Текст книги "Триумф Цезаря"

Автор книги: Стивен Сейлор

сообщить о нарушении

Текущая страница: 12 (всего у книги 15 страниц)

«Что вы думаете о моем прологе, гражданин?»

Я пожал плечами. «Забавно. Провокационно, наверное. Я не большой поклонник театра…»

«Тем не менее, ты смеялся в нужных местах, а когда я рассказал тебе о мальчиках, играющих в «царя горы», у тебя мурашки по коже пошли, да? Признайся!»

«Так и было».

«Пойдемте со мной, гражданин». Он взял меня под руку и подвел к ближайшей двери. Дверь была простой и без украшений, но помещение, в которое она открывалась, было весьма величественным. Мы вошли через боковую дверь в большой зал заседаний театрального комплекса. Помпей построил его специально для заседаний Сената. Зал представлял собой овальный колодец, по обеим сторонам которого располагались сиденья, спускающиеся ярусами к основному этажу. Мрамор был повсюду, самых разных цветов и узоров. Дизайн и мастерство исполнения, даже мельчайшие детали, были изысканными.

Простому гражданину вроде меня редко разрешают заходить в такое место. Должно быть, я таращился, как турист, потому что Лаберий рассмеялся и дружески похлопал меня по спине.

«Отличная комната, не правда ли? Пойдемте, посмотрим на человека, который ее построил».

Мы спустились на первый этаж. Лаберий немного поиграл, воздев руки и кружась, словно оратор, читающий лекцию своим коллегам. Он завершил свой небольшой мимический спектакль, развернувшись кругом и низко поклонившись статуе, стоявшей на видном месте у стены, где её мог видеть каждый в зале. Мне не нужно было читать надпись на постаменте, чтобы узнать Помпея, человека, построившего этот комплекс в дар городу и ставшего его главным достижением.

Статуя изображала Помпея в тоге – как государственного деятеля, а не солдата.

На его кротко-красивом лице было любезное, почти безмятежное выражение. Моё самое яркое воспоминание о Помпее было совсем иным. Однажды, в ярости, он пытался убить меня голыми руками, и выражение его лица тогда было совсем не безмятежным. Мне до сих пор снились кошмары, и лицо Помпея преследовало меня.

В этой статуе Великий выглядел достаточно безобидно, с улыбкой взирая на большой зал собраний, который он предоставил своим коллегам.

«Великий покровитель театра, – сказал Лаберий со вздохом. – Хотя, надо отдать ему должное, Цезарь обещает быть ещё более щедрым. Для предстоящего конкурса он предлагает победителю драматурга премию в миллион сестерциев. Миллион! Это могло бы значительно облегчить старческую старость».

«Значит, причина вашего участия в фестивале не только в том, что вас к этому принуждает диктатор», – сказал я.

«Нет? Я не вижу большой разницы: прыгать, потому что боюсь человека, который говорит мне прыгать, или делать это, потому что он владеет всем золотом мира и обещает бросить мне несколько монет».

«Сильные слова, драматург!»

«Когда политики отказываются от свободы, поэтам приходится её сохранять. Или писать ей эпитафию».

«Я не знаю, о чем ваша пьеса, но с таким прологом неужели вы действительно ожидаете, что Цезарь даст вам премию?»

«Почему бы и нет? Это докажет, что он допускает инакомыслие, любит свободу и обладает отменным вкусом. Какой вред я могу причинить Цезарю? В худшем случае я не более чем жужжание комара в его ухе. Все мои тирады – просто лесть такому человеку.

Я имел в виду именно то, что сказал: «И плевать, что я стою здесь и жалуюсь. Он просто воспринимает мое бормотание как комплимент».

«И всё же, последняя часть – как там? «Человек, которого боятся больше всего...»»

««Его больше всего нужно бояться».»

«Ни один тиран не любит слышать подобные разговоры». Кэлпурнии это точно не понравится, подумал я.

«Лучше, чтобы такие слова кричали публично, чем шептали наедине»,

сказал Лаберий. «По крайней мере, я не лицемер, как этот бездарный Свиной Пузо».

"ВОЗ?"

«Сирус. Это его прозвище. С тех пор, как он прибыл в Рим, он употребляет его при каждом приёме пищи».

«Что делает его, возможно, сластолюбцем, но не лицемером».

«Никто не говорит более язвительно о диктаторе за его спиной, чем Сир. Однако его так называемая пьеса состоит исключительно из безвкусных банальностей, восхваляющих Цезаря».

«За миллион сестерциев можно было бы купить неограниченный запас свиных брюшин.

Но откуда ты это знаешь? Сайрус репетирует тайно.

Лаберий фыркнул. «Я знаю каждую строчку чепухи в его новой пьесе. „Достойно преподнесённый дар – дар дарителю“. „Слишком много споров – и истина ускользает от внимания“. „Поспешный отказ – наполовину сделанная доброта“. Одна приторная банальность за другой!»

«Но откуда вы это знаете?»

Он улыбнулся. «Этот Аякс? С виду крепкий и молчаливый парень, но если потакать его слабости к вину, он запоёт, как жаворонок!»

Я покачал головой. В Риме Цезаря даже драматурги нанимали шпионов друг против друга!

«Позволь мне понять тебя, Лаберий. Ты говоришь, что резко отзываешься о Цезаре, но не представляешь для него никакой угрозы. Но такой человек, как Сир, который кажется совершенно подобострастным…»

«Гораздо более вероятно, что он замышляет что-то недоброе. Но Цезарь это знает. Он тонкий знаток людей. Как ещё ему удаётся сохранять голову на плечах?»

«Вы серьезно предполагаете, что Сайрус может представлять угрозу?»

«Серьёзная угроза! Человек, написавший фразу «Опасность невозможно победить, отказываясь ей противостоять», может просто уничтожить театр!»

«Понятно. Скажи мне, кто этот Публилий Сир?»

Он родился рабом в Сирии, отсюда и нелепое прозвище. Получил имя Публилий от своего хозяина, когда освободился. Как это произошло, никто не знает, но говорят, он был красивым юношей; Сир был не первым рабом, который возвысился в этом мире, воспользовавшись своей внешностью. Он добрался до Италии и выступил в качестве драматурга. Он добился некоторого успеха в глубинке, выступая на фестивалях в маленьких городках. Теперь он думает, что сможет прославиться в большом городе. Ха! То, что считается умом в Калабрии, не вызовет смеха в Риме. Конечно, с аудиторией, состоящей из галльских сенаторов и им подобных, кто знает, что в наши дни считается общественным вкусом?

Я вздохнул. «В самом деле, людей истинно утонченных мало.

И теперь на одного такого человека в мире стало меньше. Я имею в виду моего друга, которого недавно убили. Он был очень образованным человеком и настоящим любителем театра. Думаю, вы, возможно, встречали его: Иероним из Массилии.

Лабериус непонимающе посмотрел на меня.

«Может быть, на одной из тех вечеринок, которыми славится Марк Антоний?» – предположил я.

«Фу! Не моя компания. На такие мероприятия я прихожу пораньше, читаю пару строк, наедаюсь и пью досыта, а потом бегу домой пораньше спать».

«Но вы всё равно посещаете такие вечеринки. Бесплатная еда – это бесплатная еда?»

«Кредо драматурга!»

«Но вы никогда не встречали моего друга Иеронима?»

Он пожал плечами. «Имя смутно знакомое. Но если этот парень был из тех, кто приезжает поздно и остаётся до рассвета, Сайрус, скорее всего, с ним познакомился. Сайруса часто видят спускающимся по склону от Дома Клювов на рассвете». Он нахмурился. «Но вы говорите, что вашего друга убили…»

«Нам нет нужды говорить об этом, поскольку вы его не знали».

Лаберий почтительно кивнул, затем схватил меня за руку. «А теперь, гражданин, будьте любезны, присядьте где-нибудь посередине. Я останусь здесь и дочитаю пролог. Акустика здесь не такая, как в театре, но я всё равно могу попрактиковаться в движениях и отточить чувство ритма…»

«Боюсь, мне пора уходить».

«Не дослушав остальное?»

«Полагаю, я послушаю ее, когда ты исполнишь ее для Цезаря».

«Гражданин! Я предлагаю вам редкую возможность стать свидетелем создания театральной истории, услышать полную версию...»

"Вот в этом-то и проблема, боюсь! Видишь ли, Лаберий, я оставил триумф и

Я бродил в этом направлении в поисках спасения. Я думал, что меня ждёт именно это, когда остановился послушать тебя в театре. Но что же я услышал?

Злободневная сатира на состояние Рима, завуалированные намёки на диктатора – то самое, от чего я бежал! Нет уж, спасибо, драматург. Если нигде в Риме нет спасения от диктатора, даже в театре, то лучше проведу день с близкими. Кстати, жена, должно быть, уже в отчаянии. Геркулес, защити меня – мне предстоит встретить гнев Вифезды! Вот это тема для пьесы.

Бросив последний взгляд на Помпея, который смотрел поверх наших голов с безмятежной улыбкой, я попрощался с Децимом Лаберием.

XVII

Когда я вернулся на своё место во время триумфа, Цезарь уже прошёл без происшествий. Мимо проходили легионеры, служившие ему в Азии.

Реакция Бетесды меня немного ошеломила. Казалось, она почти не заметила моего отсутствия. Как ни странно, я счёл своим долгом отметить, что меня не было довольно долго.

«А ты?» – спросила она. «Когда столько всего можно посмотреть, время просто летит. Ты пропустил каппадокийских акробатов. Клянусь, у этих мальчишек и девчонок, должно быть, есть крылья, раз они так парят в воздухе!»

«А вифинские лучники – они были впечатляющими!» – предположил Давус.

«Лучники?» – спросил я.

«Они выпустили сотни стрел высоко в воздух», – объяснил Бетесда,

«из которых развернулись разноцветные вымпелы. Стрелы полетели вниз, безвредные, как дождь из лепестков роз. Это было поистине впечатляющее зрелище».

«Знаешь, я мог оказаться в опасности», – сказал я.

«Опасность? Когда весь Рим наблюдает за триумфом? Как?»

«Не знаю. Кто-то мог попытаться ударить меня ножом в общественном туалете.

Это уже случалось однажды..."

«О, это было давно!» – сказала Бетесда.

«Но это не значит, что это не может повториться. Значит, тебе не пришло в голову послать Рупу или Давуса на мои поиски?»

Она пожала плечами. «Я думала, ты с кем-то столкнулся и болтаешь. Мне бы не хотелось прерывать тебя, когда ты занята сплетнями с каким-нибудь бродягой из Субуры или портовой крысой из доков…»

«Простите, жена, но в последнее время я в основном общаюсь с людьми, занимающими значительно более высокое положение в обществе. Я разговариваю с сенаторами и магистратами, родственниками диктатора и известными драматургами…»

«Да, да», – сказала она. «Тсс. Солдаты затянули одну из своих любимых песен. Клянусь Богом, это ведь опять про Цезаря и царя Никомеда, да? Полагаю, лучники из Вифинии напомнили им…»

Если это был материал для пьесы, то это была определенно комедия, и на мой взгляд

Расходы. Оставшуюся часть триумфа я просидел в угрюмом молчании.

Пир, последовавший за триумфом, оставил меня вялым и сонным. Я собирался по возвращении домой почитать ещё отчёты Иеронима, особенно что-нибудь связанное с драматургами Лаберием и Сиром, но едва мог бодрствовать достаточно долго, чтобы доползти до кровати. Я спал как убитый.

На следующее утро Бетесда пожаловалась на мой храп.

Во время завтрака я получил еще одно сообщение от Кэлпурнии.

Приходите скорее! Я отчаянно боюсь! Мой мудрый советник уверяет меня: опасность возрастает по мере сокращения времени. Вы обнаружили, Ничего? Сотрите слова с этого воска сразу же, как только прочтете их. и доложите мне лично.

Вот, подумал я, женщина, которая умеет тревожиться о муже. Взяв с собой Рупу, я сразу же пошёл к ней домой.

Рядом с ней был гаруспик Порсенна, выглядевший столь же важным, как и всегда.

Дядя Гней сидел, скрестив руки, и время от времени покачивал головой, выражая своё мнение, что вся эта суета напрасна. Кальпурния была в крайне возбуждённом состоянии.

«Ты понимаешь, что остался всего один триумф?» – спросила она.

«Да, завтрашний Африканский Триумф, – сказал я, – якобы в честь поражения и смерти царя Юбы, но также и в честь триумфа Цезаря над его римскими противниками, бежавшими в Африку после битвы при Фарсале. Ни один римлянин ещё не праздновал триумф за убийство других римлян…»

«Что делает это событие ещё более опасным для Цезаря», – сказала Кальпурния. «Как же враги хотели бы свергнуть его, даже когда он достиг вершины своей славы!»

«Это то, что говорит тебе твой гаруспик?»

«Предупреждения Порсенны ужасны. Но это также и здравый смысл».

«Тогда ваш муж, конечно же, примет все меры предосторожности. Нет человека более здравого смысла, чем Цезарь. Ведь ещё вчера кто-то говорил мне, каким хорошим знатоком людей, должно быть, является Цезарь…»

«Хватит болтать!» – сказала Кэлпурния. «Удалось ли вам обнаружить что-нибудь полезное? Хоть что-нибудь?»

Я вздохнул. «Я так и не смог сказать вам, кто убил Иеронима и почему. Как я уже говорил вам с самого начала, именно это и есть моя истинная цель расследования этого дела».

«Когда вы что-нибудь узнаете?»

«Невозможно сказать. И всё же...»

Все трое наклонились ко мне.

«Продолжай!» – сказал Порсенна.

«С годами у меня, кажется, выработался некий инстинкт. Как и другие,

Чувствую запах дождя до того, как он пойдет, чтобы почувствовать приближение истины».

"И?"

«У меня начал подергиваться нос».

«Что это должно значить?» – резко спросил дядя Гней.

«Я чувствую, что приближаюсь к истине, хотя пока не имею ни малейшего представления о том, что это за истина, где и как придёт откровение. Это как первый вдох аромата. Ты знаешь, что узнаёшь его, даже если не можешь дать ему названия. По крайней мере, пока... но скоро...»

«Ты говоришь так же мистически, как Порсенна!» – сказала Кальпурния. «Я думала, ты полагаешься на логику и дедукцию, как греческий философ».

«Да. Но иногда я, кажется, пропускаю один-два шага в цепочке рассуждений. Я прихожу к истине своего рода кратчайшим путём. Имеет ли значение, как я к ней прихожу?»

«Важно, когда ты приедешь, – сказала она. – Успеть спасти Цезаря!»

Я глубоко вздохнул. «Я сделаю всё, что смогу».

Я вернулся домой. Снова принялся изучать отчёты Иеронима и его личный дневник. Хотя было ещё рано, день уже стоял жаркий. Ни единого ветерка не нарушало палящего зноя сада.

Я не нашёл ничего нового, что могло бы меня заинтересовать, но наткнулся на отрывок, который раньше не читал, о привратнике в доме Иеронима, рабе по имени Агапий. Иероним мимоходом заметил: «Какой же он ловелас! Сегодня он мне даже подмигнул. Кстати, вчера вечером Киферида подавала хиосское вино, а говорят, что это вино возвращает пьющему очарование утраченной юности».

«Иероним, Иероним!» – пробормотал я. «Какой же ты был тщеславный старик, и как легко тебе было льстить». Честно говоря, этот отрывок меня немного смутил. Агапий тоже флиртовал со мной, но, очевидно, юноша делал это без разбора и без малейшей искренности. У некоторых рабов появляется привычка флиртовать с начальством; они инстинктивно втираются в доверие.

Диана принесла мне чашку воды. Она осмотрела свитки и разбросала вокруг меня обрывки пергамента. Она, казалось, колебалась, а затем заговорила:

«Папа, как ты думаешь, ты придал достаточное значение записке, которую Иероним оставил для тех, кто мог бы найти его личные записи? Я имею в виду ту часть, где он говорит: «Оглянитесь вокруг! Истина не в словах…»

«Дочь! Ты что, просматривала эти документы за моей спиной?»

«Ты никогда не запрещал мне их читать, папа».

«Но я тебя об этом не просила». Я нахмурилась. Жара делала меня раздражительной.

«Иеронимус тоже был моим другом», – тихо сказала она.

«Да. Конечно, был». Я отпил воды.

«Я хочу знать, что с ним случилось, так же, как и вы», – добавила она. «И поскольку вы считаете неприличным, что я должна ходить и задавать вопросы незнакомым людям, как вы, что мне ещё остаётся делать, кроме как читать его отчёты и пытаться представить, кто из этих людей хотел его убить?»

«Допускаю, что у вас есть преимущество: глаза молодые и сильные. Много ли вы прочитали?»

«Только обрывки. Я не могу понять некоторые его слова на греческом, а иногда его почерк вообще трудно разобрать».

«Я прекрасно это знаю! Но что вы говорили раньше о чём-то, чего я упустил из виду?»

«Не знаю, проглядел ли ты это, папа. Но мне кажется, что это может быть важно. Вот эта часть». Она потянулась за клочком пергамента и прочитала вслух. «Я не смею записать своё предположение даже здесь; что, если этот дневник обнаружат? Придётся спрятать его. А что, если меня заставят молчать? Любому, кто найдёт эти слова и захочет раскрыть истину, я оставлю ключ. Оглянись вокруг! Истина не в словах, но слова можно найти в истине».

Я кивнул. «Да, да, я сразу заметил этот отрывок, когда обнаружил его личные записи. Ключа к нему не было, или, по крайней мере, я его не смог найти. Что касается осмотра, я его и прочесал. Я обыскал каждый уголок его комнат».

«Рупа была с тобой?»

«Нет, это было до того, как твоя мать издала указ, запрещающий мне выходить из дома одному. Почему ты спрашиваешь?»

«Другая пара глаз могла бы заметить что-то, чего вы не заметили».

«Как думаешь, мне стоит вернуться и еще раз поискать, взяв с собой Рупу?»

«Нет, я думаю, ты должен взять меня с собой».

«Диана, ты же знаешь, как я отношусь к твоему интересу к такого рода...»

«Но, папа, ты только что признал, что мои глаза стали моложе и сильнее.

Разве я не заметил чего-то, что вы пропустили? Четыре глаза лучше, чем два.

«Афоризм, достойный Публилия Сира!»

«Значит, ты возьмешь меня с собой в квартиру Иеронима?»

«Я никогда этого не говорил!»

Но именно это я и сделал.

Час спустя мы втроём прибыли к зданию в Субуре: Рупа, Диана и я. Агапиоса, привратника, нигде не было видно, но он нам и не понадобился: у меня был ключ от покоев Иеронима. Когда мы поднимались по лестнице, Диана опередила меня. Я видел, что она очень рада сопровождать отца в его работе.

Но её волнение постепенно угасло по мере того, как мы осматривали комнаты. Вместе мы обыскали мебель, искали потайные ниши в стенах и полу и перебрали немногочисленные вещи Иеронима. Мы просмотрели свитки, оставшиеся в книжном шкафу, выискивая обрывки пергамента с почерком Иеронима. Мы обошли террасу на крыше в поисках потайных ниш во внешних стенах.

Ничего интересного мы не обнаружили.

Наконец Диана вздохнула: «Я была так уверена, что мы что-нибудь найдём».

Я кивнул. «Мне знакомо это чувство».

«И все же я ошибался».

«Мне тоже знакомо это чувство. В такой работе много разочарований и огорчений. Но когда не на что смотреть, четыре глаза не лучше двух».

«Полагаю, ты прав. Но я был бы ещё больше расстроен, если бы не смог взглянуть сам. Спасибо, папа».

Спускаясь по лестнице, я услышал голоса из вестибюля внизу. Мы наткнулись на молодого Агапия, беседующего с Гнеем Кальпурнием. Старый жрец удивился, увидев меня, и ещё больше удивился, увидев Рупу и Диану.

«Что эти люди здесь делают?»

Обычно весёлый Агапий, казалось, был совершенно ошеломлён дядей Гнеем, который, несомненно, был невосприимчив к его способностям к флирту. «У того, кого зовут Гордиан, есть ключ от квартиры на крыше», – объяснил он.

«Как он это получил?»

«Он забрал его у меня. Он показал мне печать хозяйки...»

Дядя Гней надрал ему ухо. «Ты молодец, что присматриваешь за этим имением. Надо бы тебя на соляные копи отправить». Не успел Агапий прийти в себя, как Гней снова его ударил.

«Стой!» – сказал я. «Всё, как сказал раб. Я взял ключ по поручению Кальпурнии. Какое тебе до этого дело?»

«Моя племянница передала мне управление этим домом несколько месяцев назад. Она слишком занята, чтобы заниматься выселением арендаторов или сбором арендной платы. Раб ни за что не должен был давать вам ключ от этого здания без моего разрешения».

«Гней Кальпурний, думаю, ты знаешь, какое значение твоя племянница придаёт моей работе, независимо от того, уважаешь ты её или нет. Разве ты бы отказал мне в ключе? Думаю, нет. Ради Нумы, оставь мальчика в покое!»

«Как ты смеешь упоминать имя моего предка от имени раба, Искатель!»

«Вот, возьми ключ. Он мне больше не нужен». Я бросил его к его ногам, но Агапий бросился его подхватить. Униженный раб протянул ключ Гнею Кальпурнию, и тот пнул его.

Я поспешил выйти, Диана и Рупа последовали за мной.

«Теперь ты увидела другую сторону моей работы, дочка». Я видела, что Диана потрясена этим разговором. «Дело не только в том, чтобы потягивать вино с Цитерисой или обмениваться колкостями с Цицероном. Отбрось их благовоспитанность, и ты увидишь, что наши, высшие, – отвратительные люди».

«Какой ужасный человек!» – Диана содрогнулась.

«Я сталкивался и с худшим», – сказал я, но в тот момент не мог вспомнить, где и когда.

После обеда с семьёй я хотел было вздремнуть, но Диана настояла, чтобы мы посидели вместе в саду и продолжили читать заметки Иеронима. Утомив меня своими попытками поделиться моими трудами, она с нетерпением ждала продолжения.

Именно Диана наткнулась на отрывок, который никто из нас раньше не читал:

Скучаю ли я по жизни в доме Гордиана? Конечно, скучаю. Блюда Бетесды. Мне не хватает щедрости Гордиана и его бесед.

Но эти двое ушли, возможно, никогда не вернутся. Я скучаю по остальным, Конечно, тоже, но есть много аргументов в пользу того, чтобы действовать самостоятельно. и не оглядываясь назад. Я живу своим собственным приключением.

«Его собственное приключение», – прошептал я, – «которое закончилось так печально».

Диана кивнула. «Там ещё есть кое-что о гаруспике Порсенне».

Часть удовольствия заключается в том, чтобы увидеть, насколько далеко я смогу зайти, обманув такого же обманщика, как Порсенна доверился мне (и убедил Кальпурнию заплатить мне). Этот парень, вероятно, шарлатан от начала и до конца, но мне интересно, может ли он не убедил себя в своих способностях предвидения. Если я подтвержу его предсказание заговора против диктатора, его власть над Кальпурнией может быть только Если бы я выставил его дураком или мошенником, даже она могла бы не защитит меня от его ярости.

«Папа, ты думаешь, он преувеличивает, говоря о том, насколько опасен Порсенна? Ты же встречался с этим человеком. Я – нет».

«Трудно сказать».

«Но ведь это мысль, не правда ли? Иеронима могли убить, потому что он был близок к тому, чтобы доказать, что Цезарю не грозит опасность из-за покушения на его жизнь».

Я посмотрел на неё и покачал головой. «Слава богам, ты похожа на мать, но, боюсь, ты унаследовала изворотливый ум отца».

Это заставило ее улыбнуться.

«Папа, я тоже подумал, не стоит ли нам больше думать о церемонии освящения нового Храма Венеры».

«И что из этого?»

«Это должно произойти вскоре после завершения завтрашнего триумфа. Не будет ли это более подходящим случаем для кого-то получить доступ к Цезарю, если кто-то захочет причинить ему вред?»

«Возможно. Полагаю, работы над храмом завершены, но не уверен насчёт окружающей территории. Там ведётся активное новое строительство. Полагаю, там могут быть укрытия, подходящие для засады, ловушки, которые можно было бы обставить как несчастные случаи, и тому подобное».

«Возможно, нам стоит взглянуть».

" Мы? "

«Это была моя идея, папа».

Я вздохнул. «Хорошо. Найди Рупу. Давай посмотрим новый храм Цезаря».

XVIII

С присущей ему скромностью Цезарь намеревался назвать свой новый комплекс зданий Большим Форумом, чтобы отличать его от древнего Форума (официально – Римского Форума), созданного нашими предками. Пока что можно было различить лишь очертания Большого Форума; за исключением достроенного храма Венеры, заметно возвышавшегося в конце аркады, территория представляла собой обширную строительную площадку, отдельные элементы которой находились на разных стадиях завершения.

После завершения строительства Большой форум станет юридическим центром Рима: вокруг большой площади, обрамлённой портиком с колоннадой, будут располагаться залы заседаний, судебные залы, офисы адвокатов и законодательные архивы. В центре форума будет возвышаться монументальная конная статуя Цезаря (пока что установлен только огромный постамент), а площадь перед храмом Венеры украсит изысканный фонтан (для которого пока проложены лишь трубы).

Строительная площадка кишела рабочими. К завтрашней церемонии освящения пространство перед храмом расчищали от мусора и приводили в порядок, чтобы вместить множество зрителей. Ожидалось, что большинство будет стоять. Для наиболее важных персон доставляли скамьи и расставляли их рядами перед ступенями храма. У подножия ступеней устанавливали мраморный алтарь для жертвоприношений.

Храм представлял собой великолепное зрелище, полностью выполненный из мрамора. Он был построен на высоком постаменте, к которому вела длинная лестница, с плотно расположенными колоннами. Каждая деталь фасада – карнизы и капители, фронтон и скульптурные украшения – была выполнена с искусным мастерством.

Именно этот храм Цезарь обязался воздвигнуть накануне битвы при Фарсале в случае своей победы в ней в честь своей божественной прародительницы. Полное название храма – Храм Венеры Прародительницы. Храм Помпея на крыше его театра был официально посвящён Венере Победительнице, но победа Венеры была присуждена Цезарю.

Я осмотрел всю строительную площадку, куда рабочие позволили нам зайти, высматривая потенциальные места засад или ловушек. Казалось маловероятным, что кто-то мог тайно организовать такую угрозу, учитывая, что в ней участвовало столько людей.

при расчистке и очистке территории.

«Давайте заглянем внутрь», – сказала Диана.

«Я не уверен, что мы сможем. Храм ещё не открыт».

«Чепуха – двери распахнуты настежь! К тому же, у тебя ведь есть печать Кальпурнии? А она ведь родственница Венеры, не так ли?»

Не дожидаясь меня, Диана направилась вверх по длинной лестнице. Я послушно последовал за ней и жестом пригласил Рупу. Она остановилась на крыльце, чтобы я её догнал, а затем мы вместе вышли через широкий дверной проём.

Внутреннее убранство было ещё более роскошным, чем фасад. Мраморные полы, стены, потолок и колонны представляли собой поразительное разнообразие цветов и узоров, и всё было отделано заново, так что все поверхности сияли зеркальным блеском. Для украшения фасадных стен вестибюля Цезарь приобрёл две самые известные картины в мире: «Медея» и «Аякс» знаменитого художника Тимомаха. В ряде богато украшенных шкафов была выставлена удивительная коллекция ювелирных изделий и драгоценных камней, приобретённых Цезарем во время его путешествий. Не самым красивым, но, безусловно, самым экзотическим был нагрудник дикарского вида, расшитый мелкими жемчужинами; табличка гласила, что он привезён с острова Британия, с самого дальнего края света.

Из святилища до меня доносился стук молотка и зубила скульптора. Диана тоже услышала его, и мы с любопытством переглянулись.

«Вы не думаете, что кто-то всё ещё работает над статуей, прямо перед открытием?» – спросила она.

«Давайте выясним», – сказал я. Мы вошли в святилище.

Скульптор Аркесилай, получивший заказ от Цезаря, слыл самым высокооплачиваемым художником в мире. Он был вскользь упомянут в отчётах Иеронима и прислал соболезнование. Много лет назад я встречал его в доме покойного Лукулла, великого покровителя искусств. Аркесилай был тогда молод, довольно красив и слыл тщеславным и вспыльчивым гением. Его волосы поседели, но он всё ещё обладал широкими плечами и бицепсами скульптора, и его характер всё ещё был вспыльчивым, если судить по его реакции на наше появление в святилище.

«Что, во имя Аида, ты здесь делаешь?» – крикнул он. Мраморная статуя Венеры стояла на высоком постаменте у дальней стены. Аркесилай расположился на возвышении, которое позволяло ему добраться до основания статуи, где он завершал отделку с помощью небольшого молотка и зубила.

Я прочистил горло. «Меня зовут Гордиан…»

«А я Диана, его дочь. А это Рупа, его сын».

Я нахмурился, увидев прямоту Дианы. Аркесилай поднял бровь. Мне не понравилось, как уголок его губ изогнулся, когда он оглядел Диану с ног до головы.

«Мы с тобой уже встречались», – сказал я, – «хотя это было давно...»

«Я знаю твоё имя. Я знаю, кто ты. И я помню, как мы встретились.

Это не ответ на мой вопрос. Что вы здесь делаете? Если ответ не «Цезарь послал меня, и это чрезвычайная ситуация», то вы все трое можете убираться! Ну, по крайней мере, вы двое». Он снова посмотрел на Диану и прищурился.

«Я здесь от имени Цезаря», – сказал я, сказав своего рода правду.

теперь нужно ?» Аркесилай бросил молот и зубило. Я вздрогнул в ожидании удара, но статуя была накрыта брезентами. Инструменты упали с тихим стуком.

Аркесилай разразился гневной тирадой: «Он велит закончить статую к концу года. „Хорошо, – говорю я, – это возможно“. Потом он говорит, что это нужно сделать к сентябрю. „Невозможно!“ – говорю я ему, – „Это невозможно“. „Ах, но это необходимо сделать, – говорит он. – „Сделай это возможным“. А когда я возражаю, он начинает рассказывать о своих чудесах на поле боя, о том, как он построил ловушку из кораблей, чтобы поймать Помпея в Брундизии, и о том, как он прорыл подкоп под стенами Массилии, и так далее, и тому подобное, всегда делая невозможное возможным одним лишь усилием воли.

«Это искусство, а не война, – сказал я ему. – Это статуя, а не бойня. Я создаю богиню, а не граблю Галлию!»

Он спрыгнул с платформы и с громким хрюканьем наклонился, чтобы подобрать инструменты. Выпрямившись, он на мгновение бросил на меня сердитый взгляд, а затем снова отвлекся на Диану. Огонь в его глазах разгорелся ещё сильнее. Губы изогнулись в усмешке. В молодости Аркесилая называли любовником, а теперь – развратником. Я щёлкнул пальцами, чтобы привлечь его внимание.

На мгновение его лицо потемнело, а затем на нем отразилось мрачное смирение.

«Ну? Чего же теперь хочет Цезарь? Выкладывай!» Когда я замешкался, не зная, что ответить, он снова бросил инструменты. «И не говори мне, что это как-то связано с этой мерзостью!» Он указал мимо нас, на один из углов святилища, ближайший ко входу. Частично обёрнутая верёвками и холстом, лежала на боку позолоченная статуя Клеопатры, которая была выставлена в Египетском триумфе.

«Что это здесь делает?» – спросил я.

«Вот именно мой вопрос!» Аркесилай подбежал и остановился перед статуей египетской царицы. На мгновение мне показалось, что он её пнёт.

Вместо этого он сердито взглянул на существо, топнул ногой и бросился обратно.

«Что же это, это злодеяние, делает в этом храме? Не спрашивайте меня. Спросите Цезаря!»

«Вы хотите сказать, что Цезарь намерен установить его здесь, в храме Венеры?»

«„Как можно ближе к статуе богини“» – его точные слова.

«Конечно, не умаляя целостности вашей работы» – это его точные слова. «Не умаляя» – как будто такое возможно! Храм был построен для размещения статуи; статуя была спроектирована для

Исполнить священное предназначение храма. Две вещи едины и неразделимы. Внести ещё один элемент, особенно такой мусор, как этот…

«Зрителям на триумфе это очень понравилось, – сказала Диана. – Казалось, люди были весьма впечатлены».

Он нахмурился. «Мне больше нравилось, когда ты молчала».

«Это неуместно!» – сказал я.

«Так вы согласны с вашей дочерью? Неужели вы думаете, что пьяная толпа способна судить о художественном творчестве? Неужели мы дошли до этого? Распевая непристойные песенки, они на мгновение замерли перед безвкусной статуей, так что теперь она заслуживает того, чтобы быть установленной в священном храме рядом с работой величайшего скульптора в мире? Слава богам, Лукулл уже не дожил до этого!»