Текст книги "Роковое дерево Книга пятая (ЛП)"

Автор книги: Стивен Лоухед

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 16 страниц)

ГЛАВА 3, в которой ярость порождает мечты

Ведро с помоями стояло полное, и запах в подземелье казался липким и отвратительным. Удивительно то, что Берли уже привык, хотя время от времени и морщился от отвращения. Еще тревожнее было то, что его люди перестали жаловаться на судьбу и приставать к Берли с просьбами придумать что-нибудь для их освобождения. И почему-то они перестали грызться между собой, как в первые недели заключения.

Нет, они тихо сидели по своим углам или прохаживались вдоль задней стены камеры. Говорили мало. Ничего нового и полезного никому в голову не приходило. Нечем было подогнать неторопливое колесо правосудия.

Разумеется, визит пекаря Энгелберта оставался единственным светлым пятном в их серых буднях. Берли особенно раздражало то, что единственный человек в мире, которого, похоже, волновало, выживут они или умрут, был причиной их заключения.

Будь он в другом положении, возможно, признал бы, что несколько ошибся в оценке ситуации, но признание вины подходило Берли не лучше, чем корове седло. И все же, по мере того как день проходил за днем, Архелей Берли постепенно приходил к выводу, что явно перестарался, пытаясь разузнать побольше о своих соперниках в поисках Карты на Коже.

Графу-самозванцу стыд был неведом. Стремление завладеть Картой заставляло его сметать все на своем пути. Он игнорировал намеки на то, что Карта может оказаться вовсе не путеводителем за сокровищами, а чем-то более важным. Берли не оглядывался назад, никогда не подвергал сомнению свою философию, согласно которой его цели оправдывали любые средства.

Как бы там ни было, период вынужденного покоя в унылой темнице тяготил его сильнее, чем Берли мог себе представить. Он поразмыслил и пришел к выводу, что его судьба по недоразумению оказалась в руках какого-то безликого бюрократа, и повлиять на исход дела он никак не может. Для человека, привыкшего поступать только по-своему, ситуация представлялась весьма прискорбной.

Из размышлений его вывел некий звук. Он всмотрелся и заметил крысу, тащившую какую-то корку, уж где она там ее нашла, неизвестно. Почему-то крыса вывела Берли из себя. Он схватил деревянную плошку для питья и швырнул в серого воришку. Крыса даже не обернулась, она просто исчезла во влажной, гниющей стене.

– Грязная тварь, – пробормотал он.

– Босс?

Берли оглянулся. Тав смотрел на него вымученным взглядом.

– Он возвращается, босс. – Тав посмотрел на дверь камеры. За ней слышались шаги. – Вы приказали разбудить вас, когда он вернется.

Берли приподнялся на локте.

– Я не спал.

Вскоре послышался уже знакомый ржавый скрип, замок глухо щелкнул. Первым вошел надзиратель, бегло осмотрел камеру, увидел переполненное помойное ведро и переставил его к двери. Только потом жестом пригласил в камеру посетителя, закрыл дверь и запер ее. Энгелберт с простодушной улыбкой воскликнул:

– Guten Tag, meine Herren. Добрый день! Ich habe Essen für Sie.

Берлимены нехотя поднялись на ноги, когда их улыбчивый посетитель вышел на центр камеры и снял с плеча большой матерчатый мешок.

– Hier ist Brot, – Этцель, доставая большую круглую буханку темно-коричневого хлеба. – Gut und Frisch.

Пекарь сунул хлеб в руки ближайшему к нему Кону. Остальные по очереди получили свои порции; пекарь покопался в мешке и достал круги колбасы и свежий сыр. Берли со стороны наблюдал, как его люди кланялись и благодарили неуклюжего болвана немца. Смотреть на это было противно.

– Für Sie, – сказал Этцель, протягивая Берли буханку ароматного хлеба.

Берли посмотрел на него, затем на руку, сжимавшую хлеб, потом опять на дружелюбного пекаря. Следы побоев почти исчезли, раны подживали.

Берли тщательно всматривался в его лицо и не мог понять, как это может быть: булочник, похоже, не питал никакой неприязни к своим обидчикам. Стиффлбим принес им вполне достаточно еды и питья для поддержания жизни – и очень вовремя, поскольку собственные ресурсы Берли иссякли уже пару недель назад. Первый визит застал его врасплох. Но когда Энгелберт через несколько дней вернулся, Берли заподозрил нехорошее: еда будет испорчена, возможно, даже отравлена, и всем станет плохо. Берли даже призывал своих людей держаться подальше от всего, что принес пекарь, но люди хотели есть. В результате никто не заболел и не умер, и к этому разу все уже убедились, что вреда от еды не будет.

– Warum? – спросил он на своем ужасном немецком. – Почему?

– Bitte? – переспросил Этцель.

– Зачем ты это делаешь? – прорычал граф, с трудом справляясь с чужим языком. – Каждую неделю ты таскаешь нам еду. Почему?

Этцель задумчиво оглядел его с ног до головы и пожал плечами.

– А кто же еще принесет, если не я?

– Нет, – поморщился граф. – Я имею в виду, почему… то есть как, – он пытался найти нужное немецкое слово. – Zweck… Смысл какой?

– Смысл… – протянул слегка сбитый с толку Энгелберт. – Ну как же! Если я не принесу тебе еды, ты умрешь с голоду.

Берли впился взглядом в лицо своего непонятного врага. Ни малейшего следа издевки он в этом лице не заметил и нахмурился. Может быть, его немецкий не годился для передачи таких тонких материй? Тогда он зашел с другой стороны.

– Умру. И что? Какое тебе дело?

Пекарь посмотрел на него и покачал головой.

– Не понимаю.

Берли потерял терпение.

– Ты – для нас – таскаешь еду – зачем? Я хочу знать, почему ты так поступаешь?

Казалось, Энгелберт понял, о чем его спрашивали. Широкая улыбка расцвела на его все еще немного перекошенном лице.

– Так поступил бы мой Господь Иисус, – ответил он. – Как я могу делать меньше?

ГЛАВА 4, в которой решается одна из проблем

Турмс Бессмертный открыл глаза и встретил 9265-й день своего правления. Он поднялся с позолоченной кровати и теперь внимательно разглядывал кроваво-красный рассвет. Таких он еще не видел. Хотя в долгой истории его народа случались периоды войн и беспорядков, при его правлении земля Этрурии знала только мир и спокойствие. Последнее жестокое нападение латинян длилось совсем недолго, но кровь, связанная с ним, запомнится живущим надолго.

Нападение началось на рассвете и закончилось уже около полудня, – но ущерб нападавшие нанесли серьезный. Северяне-варвары разграбили и сожгли две деревни. Почти триста человек лишились своих домов; восемьдесят этрусков увели в рабство. Нападавшие бежали, но след набега протянулся широкой полосой пепла и смерти.

Среди раненых оказался и Дуглас, правнук его старого друга Артуроса и гость королевского двора. Весьма прискорбно. Останься он дома, ничего плохого с ним не случилось бы. Этрусские воины успели прибыть раньше, чем пришельцы вторглись на земли царя. Как только появились регулярные части, рейдеры стремительно отступили и убрались восвояси.

Дугласа нашли на дороге истекающим кровью. Рана оказалась серьезной. Его отнесли в гостевой дом, уложили на стол в главной комнате, а там уже за него взялись королевский врач и целители. Рану прочистили, однако кровь остановить не удалось. Пришлось прижигать. Едкий дым и запах горелого мяса наполнили комнату, но кровотечение прекратилось.

Целители уже заканчивали работу, когда снаружи поднялся шум; хлопнула дверь. В комнату ворвался спутник Дугласа – бледный юноша с большой головой и пустыми глазами. При виде обнаженного тела своего благодетеля в луже крови, парень разинул рот и издал такой звук, которого никто из присутствующих никогда не слышал от человека – звериный вопль ярости. Затем, так же быстро, как и вошел, Снайп выскочил за дверь.

Главный царский врач Ларис с некоторым облегчением вернулся к работе. По его приказу рану обильно умастили оливковым маслом, нардом и чесноком, перевязали чистыми льняными бинтами, смоченными вином и медом. Как раз когда накладывали последнюю повязку, прибыл король. Ларис знаком руки отпустил своих помощников и обратился к королю.

– Превосходнейший, для вашего гостя мы сделали все, что можно было сделать. Дальнейшее в руках Создателя.

– Такова судьба тех, кто ходит по этому миру, – заметил Термс.

– Я посижу с ним и посмотрю, как будут развиваться события, – предложил Ларис.

Термс поблагодарил врача и сказал:

– У тебя хватает другой работы. Многие ранены, присмотри лучше за ними.

Врач поклонился и поспешно вышел. Многие и вправду нуждались в его помощи. Термс стоял у стола, внимательно глядя на тело – раненый дышал спокойно. Приставив слугу наблюдать за Дугласом, король отправился в обход своих земель, чтобы оценить ущерб, нанесенный его королевству. Начал он с тех деревень, которые пострадали больше других. Он выслушал жителей, пообещал поддержку в восстановлении жилищ. Король-жрец Велатри осмотрел разоренные поля и лес, подожженный латинянами без всякого смысла. В голове короля звучал единственный вопрос: почему?

Латиняне были беспокойным, воинственным народом; такая репутация сложилась за ними на протяжении поколений. Но оба королевства уже много лет пребывали в мире, нападению ничего не предшествовало. Для ближайшего будущего это плохой знак. Необходимо уже сейчас что-то предпринять с целью предотвратить дальнейшие набеги. Значит, надо созывать совет, приносить соответствующие жертвы, и только после этого переходить к решительным действиям.

В разъездах прошел весь день. Только под вечер Турмс вернулся во дворец и ему сразу доложили, что раненый скончался.

– Умер незадолго до вашего возвращения, господин, – сообщил слуга.

Термс задумчиво кивнул.

– Он страдал перед смертью?

– Нет, господин. Он отошел в жизнь вечную с миром.

– А что насчет странного мальчика, который был с ним?

– Не могу сказать, господин мой король. Не знаю. Я видел его единственный раз, когда он вбежал в комнату. Он посмотрел на тело, закричал и убежал. Не знаю, куда. Возможно, он еще вернется.

– Посмотрим.

Термс отпустил слугу, поставил рядом с телом табурет, сел и попытался проследить повороты жизненного пути своего гостя. У короля были самые лучшие намерения в отношении правнука его друга, однако судьба предопределила иной исход для этой печальной души. Как король, он и должен был удержать Дугласа с его подручным, но как жрец не мог не задаваться вопросом, правильный ли он выбрал путь. Неужели он не выполнил свой долг перед другом? А выполнил ли он свой долг перед будущим своего народа и благополучием мира?

– Мне жаль, Артурос, – пробормотал он через некоторое время. – Наверное, я мог бы лучше позаботиться о твоем потомке. На мне долг мой, и я найду способ его погасить. – Подумав немного, он поднялся с табурета и крикнул: – Паша! Паша, иди сюда. Выслушай мои повеления!

Паша просунул в комнату свою круглую бритую голову.

– Готов служить, милорд.

– Я решил, что делать.

– Это хорошо, господин.

– Из уважения к моему дорогому другу Артуросу я похороню его родственника в собственной гробнице. Таким образом я смогу почтить память друга, а также исправлю те ошибки, которые я мог совершить в этом прискорбном деле.

– Но ваша собственная гробница, господин?.. – Обычно спокойное лицо Паши омрачилось. – Господин?..

Термс услышал явное сомнение в голосе слуги.

– Полагаешь, это поспешное решение?

– Нет, господин, как можно! Но все же… – Он опасливо указал на мертвеца. – Быть похороненным в королевской гробнице… Насколько мне известно, он даже дворянином не был.

Король помолчал, обдумывая ситуацию, затем заявил:

– Гробница будет местом моего упокоения. Новая гробница. Свой саркофаг я отдам Дугласу. А у меня будет другой, еще лучше. – Турмс улыбнулся, вполне удовлетворенный своим планом. – Будет так, как я решил.

Паша вызвал бальзамировщиков, они забрали труп и приступили к работе. Приготовленное тело отнесли на носилках к подножию царского холма. Вместе с несколькими жрецами, группой воинов и небольшой толпой любопытных король в своей алой мантии с золотым кушаком и в высокой церемониальной шапке босиком спустился по тропе. В одной руке он держал оливковую ветвь, а в другой – изогнутый нож с золотым лезвием и рукоятью из черного оникса.

Жрец в желтом принес серебряную чашу с водой, смешанной с вином, и занял место возле носилок. Турмс окунув оливковую ветвь в чашу и трижды окропил тело. Оливковую ветвь он положил на грудь трупа.

Завершив на этом ритуал Последнего Омовения, Турмс надел сандалии и занял место во главе небольшой процессии. Жрецы подняли тело и вынесли на Священную дорогу – узкий коридор, высеченный глубоко в туфе. По ней они дошли до королевской гробницы. Король золотым ножом взломал перемычку из красного раствора, закрывавшую дверь в гробницу. Использовав причудливо изогнутый инструмент, король откинул внутреннюю защелку на двери и вошел в почти пустое помещение. Здесь стоял только саркофаг из цветного алебастра, украшенный фамильными символами: лебеди, дельфины и львы. Турмс обмакнул церемониальный нож в серебряную чашу и окропил святой водой дверные косяки и перемычку, затем вошел в гробницу и повторил процедуру с каждым углом квадратной камеры. Он приказал трем воинам открыть алебастровый ящик.

Запеленатый труп уложили внутрь и снова закрыли крышку. Подняв руки на высоту плеч, Турмс произнес краткую молитву за душу усопшего.

– О Великий Господин Небес, Творец Жизни, Твои дети приходят в жизнь; самые мудрые из них поклоняются Тебе. О Бог Творения, Ты даешь жизнь низкому и высокому, и те, кто понимает Твои благодеяния, радуются Твоему присутствию. Только Ты, Господи, даешь свет и тепло обитающим в Доме Жизни.

– Сегодня мы победили врага с Твоим именем. Колесница латинян сломана, копья затупились, мечи так и остались в ножнах. Захватчики уничтожены, а те, кто уцелел, бежали.

Славься, Великий Могущественный, Хранитель Народа, даруй нам божественную защиту, ибо мы – Твои последователи, мы молимся в Твоих храмах.

Слава тебе, Премудрый, Вселенский ваятель, творящий жизнь. Славься, Верховный и Вечный, Создатель Времени, Правитель всего, что есть и что еще будет. Мы склоняемся пред Тобой и просим благословения. А еще просим принять Тебя душу Дугласа. Вот он стоит перед Тобой и ждет твоего решения.

Царь Истины, Творец Вечности, Князь вечной славы и Повелитель всех богов, Ты даешь жизнь и отбираешь ее. Благословенно имя Твое во веки веков. Так говорит Турмс Бессмертный, оправданный и вечный, по Твоей воле правитель Велатри и Верховный Жрец Народа.

Церемония завершилась, король со свитой покинули гробницу, но дверь закрывать не стали. Дверные косяки выкрасили в синий цвет, а вход в погребальную камеру украсили гирляндами. По традиции теперь гробница останется открытой на протяжении трех дней, чтобы скорбящие могли оставить подарки – еду и питье для умершего и его семьи.

Выполнив свои обязательства, Турмс во главе группа жрецов, придворных и наемных скорбящих ушли, оставив двоих молодых воинов охранять могилу. Выйдя на дорогу к дворцу, король отправил остальных вперед, чтобы подумать наедине. Его мысли обратились к долгой дружбе с Артуросом и странным событиям, связанным с прибытием и смертью его правнука. Ему виделась здесь тайна, в которой он пока не разобрался. Не хватало знака или слова, способных осветить тьму, стоявшую за спиной Дугласа.

У его друга Артуроса был сын Бенедикт, которого Турмс хорошо знал – он ведь способствовал рождению этого ребенка, когда другие врачи отказались спасти мать и младенца. И Артурос, и его сын были хорошими, честными людьми; Дуглас был совсем не таков. Этот алчный человек не унаследовал ни одной добродетели своих предков. Турмс принял его при дворе из уважения к старому другу, и чтобы почтить память о тех годах. У него не было никаких обязательств перед покойным.

С этими мыслями Турмс Бессмертный готов был повернуть к своему дворцу на вершине холма. Он уже почти пошел в ту строну, но остановился, заметив нечто необычное в тени кипариса в начале тропы. Всегда чуткий к предзнаменованиям и обладающий острым зрением истинного провидца, Турмс так и не сделал первого шага.

Положив руки на колени, король наклонился и разглядел крошечного птенца – лысого, еще мокрого. Видно, он только что выпал из гнезда где-то на верхних ветвях. Кое-где к коже прилипли остатки скорлупы. Термс какое-то время рассматривал несчастное существо, затем поднял глаза к небу и вздохнул с благодарностью за то, что ему был дарован знак, который он искал. Теперь оставалось понять его смысл.

Птица вылупилась не вовремя; на дворе конец лета, прочие птицы давно оперились и встали на крыло. Крошечное создание опоздало родиться. Уже одно это облекало его на смерть. Оно так и не успело сделать хотя бы один вдох. Природа постановила, что он не должен жить. Такое случалось иногда, Турмс не мог этого не знать. Если у пернатых родителей не задалось с первым выводком, они будут пытаться воспитать второй, но птенцы почти всегда рождаются слишком поздно и не успевают вырасти достаточно сильными, чтобы пережить предстоящую зиму. В таких случаях смерть – это милосердие. Выпавшее из гнезда существо лежало в самом начале королевской дороги, той, что вела к дому Турмса. Следовательно, знак касался и самого короля. Это была еще одна смерть, которую следовало принять.

Король кивнул своим мыслям, отнес маленький трупик на обочину дороги и острым камнем выкопал неглубокую могилу. Поместил птенца в ямку, засыпал землей и положил на крошечный холмик камень. Он распрямил спину и уже готов был продолжать путь к дворцу, когда перед ним открылось полное значение явленного знака.

Это было предзнаменование, данное в ответ на тайну, раскрытую Артуросом и Дугласом. Теперь он видел совершенно отчетливо – перед его внутренним взором выстроились на дороге времени все участники событий, включая его самого. Он снова увидел прибытие Артуроса, вспомнил тяжелую беременность Сяньли, и то, как он помог спасти жизни матери и ребенка. Целители отказались от них. Он вспомнил первый вздох Бенедикта, услышал, как ребенок впервые заплакал.

Вот! В точности как крошечный птенец, выпавший из гнезда. Бенедикт не должен был появляться на свет.

Теперь Термс это понимал. Он привык к тому, что любое вмешательство в ход вещей ради спасения жизни оправдано, но тогда его действия дали начало череде событий, которые не должны были случиться вообще. Небеса в своей бесконечной мудрости постановили, что данная конкретная жизнь, и все, что с ней произойдет в дальнейшем, просто не должно существовать. Турмс, король-жрец Велатри, не разумея причин и следствий, решил иначе.

И тогда Небеса вмешались, чтобы восстановить порядок. Для этого потребовалась смерть Дугласа. От внимания Турмса не ускользнуло и то, что все закончилось там, где начиналось. Он со смирением принял урок. Ему еще раз напомнили, насколько неисповедимы пути Божии.

Турмс покачал головой, удивляясь замысловатому устройству Небес. Человеку не понять. В лучшем случае он мог проследить одну-две нити гобелена, на котором выткана вся картина космоса.

Глубина событий настолько велика, что Турмсу еще предстоит раскрывать их смысл в ближайшие дни. А ведь это не единственные события, в которых принял участие его друг Артурос. Эти события не должны были произойти.

Но это была уже сфера ответственности других людей. У Турмса хватало своих забот, и все они так или иначе связаны с похоронами. Во всей Этрурии начался сезон печали, траура и глубоких раздумий.

ГЛАВА 5. Пункт назначения

Леди Хейвен Фейт, конечно, слышала о Константинополе. Ни один студент, изучающий латынь или историю, не миновал упоминаний о легендарном городе на берегах Босфора. Вот и образование Хейвен, хотя и бессистемное, все же содержало пару фрагментов об истоках большей части западной истории. Однако даже в самых смелых полётах фантазии она не представляла, что побывает в этом великом городе, и лично не увидит сияющие золотом в свете раннего утра огромные купола собора Святой Софии. Однако жизнь складывается причудливее, чем может представить любой мечтатель, и вот вам, пожалуйста: великий храм императора Юстиниана, поэма в камне, величественный хвалебный псалом, который будет звучать веками, гордо возвышаясь на холме, над сверкающими серебром просторами голубого Мраморного моря.

Хейвен не могла насмотреться, волны благодарности судьбе прокатывались по ее обнаженным нервам. Вся она была устремлена вовне и только вовне.

– О, Джайлз, – сказала она, слегка запыхавшись, – ты когда-нибудь видел что-нибудь столь прекрасное?

– Никогда, – Джайлз помотал головой. – Очень большой город. Размером, должно быть, с три Лондона.

– Мог бы быть и поменьше, – капризно вздохнула Хейвен.

Для нее путь из степей в Константинополь запомнился сочетанием усталости, отупляющей скуки – то есть всего того, что никак не способно доставить путешественнику удовольствия. Монотонность скрашивали разве что наблюдения за чужой культурой, текущей рядом с ней и оседавшей в ней.

Оказавшись между враждующими армиями, она и Джайлз попали в плен и привлекли внимание правителя нападавших. Эти воины называли себя булгарами. Правитель решил – это, скорее всего, был его каприз, – что двое иностранцев будут сопровождать его – в качестве рабов, домашних питомцев, военнопленных? Кто знал? Но в любом случае, по мнению Хейвен, к королевской собственности могли бы относиться и с большим уважением. По крайней мере, царь или король, пленивший их, оказался образованным христианином, а не жестоким степным хамом.

Сами булгары представлялись ей во многих отношениях расой противоречивой. Способные на проявления героизма, не лишенные доброты и щедрости, они в то же время могли проявлять кровожадность и жестокость даже по отношению к близким. Они любили бахвалиться честностью, но сплошь и рядом оказывались ненадежными партнерами. Воин мог клясться собственной кровью и костями, уверяя в преданности своим товарищам, но бежать с поля боя, как только битва начнет оборачиваться неприятной стороной. И наоборот, они могли сражаться до последнего вздоха, хотя никакой надежды на победу уже не оставалось.

В целом это были умные, но не хвастливые, легкого нрава люди, весьма непритязательные по части удовольствий и вкусов; нетребовательные и способные обходиться малым. Им нравились разговоры о богатствах, они гордились своей племенной общностью. Не отличающиеся высоким ростом, они обладали большой физической силой, и, возможно, от этого считали, что лучше прочих разбираются в любых обстоятельствах. Хейвен представлялось, что других таких настолько противоречивых людей ей видеть не приходилось.

Приглядевшись к ним поближе, Хейвен обнаружила, что их пленители – люди глубоко верующие, христиане, послушные сыновья и дочери Матери-Церкви, способные ставить вопросы веры во главу угла, во всяком случае выше мелких личных интересов. А еще они демонстрировали подобострастную привязанность своему предводителю. Царь Симеон отличался от своих людей большей утонченностью, к счастью, это проявлялось в его обращении со своими гостями. Царь предоставил им место в своей свите, поручил личному камердинеру присматривать за их нуждами; подарил новую одежду – длинные мантии, к которым прилагался кушак-пояс, и мягкие кожаные сапоги; он приказал обеспечить их едой и предметами первой необходимости, не забыл и наставника, обучавшего пришельцев языку и культуре народа.

Царь интересовался их благополучием. По манерам Симеон был истинным дворянином. Кроме того, как быстро поняла Хейвен, он был небесталанным политиком, ведущим сложную игру. Уже одно то, что он привел свой народ к самым воротам Константинополя, говорило о многом. Теперь он готовился предложить императору условия мирного договора.

Все это и многое другое Хейвен почерпнула во время долгого пути от пустынных областей Истрии до Константинополя. Подобно сборщику шерсти, собирающему то, что овцы оставили, продираясь через заросли ежевики, Хейвен собирала любые крохи информации по пути. Основным источником сведений стал для нее царский камергер Георгий, питавший слабость к лагерным сплетням. Но самым надежным источником был главный советник царя, лысый человек по имени Петар, говоривший на латыни и греческом, а также на булгарском и, по-видимому, знавший еще несколько языков. При царе Симеоне состояло также несколько священников, суровых людей с длинными черными бородами и в тяжелых черных одеждах. Может, они были бы и непрочь поучаствовать в ее образовании, да толку от них не было, поскольку говорили они только по-гречески, а Хейвен едва владела базовыми навыками в латыни.

Ее наставники были очень разными людьми. Из Георгия бил постоянный фонтан, из Петара приходилось тащить информацию клещами. Георгий не нуждался в слушателях, Петар ценил каждое слово так, будто слова являлись его собственностью, и расставаться с ними было не легче, чем с деньгами. Каждый крохотный кусочек информации перед выдачей взвешивался и анализировался, как золотая монета – ровно столько и не больше, – и Хейвен вскоре поняла, что лучше довольствоваться тем, что дают.

С Джайлзом она непременно делилась полученными сведениями. Время обсудить происходящее у них было, армия двигалась неторопливо. Хейвен начала преподавать Джайлзу основы латыни – в пределах собственных знаний, разумеется. Джайлз смастерил ей широкополую шляпу от солнца из камышовых листьев, раздобыл бурдюк для воды, и каждое утро наполнял его заново.

Их обоих очень занимало положение, в котором они оказались. В разговорах то и дело возникала тема возвращения домой, однако без карты или какого-нибудь другого руководства к действию сделать они ничего не могли. За все время пути ни разу никто из них не испытал признаков близкой лей-линии – легкого покалывания на коже.

Однако знания об обстановке постепенно накапливались. Они узнали, что булгары находились в состоянии войны с народом ромеев. Хейвен долго пыталась сообразить, кто бы это мог быть, и в конце концов решила, что речь идет о византийцах. Конфликт между двумя народами тлел на протяжении поколений, время от времени перерастая в жестокие стычки. Видимо, император, или басилевс, неосмотрительно подтолкнул хищных гуннов к набегу на булгарские земли. Впрочем, гуннам подсказки и не требовались, они сами искали новые торговые пути. Так что безрассудное вторжение состоялось, царь Симеон не только разгромил нападавших, но и довел свои войска до стен Константинополя. Здесь они и расположились.

Уже на памяти Хейвен и Джайлза в Восточной империи произошло несколько переворотов; кончилось тем, что император Лев капитулировал еще когда Симеон только приближался к городу. Чтобы свести к минимуму грабежи, Лев послал почетный конвой, чтобы сопроводить Симеона в столицу. Так что бои даже не начались; боевых слонов отправили домой вместе с большой частью конных лучников, и последние сто миль до городских стен армия шла в компании византийских солдат. Теперь, стоя на вершине холма к северу от города, они вместе с другими ждали встречи с личной гвардией императора.

– Думаете, нам позволят войти в город? – вслух подумал Джайлз.

– Надеюсь, – ответила Хейвен, не отрывая глаз от великолепного зрелища перед ней. Город манил ее к себе, как манит оазис путника в пустыне, и Хейвен знала, что не успокоится, пока не напьется досыта.

– Вот они, – сказал Джайлз. Хейвен посмотрела туда, куда он показывал. Внизу, по мощеной дороге, двигался отряд блестящих воинов. Вскоре они услышали ритмичный топот марширующих людей. Двое всадников сопровождали передовой отряд. Они поскакали вперед, чтобы доложить о своем прибытии.

Задачей передового отряда было провести царя Симеона к месту переговоров. Император Лев со своими советниками должен был выслушать условия и добиться мирной сдачи города.

– А потом что? – спросила Хейвен у Петара, пока они смотрели за четкими перестроениями телохранителей царя Симеона перед последним походом во дворец.

– Император согласится на условия нашего благословенного царя, – ответил главный советник.

– Вы так в этом уверены?

– Завтра взойдет солнце. В этом я уверен. А император согласится на наши условия. В этом я тоже уверен. – Советник развернулся и начал спускать с холма.

Джайлз подождал, пока Петар не отойдет подальше, и жадно спросил:

– Что он сказал?

– Сказал, что император примет условия Симеона.

– А потом?

– Он сказал, что завтра взойдет солнце.

Джайлз нахмурился.

– Что он имел в виду?

– Подождем. Увидим.

Ждать пришлось три дня. Три дня и три ночи булгарское воинство стояло в пределах видимости городских стен. Сначала Хейвен радовалась: после долгого безостановочного пути стоять на месте казалось роскошью. Они с Джайлзом сидели у себя в палатке, бродили по лагерю, помогая с мелкими домашними делами. Немедленно вокруг собиралась стайка булгарских детей, привлеченных рыжими волосам и бледной кожей Хейвен. Внушительный рост Джайлза вызывал громкий смех. Однако эти простые удовольствия скоро приелись. Как-то обидно было стоять совсем рядом с великолепным городом, не входя в него. Время от времени появлялся всадник с посланием от короля, тут же возникали самые нелепые слухи. Впрочем, в отсутствии новой информации слухи умирали так же быстро, как и возникали. На четвертый день около полудня городские ворота открылись, и появилась процессия. Впереди, в окружении священников и музыкантов, на троне восседал царь. Трон несли на плечах нубийские рабы. Сопровождали царя воины императора.

Отовсюду сбегался народ. Все хотели услышать слова царя. Люди толкались, пытаясь занять местечко получше. Взревела труба. Люди затихли. Симеон встал, поднял руки и внятно крикнул:

– Бог и Святые Угодники даровали нам победу, к которой мы так стремились. Император Византии признал право наших народов жить в мире на своих землях.

Царь подождал, пока его слова переведут на разные диалекты его народа, поскольку на латыни говорили далеко не все его подданные. Хейвен перевела слова царя Джайлзу. Тот одобрительно кивнул.

– Значит, Петар прав, – заметил он. – Царь получил все, что хотел.

Симеон заговорил снова.

– Завтра в честь подписания договора состоится праздник. Сегодняшний день проведем в молитве и подготовке к завтрашним увеселениям. – Он сделал паузу и, позволив себе широкую улыбку, заявил: – Это великий день в истории нашего народа. Я приглашаю всех принять участие в нашем триумфе, который вы заслужили вашей кровью и вашими жертвами.

После этого вождь говорил что-то еще – о подготовке к празднованию, – но Джайлзу хотелось поскорее услышать, о чем шла речь.

– Будет праздник в честь победы, – сказала Хейвен. – У нас есть день на подготовку.

– Да я и так готов, – сказал Джайлз. – Истина в том, миледи, что мне страсть как хочется войти в город. Издали я уже насмотрелся за эти четыре дня.

– Терпение, мистер Стэндфаст, твои мучения завтра закончатся.