие-то орбиты чуть не свели с ума целый мир. Потом в ход пошла мощь экранов. Это было недавно: бесконечные спирали, похожие на перевитые друг с другом цепочки бусинок, поманили окончательной отгадкой.
Но формула найдена не была. Точнее, была – и была полезной, великой, замечательной, как и все предыдущие, очень простые по сравнению с ней, но от этого не менее полезные и великие – но все-таки она оказалась проходной и как бы горизонтальной. То есть открывающей мир не вглубь, а вширь. Как та истина, о которой я прочитала в старом журнале и над которой хохотала вечера три.
Один человек узнал, что под влиянием каких-то таблеток можно понять Истину – главную Истину жизни. Он нашел эти таблетки, наглотался их, и Истина, действительно, открылась ему. Так он делал неоднократно, но всякий раз после пробуждения забывал ее. Тогда гражданин решил схитрить: рядом с собой он положил бумагу и ручку и только после этого проглотил свои таблетки. Главная Истина жизни снова открылась ему, и на этот раз он записал ее. А когда пришел в себя, то прочитал на бумаге: «Банан большой, а кожура еще больше».
В последние пару десятилетий люди устали читать подобные истины на своих бумажках (точнее, на экранах – бумага теперь встречается очень редко), но каждое новое открытие – это открытие о банане и его кожуре.
Всплеск интереса ко всему потустороннему – видимо, следствие этой усталости. Люди словно хотят перепрыгнуть через свое непонимание, выйти из горизонтального мира: не ввысь, так хотя бы вглубь, они похожи на взбунтовавшихся персонажей картины, догадавшихся, что, несмотря на дивное мастерство художника, она все-таки двухмерна. Они верят, что мир вокруг картины имеет дополнительные измерения: «Мы же не случайно родились с догадкой об этом!» – таков их довод. Слабоват, считаете?..
Лет тридцать пять назад увлечение мистикой получило дополнительный импульс: было доказано, что уже в нашем мире существуют предметы, не зависящие от времени и пространства. То есть они могут находиться в разных точках в одно и то же время или меняться местами, не обращая внимания на гигантские расстояния. Это пришло из физики, и вначале на таких вопиющих нарушениях всяческих природных законов поймали самых маленьких – электроны, что ли, но потом заговорили о биополе и его способности улавливать, благодаря этим малышам, то, что происходит за тысячи километров. Какой-то деятель научился измерять происходящее и даже запечатлевать его. В этот период стали модными снимки собственного биополя: я еще помню квартиру, где жила ребенком: там, в кабинете покойного отца, висели цветные снимки его и маминой ауры: она повторяла их контуры, но у него в одном месте была рваной. Между прочим, в области желудка. Правда, из-за того что отец не любил завтракать, он часто болел гастритами...
Когда мне исполнилось десять, некие элементы ауры были расшифрованы, в частности, удалось определить, что красноватый цвет в области локтя означает способности к музыке, и прежде всего, к игре на флейте. Люди, которых считали целителями и экстрасенсами, имели зеленоватое свечение у мизинца – но не все, а лишь семь процентов. Почти наверняка выявлялись психические заболевания – криво полыхающей короной, похожей на солнечную, только тускло фиолетового цвета – но как раз это не сильно заинтересовало экспериментаторов, поскольку психические заболевания умели выявлять и без того, причем на самых ранних стадиях – по анализу крови. Но в общем пользу это открытие принесло (точно не помню, какую именно), и снимки ауры красиво смотрелись на стенах. Интерес к ним, впрочем, потихоньку прошел.
Спустя несколько лет научились распознавать поля неживых предметов. Они были совсем слабыми, другими по своей структуре – как бы зернистыми, а не такими, как огонь – но они все-таки были, и это, откровенно говоря, запутывало и утомляло.
Но тут оказалось, что существуют человеческие ауры без людей. Я тогда училась на последней ступени, и уже хорошо помню, как об этом объявили. Обнаруженные биополя были явно человеческими: они так же были подвижны, менялись, словно бы огорчались чему-то или радовались.
Чего только о них не писали! И то, что это души умерших, и то, что это ангелы, и что это создания параллельного мира, недоступного нам физически, и даже то, что это души механизмов, тех, что уже обладают искусственным интеллектом. Первое время, наслушавшись новостей, я вздрагивала от сильных порывов ветра – мне казалось, что эти ребята касаются моего лица своими фиолетовыми краями. Но потом привыкла.
Я долгое время склонялась к тому, что эти биополя принадлежат душам умерших – но умерших каким-то особым образом и, возможно, особым образом погребенных. Иначе невозможно объяснить тот странный факт, что в нашей стране этих ребят больше всего в одном городе. В нем они просто кишат, и этот город – Санкт-Петербург. Еще лет в двенадцать, проезжая на экскурсии по пригородам Санкт-Петербурга, я видела роение, которое объясняла начинающимися сумерками, особым составом морского воздуха, своей впечатлительностью по поводу блокады, бывшей здесь сто пятьдесят лет назад, чем-то там еще, и это роение не было веселым полетом пчел за нектаром – это было медленное и ужасное движение теней вокруг одних и тех же мест, движение, передающее мне нечеловеческую тоску.
Мой одноклассник, поклонник идей Платона, позднее уверял меня, что это – идеи прекрасного; матрицы, по которым создан город. Мы тогда чуть не подрались.
Наука же, в отличие от нас с ним, не смогла определить происхождение биополей-призраков, и их оставили в покое.
А вот увлечение мистикой не прошло. Оно даже переживает свое второе рождение (наверное, не второе, а миллионное?), только стало более наукообразным. Цвета биополя трактуются так же, как линии руки, как знаки зодиака, как имена – на основании уже известных прецедентов. «У него тоже было розовое свечение вокруг уха перед тем, как все утонули, а он один выжил!» – таково основание для разрешения плыть. И как доказать, что это недостаточное основание? Утонуть?
...Моя первая реакция на увиденное в программе «Саваоф» была ужасной. Я плохо спала в ту ночь и впервые за десять лет даже не смогла поговорить об этом с мужем.
Мы все сделали вид, что посмотрели юмористическую передачу – такую, с черным юмором, но все-таки несерьезную. И в самом деле, «Саваоф» показал нам версию произошедшего две недели назад. Ложную версию. Ее содержание было неприятно, но менее неприятно, чем, скажем, для актера увидеть свою смерть на экране. Правда, более неприятно, чем плохой сон.
Алехан тоже был очень расстроен.
– Ничего не понимаю! – повторил он несколько раз.
– Да ладно, не переживай! – покровительственно сказал ему Антон. – Ты, что ли, ее разработчик? Это им бы надо руки повырывать.
– Нет, Антон, обычно все очень логично! И изменения, если их делаешь и если они не кардинальные, всегда приводят к еле заметным последствиям. Вообще-то это игра для тех, кто любит нюансы...
– Ничего себе нюансы! – вмешалась Марианна. – А если бы эту хренотень мы посмотрели сразу после ссоры? Это с каким настроением люди бы домой пошли?
Елена молча поежилась.
– Перестаньте! – сказал Антон. – Это все-таки неправда. Слушай, а может разработчики «Саваофа» решили таким образом заинтересовать потребителя? Ты ведь говорил, что участвуешь в эксперименте.
– Я им устрою – эксперимент! – мрачно пообещал Алехан. – Кстати, Антон, там все было неправдой... Надеюсь, разговор о финансовых проблемах тоже?
– Тоже, – твердо сказал Антон.
Елена мечтательно улыбнулась каким-то своим мыслям.
– Ну, слава богу! – обрадовался Алехан. – А то этим ребятам пришлось бы объяснить свою осведомленность... И ведь знаете, теперь уже ничего не переиграешь: по правилам «Саваофа», смерть – это окончание игры.
– Да я бы за миллион не стала смотреть все это заново! – воскликнула Марианна. – А ведь я вас всегда предупреждала: дурацкое развлечение!
Чтобы скрыть друг от друга испортившееся настроение, мы не торопились разойтись – посидели на кухне, поболтали о разных несущественных вещах. Но напряжение не спадало, хотя Елена оправилась настолько, что пошутила на тему своей смерти. «Повеситься некрасиво! – так она сказала. – Лицо все какое-то кривое. Я лучше отравлюсь!» Все стали весело плеваться и стучать по дереву – и настроение ухудшилось еще сильней.
Утром Алехан ушел на работу раньше обычного – я спала. Когда же проснулась, то обрадовалась, что мужа нет: иначе пришлось бы обсуждать произошедшее, а разговоры о «Саваофе» теперь казались мне неприличными. Конечно, все притупится; день-два – и мы поймем, какой ерундой был этот сеанс, но эти день-два должны пройти...
За завтраком я подумала о том, что сказала Марианна накануне: «А если бы Антон и Елена увидели эту версию сразу – в день ссоры? Как бы это повлияло на реальность?» Правда, это старый вопрос: как пророчество изменяет то, что предсказывает? И главное, как проверишь? В этот момент раздался телефонный звонок.
– Ты еще не ушла? – бодро спросила Марианна, даже не поздоровавшись.
– Как видишь, – ответила я.
– Заболела?
– Да нет. Я позднее ухожу. Я ведь начальник отдела. Мне можно...
– Ты знаешь, что мне пришло в голову... Не может быть, чтобы этот «Саваоф» был такой дурак. Я тут остыла и спокойно обо всем подумала. По-моему, он очень логичен. Даже до примитивного. Наш с Микисом разговор о земле, с его, компьютерной, точки зрения, вполне предсказуем. Весь вечер я говорила только о деньгах, было видно, что это главная моя боль. Так почему бы мужу не откликнуться на мои просьбы и не предложить продать землю?
– Но ведь он решил продать ее не из-за тебя.
– Ну и что! «Саваофу» вовсе не обязательно это знать. Он может рассуждать так: у жены истерика по поводу денег, а где их еще взять? Я сама надиктовала для разработчиков основные данные про меня и Микиса. Там было сказано: работает в контрольном управлении, зарплата такая-то, но есть возможное наследство. «Саваоф» пришел к выводам о земле по кратчайшему пути, а мы пришли по длиннейшему, но, скорее, нелогичны были мы, а не он. Ведь Микис так раскипятился потому, что знал: разговор о земле состоялся из-за любовницы. Разумеется, ему казалось невероятным, что компьютер мог узнать это. Но Микис забыл, что и жен иногда любят! Нет, все логично.
– Пусть так, но какое это имеет отношение к случаю Елены и Антона? Здесь-то где логика?
—Логика может быть где угодно. Во-первых, они действительно могли ругаться, но скрывают это.
– Или действительно могли покончить с собой, но тоже это скрывают.
– Упражняешься в остроумии? Ну-ну... У меня нет объяснений только тому, что «Саваоф» знал о проблемах Антона. Управление Микиса наткнулось на главную схему увода денег буквально позавчера вечером. Мне он об этом сказал перед тем, как мы пошли к вам, то есть вчера, ты узнала перед просмотром, а Алехан и вовсе после просмотра. Откуда об этом узнал «Саваоф»? Может, прокалькулировал все их имущество и пришел к выводу, что честным образом такого не заработаешь? Ха-ха-ха! Его надо предложить налоговому управлению. Нет, если серьезно, откуда «Саваоф» мог это узнать?
– Точнее, разработчики «Саваофа»... А ты уверена, что финансовые проблемы у Антона есть?
– Микис похож на шутника?
– Нет, – сказала я.
– Так вот, они действительно могли ругаться, причем очень сильно, и тогда версию «Саваофа» можно назвать преувеличенной, но все-таки логичной. Может женщина, всю жизнь прожившая в роскоши, покончить с собой под угрозой разорения и даже тюрьмы? Да. Может мужчина, у которого рухнуло все: бизнес, любовь, честное имя – убить себя? По-моему, запросто. Помнишь, как он сказал: «Все одно к одному», то есть самоубийство жены – это только одно из звеньев в цепи его неудач.
– Но ведь на самом деле он жив, Марианна!
– Вот в том-то и дело!.. Перехожу к главному. В чем смысл программы «Саваоф», ты мне не напомнишь?
– Ты прекрасно знаешь!
– Нет, ты скажи.
– Люди меняют обстоятельства в какой-нибудь истории и смотрят, какие будут последствия.
– Вот! – сказала Марианна.
– Что вот? – спросила я и вдруг почувствовала, как похолодело у меня за шиворотом.
– Ведь ситуация с Еленой и Антоном – это была уже игра!
– Не понимаю, – сказала я.
– Не ври! – торжественно произнесла она. – Елена утверждала, что одну фразу в фильме поменяли! Причем, поменяли кардинально, фактически перевернули ее с ног на голову. То, что было ложью, стало правдой! Ничего себе изменение! Это роковое изменение,ты не находишь? И поскольку фраза касалась только Елены – она сама в этом призналась – то и последствия затронули только ее. Разве это не логично?
– Ой, как интересно! – закричала я в трубку. – Теперь она не отвертится! Я должна, просто должна выяснить правду! Не пойду на работу, поеду к ней. Иначе я лопну, Марианна! Нет, ну какая ты умная!
– Ну, – уклончиво, но удовлетворенно сказала она. – Елены дома нет, я звонила. В клуб, наверное, поехала.
– А который час?
Из комнаты ответили часы.
– Ба! – воскликнула я. – Мне надо бежать!
– Говорила, не пойдешь на работу.
– Что ты, какое там! Я пошутила. До вечера?
– До вечера. Кстати, вот тебе еще одно соображение: жизнь тоже переиграла ситуацию.
– В каком смысле?
– Ну, истина, которую кто-то скрывал в настоящем разговоре, теперь открыта.
– Но ведь открыта только для тех, ненастоящих, – растерянно произнесла я. Уже говоря эти слова, я поняла, что говорю ерунду.
Разумеется, и мы, настоящие, ее вчера услышали...
Наша корпорация занимает восемь кварталов Москвы – почти в центре, в Рублеве. Еще издалека вы видите нестерпимый блеск за домами, в самом конце широкого проспекта. Но это когда солнечный день.
Огромные стеклянные корпуса выстроились полукругом, как древняя крепость. Кажется, что они держат оборону. И это похоже на правду. В стеклянных корпусах работают сто тысяч второстепенных служащих. Никто из них не имеет ни малейшего представления, чем же корпорация занимается. Пятьсот восемьдесят отделов обслуживают фактически лишь бесперебойную поставку материалов и отходы производства. И то и другое – и материалы, и отходы – это люди. Одних ресторанов у нас – двести девяноста. Про туалеты и лифты лучше промолчу. Это что касается обслуживания.
Когда я думаю о стеклянных корпусах, мне хочется смеяться. Наша корпорация не производит ничего реального, все, с чем она имеет дело – это некие счета, акции, балансы, контракты. Поскольку бумаги в этих храмах высоких технологий давно нет, в том числе и той, на которой раньше печатались деньги, и вся документация существует только в цифровом виде, то даже для того, чтобы доказать самому себе реальность собственной работы, зацепиться почти не за что!
Если вы разумный человек, вы, конечно, понимаете, что в конце всех этих цифр окажется настоящая целлюлоза, мясо, дома, земля, водородное топливо и прочие необходимые вещи, но с каждым годом убедить себя в этом становится все труднее. Если однажды к нам придут и скажут, что последние десять лет, нажимая на виртуальную клавиатуру, спроецированную на плоскость стола, мы нажимали просто на стол, а потому в материальном мире ничего не менялось от наших движений, мне кажется, мы даже не удивимся. Ведь и кнопок у нас не было – только светящиеся контуры на пластиковой поверхности.
Может быть, только меня посещают такие странные мысли. Мой муж винит во всем старые журналы, которые я постоянно читаю. Он думает, это очень вредно. Он ошибается. Как раз чтение старых журналов помогает мне убеждать саму себя в том, что человек реален и более того – стоит на месте, а мир кружится вокруг него. В орбиту кружения каждый раз попадают все новые предметы – это так называемый технический прогресс, но сам человек неподвижен.
Лучшее доказательство тому – неуменьшающееся количество махинаций. Раньше, насколько мне известно, всё упрощали реальные, или, как их называли, наличные деньги. Вначале их просто крали. Потом их переводили, снимали и только потом крали. Теперь их нет, но все равно крадут! Крадут там, за экранами, поэтому служба охраны нашей корпорации занимает восемь этажей. Они сидят уже за стенами крепости – в зданиях внутреннего двора, там, где сижу я. Они так же, как я, долго учились, чтобы во всем этом разбираться. Пятнадцать лет в школе, десять лет в университете, и это минимум.
...Когда я прошла все ступени проверки (это занимает совсем немного времени, хотя выглядит устрашающе) и поднялась к себе на третий этаж, то сразу почувствовала неладное.
Я остановилась и огляделась. «Спокойно! – сказала я себе. – Все нормально! Вот стена, вот дверь, вот секретарша».
Секретарша была заплаканная.
– Что-то случилось? – Я подошла и дотронулась до ее плеча. – Что-то дома?
– Ах, если бы! – с чувством воскликнула она. Дверь сразу же открылась, и оттуда вышел незнакомый мне человек в темном костюме.
– Вы опаздываете... – прищурившись, сказал он. – Мы даже звонили вам домой. И почему не отвечает ваш мобильный?
– Он лежит дома.
Сквозь приоткрытую дверь отдела я увидела Бориса, своего подчиненного. Он лихорадочно кивал: каждую секунду делал по пять нервных движений головой, туда-сюда, вверх-вниз.
– Подождите, – приказал человек в костюме и скрылся за дверью. Мне показалось, он от нее не отошел, остался у щели. По крайней мере, не было слышно шагов.
– Кража? – громко спросила я у секретарши. Все это мы недавно проходили, как раз об этом я и рассказывала своим друзьям в том злополучном разговоре две недели назад.
– Да, – прошептала секретарша и вдруг зарыдала.
Я поморщилась. Ей заплакать – что мне запеть. Самые масштабные сцены она устраивает в периоды неприятностей или накануне подтверждения квалификации (от этого зависит зарплата), и зарплату ей всегда повышают. А ведь как хвалили квалификационную систему, ее разработчики озолотились! Казалось, все: теперь каждый будет получать строго в соответствии со своим коэффициентом полезного действия – и вот пожалуйста. Экзамены мы сдаем компьютеру, а он учитывает и эмоциональные погрешности в ответах, то есть научен быть снисходительным, если испытуемый слишком волнуется или имеет серьезные проблемы в личной жизни. Так наша тупая секретарша умудряется своими слезами всегда добиваться максимальной оценки! Борис сказал как-то после одного такого представления: «Если написать разработчикам, что она умеет разжалобить программу, то они еще, чего доброго, просигнализируют нашим психологам, и меня уволят, как шизофреника. Но ведь это так на самом деле! Она имеет эту программу, как хочет! Я, старый и больной, не реагирую на ее слезы, а компьютер, новый и дорогой, их фальши не понимает!» – «Ничего, скоро придумают новое поколение, – сказал наш технократ-оптимист Горик. – Оно будет распознавать слезы по химическому составу». – «А она научится плакать серной кислотой», – махнул рукой Борис.
– Сколько теперь украли? – поинтересовалась я, присаживаясь к кофейнику. – Их уже поймали?
Я говорила специально громко, чтобы тот, кто стоит за дверью, понял, что я знаю и о нем и о его примитивном ходе: оставить меня наедине с этой дурой, чтобы я своими расспросами что-нибудь выдала. Если он хочет расспросов, он их получит. Я не жадная.
– Нет, не поймали! – сказала секретарша таким горестным тоном, что сразу стало понятно, как она болеет душой за деньги корпорации. В глубине ее зрачков тем не менее сверкнуло злорадное удовлетворение (как все тупые, она уверена, что ей недоплачивают).
– Так сколько украли?
– Миллиард.
Я присвистнула.
– На чем их обнаружили?
– В том-то и дело, что ни на чем!
Удивительно глупая девица. В наших делах она не разбирается, поэтому ее информацию нельзя принимать к сведению. Я отхлебнула кофе. В окно мне был виден задний двор. Он был просто забит официальными машинами. Я пригляделась. Одна из машин явно принадлежала высокопоставленному полицейскому чину. «А дело не пустяковое» – удивленно подумала я.
– Их не поймали, – заговорила секретарша. – Контракты уже были проплачены, товар отправлен и даже реализован. Только потом тот, кто продал, начал бить тревогу. Оказалось, он продал в десять раз дешевле, чем надо. Этот в черном сказал: слишком большой срок. Где теперь эти деньги найдешь?
Я кивнула, не особенно вдумываясь в эти слова, но потом их смысл дошел до меня. Я повернулась к секретарше.
– Как это может быть?
– Все было сработано идеально! – елейным тоном произнесла она и вдруг, оглянувшись на дверь и убедившись, что она закрыта, широко и радостно улыбнулась.
Переход от слез к радости был таким быстрым и неожиданным, что я тоже не выдержала и фыркнула. Но я сидела лицом к двери. Она моментально открылась, и человек в темном осуждающе уставился на меня.
– Приятно, когда люди принимают проблемы своей компании близко к сердцу, – сказал он.
Ему в спину с ужасом глядел Борис. «Ты-то чего играешь горе? – хотела я спросить у него. – В глубине души мы все уверены, что от корпорации не убудет и уж, во всяком случае, не отказались бы от этих денежек. Господи, как хорошо не работать! Но нас повязывают контрактами, кредитами, новыми изобретениями, чудовищно дорогим лечением, квотами на ребенка – только чтобы отдалить и сделать недоступной главную мечту моего поколения: свободное время». Один из этих деятелей прямо признался в телевизионной программе: «Свободное время – это бомба». В общем-то, да. Двенадцать миллиардов должны быть чем-то заняты.
Я никогда не говорила Алехану, как завидую ему. Мое признание поставило бы его в трудное положение. Ему пришлось бы ответить: «Уходи из корпорации. Будь как я». Но он не может такого сказать: даже на пять его зарплат мы не сможем жить, как привыкли.
– Я, к сожалению, не умею плакать по заказу, – сказала я человеку в темном. – Если бы могла, пошла бы в артистки.
– У вас бы получилось, – дернув верхней губой, ответил он. – И довести до слез не так уж трудно, на самом деле.
– Зачем? Хотя попробуйте. Неужели этот миллиард разорил главного акционера? И его дети теперь будут вынуждены переехать в социальный дом?
– Горе детей не заставит вас расплакаться? – улыбнулся он.
Борис за его спиной упорно делал мне какие-то знаки.
– Сядьте, Борис, – сказал человек не оборачиваясь. – И введите все то, что вы мне рассказали. Значит, не дети... – Это он снова обратился ко мне.
– Если бы у меня были свои, я была бы более сентиментальной. Но я не могу их себе позволить. У меня нет пятисот тысяч налога.
Он приподнял бровь, как бы соглашаясь с моей причиной.
– Ну и бог с ними, детьми, – сказал он. – Тем более что миллиард не разорит акционера. Но вот только украден он был с использованием слишком конфиденциальной информации.
Это тоже говорили в прошлый раз. И в позапрошлый.
– У нас два раза в год пытаются украсть деньги, – спокойно сказала я. – Разумеется, это делают не люди из окрестных домов. Каждый раз это сотрудники. Конечно, бывают еще полные идиоты, которые вводят поддельные карточки. Но их берут прямо у банкоматов. Все, что сложнее – это именно с использованием конфиденциальной информации.
– Какой? – спросил он.
– В каждом случае разной. Еще ни разу схема не повторилась. Скорее иссякнут деньги акционеров, чем фантазия махинаторов.
– А пароли когда-нибудь использовали? – спросил он.
– Какие пароли? – ответила я вопросом на вопрос. – Паролями у нас называются десятки вещей.
– Пароли, которые подтверждают проплату контрактов.
– Не использовали, но обходили. Был даже случай, когда компьютеру задурили голову одной невероятной программой, и он на пару минут забыл русский язык, причем так забыл, что любое русское слово стал воспринимать как звук «е».
– Тех махинаторов нашли? – улыбаясь, спросил человек.
– По-моему, нет. Но там и сумма была незначительная.
– Немного сложно для меня... Этот звук «е». Назвать пароли куда проще. Не так ли?
– Что вы хотите этим сказать?
Я перевела взгляд с него на Бориса, сидящего в раме дверного проема, как на экране телевизора. Он оторвался от компьютера и сокрушенно покивал мне, разводя руками.
– То, что есть люди, которым не надо писать сложные программы. Они и так знают пароли.
– Если речь идет о сделках с акциями, таких людей всего пять. Ведь это касалось акций? Вы поэтому здесь? – спросила я, глядя ему в глаза.
То, на что он намекал, казалось невероятным. «Может, я сплю?» – подумала я. Это ощущение не покидало меня со вчерашнего дня.
– Всего пять? – не ответив, притворно удивился он. – Борис, вы закончили? – Борис печально кивнул. – Выйдите, пожалуйста, нам нужно поговорить с начальником вашего отдела.
Я прошла за ним. В дверном проеме мы столкнулись с Борисом, и он ободряюще пихнул меня в плечо.
– Итак, произошла кража, – официальным тоном сказал человек в темном костюме, усаживаясь за мой стол. – Располагайтесь, – он показал мне на кресло для посетителей. – Я представитель бюро расследований экономической полиции. Моя фамилия Гергиев. Сегодня утром возбуждено уголовное дело по статье сто тринадцатой, часть вторая. Я буду его вести... Итак, кража. Она совершена десять дней назад. Ее механизм примерно таков: по фальшивому контракту, оформленному через вашу корпорацию, были приобретены акции одной крупной фирмы, затем они были проданы, эти деньги пошли на закупку золотых слитков, эти слитки... Впрочем, это вас уже не касается. Все остальные звенья были честными. Деньги как таковые украдены на первом этапе. Здесь. Акции были реальные, куплены за реальную сумму. Но вот затем проданы они были за одну десятую стоимости. В общем и целом, это законно, не так ли?
Во рту у меня пересохло от волнения.
– В общем и целом, да. У нашего отдела есть такие полномочия. Теоретически мы можем распоряжаться деньгами клиентов и каналами корпорации по своему усмотрению и под свою ответственность. Но практически мы так не делаем. Наши работники всегда действуют по конкретному поручению конкретного лица или компании и по строгой схеме... Миллиард, о котором говорила секретарша, – это оставшиеся девяноста процентов?
– Да, все верно. Тот, кто купил акции за одну десятую стоимости, утверждает, что все сделал законно. Он три раза запрашивал документы и требовал, чтобы вашей службе электронной проверки были предъявлены пароли, подтверждающие полномочия продавцов. Все было безукоризненно. Закон дает ему полное право воспользоваться исключительно выгодной ситуацией, не вдаваясь в детали. Акции были им приобретены и сразу же проданы в десять раз дороже. Разумеется, мы уверены, что этот покупатель все прекрасно понимал. Недоплаченные якобы девяноста процентов на самом деле были доплачены, но немного в другом размере и в другой форме.
– Найти их будет трудно. Сейчас отработаны неплохие схемы, – сказала я.
– Да. Мы знаем, – согласился он.
– Вы сказали, что покупатель не был обязан интересоваться, почему цена такая низкая. Это правильно. Но поинтересоваться должен был банк, переводящий ему деньги для покупки. Банк-то как раз должны были волновать не пароли, а причины невыгодной для продавца сделки. Здесь действует презумпция виновности. Проверка всегда проводится. Они обязаны это делать по закону.
