Текст книги "Взмах ножа (сборник)"

Автор книги: Стивен Соломита

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 41 страниц)

Стивен Соломита

Взмах ножа

Посвящается

M – потому что так надо,

Дейку – потому что так хочется,

Е – потому что так следует

Глава 1

Начался дождь, и Атторни-стрит опустела так же быстро, как клуб «Полумесяц» в ту ночь, когда Карлос Перес бросил в окно гремучую змею с красивым узором на спине. Капли отскакивали от стен домов, устремляясь затем к развилке Атторни и Ривингтон-стрит, откуда вода уже потоками стекала с тротуара под дверь квартиры номер 1672 по Атторни-стрит. Как только Биглоу Джексон, жилец этой квартиры, заметил темное пятно, расползающееся по ковру, он бросился к водостоку, чтобы его прочистить. Поначалу вода пошла свободно, и Джексон вздохнул с облегчением, но вскоре, натолкнувшись на какое-то невидимое поначалу препятствие, начала стремительно подниматься, быстро достигнув его ботинок. Полный решимости сражаться с потопом с помощью тряпок и ведер, Биг Джексон повернулся, чтобы снова зайти в квартиру, и в промежутке между двумя домами, своим и соседним, увидел человека. Человек стоял, сгорбившись, наклонившись вперед, руки его безвольно свисали вдоль туловища. Для Бига Джексона – а он уже насмотрелся экзотики в Нижнем Ист-Сайде Манхэттена – эпизод был вполне заурядным: любитель героина, погрузившийся в свой сомнамбулический транс так глубоко, что даже не замечал дождя, который буквально в один миг залил всю округу.

– Эй, ты, ширяльщик, – заорал Биглоу. Его взяла злость от одной только мысли об испорченном ковре, и он уже подумал о том, что надо бы вздуть как следует этого наркомана, однако дождь усиливался, а ковер намокал, и Биглоу удовольствовался тем, что швырнул цветочный горшок в неподвижную в потоках воды фигуру. Горшок попал человеку в плечо и, упав на землю, раскололся вдребезги. – Вали отсюда, ублюдок, – заорал Биглоу Джексон. – Чтоб духу твоего здесь не было, когда вернусь. – Он победно захлопнул за собой дверь.

Джонни Катанос по кличке Зорба-урод усмехнулся про себя, но замер, как статуя. Настоящее мастерство, подумал он. Только он один и был на такое способен. Джонни стоял спиной к разъяренному Биглоу и не ожидал, что тот швырнет в него горшком, но ни один мускул в нем не дрогнул. Так он для себя решил: что бы ни происходило вокруг или с ним самим, терпеть – и только.

Терпение упрощало сам процесс ожидания. Он знал, что сложности появятся потом, когда придется вернуться к жизни, чтобы быстро и осторожно осуществить задуманное. Мышцы со временем затекали, и любое движение – как бы ни было предусмотрено все заранее – окажется неловким, а может, и непредсказуемым. Все дело было в дыхании, и Джонни, наклонившись, изображая транс, соразмерял каждый вдох, задавая ритм, чтобы мускулы не подвели его, когда придет время действовать. С великой осторожностью он напрягал и расслаблял мышцы рук: четыре повтора, и то же с кистями, а потом снова ноги.

Окна, выходящие на Атторни-стрит, редко бывают пусты. Для пожилых людей, у которых зачастую нет ни телевизора, ни телефона, окна – единственное средство общения с миром. Редкие «привет» или «как дела» неизменно вызывают улыбку на лицах соседей, разглядывающих друг друга. Эти старички замечают на улице все, проклиная про себя – часто на идише – уличное хулиганье. Настоящие аборигены, последние могикане Атторни-стрит, они никогда не покидают домов с наступлением темноты. И все же не проходит и недели, чтобы местные подростки не ограбили кого-нибудь из них. Иногда стариков даже избивают, вымогая мифические сокровища, будто бы зашитые в их матрасах.

Роза Верц, старуха восьмидесяти двух лет, спрятавшись за темно-зеленой занавеской, видела, как Биглоу Джексон швырнул горшок в наркомана, и продолжала смотреть затем уже после того, как Биглоу вернулся в свою квартиру. Она видела и то, как наркоман ожил и медленно двинулся вперед, чуть спотыкаясь. А когда он стал удаляться из поля ее зрения, Роза Верц пошла слушать радио, хотя впоследствии будет долго излагать все в подробностях полицейскому Тиматису, который сделает вид, что все записывает. В конце концов, как рассудил полицейский, кого интересует какой-то там наркоман.

Проходя вдоль улицы, Джонни Катанос все время боролся с искушением взглянуть на окна, проверить, не смотрит ли кто. Это была самая опасная часть его плана, потому что за этим участком дороги всегда наблюдало множество глаз. Но он простоял в переулке два часа, и те несколько пешеходов, что спешили укрыться от дождя, не обращали на него ни малейшего внимания. Даже Биглоу Джексон, который хорошо знал Джонни Катаноса, был одурачен жалким зрелищем сгорбленного наркомана с тяжелыми волосами и жидкой бороденкой. Джонни прислонился к черному ходу, давно заколоченному и запертому изнутри на три замка, в полной уверенности, что если и появится кто из жильцов, то примет его за наглотавшегося травки наркомана и прогонит пинком под зад. Но никто не вышел, и только Роза Верц, хотя в тот момент и была поглощена радиопрограммой психиатра Беллы Эффенхаузер, вещавшей о тонкостях наслаждения, заметила его, но старушка не представляла для него угрозы.

Уже почти стемнело, когда Дождь утих. Переулок – а он был на достаточном расстоянии от фонарей, оставшихся на Атторни-стрит, – освещался лишь тусклым светом, пробивавшимся сквозь занавешенные окна. Джонни знал, что в такой тьме его никто не увидит. Он подпрыгнул, ухватился за нижнюю перекладину пожарной лестницы и подтянулся. Снова, на этот раз гораздо острее, чем прежде, он ощутил подъем сил, кровь прихлынула к голове, внезапно стали горячими уши. Несколько секунд он испытывал наслаждение каким-то неожиданным чувством. Потом начал подниматься.

Два первых окна на пути Джонни вели в пустые квартиры, хотя официально обе были сданы внаем и домовладелец Мигель Эванс ежемесячно получал чек от якобы проживающих там людей. Эти квартиры служили буферной зоной между неприкрытой нищетой улицы и несметными сокровищами четвертого этажа, где располагалась героиновая фабрика. Там каждый день полкилограмма героина расфасовывалось на мелкие порции и продавалось в близлежащей округе. Эта операция не могла оставаться незамеченной, и, конечно, время от времени появлялись смельчаки, строившие планы, размышлявшие о том, как бы прибрать к рукам все эти богатства. Но владельцу данного производства Рональду Джефферсону Чедвику до сих пор удавалось уберечь свой дом от воров. Двери первого этажа были всегда открыты, и любой мог заглянуть на лестничную клетку. Однако четырех вооруженных до зубов охранников вполне хватало, чтобы остудить пыл самого отчаянного уличного бандита, и мистер Чедвик чувствовал себя в полной безопасности.

Это была одна из причин, по которой грек оставался незамеченным. Другую, и не менее основательную, представляли собой Тереза Авилес и Эффи Блум, которые развлекали хозяев на другой половине дома. Они утоляли пыл семи местных уголовников, и в тот момент, когда Джонни пробирался мимо темных окон, Эффи Блум прижимала голову Энрике Васкеса к своей огромной материнской груди, с которой не сводили глаз еще пятеро бандитов. Седьмой, Пако Бакили, главнокомандующий в отсутствие мистера Чедвика, укрывшись от остальных в ванной, приник к упругим стройным бедрам стонущей Терезы Авилес. «Вот это удача, – думал Пако. – Этот козел Катанос, Зорба-урод, привел девчонок только вчера, а сегодня они уже явились сами». Он сделал глубокий вдох: мы покажем этим стервам, что такое настоящие мужики.

В окне четвертого этажа был установлен огромный кондиционер, единственный на всю округу, притом что напряжения едва хватало для тостера. Джонни на эту удочку не попался. Даже в темноте он легко разглядел натянутый провод: он был прикреплен к автомату, скрытому в пустом корпусе кондиционера. Не слишком впечатляюще для эпохи лазера, но вполне достаточно, чтобы остановить случайного бродягу. Ликвидировать эту ловушку смысла не было. Джонни не собирался возвращаться тем же путем. Грек заставил себя двигаться медленнее. Он видел освещенное окно на пятом этаже и два собачьих силуэта на его фоне. Это было как наваждение. Он двигался так тихо, так осторожно, и все же его ждали. Он подумал, каково было бы обладать таким чутьем, – так бы и прощупал все вокруг.

Собаки были великолепны. С первых дней их учили подчиняться только одному человеку, они всегда знали, что никто их не одолеет, никто не справится, когда они первыми прыгнут на чужака. Тренер натаскивал их на беззубых котах, старых, потерявших силу собаках, а однажды и на пьяном бродяге. К несчастью, их слабость была в их же силе: они умели только нападать. И бросались сразу.

Медленно, не торопясь, Джонни Катанос снял куртку и расстелил ее под окном, чтобы не был слышен звук падающих осколков. На окне была стальная решетка, и Джонни, просунув руку между прутьями, разбил стекло рукояткой длинного охотничьего ножа. В промежуток между окном и решеткой тут же вклинились зубастые пасти двух доберманов. Они угрожающе рычали, но не лаяли. Им перерезали голосовые связки, чтобы нападение было всегда внезапным, чтобы не дать жертве шанс скрыться. Если, конечно, собаки нападали с расстояния.

Джонни впервые за все время улыбнулся. Как просто. Доберманы просунули головы сквозь прутья решетки, они были так уверены в себе, что не пытались защищаться. Они сами подставили свои глотки и теперь, упав на пол и истекая кровью, не могли даже скулить. Джонни не обращал на них внимания, он был занят замками решетки.

Внутри было тепло, и Джонни только теперь понял, что там, на улице, продрог до костей. Дверь комнаты была закрыта – значит, собачий тренер не придет, чтобы увести псов, до появления Чедвика, который боялся их, как, впрочем, и все остальные. Доберманы охраняли пожарную лестницу, по которой можно было пробраться в квартиру, где жил Чедвик. Охранники, которые должны были находиться на втором и третьем этажах, следили за дверьми. Джонни перешагнул через собак, стараясь не испачкать ноги о ковер, пропитанный кровью. В комнате пахло псиной, так что запах крови совсем не чувствовался. Открыв дверь, Джонни вошел в гостиную. Он был уже совсем близко. Оторвав от лодыжки клейкую ленту, Джонни взял в руки пистолет. Привычная тяжесть на ладони снова вызвала у него приток крови к голове. Он прикрутил к дулу глушитель и стал ждать.

Вечеринка внизу была в полном разгаре. Все по очереди направлялись к Эффи Блум, которая, лежа на спине, давно перестала изображать страсть. Она представила себе Джонни Катаноса, который способен без колебаний прострелить голову любому, кто склонится над ней. От каждого прикосновения она вздрагивала, как от выстрела. В общем-то, ее просто насиловали. Она могла бы это доказать, если бы попыталась уйти отсюда. Ей было интересно, доставляет ли нм удовольствие это занятие. Их лица были спокойны и сосредоточенны, словно они были заняты работой, требующей большого умственного напряжения. Они вертели ее, как манекен в магазине, даже не удосуживаясь хоть что-то сказать, хоть слово.

Терезе Авилес, которая была в ванной с Пако Бакили, повезло куда больше: Пако был импотент, но настаивал на оральном сексе, потому что считал себя человеком, знающим, что надо женщине. Терезе, которая была так же безразлична ко всему происходящему, как и Эффи, все же удалось изобразить страсть, и каждые три-четыре минуты она томно стонала. И в отличие от Эффи Тереза не позволяла себе думать о том, как это все противно. Наконец она оторвала от себя Пако и погладила его по волосам:

– Убить меня хочешь? От удовольствия тоже умирают. Понимаешь, ну, это как перебрать виски.

Ее слова остановили Пако, и он зачем-то пустился в долгие воспоминания о своей матушке и о родном городе в. Пуэрто-Рико.

В одиннадцать часов раздался телефонный звонок, и голый Пако вышел из ванной. Ворча, он снял трубку и поднес ее к уху. Мистер Чедвик будет дома через сорок пять минут, и значит, надо обеспечить его безопасность. К несчастью для Чедвика, представления Пако о безопасности сводились к баллончику дезодоранта, которым он освежал воздух в комнатах. Девушкам было сказано, чтобы они одевались, и затем их выдворили. Пивные банки были мгновенно собраны. В любой момент, считал Пако, объект должен выглядеть по-военному, как-никак они при оружии и на посту. И хотя охранники Чедвика вряд ли походили на «Зеленые береты», к полуночи, когда босс вошел в дом, все было в полном порядке, и каждый находился на своем месте.

Рональд Чедвик был известен своей способностью предчувствовать опасность, особенно когда речь шла о больших деньгах. Но, когда Пако открыл дверь и Рональд вошел и увидел улыбки на лицах Пако и Дю-Вейна Брауна, сидевшего у входа с автоматом на коленях, он не заметил ничего необычного. Все было, как всегда, и ребята излучали уверенность и спокойствие. Рональд и его личный телохранитель Паркер Дрэббл, не отвечая на приветствия, пошли сразу на пятый этаж. Чемоданчик с пятидесяти– и стодолларовыми купюрами ускорял их шаг. Даже для Чедвика это была огромная сумма, и, если бы они так не спешили, они обратили бы внимание на то, что чего-то тут не хватает. А не хватало шума бросающихся на дверь собак, скрежета когтей по дереву. Но головы их были заняты деньгами. В чемодане было пятьсот пятьдесят тысяч долларов, и Рональд Чедвик нес их в самое безопасное место в мире, которое он знал.

Паркер первым увидел Джонни и тут же получил пулю в левый висок. Чедвик уже не успевал отступить за дверь. Он вошел как раз в ту секунду, когда свет от лампы упал на его убийцу, который захлопывал дверь, отрезая самому Чедвику путь к спасению. Он видел, как разнесло голову Паркеру, и это так поразило его, что он и не почувствовал, как следующая пуля вошла в его грудь. Как будто кто-то ударил, отбросив его к двери. Он медленно сполз на пол.

Первым делом Джонни поднял Чедвика, который еще дышал, взвалил его на плечи, подтащил к лестнице и сбросил в пролет. Вырвав чеку из гранаты, как его учили, он прислушался к голосам внизу: охранники уже сбежались. Голоса вдруг зазвучали неестественно громко, тишину заполнили крики. Он выждал немного и, когда раздался изумленный возглас Пако Бакили, бросил гранату.

Глава 2

Капитан Алан Эпштейн знал, что его друг и подчиненный сержант Стенли Мудроу каждый день после смены по крайней мере два часа проводит в баре «Килларни Харп» на Хьюстон-стрит. Обычно он пил виски «Балантин», но по выходным предпочитал виски «Колдфилд», густую коричневую жидкость, своим видом напоминавшую Эпштейну обычную после вскрытия лужу на столе в морге. Капитан считал сыск делом особенно привлекательным для психически неуравновешенных людей – об этом говорили высокие показатели самоубийств и алкоголизма среди работников управления, – и Стенли Мудроу был самым ярким тому примером. Все, конечно, было относительно. После двадцати двух лет службы капитан точно знал, что статистика арестов не связана впрямую со способностями отдельно взятого полицейского. Например. Стенли Мудроу ничем особенным никогда не отличался, но без него Эпштейн вряд ли вообще мог бы управлять своим участком.

– Нет, – буркнул Мудроу, даже не взглянув на капитана. – О чем бы ты ни попросил – нет. Я не на работе.

Эпштейн, с исполненным безразличием взглядом, тяжело опустился на стул напротив сержанта. Мудроу сейчас напоминал ему щенка, которому была велика его собственная шкура; его лицо с мелкими, почти правильными чертами казалось насильно втиснутым в оболочку из синтетики. Само выражение этого лица никогда не менялось, как бы ни был зол его обладатель, как, например, сейчас. У Эпштейна когда-то была такая собака, щенок бульдога – вся физиономия в складках, закрывавших глаза и рот.

Эпштейн не стал спорить с сержантом, потому что тот был прав. Эпштейн просил только уделить ему время, свободное время Мудроу, на которое в самом деле не имел права, поэтому сержант и встретил его так грубо.

– Стенли, – сказал Эпштейн, – если бы я был обычным гражданским лицом, ты бы со мной так не разговаривал.

– Если бы ты был обычным гражданским лицом, я бы с тобой вообще не разговаривал.

Эпштейн с трудом сдержал улыбку.

– Да, это уж точно. – Он заерзал на стуле, потом громко рыгнул. – Опять язва. Совсем замучила.

Мудроу взглянул на него внимательно.

– А ты знаешь, что Луи Армстронгу каждый день ставили клизму? И Ганди тоже. Каждый божий день. – Он ухватил проходившую мимо официантку за передник. – Рита, принеси капитану выпить, хорошо? – Она дотронулась до его плеча и отошла. – Твоя беда в том, что ты слишком жирный. Сколько килограммов ты набрал после академии? Тридцать? Сорок? Ты обжора. – Он откинулся на спинку стула, глядя Эпштейну в лицо. Лицо его было круглым и пухлым, как у херувима.

– Это не жир, Стенли, – сказал Эпштейн. – Это наши вечные проблемы. Ты же сам знаешь. Черные убивают друг друга сотнями, а общественности и дела нет. Всем наплевать. Но если что-то случится, все сразу на уши встанут. И тогда появятся такие проблемы, что язва замучает меня вконец. Черт возьми, я и в академии был таким. Если у тебя отец полицейский, можно себе позволить кое-что лишнее.

Эпштейн взял стакан, который принесла официантка, и, пригубив, стал пить медленно и с наслаждением, словно в нем был целебный нектар, способный усмирить дьявола внутри.

– Но стоит покончить с какой-то проблемой, как боль исчезает. Все очень просто – разделаться с проблемами, и никакой язвы.

Мудроу не спеша затянулся сигаретой и быстро повернулся к капитану:

– А кто тогда я – проблема или ее решение?

Эпштейн впервые за этот вечер рассмеялся.

– Ты и есть решение всех проблем. Решение. Если ты сам не решаешь проблему, тогда решение становится проблемой. Не думай, ничего серьезного. Пока это всего лишь маленькие, можно сказать, детские неприятности. Это может никогда не получить продолжения. Скорее всего, так оно и будет. Но, Стенли, мне надо быть готовым, и ты тоже должен быть готов ко всему.

Наступило молчание. Оба осматривали бар так, словно видели его впервые. В городе были десятки баров «Килларни Харп», и в каждом была длинная печь, в которой жарили мясо. В туалетах воняло мочой, даже в женских, хотя женщины это заведение не жаловали. Длинные стойки баров были исцарапаны и покрыты пятнами, а бармены говорили с заметным ирландским акцентом. Официантки носили черные брюки и белые блузки и были далеко не молоды. Рита Меленжик, которая обслуживала Мудроу и капитана, заметила, что разговор у них не клеится, и подошла к столику.

– Двигайся, двигайся, – приказала она, толкая Мудроу бедром. – Скажите, капитан, что это за имя такое – Стенли Мудроу? Не из латинос. И не еврейское. И не ирландское. И даже не польское, прости. Господи.

На Алана Эпштейна, женатого двадцать пять лет, Рита действовала, как аспирин.

– Ну, откуда же мне знать?

– Вы не знакомы с его личным делом? – спросила она, приветливо улыбаясь.

Мудроу мягко перебил ее:

– У нас дела, Рита, иди работать.

– Конечно. – Она обняла его. – Ты отвезешь меня вечером домой? – Она плотно прижималась к нему, заглядывая в глаза, но сержант по-прежнему оставался безучастным. – Мне не хочется спать одной.

Мудроу бросил косой взгляд на капитана.

– Я ведь не отказываюсь, правда? Может, только отложим это на завтра?

– Хорошо, Стенли. – Обернувшись к Эпштейну, Рита пояснила: – Просто я не люблю возвращаться вечером одна. – Не дожидаясь ответа, она встала из-за стола и вернулась к работе.

Сержант сел прямо, и капитана в который раз поразили его габариты и формы. Казалось, что такой атлет просто не может быть таким неуклюжим. Он без усилий представил себе Риту Меленжик, лежащую под этой громадиной, задавленной и бездыханной.

– Ладно, – неожиданно сказал Мудроу, – что там у тебя случилось?

– Помнишь Рональда Джефферсона Чедвика?

– Разумеется.

– Граната была сделана в России.

– Черт возьми.

– ФБР утверждает, что это советская граната. Какой-то там особый сплав металла. Сомнений никаких.

Сержант Мудроу отпил из своего стакана и, чтобы изобразить сосредоточенность, сдвинул брови к переносице. Прием, которым он время от времени пользовался. Он посмотрел на капитана и торжественно сказал:

– А кого это, собственно, интересует?

– Кого интересует? Я тебе скажу кого.

– Не надо… – Мудроу встал и наклонился к капитану. – Не надо мне ничего говорить. Наркоман покупает гранату, убивает торговца и сматывается с деньгами. Все, как обычно.

– Только не граната. – Эпштейн был терпелив. – Гранат еще не было. А теперь самое интересное. – Он помолчал, чтобы Мудроу наклонился ниже. – Сейчас всем плевать на гранату и на какого-то наркомана. Но если еще одна такая граната всплывет где-нибудь в супермаркете в белом районе, все шишки повалятся на нас. Не говоря уже об управлении. Я так думаю, надо кое-что уточнить. Загляни в ФБР. Выясни, что у них с террористами. А вдруг это какие-нибудь пуэрториканские радикалы? Я не хочу, чтобы мне потом говорили: «Как же вы не подумали? Почему не проверили?»

– Но у меня много работы, капитан.

– Займись этим делом и недели две ничем другим не занимайся. Мне нужен подробный отчет.

Мудроу, уставившись на остатки бурбона в своем стакане, опустился на стул. Это случалось все чаще. Словно нокаут на ринге. Не важно, как ты сражаешься с противником, ты знаешь, что конец все равно будет плохим, и глаза непроизвольно начинают слезиться. Стенли сейчас отчаянно захотелось лечь в постель с Ритой, уснуть, наконец, после бурной ночи, уснуть и не просыпаться.

– Ну что же, капитан, – сказал он, – я, конечно, и есть тот, кто тебе нужен.

Какие бы планы ты ни строил во сне, все равно приходится просыпаться и возвращаться к действительности. Сержант принял душ и сел за стол на кухне, взяв блокнот и ручку. Если бы его сейчас спросили о самочувствии, он бы лишь огрызнулся. Рита уже видела его в таком состоянии, и не раз. Она хлопотала у плиты, готовилась к предстоящему дню (а точнее, вечеру, так как было уже два часа пополудни), а сержант предавался не слишком радужным размышлениям. В конце концов, они были любовниками уже три месяца, почти что женаты, но иногда ему казалось, что, задержись он у Риты на день-другой – и ей просто-напросто надоест этот неизвестно откуда появившийся сержант, который сидит за столом и ждет, когда его накормят, словно у него есть на это право.

– Так, – сказал Мудроу, почесывая небритый подбородок. – Что же нам известно?

– Философский вопрос? – Рита наливала кофе. – Для философии еще рано.

– О чем ты? – Он взглянул на часы. – Боже мой, третий час.

Рита положила масло на сковородку.

– Тебе омлет или яичницу с беконом? – Она говорила очень деловым тоном. Иногда ей действительно с трудом удавалось сдержаться, чтобы не наорать на него.

– Черт, – рявкнул Мудроу, – ты не даешь мне сосредоточиться. Это вполне серьезно – пять трупов в одном доме.

– Хлеб белый или черный?

Мудроу отпил кофе, успокоился. Теперь он посмотрел на Риту без раздражения и как бы со стороны. Немного широковата в бедрах. С проседью, но это лучше, чем крашеные волосы. И даже морщинки на лице (а их было совсем немного) исчезали, когда она смеялась. Ее все считали красивой, и что ему больше всего нравилось, она была по-своему удобной женщиной. Если она хотела его, то просто говорила об этом, и ему нравилось быть с ней, но сам он, пожалуй, и не вспоминал о Рите, когда ее не было рядом.

– Послушай, – сказал он, – помоги мне с этой дурацкой гранатой. Подбрось пару идей.

Рита пожала плечами.

– Мы уже говорили об этом. Один бандит убил другого бандита. Ну и что?

– Ты очень ошибаешься, Рита. Действительно ошибаешься. Вчера я был пьян – это меня оправдывает, – но сегодня я трезв. У тебя есть работа, ты не думаешь о том, стоящая это работа или так себе, потому что ты отдаешь ей энергию, которую необходимо отдавать. Постарайся на минуту отвлечься от всего на свете и размышлять об одном – об этой проблеме. Итак, что нам известно?

Рита разбила над миской четыре яйца и стала взбалтывать.

– Неизвестный пробрался на пятый этаж наркофабрики, застрелил двоих, еще троих взорвал гранатой, одного ранил. И скрылся с чемоданом, в котором что-то лежало. Скорее всего, деньги. И это все, что мы знаем.

– Не совсем так. Вполне возможно, что чемодан забрал кто-то другой, может быть, один из телохранителей. Но это мог быть и полицейский, приехавший туда первым. Маловероятно, но возможно. И еще кое-что. Две зарезанные собаки и взломанные замки на решетках. Мы знаем, что убийца проник в дом по меньшей мере за два часа до стрельбы. Следы на ковре были сухими, а кресло, в котором он сидел, – мокрым. Ушел он по крыше, потому что после взрыва у дома собралась куча народу. У него был пистолет калибра девять миллиметров и граната советского производства.

– А я вот о чем думаю, – сказала Рита. – Почему он не пристрелил собак? Он их зарезал вместо того, чтобы просто застрелить. – Она разрезала омлет пополам и разложила его по тарелкам. – Мне кажется, это в его характере: он любит помахать ножом.

Мудроу поднял руку.

– Постой. Подумаем о том, что нам известно наверняка. Фантазии, предположения – это потом. В одиннадцать часов Чедвик, героиновый король Нижнего Ист-Сайда, возвращается домой. С ним его телохранитель Паркер Дрэббл, и в руках у него коричневый чемодан. Чедвик поднимается на пятый этаж, не говоря никому ни слова. Паркер идет за ним. Спустя десять секунд тело Чедвика летит вниз на четвертый этаж. Где находится героиновая фабрика. Все охранники сбегаются к своему уже мертвому шефу. Вслед за телом летит граната и – бах-бах… все погибают. Или почти все. Позже выясняется, что чемодан пропал. Выстрелов никто не слышал, значит, стреляли из пистолета с глушителем. Советская граната. Не каждый день на такую наткнешься. С другой стороны, таких, как Чедвик, тоже не каждый день пришивают.

– Опять предположения? – Рита села напротив Мудроу. Она посмотрела в тарелку, потом снова на сержанта. – А откуда нам известно, что там была героиновая фабрика? Там что, нашли химикаты?

– Да нет же, все немного не так. Чедвик покупал большую партию, скажем, полкилограмма шестидесятипроцентного героина. Они фасовали его мелкими дозами и продавали на улице. Мы нашли весы, зеркала, лезвия, героиновую пыль. И десять килограммов хинина. Это крупное производство. Чедвик был местным Рокфеллером. Он многого добился. И ушел он тоже как положено. – Мудроу набросился на завтрак, буквально приник к тарелке, чтобы чуть ли не на лету ловить кусочки омлета, если они не удержатся на вилке. – И вот еще что. В окне четвертого этажа у пожарной лестницы была ловушка. Очень примитивная. Один из охранников предупредил нас в последнюю минуту. Провод, подсоединенный к автомату. В темноте его совсем не видно. Если убийца пользовался пожарной лестницей, значит, он знал об этой ловушке, иначе ему прострелило бы ноги. Но это не важно. Помнишь «рейнджеров гетто»?

– Уличная банда?

– Гораздо серьезнее. Два года назад «рейнджеры» вели войну с Чедвиком за рынки сбыта. Тогда в банде были в основном негры, и покупателями их были тоже главным образом черные. Позже, когда Чедвик выиграл эту войну, он взял себе несколько пуэрториканцев и расширил свою территорию. Но тогда обе банды состояли только из негров. Ребята из полиции, которые работали с этим делом, говорили, что на той войне было убито двадцать два человека. Это значит, что было обнаружено двадцать два трупа. А кто знает, сколько еще похоронено в подвалах? А много ли писали об этом газеты? Только однажды. Когда двоих «рейнджеров» убили прямо у какого-то ресторана в центре города. Понятно, всем плевать, когда цветные убивают цветных. Все считают, что они этого заслуживают. Только теперь все иначе. Граната – это уже слишком, и капитан хочет, чтобы я все проверил. Надо убедиться, что убийца Чедвика – такой же уголовник, а не какой-нибудь сумасшедший террорист, готовый в любую минуту совершить новую акцию.

Рита встала, чтобы собрать грязную посуду. Мудроу почти машинально забрал у нее тарелки, чтобы поставить их в раковину.

– Скажи, Стенли, а если выяснится, что просто один уголовник убил другого уголовника, что тогда?

– То есть черный наркоман убил черного торговца?

– Да, я говорю именно об этом.

– Капитану надо убедиться, что на его участке все спокойно. Порядок есть порядок. Чтобы успокоить своего капитана, мне надо найти того, кто совершил преступление. Если я найду и смогу доказать его вину, то я его по стенке размажу.

Рита послала ему воздушный поцелуй и рассмеялась:

– Стенли, ты идеальный мужчина.

– Я еще не знаю, как я найду его, но мне ясно одно: этот парень знал все о делах Чедвика и о его доме. Полностью владел информацией. Я пошлю двух человек прочесать переулок, пусть попробуют отыскать следы. Наверняка он знал о ловушке и поэтому не попался. Еще двоих я пошлю допросить жителей квартала, но это вряд ли что даст. Это называется низкий процент вероятности. Но, по-моему, все это ерунда. Дело в том, что один пуэрториканец – Пако Бакили – лежит сейчас в госпитале Святого Себастьяна. У Пако дела плохи. Во-первых, он практически потерял руку – ее оторвало при взрыве. Во-вторых, он почти ослеп, хотя здесь еще есть надежда. Но еще хуже то, что теперь все оружие, весь хинин и весь героин висят на нем. Он единственный, кто уцелел из всей банды. Предположим, Пако знает, кто это сделал. Допустим, это был кто-то из своих, и Пако его знает. Тогда Пако захочет отомстить сам, и его можно понять. Но если мне все-таки удастся заставить его говорить, если он мне скажет то, что знает, это будет большой удачей. И знаешь, что я для этого сделаю? – Он подошел к Рите сзади и обнял, больно стиснув ей грудь. – Я его прижму.

Пако Бакили не считал себя самым счастливым человеком на свете, хотя с медицинской точки зрения выжил он чудом. Пако стоял в двух шагах от места взрыва, и все врачи госпиталя в один голос говорили о том, что он никак не должен был уцелеть. Как они полагали, повезло ему необычайно. Шрапнелью Пако почти оторвало руку, и хотя хирурги сделали, все что могли, сухожилия были разорваны в нескольких местах и никак не реагировали на желания их владельца. Кроме того, он ничего не видел – осколки попали в голову. Доктора уверяли его, что слепота эта временная, но для человека, которому светило тридцать лет тюрьмы, потеря зрения была равнозначна потере жизни. Пако сам любил при врать, и понятно, что теперь он считал, что и врачи ему лгут. К тому же он был уверен, что его, конечно, охраняют как заключенного, что находится он в тюремном госпитале, а уж в том, что лекари из такого заведения способны на любую пакость, сомневаться не приходилось. А иначе, как это к нему поздно ночью пустили этого Стенли Мудроу? Зачем сержант запер за собой дверь, громко щелкнув замком? Пако чувствовал, что повязка его набухает от пота.