Текст книги "Саваоф"
Автор книги: Светлана Чехонадская
сообщить о нарушении
Текущая страница: 11 (всего у книги 18 страниц)
В конце мощеной дорожки, за кустами барбариса расположился «позор». Так его называла Елена: «наш позор». Но не раздраженно (Елена никогда не разговаривала с Антоном раздраженно), а почти любовно. Разговор об этом «позоре» шел все годы, что они жили здесь, и в последнее время я была готова поспорить, что они уже никогда не снесут свой сарай.
Я полностью в этом убедилась после того, как к ним в кондоминиум переселился один известный политик. Он три месяца шумел чем-то и тарахтел (не сам, конечно, а рабочие и их машины – сам-то политик в это время шумел и тарахтел в Думе), а потом оказалось, что он перевез на свой участок... дворец! Настоящий старинный дворец! Небольшой, правда, и не такой уж старинный, но зато ободранный и деревянный! Округлив глаза, Елена рассказывала нам, что сбоку дворца находятся решетчатые беседки, покрашенные охрой.
Потом мы узнали, что дворец привезен из Кускова, что это исторический памятник, который «все равно бы развалился» – так заявил возмущенный политик журналистам. История эта погремела немного, но в итоге затихла. Даже факт исчезновения вместе с дворцом нескольких музейных гобеленов не слишком взволновал общественное мнение (Елена видела эти гобелены, они ее не впечатлили). Если бы политика спросили, он бы, наверное, сказал: «Все равно бы их съела моль» – но его никто уже не спрашивал.
Так вот, решетчатые беседки, привезенные вместе с дворцом, удивительно напоминали сарай, доставшийся Антону от прежних хозяев. Только у политика они были прозрачные, открытые, а сарай Татарских был забит изнутри фанерой. Но ведь фанеру можно отодрать, соединенные крест-накрест деревяшки покрасить желтой краской, и получится совершенно антикварная беседка. Видимо, к этому они и склонялись, но все не доходили руки; кроме того, куда-то надо было деть бумаги, забившие сарай с пола и до потолка.
Я потянула решетчатую дверцу. Она была не заперта и, весело скрипя, открылась мне навстречу.
Отношение к сокровищам старого сарая у меня было двойственное. Мне было немного жутко думать обо всех этих людях, живущих на старых карточках, в старых письмах и газетных статьях. Какими они были? Я сторонница того, что они были точно такими, как мы. Что ничего не меняется в людях, и текущий мимо мир не оставляет на них никаких следов – ни отметин времени, ни оспин пространства. Но с другой стороны, нельзя даже приблизительно представить себе, какие вещи для них были естественными, а какие необычными. Вот, например, мои записи. Если бы их читали люди из прошлого, они бы могли предъявить ко мне серьезные претензии: я не упоминаю многих технических открытий, сделанных в последнее время. Но они сами-то... Я ведь читаю старые журналы, и иногда думаю: а если бы я была человеком девятнадцатого века, то что открыли бы эти журналы будущего? Ни разу не упоминается слово «электричество» – только иногда можно встретить выражения «включил свет» или «выключил свет» – но как включил и как выключил, непонятно. Может, речь идет о зажигании и задувании свечей? Порой в журнале пишут: «Они полетели туда-то», но как полетели – можно понять не всегда. И так далее...
Иногда меня мучают подозрения: а вдруг старые журналы, которые я читаю (они называются «Наш современник», «Птюч» и «Космополитен»), тоже субъективны, и я имею неполную картину прошлого?
...Я чихнула. В сарае столько пыли! Она стоит золотым столбом, подсвечиваясь то зеленым, то голубым – фанера прибита не наглухо, в стенах много разноцветных дырок, сквозь которые просматриваются деревья, небо, цветы, а то и дождь, когда он есть, поэтому старые бумаги постепенно превращаются в прах. Однажды сюда можно будет прийти и сильно дунуть: так и решится проблема содержимого сарая.
Как-то Елена решила достать отсюда самые стильные, по ее выражению, фотографии и развесить их по стенам в доме: она видела такую выставку у соседа справа. Я помогала ей отбирать карточки и именно тогда обратила внимание на снимок с толстухой, который теперь сидит у меня в голове, как заноза. Это должна быть подписанная коробка... Да, вот она.
Стукнула стеклянная дверь, по дорожке кто-то шел по направлению к сараю. Я осторожно заглянула в дырку: какой все-таки красавец! Он увидел мой глаз в стене и остановился; наклонив голову к плечу, он смотрел на мой глаз и улыбался.
– Можно войти? – спросил Гергиев через фанеру.
Я моргнула.
– Входите.
Он вошел, щурясь, и присел на корточках рядом со мной.
Я открыла коробку и осторожно погладила верхние снимки. Слава богу, они не рассыпались. В общем-то, не такие уж они и старые, просто хранятся неправильно...
– А почему вы считаете, что я взяточник? – вдруг спросил следователь.
Немного покраснев, я посмотрела на него.
– У экономической полиции такая репутация... Кроме того, видно ведь, что вы обеспеченный человек. По одежде, машине... Часам. На вашу зарплату таких часов не купишь.
– У меня богатые родители, – пояснил он. – Хотя признаваться в этом еще более неловко, чем во взяточничестве.
– Почему?
– Ну, взрослый мужчина... Должен сам зарабатывать. Но что же делать, правда? Такая судьба.
Я засмеялась.
– Да. Видимо, ситуация неразрешимая. Только смирение может вам помочь...
– Скажите... – Он смущенно кашлянул. – Вы живете с мужем уже десять лет. Почему у вас нет детей? Вы их правда не любите?
– У нас мало денег... Это если честно.
– Понятно... – Он снова кашлянул и взял старый снимок из моих рук. – Кто это?
– Не знаю.
– А что это за коробка?
– Это старые фотографии. Видимо, прежних хозяев... – Я доставала карточки из коробки и осторожно складывала на доски пола.
– Почему вы не верите, что убил Горик? – снова спросил он.
– С чего вы взяли? Я верю.
– А что вы тогда ищете?
– Потерянное время... – улыбнулась я, и улыбка застыла на моих губах. Вот он, этот снимок, приснившийся мне в ночь после опознания.
Полногрудая дамочка стоит за старой лестницей, видимо, стесняясь собственной полноты. Это действительно тот дом, что находился на месте нынешнего. Его стены обиты деревянными досками, на них висят пейзажики в темных рамах – за дверью виднеются полки с книгами.
...Толстая тетка. Сейчас таких не встретишь, тем более, что она молодая, это видно по лицу... Я держала фотографию прямо перед глазами, но уже не смотрела на нее, задумавшись.
Нет, не ее я видела во сне. Жаль, что мне не пришло в голову приехать сюда раньше. Я бы уже давным-давно поняла: нет никакой мистики в этой истории. Картинка, увиденная во сне, была увидена мною и в реальной жизни – но только не на фотографии. Да, там была лестница – но не такая, как здесь, а лишь стилизованная под эту. И были деревянные доски на стенах, и даже пейзажики – вполне возможно, что напоминающие вот эти. И была женщина, глядевшая на меня из-за лестницы – вот так, внимательно и смущенно, словно бы стесняясь своей полноты... Это моя память услужливо перемешала картинки, чтобы своей ложью сказать правду: есть, есть в жизни такие ситуации, когда существует некто, тебя прекрасно знающий и узнающий при встрече, наверное, часто думающий о тебе и даже говорящий о тебе с друзьями твоей семьи – а ты его не знаешь, но случайно пойманный тобою, оценивающий, неприязненный и смущенный взгляд этого человека западает в память навсегда.
– Потерянное время! – снова повторила я.
Гергиев взял фотографию из моих рук.
– Какая толстая! – сказал он. – Это старый снимок... Она, наверное, давно умерла?
– Эта женщина? Конечно...
– Мы объездили всех соседей. Толстых среди них нет.
– Еще бы. Богатые и не бывают толстыми.
– Но полную женщину кое-кто видел... Правда, лишь в последние два месяца перед смертью Татарской. Один раз она разговаривала с Еленой у калитки, другой раз выходила из ее дома... Жаль, что записи с камер затираются каждую неделю. Один свидетель утверждает, что она была на машине «Волк-350».
– Это дорогая машина. Такая не могла быть у матери Горика.
– Пожалуй, это единственная неувязка... Тут вы правы.
– А в тот день... на чем приехала толстуха?
– Камера у калитки была сломана.
– Ах, да. Но, может быть, какие-нибудь свидетели?
– Соседка проезжала мимо дома Татарских часов в семь. Судя по записи с камер, толстуха в это время находилась здесь. Никаких машин на дороге не стояло.
– Приехала на такси?
– Мать Горика утверждает, что на такси. Есть еще интересная деталь. Соседский садовник говорит, что за домом Татарских – вот как раз с этой стороны, где мы сейчас, – была припаркована машина. «Жигули». Серебристые.
– У Горика бежевые «Жигули».
– Я знаю. Но уже было темно... Свидетель в итоге отказался точно назвать цвет машины.
– Серебристые «Жигули»! Пол-Москвы ездит на таких! У меня, например, вторая машина – такой же марки. Значит, пока толстуха была в доме, сообщник подкатил с этой стороны?
Гергиев кивнул.
– Он вошел через стеклянную дверь?
– Получается, так... Она что – всегда открыта?
– Да. Всегда. Смотрите, как удобно: сел здесь в сарае и смотри сквозь стекло на освещенный коридор. Они были как на ладони...
– Ничего в защиту Горика я не услышал.
– А я ничего в его защиту и не сказала.
– Мы нашли всех хозяек машины «Волк-350», живущих или работающих в прилегающих районах... Адская работа, кстати. Не так уж их мало. Более трехсот, если говорить точно. Из трехсот – двадцать женщин более или менее полных и три настоящих толстухи. У одной какая-то редкая неизлечимая форма диабета, две другие имеют алиби. Как вам контингент?
– И ни одна из более или менее полных и толстых Елену, разумеется, не знала.
– Совершенно верно. Что же вы хотите сказать этим снимком?
– Память иногда выделывает странные штуки.
– Это да...
– Скажите... Вы были в этом ресторане – «Джаган»?
– Индийском? Из которого Татарская хотела заказать еду? Не был. Вы не знаете, наверное, что ассирийская кухня активно использует чечевицу, и у вашего Горика на одежде найдены капли, содержащие этот продукт.
– Ну, еще бы! Но лекарство было в вине?
– Да, это абсолютно точно.
– Значит, тот, кто ее поил, сам не пил... Интересно, под каким предлогом?
– Следствие считает, что еду принесла мать Горика. Блюдо довольно необычное, а ведь она как раз ассирийка. Может, она иногда готовила для Татарской? Вот потому и не ела, и не пила – она получила за это плату.
– Это очень похоже на правду. Вот только их разговор напоминает разговор друзей, а не хозяйки и кухарки.
– Что вы хотите этим сказать?
– Не могу понять, под каким предлогом можно отказаться от вина, которое сам принес. Если ты не кухарка, конечно. А что мать Горика об этом говорит?
– Плачет... Говорит, что подпишет все что угодно, лишь бы спасти сына. Вы еще там, в доме, сказали, что не удивитесь, если фигурки из яшмы найдут у них дома... Вы правда считаете, что кто-то разыграл все это, подбрасывая улики?
– Я так считаю, да. Но я не думаю, что фигурки из яшмы найдут. И не думаю, что Антон мертв. Теперь не думаю... Но меня это вообще не волнует. Знаете, я очень не люблю, когда меня считают дурой. Точнее считать можно, но не надо вести себя так, словно я дура. Вот.
– Вы это мне? – обиженно спросил Гергиев. – Я вас дурой не считаю. Наоборот, я хотел сказать вам... – Он опять закашлялся и вдруг предложил: – А поехали в этот ресторан? Поедим и заодно посмотрим, что вы там хотели посмотреть.
– Ах, вот вы где! – Марианна распахнула дверь и грозно встала в проеме, глядя на нас сверху вниз. – Что ищете? Кстати, господин следователь, я лучше знала эту семью и могу более подробно объяснить все, что здесь хранится. По крайней мере, я не ношу розовые очки и не прячу голову в песок, как эта блаженная! Иди подписывай! – обратилась она ко мне. – И не путайся у меня под ногами!
В данным момент я действительно находилась у Марианны в ногах, но, конечно, она имела в виду другое.
– Я очень голодна, – сказала она Гергиеву. – Между прочим, это вы нас сюда заманили, вытащили, можно сказать, из-за стола...
– Верно. Но я готов искупить вину. Здесь есть рядом приличные рестораны?
– Какой ценовой категории? – посерьезнев, спросила Марианна. – Здесь есть. Вас какие интересуют: дорогие, немыслимо дорогие или безумные?
Он вопросительно посмотрел на меня. Я никак не отреагировала на этот взгляд: мне не нужна ни его помощь, ни тем более ее. Следователь вздохнул:
– Самые немыслимые. Но не безумные.
– Таких куча! Вы меня приглашаете?
– Да. Я вас приглашаю, – сказал он. – И вас тоже.
– Нет. Меня муж ждет, – злорадно сказала я, краем глаза наблюдая, как распустилась Марианна при этих словах.
– Сейчас она нажарит ему яиц с колбасой, – пояснила она. – А потом они лягут спать. В разных комнатах. Мило, правда? Ради этого стоит жить.
– В конце-то концов! – заорал пожилой следователь на том краю мощеной дорожки. – Вы понимаете, что я на работе! С ума все посходили, ей-богу! – Он изо всей силы хлопнул стеклянной дверью, так, что чуть не разбил ее, и скрылся в доме.
На зеркальной поверхности отразились деревья, облака, решетчатая беседка, Марианна у ее входа, и – очередной жук, обманутый картинкой, оставил свою мокрую душу на стекле.
В моем расписании почти ничего не изменилось несмотря на то, что от работы я отстранена. Каждый день я должна приходить в корпорацию к одиннадцати, а уходить в пять. Это их иезуитский расчет.
Дело в том, что по закону, пока меня не уволили, мне должны начислять полную зарплату. Уволить же меня все еще нельзя – расследование о халатности не завершено. Точнее, уволить можно, но они, видимо, не уверены, что я не подниму шум. Если я подам в суд, то выиграю дело, и будет так: мне выплатят огромную компенсацию, зарплату за шесть месяцев, и только через полгода они смогут возобновить дело о халатности и нарушении контракта с моей стороны. Я бы, конечно, не стала с ними судиться, но они этого не знают и предпочитают не нарываться.
А теперь оцените их мелочность: им не нравится, что я все-таки получаю зарплату, и они заставляют меня ее отрабатывать, высиживая по шесть часов в коридоре корпуса охраны.
Им от этого никакой пользы. Наоборот, хотя бы изредка то один начальник отдела, то другой обязан делать вид, что меня вызвали на собеседование. Они отрываются от своих дел (а потом еще удивляются, что счета корпорации потрошат все, кому не лень!), приглашают меня в кабинеты, задают одни и те же вопросы, потом говорят с глубокомысленным видом: «Подождите в коридоре, пожалуйста», имея в виду «Мы сейчас тут будем анализироватьваши ответы», – и я выхожу, и снова сажусь то в одно кресло, то в другое, а их секретарши начинают таскать им кофе, обеды из ресторанов или приглашать других посетителей – в общем, обо мне благополучно забывают.
Это какой-то кошмар! Сами начальники отделов, которые анализируютмои ответы, теперь стараются без особой необходимости из кабинетов не выходить, а если и выходят, то как-то бочком, по стенке, пряча глаза. Понятно, что им неловко! Ведь из-за чего сыр-бор? Из-за этой моей зарплаты, которая в бюджете корпорации даже не песчинка – атом! Мне кажется, службе охраны, которая давным-давно уже все проанализировала,запротоколировала и пустила дело дальше (на финальные подписи), стыдно за руководство корпорации, за его потрясающее скупердяйство.
Ведь это вообще у нас норма. Прижимистость в мелочах и полное разгильдяйство в крупных тратах. Я даже не говорю о расходах Лица и его компаньонов на себя самих – это, как говорится, их право, они хозяева, – я имею в виду совершенную беспечность в контроле за сделками, подобными той, которую приписывают Горику.
Думаю, руководство уже смирилось с тем, что деньги не найдут – и смирилось довольно легко (миллиард тоже для них не сумма), но вот смириться с тем, что человек, обвиняемый в несоблюдении контракта, будет получать зарплату еще два месяца, пока его дело не пройдет все инстанции – о, эта мысль рвет им сердце!
Может, они и службу охраны так же наказывают за ее беспечность? Ведь несолидно же начальнику отдела весь день бегать от молодой женщины, а потом вечером – это происходит каждый вечер! – звонить ей домой и говорить тихим от стыда голосом: «Допрос завтра в одиннадцать».
Нет, определенно, для охранников это тоже наказание...
Что я делаю эти шесть часов? Тут я абсолютно автономный человек, пока у меня в руках есть журнал (и тогда я читаю), компьютер, лежащий на коленях (и тогда я набираю на нем разные свои мысли), – скука никогда не застанет меня врасплох. Я ведь так и представляла свою жизнь на Марсе: пустой воздух, незаполненный пейзаж, ближайший собеседник – за горизонтом, но у меня на коленях белое квадратное пространство заполняется текстами. Это и есть мой мир.
Иногда я устаю от хоровода букв и тогда спускаюсь к себе на этаж – поболтать с ребятами. Теперь это грустно, поскольку нет Горика, но и немного приятно, так как Инна ушла в отпуск. Кстати, она, видимо, и станет начальником отдела, когда меня уволят.
– Я тоже сразу уйду, – печально сказал мне Борис сегодня.
– Перестань. Не горячись. Это очень хорошая работа, а Инна, если ее не трогать, нормальная баба.
– У нее дочь родила, знаешь?
– Без мужа?
– Да. Так что теперь Инна – бабка. Как ты думаешь – подобреет?
– Не знаю, Боря.
– Что за странная женщина! Денег у нее навалом... Сиди дома, нянчи внука! У дочери, говорят, свой бизнес... На хрена работать?
– А она и не будет, – вмешался Витя Подрезков. – Вы совершенно зря думаете, что она держится за этот пост и кого-то там подсиживает. Вообще она неплохая женщина. Буддистка, между прочим...
В нашем отделе существуют как бы два лагеря. Я, Боря и Горик – в одном, Витя с Инной – в другом. Он ее всегда поддерживает. Я знаю, что она однажды помогла ему деньгами, дала довольно крупную сумму и потом ее долго не требовала. Это Витю поразило. Правда, злой Боря утверждал тогда, что Инна хотела выдать за него свою дочь и потому была так любезна. Она часто хвалила его, давала советы, опекала, возила в какой-то ресторан, однажды одолжила одну из своих машин, когда его собственная сломалась.
Затаив дыхание, мы наблюдали за историей их отношений и делали ставки. Горик утверждал, что это она сама хочет стать его любовницей или уже стала, но Боря упирал на версию, связанную с дочерью. Почему-то ему все время кажется, что Инна спит и видит, как бы ее кому-нибудь сбагрить. Ну, он однополый, а ребятам этой ориентации вообще кажется удивительным, что женщину можно пристроить.
Потом отношения немного остыли. Произошло это после того, как Витя женился, так что версии нашего лагеря, наверное, имели некоторые основания – не одна, так другая.
Витина жена оказалась совсем необеспеченная, и ему пришлось продолжать пользоваться Инниной добротой – с обычной своей милой улыбочкой человека, уверенного, что его все должны любить. Но Инна его осадила. Она попросила вернуть долг.
Витя сильно удивился. Долг он мог вернуть и раньше, но как раз после свадьбы сложилась такая ситуация, что денег не стало: «Мы так потратились... Она беременна...» – «Ты держишь деньги уже полгода», – напомнила Инна. «Да, но вы говорили: сейчас не к спеху, помните? У меня тогда было». – «Это тогда было не к спеху, Витя. Сейчас они мне нужны».
Как-то он выкрутился, и даже попытался затаить обиду, особенно после того как Инна, смеясь, сказала по телефону какой-то своей подруге: «Есть такие люди, просто удивительно! Да-да... Ты права... Или любовь или деньги... Но уж во всяком случае, не надо рассчитывать, что все само собой устроится. Если женишься на голодранке, то не обижайся потом, что нормальное общество тебя не примет».
Слышавший этот разговор Витя решил, что речь о нем. Он тогда сильно переживал: дела в семье у него шли все хуже и хуже, он подумывал о разводе, но понимал при этом, что будет подлецом, если бросит жену в таком положении. И все-таки внутренне он на эту подлость уже решился, потому и в каждой нашей безобидной реплике слышал презрение. И кстати, был неправ, кроме меня в этом вопросе все были лояльны.
Полгода назад Витя развелся. Впервые за несколько месяцев он появился на работе с обычной своей милой улыбочкой – немного потускневшей за время тяжелого брака, но он быстро восстановил ее безмятежный блеск.
Налог за ребенка, насколько мне известно, уплачен ими не был, и на период судебного разбирательства новорожденного поместили в интернат. Опись имущества бывшей Витиной жены требуемой суммы не дала – и произошло то, что обычно в таких случаях и бывает. Ребенка отдали очередникам. Это оказалась замечательная пара: богатая, интеллигентная, стоявшая в очереди лет пять, не меньше. Они оплатили налог и даже дали деньги на учебу и квартиру бывшей Витиной жене – хотя их никто не обязывал это делать.
Так он попытался отсудить полквартиры!
Когда я узнала об этом, то сказала ему звенящим от гнева голосом:
– Витя! Если это произойдет, клянусь, что найду повод уволить тебя с такой выпиской в карточке, что ты больше никогда и никуда не устроишься! Подумай, посчитай, стоит ли половина квартиры денег, которые ты потеряешь при этом!
(Я даже была готова подбросить ему пакетик с Горикиным героином и затем вызвать службу безопасности – у нас быстро за это башку отвертят.)
– Это шантаж! – удивленно сказал он. Искренне удивленно!
– Это именно шантаж, – подтвердила я.
– Но это ведь и мой ребенок!
Я даже не нашлась, что ответить – но моего ответа и не потребовалось. Витя быстро все подсчитал и принял решение в пользу работы.
После развода с женой он стал подлизываться к Инне как ни в чем не бывало. Но она к нему охладела. В рестораны больше не возила, денег и машин не давала. Но надежды он еще не потерял. Поэтому и защищает ее теперь.
– И что, что буддистка? – возмутился Борис. – Это что теперь: свидетельство о порядочности?
– Просто надо понимать особенности менталитета.
– И какой же у них менталитет?
– Да вот такой: они не будут рубашку на груди рвать, чтобы доказать тебе, какие они хорошие и добрые. Сдержанные люди... Инна – единственная, кто мне помогал здесь. Почему я должен вслед за вами поливать ее грязью?
– Хотя бы потому, что она помогала тебе небескорыстно. Она тебя в зятья собиралась брать!
– И что тут ужасного?
– Да ничего ужасного. Дочь-то ее, небось, нашла кого-то, раз Инна к тебе охладела?
– Неправда, – сказал Витя, но по его лицу я поняла, что догадка Бориса верная. – И кстати, я также не собираюсь вслед за вами сочувствовать вашему Горику. Он вор, наркоман и убийца.
– Суда еще не было, – напомнила я.
Витя отмахнулся.
– За собой вы признаете право осуждать людей, ту же Инну, например. Видите ли, она груба с Гориком! А нам его за убийство и воровство осуждать нельзя! Интересный расклад! Между прочим, Инна не ест ничего животного, потому что такая пища – от убийства! Как она, по-вашему, должна относиться к убийце?
– Ишь ты, – сказала я. – И дочь буддистка?
– Да, – неохотно ответил он. – Я из-за этого и не торопился на ней жениться... Ну что такое: мяса не ест!
Все мы уважительно помолчали.
– Так что, ты думаешь, Инна не собирается бороться за это место? – уже спокойно спросил Борис.
– Нет. Она мне сама вчера сказала, что последний месяц дорабатывает.
– Может, меня назначат! – Борис мечтательно посмотрел в потолок.
Я, наоборот, опустила глаза: удивительно деликатные ребята! Говорят так, словно я уже покойница! Стоило ли поддерживать их и покрывать их грехи? Может, Инна права в своем буддизме? Кто в мире стоит того, чтобы болеть за него сердцем?
Настроение испортилось. А ведь еще только три часа!
Я поднялась в службу безопасности. Оказалось, там меня уже ищут.
Секретарша общей приемной с важным видом поиграла бровями и взглядом указала на дверь конференц-зала. Я вошла туда. Зал был заполнен людьми. Неужели по мою душу? Видимо, дело идет к финалу.
– Присаживайтесь, – полуприкрыв глаза, предложил тот тип, что допрашивал меня чаще остальных. Он так пытался произвести впечатление человека, смертельно уставшего от моего дела, что прошипел одни согласные: «прсжвтц». Как змея.
Главный по компьютерной защите, качая головой, изучал дело: судя по выражению его лица, вперившегося в экран, оно было необъятным. Если учесть, что все допросы сводились к выяснению: выдавала я пароли или нет, и, собственно, состояли из одного этого вопроса, то, видимо, остальное – это и был тот самый анализ.«Сколько наанализировали!» – с уважением подумала я.
– Что ж, – заговорил начальник отдела по внутренней этике. – Нам не удалось доказать, что вы нарушили контракт в пункте 1.3.8, согласно которому вся информация, полученная вами на рабочем месте, является конфиденциальной... Вам очень повезло, вы избежали тюрьмы. Думаю, надо ужесточать законы, – обратился он к аудитории. – Народ совсем распустился.
Аудитория недовольно загудела. Он терпеливо переждал этот гуд.
– Итак, я продолжаю... Разглашение конфиденциальной информации не доказано, но зато доказано много других нарушений. Пункт 2.4.5 второй части контракта предусматривает недопустимость ваших добровольных действий по снижению собственного имиджа. Иными словами, если бы вы выступили в телевизионной программе, в которой рассказали о том, что на самом деле ничего не понимаете в акциях, то это было бы основанием для вашего увольнения даже в том случае, если вы оклеветали себя. Мы уже несколько раз применяли пункт 2.4.5 в подобных ситуациях, и суд нас всегда поддерживал... Мы провели тщательное расследование и пришли к выводу, что в данном случае этот пункт также был нарушен. Вы оклеветали себя в глазах организации, которая может прямым или косвенным образом повлиять на репутацию фирмы – я имею в виде экономическую полицию. Вы сообщили, что выдали пароли в обычной дружеской беседе, и тем, несомненно, нанесли корпорации ущерб, даже если вы их и не выдавали. Ваша клевета на саму себя будет иметь для нас серьезные последствия. – Начальник прокашлялся. – В случае любых похожих преступлений экономическая полиция может отныне ссылаться на недостатки нашей системы защиты, а компании, страхующие сделки, скорее всего повысят тарифы вследствие этих недостатков...
Все люди, сидевшие напротив меня за своими столами (я, как дура, сидела перед ними на стуле) важно закивали головами. Начальник покашлял.
– Собственно, один этот пункт достаточен для того, чтобы наш с вами контракт был разорван, – сказал он.
– Ну, так может этим и ограничимся? – спросила я.
– Нет, не ограничимся, – его глаза злобно вспыхнули. – То, что вы будете уволены, уже не подвергается никакому сомнению, но речь сейчас о другом: с какой формулировкой, с какой записью в карточке вы покинете эти стены... Мы еще не решили. А вы уже ерничаете. Избежание тюремного срока вскружило вам голову? Так есть еще много других неприятностей. По-моему, вы на них напрашиваетесь?
Они бы предпочли, чтобы я целовала их в зад... Я бы и целовала – что делать! – если бы верила, что от этого хоть что-нибудь изменится. Но сама форма, которую принял процесс (хотя «процесс» – это слишком пафосное слово, точнее будет «внутреннее расследование»), так вот, сама его форма давным-давно убедила меня в том, что на мне решили отыграться. За украденные деньги, которые украл другой, и за то, что их, скорее всего, не найдут.
– Свидетельские показания подтверждают, – повышая голос, снова заговорил начальник, – что вы были осведомлены о проблемах своего подчиненного. Вы прекрасно знали, что он наркоман, но не предприняли никаких действий, тем самым вы способствовали, созданию условий для того, чтобы стала возможной кража. Это и есть преступная халатность.
«Ах, вот как! – Я сжала руки, чтобы они не дрожали. – Пункт 4.3.11! Меня еще хотят оштрафовать! Описать мое имущество».
– Это должностное преступление предусмотрено пунктом 4.3.11, – сказал начальник.
«Обвинение строится только на Инниных показаниях... Они ничего не докажут. С таким же успехом я сама могу обвинить этого главного по внутренней этике, а также психолога нашего корпуса, врачей нашего отдела и даже охранника на входе... Нет, все, что они хотят – это уволить меня без суда. А для этого надо напугать так, чтобы я заикалась примерно полгода. Но в карточку, конечно, внесут все, что положено. Мне больше никогда не видать подобной работы...» – Вдруг страшно захотелось плакать. Вообще-то, рушилась жизнь, чего уж там. Чтобы не доставить им удовольствия, я изо всех сил сжала челюсти. Главный по компьютерам холодно приподнял бровь, видимо, расценив изменение моей мины как очередную дерзость.
Тут распахнулась дверь и в кабинет влетела совершенно белая секретарша. Она подбежала к начальнику и зашептала ему что-то в ухо, от полноты чувств еще и размахивая руками над его головой.
– Сюда идет? – удивленно спросил он.
За распахнутой дверью произошло некое шевеление, кто-то забегал, затопал, заговорили рации, мужской голос выматерился – и издалека, с того конца коридора, над всем этим шевелением и копошением поплыло бесцветное лицо – точнее, Лицо. Оно направлялось к нам.
– Гсспди! – прошипел человек-змея, но теперь его рот свело не от презрения, а от страха.
Лицо вошло в кабинет. Все встали.
Оглядев стоявших за столами, а потом повернувшись ко мне, застывшей над стулом, Лицо вдруг улыбнулось. Это было крайне нетипичное для него выражение – ну, как если бы Луна вдруг стала зеленой. Мы Лицо видим нечасто и, в основном, на собраниях, и оно там всегда высокомерно-плоское, далекое, бесстрастное – действительно похожее на Луну. И вот пожалуйста – Луна, а зеленая.
– Разбираете дело? – мужским голосом спросило Лицо.
– Да вот так... вот как-то. Разбираем, – хрипло произнес начальник.
Из-за спины Лица высунулся шеф службы безопасности: всех ее отделов и подразделений, всех восьми этажей – не совсем небожитель (на Олимпе прочно сидят только собственники), а скорее клерк, но очень высокого полета – и погрозил подчиненному кулаком.
– И к чему склоняемся? – без интереса спросило Лицо.
– К сожалению, 1.3.8 не доказан. Надо менять форму контрактов, я давно уже ставил вопрос на совещаниях. Можно доказать только нарушение в пунктах 2.4.5 и 4.3.11. Это бесспорно. Не тюрьма, правда, но и тут мы добьемся вполне сурового наказания...
Лицо присвистнуло.
Это было так неожиданно, что все присутствующие побелели, а я, наоборот, прыснула. Но, разумеется, не от особой какой-то радости – а только от испуга и напряжения. От этой плоской рожи я ждала не свиста, а чего-нибудь вроде: «Расстрелять!», поэтому и хихикнула, как ненормальная.
– Извините, – сказала я. – Это нервы.
– Да... – Лицо снова улыбнулось своей зеленой улыбкой. – То-то и оно. Пугать у нас умеют... А прощать?
– Что прощать? Кого прощать? – растерянно спросил из-за его спины начальник службы безопасности.
