Текст книги "Взмах ножа (сборник)"

Автор книги: Стивен Соломита

сообщить о нарушении

Текущая страница: 12 (всего у книги 41 страниц)

– Послушай, Элеонора, – мягко сказал Мудроу, – ты мне, конечно, нравишься, но я сейчас не могу. Просто не могу. – Он погладил ее рукой по щеке, и этот жест почему-то убедил Элеонору. – Извини.

– Ладно, сержант, – пожала она плечами, – но ты обязательно заходи. Ты не думай, я не обиделась, просто непонятно, зачем Драбек сказал, что ты больше не можешь без женщины. Зачем он так говорил?

Через несколько минут, когда выяснилось, что на фотографиях Элеонора никого опознать не может, Мудроу вышел на улицу, где его ожидал Драбек, которого интересовали подробности.

– Ну, как прошло? – спросил он с невинным видом.

– Я тебе это припомню, Виктор, – ответил Мудроу. – Точно еще не знаю как, но ты у меня запомнишь, как шутки шутить. Так и знай.

Дождь перестал, и Джонни с Музафером решили пройтись пешком вокруг дома, который их интересовал. Дом стоял на Пятой улице и одной стороной выходил на Шестую улицу, но только окнами. Несмотря на полуденное время, квартал выглядел пустынным. Густой туман укреплял в чувстве собственной безопасности. Музафер не сомневался, что никаких подозрений они не вызывают, и не переставал удивляться по поводу отсутствия охраны.

– Что-то уже слишком просто получается, – говорил он. – Я так думаю, что, если вежливо попросить их поджечь фитиль, они так и сделают.

– А что, если, – переменил тему Джонни, – снять где-нибудь цистерну с бензином, слить этот бензин в помещение через окно и бросить спичку? Что произойдет?

– Эти цистерны всюду стоят, я видел, – отвечал Музафер. – Сколько в них бензина входит?

– Не знаю точно, но полагаю, что немало. Взрыв будет что надо. Установить бомбы с часовым механизмом и смыться.

– Да уж, конечно. Чем раньше, тем лучше, – согласился Музафер.

– Если сделать это ночью, то отсюда можно сразу вырулить на автостраду Бруклин – Куинс и махнуть на Стейтен-Айленд. В Атлантик-Сити и отпразднуем.

– Представляешь Эффи Блум в казино? – пошутил Музафер.

– Пристающую к официантке.

Музафер и Джонни подошли к зданию фабрики. Окна находились на высоте не более пяти футов, решеток не было. «Один удар молотка, и мы внутри», – решили они одновременно.

– Сколько нам потребуется времени на этот проект? – спросил Музафер.

– Сейчас сложно сказать. Наверное, придется слазить туда разок, чтобы посмотреть, что к чему. – Лицо Джонни просияло. – Господи, да ведь это будет самая крупная акция, и совершит ее горстка людей, а не государство с правительством и спецслужбами. Народу погибнет больше, чем в Хиросиме.

Оба молча смотрели в окна фабрики: картина разрушения возникала перед ними так явственно и правдоподобно, что они не замечали ничего вокруг себя. Даже тощего верзилу, когда он вышел из тени с пистолетом наготове, с пистолетом чернее его самого.

– Добро пожаловать, джентльмены, – улыбнулся негр, демонстрируя отсутствие двух зубов и наличие одного золотого. – Меня все зовут Иегова. Потому что я распоряжаюсь жизнью и смертью.

Увидев оружие, Музафер и его спутник вернулись к реальности и оцепенели. Музафер хорошо знал технику подготовки терактов, но никогда не встречался лицом к лицу с уличными бандитами. Сначала он просто онемел от страха, но почувствовал, что Джонни держит себя в руках, и успокоился.

– Ну, что же, джентльмены, прошу в мой будуар. – Он указал в направлении темной аллеи. Будь Иегова сообразительней, он сразу бы понял, что для молодого грека эта самая аллея, на которую с двух сторон падали, густые тени, просто подарок судьбы, но в тот момент он уже вошел в роль и ничего не замечал. – Ну и ну, – продолжал он, глядя на Музафера, – да ты у нас настоящий метис. Ты кто, пуэрториканец?

– Я араб, – объявил Музафер, собираясь произнести речь пламенного революционера, но опять посмотрел на Джонни и умолк: блуждающая улыбка, глаза, как у кошки в полудреме, готовой к прыжку в ту же секунду.

– Ара-аб, – протянул Иегова. – Наверное, ты из богатых арабов и поможешь мне решить проблемы с текущим счетом в банке. Что стоишь? Карманы наружу, давай сюда все – часы, кольца, цепи.

Музафер, увидев пистолет у самого лица, заколебался. Вор, видя его замешательство, медленно переводил оружие с Музафера на Джонни, и, когда дуло оказалось между ними, не угрожая никому непосредственно, грек бросился на бандита. Сначала Музафер испугался, а потом, увидев, как Катанос с ходу завалил его и тут же выбил из рук пистолет, возликовал.

– И что теперь, обезьяна? – спросил Джонни. – Попробуй выверни мои карманы. Попробуй пошарить. В этом кармане деньги. Ну, давай – тебе только руку протянуть. Что ты говоришь? Не слышу, горилла.

Иегова молчал. Его пистолет лежал на земле, где-то в кустах, а убежать ему не давал этот черноглазый молодой человек. Он, Иегова, мгновенно превратившийся в Лероя Джонсона, был выше его на шесть, дюймов. Чего же он испугался?

Конечно, Музаферу приходилось видеть, как совершаются преступления, и не раз. Он присутствовал при пытках, когда из людей приходилось извлекать необходимую информацию, сам не однажды участвовал в казнях, но все продумывалось заранее, в деталях и в целом. И то, что ему неожиданно пришлось оказаться в другой, противоположной роли, ужаснуло его. Выяснилось, что страх, когда он всплывает из глубины, как это было несколько секунд назад, пересиливает бесстрашие. Он слышал, как Джонни молотит этого здоровенного негра, и ему казалось, что это летучая мышь бьется о ствол дерева. Иегова, которого тащили по земле, не кричал. После первых ударов он перестал сопротивляться, но Джонни продолжал работать кулаками, методично, расчетливо, и Музафер, хотя мог предположить, что произойдет, если какой-нибудь случайный прохожий вызовет полицию, не пытался его остановить. Он просто стоял и ждал, пока Джонни вернется и обнимет его.

– Испугался? – спросил грек.

Джонни был рядом с ним, они стояли почти вплотную друг к другу, и ощущение этой физической близости заставило Музафера промолчать.

– Мотай отсюда! – заорал Джордж Тунакис, владелец мастерской по починке обуви. – На той неделе вы заарканили мою машину. Выскочил на пять минут за газетой – семьдесят пять долларов наличными! Да плевал я на эту полицию. Я и пальцем для вас не пошевелю. А теперь катись из моей мастерской, пока я не вызвал адвоката. Видишь, стоит произнести слово «адвокат», и легавых как не бывало.

– Зачем тебе это? Ни один детектив не станет впрягаться в такую тележку за просто так. – Джордж Беллино, совладелец одного из последних итальянских овощных магазинов Нью-Йорка, потянулся всем своим крупным тренированным телом. Его жена Джина – ей принадлежала остальная часть магазина – рассматривала портреты, которые принес Мудроу.

– Эти люди – убийцы, – спокойно ответил он.

– Да брось. – Беллино был по-прежнему недоверчив. – Из-за пары черных наркоманов? Рассказывай кому-нибудь другому.

Мудроу подвинулся к нему. День шел к концу, и терпение сержанта было уже на исходе.

– Это мое личное дело, приятель. У меня на них зуб, и я их найду. Понятно?

– Разумеется, сержант. – Торговец подал назад, больше от удивления, чем от испуга. – Я не лезу в твои дела, приятель, просто мне непонятна твоя прыть.

– Слушай, Джорджи, – вмешалась Джина. Она была женщиной довольно миниатюрной, с милым детским личиком, но говорила почему-то низким хриплым голосом. – Ты что пристал к нему? Совсем сбрендил? Не болтай лишнего.

– А тебе что надо? – не остался в долгу Беллино. – Ты хочешь сказать, что у меня язык слишком длинный? Стой и не дергайся. Это тебе не твое Палермо. Это Америка. А-ме-ри-ка. И я могу говорить все, что захочу. – Он снова потянулся, верхняя пуговица его рубашки расстегнулась, открыв шею, – унизанную золотыми цепочками.

– Не обращайте внимания, – сказала Джина. – Он правда идиот, но работник хороший. Я понимаю, что вы лично заинтересованы в успехе.

– Минуточку, – произнес Джордж, поворачивая жену лицом к себе. – Ты думаешь, когда рот открываешь? Я тебе не давал повода так говорить обо мне. Вот что, ребята, мой вам совет, – он обратился к Мудроу и Драбеку, – никогда не работайте вместе с женами. С ними дома-то намучаешься, а тут еще на работе слушать приходится. Вы посмотрите на нее. Орет, словно негра себе нашла.

– Успокойся, – возмутилась Джина. От волнения у нее дрожала грудь. – Если бы не мы с отцом, ты бы так и остался голодранцем.

– А вот это видишь? – Беллино схватил здоровый баклажан с прилавка. – Придем домой, я тебе засуну эту штуковину, куда следует, скотины кусок.

О гомосексуализме у мусульман говорить не принято. К нему от носятся с отвращением (хотя там это явление такое же распространенное, как и всюду в мире). Музафер рос среди арабов, почитая те же святыни, что и его друзья, и, несмотря на то что много путешествовал и в соответствии со своими взглядами не принял учения Магомета, а также потому, что его пытались соблазнить, наверное, сотню раз из-за стройного сложения и женских черт лица, к гомосексуализму он относился отрицательно. Для него это было символом разложения Запада. Он считал, что в новом мире не должно быть места гомосексуализму, ну, а женщины должны по-прежнему вести себя, как им указывает Коран.

Но сейчас Музафер сидел на переднем сиденье машины, а мужчина, находившийся за рулем рядом, правой рукой гладил ею стройные ноги. Музафер всем телом чувствовал возбуждение и готов был отдать все на свете, чтобы продлить это чувство. Он потерял власть над собой, над происходящим, как раз когда операция нуждалась в его жестком контроле. То, что произойдет затем, станет для него унизительным и болезненным. Он лишится самостоятельности, жизнь его будет невыносимой, хотя сама мысль: что-то сделать с собой и отказаться, прервать этот процесс, была для него еще более невозможной. Он возбуждался и краем глаза видел, что и с Джонни происходит то же самое. Машина остановилась на светофоре. Грек наклонился к Музаферу и сказал, касаясь губами его уха:

– Ты был когда-нибудь в настоящей тюрьме? Для уголовников, а не в политической. Если ты читал об этом в газетах, то наверняка думаешь, что, секс в тюрьме – это сплошное насилие. Но это не так. Часто двое парней сидят один против другого, и никто им больше не нужен. Без женщин в тюрьме, конечно, тяжело. Но зачем тебе женщина, если ты нашел парнишку, который тебе нравится? Божественных ощущений я добивался в тюремной подсобке за пять минут. Мы виделись дважды в неделю, и нам достаточно было этих пяти минут в подсобке.

– Кажется, вот эту я видел.

Полицейские находились в самом сердце Риджвуда, в кафе «Рассел». Владелица кафе перебирала в руках портреты и остановилась на изображении Эффи Блум.

– Да, вот эту знаю. Пробовала приставать ко мне. Представляете? Я верующая, я в церковь хожу. А это настоящая лесбиянка и здоровая, как лошадь.

– Когда? – спросил Мудроу, заволновавшись.

– В прошлом году. С тех пор я ее не видела. Скажите, сержант, а не проще ли показать эти портреты по телевизору?

– Это не так важно, – ответил Мудроу, теряя интерес к ней. – Если бы мне лично не было нужно, никто бы этим не занимался.

– Естественно, – сказал Драбек. – Обычное дело. Мой дядя работал в полиции еще до войны. Вот тогда искали по-настоящему. Убивали реже, и новые трупы не появлялись, пока не хоронили предыдущих жертв. Сегодня убийцу надо поймать за руку, а если не успел, заполни бумажку и забудь. Пенсия такая же.

– Уж это точно, – подтвердила владелица кафе. – Мой первый муж тоже был полицейским здесь, в этом участке. И я ни разу у него пистолета не видела.

– Никогда? – переспросил Мудроу, поглядывая на часы.

День заканчивался. Больше всего его беспокоило то, что Эпштейн что-то предпримет независимо от него. Он думал о том, как поведет себя капитан – проинформирует его или не станет этого делать. Эпштейн настоящий полицейский, и он обязан действовать. Стоит поразмыслить. Если показать портреты по телевизору, «Американская красная армия» бесшумно исчезнет, перебазируется на Кубу, в Россию или Сирию. И даже если это у них не получится, если удастся накрыть их в Штатах, он, сержант Мудроу, отомстить не сможет – государство будет контролировать их постоянно: в тюрьме, в суде – всюду.

Когда Джонни Катанос и Музафер вышли из машины и пошли к дому, Музафер внезапно почувствовал себя так, словно потерял что-то очень дорогое. Словно он в последний момент провалил операцию, забыл все, чему научился, перечеркнул всю свою жизнь – детство в лагерях для беженцев, годы тренировок, страдания своего народа. Глядя на ягодицы Джонни, поднимавшегося по лестнице впереди, он вспоминал свои речи о необходимости революции и революционной дисциплины. Что теперь будет с «Американской красной армией» и всеми планами? Как ему теперь поддерживать порядок в своей группе? Такое впечатление, что он целый день курил гашиш. Дверь поплыла перед его глазами, но, увидев улыбающуюся Джейн Мэтьюс, он не удивился. Сначала подумал было, что спасен, но затем, когда Джейн поцеловала Джонни в губы и прошептала «Я ждала тебя весь день», понял, что это не так.

– Я привез тебе подарок. – Джонни повернулся и поднес руку Музафера к ее губам.

Мудроу ехал домой, и еще с Вильямсбургского моста было видно, что ветер развеял туман и дождь ушел в сторону Атлантики. Завтра будет один из редких для Нью-Йорка дней, когда небо сияет особенно ярким и пронзительно-холодным светом, напоминающим тот огонь, что буквально приковал его к мостовой в ту минуту, когда Рита погибала у него на глазах. Внезапно у него появился страх, что он не сумеет выследить Музафера и его банду, но Мудроу отогнал прочь эти мысли, заставив себя думать о том, что он должен делать, чтобы выполнить задачу, поставленную им перед собой. Работа, в которую он погрузился, успокаивала. Он размышлял о кварталах, которые еще не обследовал, и больше всего о бульваре Куинс с его подземкой.

Сотни домов – от маленьких, односемейных, до многоквартирных – были построены там за последние десять лет, чтобы люди не платили за жилье сумасшедшие цены, установленные домовладельцами в центре Манхэттена. Все участки поблизости от станций подземки – вне пересечений с криминогенными районами – моментально застраивались. Даже Джексон-Хайтс и Форест-Хиллз, в которых жили в основном выходцы из Латинской Америки и Африки, и те перестраивались молодыми менеджерами, искавшими выгодную стартовую площадку для начала служебной карьеры. Понятно, что на поиск уйдет еще не один день, но Мудроу пока что не чувствовал себя в цейтноте. «Американская красная армия» состояла из людей, которым надо есть, надо вести хозяйство: покупать одежду и сдавать ее в чистку; мыть, заправлять и чинить машины. Они покупают газеты и пьют кофе, и наверняка каждый день в одном и том же месте. Ну, это же невозможно, чтобы три человека изо дня в день делали все это в одном и том же своем квартале и ни разу не попались никому на глаза? Нет, конечно. Его «бьюик» мягко съехал с моста, и впервые у сержанта даже мысли не было о том, чтобы по дороге домой заскочить куда-нибудь и немного выпить.

Глава 17

Леонора Хиггинс проснулась с головной болью, предвещающей начало ее ежемесячных мучений. Она была достаточно современной женщиной, чтобы не принимать это как «проклятие», но недостаточно сдержанной, чтобы, стиснув зубы, пережить эту мороку. С подросткового возраста ее больше всего бесило то, что это с ней навечно, каникулярных месяцев не ожидается. Как все подростки, она часто презирала все правила дома и в школе, но каждый месяц страдала от колющей боли, начинавшейся всегда в одно и то же время.

Боль в спине легко снималась. Она проходила после долгого обжигающего душа. Леонора сняла ночную рубашку, вошла в ванную, открыла кран и принялась чистить зубы, ожидая, пока вода согреется. Встав под душ, она несколько минут наслаждалась теплом воды, облегчающим боль в спине, затем, не торопясь, начинала намыливать тело, напевая незатейливую мелодию.

Именно в этот момент таинственные силы вмешались в порядок дня, расписанного заранее по минутам. Вода в душе стала неожиданно холодной – ну, просто горная река весной, – но крик, который исторгла Леонора, и вовсе леденил душу. Она с визгом выпрыгнула из ванной на пол, даже не поняв толком, что произошло. Машинально потянулась за полотенцем, проведя рукой по волосам, на пальцах осталась густая белая пена. Леонора перевела взгляд на струю воды, низвергавшейся из душа.

– Этого еще не хватало. – В голосе ее не было злобы. – Ну, что тут прикажешь делать?

Выход был один: Леонора переключила воду с душа на кран, встала на колени на коврик у ванны и наклонила голову под струю воды. Это пришлось проделать трижды, но в результате она почувствовала себя вполне сносно. Интересно, что заставляет людей зимой принимать ванны в Атлантическом океане?

Через пятнадцать минут она уже привела себя в порядок и вышла из квартиры. Парк-Слоуп в Бруклине, где жила Леонора, находился довольно далеко от ее офиса на Куинс-бульваре, а машины у нее не было, потому что она сразу просчитала, что за это удовольствие придется платить – либо пятьдесят долларов в неделю за место в гараже, либо сто долларов за каждую парковку в неположенном месте. Не желая менять престижный Парк-Слоуп на другой район, поближе к работе, она сделала тот же выбор, что и большинство ньюйоркцев, и пользовалась общественным транспортом. Ей приходилось два квартала до подземки идти пешком, а затем долго ехать в битком набитом вагоне через Южный Бруклин, Чайнатаун, пол-Манхэттена до самого Куинс-бульвара. Всего получалось час с четвертью в удачный день.

Но тот, кто знаком с этим маршрутом, уже догадывается, что если говорить о городском транспорте, то далеко не каждый день можно было назвать удачным. Остановки в туннеле – обычное дело, особенно в часы пик, и чаще всего это остановки надолго. А случается и так, что подземка вообще не действует, как это случилось в тот день на станции «Лексингтон-авеню» из-за пожара, возникшего в туннеле у станции «Куинс».

Леонора уже попадала в такие ситуации и спокойно размышляла о том, каким способом доберется до службы. Она могла сделать пересадку и доехать до Сорок второй улицы, могла сесть в автобус и, наконец, взять такси. В первом случае подземка довезла бы ее до Рузвельт-авеню, а дальше предстояло путешествие на своих двоих, и нельзя сказать, чтобы короткое. Такси обойдется в восемь долларов, и неизвестно, сколько времени проторчит в пробках. Автобус, если он вообще появится, тоже не минует эти пробки и к тому же притормозит на каждой остановке. Так ей вообще сегодня до офиса не добраться.

Оставалось выйти из подземки и перейти пешком на другую линию, на Пятьдесят девятую улицу. Это значит протопать шесть кварталов, но зато она доедет до самой работы. Это было бы идеальным решением проблемы, если бы не толпа пассажиров, ринувшихся, как и она, с Пятьдесят третьей улицы на Пятьдесят девятую. Поезда будут набиты битком, на платформе тоже давка, опять же остановки, что гарантирует по крайней мере еще полтора часа отчаянного невезения. «Это, пожалуй, слишком», – подумала Леонора и завернула в кафе выпить кофе с шоколадным пончиком.

Пончик вернул ей хорошее расположение духа. Расценив это как добрый знак, она решила попытаться поймать такси и быстро пошла в сторону Третьей авеню. По утрам там всегда масса такси – водители забегают в свои конторы, прежде чем разъехаться по городу. Леонора прекрасно знала, что таксисты не любят брать черных. Газеты писали об этом чуть ли не каждый день, но лично она с такой проблемой практически не сталкивалась. Бояться ее нечего. Одета она всегда была аккуратно, в стиле деловой женщины, а водителей устраивало направление: центр города, куда-нибудь в район Шестой авеню. Она допускала, что сложности могут появиться, если попросить отвезти ее в Куинс. Никому не хотелось ехать в такую даль, потому что там обычно нельзя взять другого пассажира.

Да пропади оно пропадом, это такси. У нее куча дел в офисе, и, если понадобится, она покажет удостоверение и заставит подлеца ехать туда, куда ей надо. Леонора решительно стала на мостовой, подняла руку, и первое же такси резко свернуло к ней из-за грузовика, заставив Леонору чуть ли не прыжком вернуться на тротуар.

– Мне нужно на Куинс-бульвар в Форест-Хиллз, – сказала она чуть тише, чем следовало.

Таксист смотрел на нее из открытого окна, сдерживая усмешку.

– И что из этого? – спросил он.

– А то, что вы меня туда отвезете, – заявила Леонора.

– Каким образом вы собираетесь попасть в Форест-Хиллз?

– Не понимаю.

– Если вам нужен Форест-Хиллз, садитесь в машину – вряд ли я смогу переместить вас в пространстве усилием воли.

Леонора открыла дверцу, начиная раздражаться, но таксист рукой преградил ей путь.

– Только вот что… – сказал он.

– Валяйте, – ответила Леонора, ожидая намеков или оскорблений по поводу цвета кожи. Наверное, деньги вперед попросит.

– Вам придется оставить где-нибудь кофе. Я никому не позволю есть в машине. Прошу прощения, леди. – Его лицо и взгляд выражали благожелательность и нейтральность одновременно.

– Я не сниму крышку со стаканчика, пока не выйду.

– Прошу прощения, – повторил он. – Если что-то прольется, убирать придется мне. Вы же не хотите, чтобы я на каждом шагу останавливался и вытирал сиденье? Но если вы не собираетесь ехать, дело ваше.

Смирившись с этим небольшим унижением, – за поездку в Куинс надо платить, – она бросила закрытый стаканчик кофе в урну и села в машину. Сиденье было чистым на удивление, на полу ни соринки, а стекла блестели.

Доехали быстро. Даже всегда забитый мост на подъезде к Пятьдесят девятой улице был относительно свободен, так же как и Куинс-бульвар. Леонора вошла в офис незадолго до девяти, и время еще оставалось. «Чашка кофе сначала, а уж потом объяснения с Джорджем Бредли», – решила она про себя. Накануне, просматривая дело Чедвика, она споткнулась на одном имени – Пако Бакили. Допрос этого Пако поможет прояснить, кто и что стоит за убийством Чедвика – уголовник или террорист. Но на это требовалось время, а главное – разрешение шефа.

В своем кабинете наверху, впервые за весь меряц, Бредли пребывал в почти что хорошем настроении. Он только что договорился о встрече с информатором, которому определенно доверял. Он работал две недели, чтобы продраться сквозь дюжину агентов к бывшему палестинскому террористу, служившему теперь в ливийском представительстве при ООН. Этот человек утверждал, что никто в посольстве Ливии, да и во всей Ливии не знает ничего о местонахождении «Американской красной армии», и похоже, что это так и было. Бредли казалось, что он только и делал все эти дни, что разговаривал по телефону, дозваниваясь до осведомителей, делая все, что только возможно, и не добиваясь никакого результата. Удача пришла, когда он был уже готов довольствоваться непроверенными слухами.

Бредли почти что капитулировал перед обстоятельствами, когда наконец вышел на человека, который, отказавшись назвать свое имя, шепнул, что есть вероятность – не более того, – что группой под названием «Американская красная армия» руководит некий Афтаб Музафер. Скорее всего, предполагал информатор, в Ливии ему сделали пластическую операцию, значит, у хирурга, который его оперировал, должны быть его фотографии в послеоперационный период. Фотографии достать можно, но за определенную сумму.

В сумме и заключалась проблема. Человек говорил о миллионе долларов или даже о двух миллионах. Точную цифру он назвать не мог. От фотографий его отделял длинный ряд других людей. Он обещал все узнать и перезвонить. Через два дня? Через три? Он не хотел бы вводить в заблуждение. Определенно только одно: для начала нужны деньги. Хотя бы часть денег Чтобы завести механизм.

– Мы должны увидеться. Прежде чем вы получите деньги, нам надо встретиться лично. – Бредли говорил нарочито хриплым голосом. Он должен был убедиться в том, что все это не провокация. Этого человека надо заставить прийти туда, где его сфотографируют и идентифицируют. Его самого, всю историю его предательства со временем можно будет продать тем, кто в этом заинтересован. Такая встреча и есть акт предательства, и тот, кто звонил, конечно, понимал это.

– Разумеется. Можем встретиться, – спокойно ответил Хасан Фахр. Со своей стороны, он понимал, что на его приманку попалась крупная рыбешка, и говорил шепотом, чтобы максимально усложнить идентификацию его голоса специальной аппаратурой. – Увидимся. Но не сейчас. Сначала я должен договориться с посредниками, а вы пока выясните насчет денег. Музафер очень сложный человек, способный на все. Если это действительно он, его нельзя оставлять в живых. – Хасан был доволен своим «американским» английским. Кто поверит, что до двенадцати лет он ел руками? – Я думаю, начнем с пятидесяти тысяч. Если у вас проблемы с долларами, можно золотом, по курсу лондонской биржи.

Когда Леонора вошла в кабинет, Бредли был возбужден. Вообще-то ошибался он не часто, но сейчас просто не знал, что предпринять. Пока Леонора пила кофе, он вкратце изложил ей суть разговора с ливийцем.

– Я молюсь, чтобы это оказалось так. Господи, Леонора, я просто не верю, что нам удастся поймать их. Именно сейчас, когда у них горы оружия, взрывчатки и прочего. Ведь они в любой момент могут улизнуть из страны.

– Но два миллиона… – Леонора даже не потрудилась закончить фразу.

– Мы уломаем его, он скостит. Арабы вечно преувеличивают. Сначала просят луну с неба, а потом соглашаются на гроши. У них у всех менталитет каирских лавочников.

Леонора смотрела на него несколько настороженно. Может быть, в том, что он говорит, есть какая-то расистская подоплека?

– Я давно хотела сказать, – с места в карьер начала Леонора, хотя и была уверена, что разговор бесполезный. – Я насчет того полицейского, сержанта Мудроу. Его обязали представлять мне письменные отчеты дважды в неделю, а от него ни слуху ни духу. – Она тут же умолкла, заметив отеческую ухмылку на лице Бредли, и разозлилась. – Послушай, Джордж, если ты не согласен с моими выводами, скажи. Есть основания полагать, что ограбление Рональда Чедвика – вовсе не уголовная разборка. Выяснилось, что этот грек, как появился внезапно на рынке наркотиков, так же внезапно исчез. Две женщины по его приказу занимаются сексом с незнакомыми мужчинами. Если это обыкновенные проститутки, то почему их с тех пор никто не видел? Почему никто из квартала о них ничего не знает? Куда они вдруг исчезли? Я хочу допросить Пако Бакили, очевидца взрыва в квартире Чедвика. Он в тюрьме на Райкерс-Айленд и ждет перевода в другую тюрьму.

– А что, если его уже допросили? И почему ты думаешь, что он все знает? Что же до этого сержанта, подай рапорт его начальству, и пусть они с ним разберутся. – Бредли вынул изо рта трубку и полез в карман за табаком. Идея уже возникла у него, и нужно было только как следует все взвесить. Если его труды не бесполезны, если он, Джордж Бредли, стоит на правильной дороге и дорога эта приведет его к «Американской красной армии», не лучше ли будет оставить Леонору Хиггинс за скобками предстоящих событий? Ну, ладно: раз настаивает, пусть идет по ложному следу. – Скажи, – произнес он улыбаясь, – а почему ты думаешь, что между греком и террористами существует связь? Какие у тебя доказательства? Русская граната? Боюсь, ты без ума от этого полицейского. Самая скверная ситуация для агента.

– А убийцы? Куда они исчезли? Значит, они все откуда-то приехали. О чем я все время говорю? Ты помнишь массовое убийство в Бруклине в прошлом году? Когда нашли малыша, ползавшего в луже крови?

– Конечно, помню. Продолжай.

– Все знали, что это – наркотики, все знали, кто убийцы, и знали уже на следующий день, хотя их искали потом полгода. Наркобизнес и терроризм – это очень близко, почти рядом.

– Необязательно, – не согласился Бредли.

– Но принцип один. Небольшая группа людей, занимающихся незаконной деятельностью. И там и там полно информаторов, внедрившейся туда агентуры. И там и там все друг друга знают. Если бы некая бандитская группа совершила налет на голландское посольство, а потом легла на дно и больше не появилась? Это не показалось бы тебе странным? Если ни один из наших агентов ничего не может о них сообщить?

Она вдруг замолчала. Почему она бесконечно должна что-то доказывать этому человеку? У нее снова мелькнуло: «Да потому, что я цветная». На Леонору хлынула волна ненависти.

– И я знаю наверняка, – сказала она сквозь зубы, – что сержант не договаривает. Я точно знаю.

Бредли раскуривал трубку, в его позе и выражении лица сквозила снисходительность. В своих глазах он представал воплощением мужества, но для Леоноры был эталоном самовлюбленного эгоиста. Бредли поднял голову и пристально посмотрел на Леонору.

– Хорошо, – сказал он, – действуй так, как считаешь нужным. О чем здесь говорить? Я тоже думаю, что сержант помалкивает. Уверен, что он затеял какую-то игру. Дурацкую игру. Если хочешь выяснить, какую именно, – валяй. Я – за. Если это тебя успокоит, разнюхай, что сможешь.

Леонора молчала. Она вдруг вспомнила отца. Вспомнила тот день, когда поняла, что ее отец наркоман и не может жить без героина. Вспомнила, как он сидел на кухне за столом, мать кричала, требуя деньги, которые постоянно исчезали, а у него даже не было сил отвечать. Ее переполняло отвращение к миру и к людям, и она смотрела на шефа, не скрывая своих чувств.

Бредли сделал вид, что ничего не замечает, когда подошел к ней и дружески потрепал по плечу.

– Давай, прижми его.

Быстро, чтобы не проговориться, промолчать о том, что хотелось бы высказать, Леонора повернулась и пошла к себе.

«Не может быть. Что же это за день такой?» – размышляла она, разбирая бумаги на столе, и чуть не расплакалась. Чувство обиды, охватившей ее, когда она вошла в лифт, сменилось гневом, и она с размаху ударила по панели всей ладонью. Вспыхнул ряд из шести кнопок, так что лифт должен был останавливаться на каждом этаже, прежде чем мисс Хиггинс оказалась в гараже у своего черного «плимута».

Автостраду на Лонг-Айленд Леонора миновала неожиданно легко, после чего свернула к Централ-Паркуэй, где оказалось еще свободней. Это было так здорово – мчаться на большой скорости, обгоняя другие машины. Глубоко вздохнув, Леонора расслабила плечи, почувствовала, как спадает напряжение, и смогла сосредоточиться на своих делах. Как правильнее выстроить разговор с Пако Бакили? Что она может ему предложить? И чего не предлагать?

К сожалению, ее размышления прервали вой сирены и красная мигалка полицейского автомобиля, который преследовал ее машину. Двое полицейских, не скрывая усмешки, показывали ей на тротуар. Они знали, что останавливают правительственную машину, и это, видимо, забавляло их.