Текст книги "Жара в Архангельске"

Автор книги: Стилл Оливия

сообщить о нарушении

Текущая страница: 22 (всего у книги 23 страниц)

40

Аня, кое-как выпроводив из своей спальни Хром Вайта, легла в постель и моментально вырубилась. Она так устала от всех этих треволнений последних дней в Архангельске, что спала без задних ног, когда услышала сквозь сон, как кто-то вошёл в спальню и плюхнулся к ней в постель.

"Опять Хром Вайт лезет… – пронеслась мысль в её сонном мозгу, – Надо было дверь на ключ запереть…" Однако открыть глаза и выгнать из постели Хром Вайта у неё не было никаких сил – сон сковал её настолько, что она не могла даже пошевелить ни рукой ни ногой.

– Анго! – прошептал над её головой чей-то до боли знакомый голос, – Анго, ты спишь или нет?

Аня вздохнула и открыла глаза. Кто-то обнимал её, но это был не Хром Вайт.

Спросонья она инстинктивно прижалась к тому, кто её обнимал, пока не проснулась окончательно.

– Салтыков? – удивилась она, придя в себя, – А где же Олива?..

– Там, – коротко ответил он, – Она меня задрала.

– Только не говори, что вы опять поругались и она собирает вещи! Я уже хуею тут от всех вас – приехала отдохнуть, называется…

– Ну и пусть катится! – отрезал Салтыков, – Опять мне истерику закатила. Ещё один такой концерт – и я прямым текстом отправлю её нахуй! Пусть закатывает истерики своей мамочке.

– Да что у вас опять случилось-то?

– Ничего не случилось. Очередной её заёб, – злобно пробормотал Салтыков, – Я работаю, устаю как чёрт, не хватало ещё домой приходить и всякие истерики выслушивать…

– Да, человек совсем не сахар конечно… – задумчиво произнесла Аня.

Олива стояла босиком под дверью спальни и старалась вслушаться в то, что происходит по ту сторону двери. Но пока ничего интересного там не происходило – она даже не слышала о чём они говорили, к тому же ревнивое любопытство перевешивал страх быть обнаруженной.

– Интересно, что она щас делает? – шёпотом спросила Аня.

– Наверно стоит под дверью и подслушивает, чтобы поймать нас на месте преступления, – Салтыков, усмехнувшись, поцеловал Аню в губы, – Щас каак ворвётся сюда с криком "Сдаваться всем!!!" и уложит нас очередью из пулемёта.

Вот так: ты-ды-ды-ды-ды-ды-дыщщщ!

– У неё разве есть пулемёт? – усмехнулась Аня.

– В жопе у неё пулемёт!

Весь этот диалог, естественно, происходил шёпотом, но последние фразы не удержали их от хохота. Издевательский смех достиг ревнивого уха Оливы и она, не выдержав, распахнула двери. Смех моментально оборвался: Салтыков, притворившись уставшим и оскорблённым, демонстративно отвернулся на другой бок.

Олива не нашла ничего сказать, просто молча развернулась и вышла из комнаты.

Через некоторое время вслед за ней, кутаясь в шёлковую комбинацию, вышла Аня.

– Знаешь что, не валяй дурака, – сказала она, – Кончай эти свои истерики. Иначе он тебя нахер пошлёт.

Оливе хотелось спать. Она ничего не ответила, только легла в пустую постель в гостиной и натянула до носа одеяло.

"Ладно… – обессиленно подумала Олива, уже засыпая, – Я, наверное, действительно погорячилась…" – Она уже спит, – сказала Аня Салтыкову, вернувшись в спальню.

– Спит?

– Ну сходи, проверь.

– Да с чего, Анго, я тебе верю, – Салтыков обнял её и, притянув к себе, поцеловал. Однако Аня выскользнула из его объятий.

Салтыков, играючи, полез к ней снова. Аня захохотала и кинулась в него подушкой.

– Анго!

Возня на постели продолжалась. Аня хохотала, дразнила Салтыкова, однако в руки ему не давалась.

– Ну Ааанго! – заныл Салтыков, окончательно выбившись из сил.

– Чего тебе, Салтыкоффф?

– Ну пусти…

– Не-а.

Салтыков отошёл к окну, чиркнул зажигалкой. Аня легла под одеяло.

– Ты, между прочим, обещал подарить мне на Новый год Димку Негодяева, – напомнила она, – И не выполнил своё обещание…

– Нуу, Анго, нафига тебе этот тормоз! Забудь ты о нём, он мизинца твоего не стоит. Дурак дураком…

– Почему дурак дураком? – обиделась Аня.

– Потому что упустил такую красивую девушку! Это лохом педальным надо быть, – Салтыков докурил и нырнул к Ане в постель, – Анго! Ты царица… За честь осыпать тебя золотом и бриллиантами я готов был бы работать день и ночь не покладая рук…

– Оливу ты тоже обещал осыпать золотом и бриллиантами? – насмешливо спросила Аня.

– Нет конечно! – выпалил Салтыков, – У неё внешность кухарки. А ты царица, Анго…

Настоящая царица…

– Однако кулон-то золотой ей подарил, а не мне, – заметила Аня.

– Я тебе с бриллиантами подарю, в десять раз дороже.

– Ох, и краснобай же ты, Салтыков!

– Почему краснобай?

– А что, не краснобай разве? Ты и Оливе мозги заплёл в своё время…

– Да с чего я ей заплёл, – отмахнулся он, – Так, от нехуй делать с ней замутил…

Я же не знал тогда, что встречу тебя, так бы я на неё и не посмотрел…

– Ой да лаадно!

– Анго, ну почему ты мне не веришь?

– Учусь на чужих ошибках.

Несколько секунд прошло в молчании. Салтыков как будто что-то обдумывал.

– Анго, – сказал он, наконец, – А если бы я предложил тебе выйти за меня… ты бы согласилась?

Аня опешила. Она ожидала всего, но только не этого.

– Ты же уже делал предложение Оливе, – усмехнулась она.

– Это была одна из самых больших глупостей в моей жизни. К тому же я был пьяный тогда, ничего не помнил. А она, конечно, уцепилась за возможность выйти за меня замуж и поселиться в Архангельске. Я уже вообще начинаю думать, что моя персона ей нужна только для того, чтобы из Москвы уехать…

– Не совсем, – усмехнулась Аня, – Просто до тебя у неё никого практически не было.

– Я знаю, – сказал Салтыков, – Сам убедился, насколько это запущенный случай.

Аня закрыла глаза, делая вид, что засыпает. Она лежала на спине в одной короткой комбинации поверх одеяла и чувствовала на своём теле похотливый взгляд Салтыкова.

Он, не отрываясь, смотрел на её вздымающуюся от дыхания грудь, на линии её бёдер, красивые, жадные до поцелуев губы, большие закрытые глаза, и чувствовал неотвратимое влечение к ней. Кровь шибанула ему вниз; он с трудом сдерживал себя, чтобы не взобраться на неё. Салтыков коснулся ладонью её волнистых волос – они были мягкие и шелковистые на ощупь, а не жёсткие как у Оливы. Не в силах более сдерживаться, он принялся жадно целовать это тёплое женское тело, пахнущее чуть-чуть духами La Costе.

Аня не оттолкнула его в первую минуту и даже отвечала на его поцелуи. Салтыков отметил про себя, что она неплохо целуется, и что Оливе до неё далеко. Но как только он, заведясь по полной программе, попытался проникнуть в неё, Аня ловко выскользнула из его рук.

– Анго! – взмолился он, – Анго, я люблю тебя, пожалей меня, Анго! У меня же там всё болеть будет…

– А разве я имею на это право? – отвечала она, не прекращая, однако, дразнить его собой, – Пожалеть тебя в данной ситуации может пока только Олива. Ведь она будет твоей женой…

– Не говори мне об Оливе, – отрезал Салтыков, – Она не будет моей женой. Я тебе клянусь!

– Оливе ты тоже клялся, – парировала Аня.

– Анго! – он жадно припал к её ногам, – Анго, Анго… Ну что мне сделать для того, чтобы ты мне поверила?!

– Для начала избавить меня от двойственной ситуации, – отрезала она, – Я не смогу допустить никакой близости между нами до тех пор, пока ты остаёшься женихом Оливы.

– А если я избавлюсь от Оливы… ты будешь со мной? – спросил Салтыков, целуя ей руки, – Да? Да? Скажи: да?

– Посмотрим, – холодно отвечала Аня, – Пока это только слова. А слова ничего не решают.

Салтыков озадаченно замолчал. Было ясно, что эту просто так голыми руками не возьмёшь.

– Иди к себе, – сказала она, – Иди, а то я не высплюсь.

Салтыков молча взял свою подушку и вышел из спальни. Сигареты не помогли ему снять напряжение и он, недолго думая, отправился к Оливе.

Олива спала на диване, свернувшись калачиком. Салтыков в раздумье постоял над ней секунды две. Он ненавидел её, ему захотелось избить её, изнасиловать или как-нибудь ещё сорвать на ней свою злость. Мгновение – и он уже грубо стягивал с неё трусы, навалившись на неё сверху.

– Что ты делаешь? Не надо… – слабо отбивалась Олива спросонья.

– Надо, – отрезал Салтыков, – Раз ты моя будущая жена, то не ломайся, а привыкай к покорности! Раздвинь ноги! Ну?

Олива послушно раздвинула ноги. Салтыков грубо вошёл в неё – даже не вошёл, а уместнее было бы сказать "трахнул". Она закричала от боли.

– Не ори, сссука, – прошипел он, зажимая ей рот рукой. У Оливы из глаз брызнули слёзы.

– Мне же больно…

– Потерпишь!

Было больно. Было пиздец как больно. Олива кричала не своим голосом, плакала, сжимала руки в кулаки, чувствовала как по лицу вместе со слезами струится пот, просила пощады. Салтыков не щадил её.

– Раздвинь ноги! Ещё! Сильнее!!

– Я не… могу… ай, мне больно!!!

– Терпи, мелкий. Терпи…

– Я прошу тебя… я тебя умоляю…

– Терпи…

– Я умоляю тебя… Смилуйся! Пощади! Я прошу тебя… Выпусти меня, пожалуйста…

– Терпи.

Она кричала от боли. Салтыков зажимал ей рот рукой. Оливе казалось, что ей там рвут внутренности железным крючком, но она терпела. А он доводил себя до оргазма.

Он кончил. Олива откинулась на подушки, глотая слёзы. Так прошёл её первый настоящий секс…

– Что ты ревёшь? – спросил её Салтыков, – Теперь ты уже не девочка.

– Мне больно… там… сильно…

– Ну ничего, ничего.

Он задремал. Олива, глотая слёзы, положила голову ему на грудь. Что ни говори, а свой первый раз она представляла себе несколько иначе.

"Но раз уж так вышло, то всё, обратного хода нет… – подумала она, засыпая, – Он теперь может делать со мной всё что захочет, и я вынуждена буду всё терпеть, потому что я люблю его и не представляю своей жизни без него…" Где-то на улице опять завыла собака.

"О, да что ж такое?! Что она всё воет, и в прошлую ночь выла… – в тоске заметалась Олива, – Беду накликает… А-а! Всё равно уже, хуже не будет, потому что хуже уже некуда…"

41

Розовые лучи зимнего солнца мягко играли на свежевыпавшем снегу всеми цветами радуги. Неподвижные ветви елей, покрытые шапками снега, поражали своей девственной красотой и, если бы не оживлённые голоса за деревьями и не лыжня, проторенная на снегу, можно было бы подумать, что лес этот – охраняемый заповедник, куда не ступала нога человека.

Из-за заснеженных елей проворно выехали двое лыжников и покатили вниз по лыжне.

Один был высокий, худощавый светловолосый парень в спортивном костюме; другой лыжник, пониже ростом, была большеглазая девушка с золотистыми кудрями, убранными сзади в хвост. Она довольно неуверенно двигалась на лыжах, в отличие от парня, который красиво гнал своё тренированное тело по лыжне.

– Анго, палки назад! – крикнул он ей, когда лыжня покатилась вниз под горку.

Девушка послушно отставила назад палки и, разогнавшись, покатила вслед за парнем.

Кузька (ибо это был он) смело погнал вниз по трамплинам.

– Пригнись! – велел он ей.

Аня не сориентировалась вовремя и, потеряв равновесие, кувыркнулась с трамплина в большой сугроб.

– Ой, мамочки, это был крутой вираж!

– Да с чего, через час будешь и не такие виражи преодолевать, – Кузька протянул ей руку.

– Ты согласен быть моим личным тренером?

– Я согласен! – развеселился Кузька.

Он поднял Аню на ноги, но не успели они съехать вниз с горы, как врезались друг в друга и оба нырнули в сугроб.

– Какая романтика, – произнёс Кузька, лёжа с Аней в снегу, – Лежим тут с тобой, смотрим на голубое небо…

"Ах, если бы вместо Кузьки здесь лежал Димка, – подумала Аня про себя, – Это было бы ещё романтичнее…" Впрочем, сей факт на данный момент не сильно огорчал Аню. Ей нравился Кузька, с ним было весело и прикольно. Она чувствовала, что тоже нравится Кузьке и это приятно щекотало её самолюбие. К тому же за ней явно ударял Райдер: накануне он сказал ей, что она самая красивая девушка на форуме Агтустуд.

– Но я не зарегана на форуме Агтустуд! – смеясь, отвечала Аня.

– Так зарегайся, – предложил ей Райдер, – И будешь самой красивой девушкой на форуме.

"Офигеть, сколько у меня тут поклонников, – самолюбиво думала она, считая по пальцам, – Кузька, Райдер, Хром, Вайт… Мало их, так ещё и этот… Салтыков…

Эх, Димка, Димка, лопушок! Проворонишь ты своё счастье…" Так думала Аня, когда уже все ехали домой в машине Сани Негодяева. Обогнав впереди едущий грузовик, Саня прибавил газу.

– Ну ты, Саня, гонщик Шумахер прям! – не удержался от комментария Кузька.

– Ой, не гони! – взвизгнула Аня, – У меня аж сердце в пятки ушло…

– Да с чего! – возразил Кузька, – Какой русский не любит быстрой езды!

– Вопрос надо ставить корректнее: какой быстрый ездок не любит "русской", – сострил Павля.

"А если и вправду прибрать к рукам Салтыкова? – промелькнуло у Ани в голове, – А чё: жених он перспективный, зарабатывает вполне прилично, да и на морду лица ничего… К тому же, он лучший друг Димки Негодяева: значит, доступ к нему через Салтыкова будет открыт. Ну, а если так-таки ничего не выйдет с Димкой, то хоть Салтыков останется…" "Олива? – продолжала она рассуждать сама с собой, – А что Олива… Да, она мне подруга, но что я могу, если Салтыков её больше не любит? И то я, считай, помогла ей тогда, подарив эти феромоны, с помощью которых она присушивала к себе парней. Феромоны закончились, закончилась и её власть над ними – сама же она не в состоянии кого-либо привлечь и удержать, не удержит она и Салтыкова, хоть раком перед ним встанет. Ну что ж, её, конечно, жалко, но что делать? И то, она своё уже получила, куда уж больше – так отойди в сторону, не мешай другим строить свою жизнь…" А Олива тем временем осталась в квартире одна с Салтыковым. Она долго ждала этого момента – остаться с ним наедине, ведь почти всё то недолгое время, когда они жили вместе, с ними рядом постоянно кто-то был. Так же, как и Салтыков, Олива любила гостей, сборища, тусовки, но этих сборищ в их совместной жизни было слишком много, пожалуй даже чересчур. И она, признаться, устала от них, ей хотелось сказать Салтыкову – давай бросим всё и рванём куда-нибудь, где мы будем вдвоём, только вдвоём. Но Салтыков, будто предупреждая это и боясь, тут же звал Мочалыча или ещё кого-нибудь. Теперь же звать ему было некого: Мочалыч с Кузькой, Райдером и Аней уехали в Малые Корелы; Макс Копалин, прихватив с собой Флудмана и Тассадара, уехал в Питер; Гладиатор уехал к себе в Северодвинск готовиться к зимней сессии, Негод заперся у себя дома и никуда не выходит. Тоска, тоска…

Салтыков проснулся и, не разлёживаясь более в постели, тут же высвободился от рук Оливы, обхвативших его за шею, и встал.

– Ну зачем ты встал, давай ещё полежим, – попросила Олива.

– Да чего киснуть-то в постели? Мне работать надо, – досадливо отмахнулся Салтыков и демонстративно уткнулся в свой ноутбук.

– Но ведь сейчас праздники, – робко возразила Олива, – Можем мы с тобой хотя бы один день посвятить друг другу?

– Э, отстань! Я и так уже посвятил тебе достаточно времени, – Салтыков грубо высвободился из её объятий, – Всё, мелкий, не мешай мне. Иди лучше, сделай приборочку.

Глаза Оливы наполнились слезами. "Вот и вся любовь… – подумала она, – С собаками так не обращаются…" – Только не надо опять реветь, – процедил сквозь зубы Салтыков, глядя в ноутбук,

– Если у тебя пмс, поди в ту комнату и успокойся.

Олива выбежала из комнаты. Я не должна ему закатывать истерик, иначе я его потеряю, подумала она. Отплакавшись в Аниной спальне, вернулась обратно.

Салтыков чертил. Олива не стала отвлекать его и молча села на диван с книжкой.

– Мелкий, – сказал он ей как ни в чём не бывало, – А ведь ровно год назад, в этот же день мы с тобой встретились…

– Не ровно год назад, – уточнила Олива, – Мы встретились с тобой второго января, а сейчас на дворе уже третье.

– Разве? – равнодушно бросил Салтыков, – А я думал, третьего…

– Ну я же помню, что второго. Только я, помнится, не произвела на тебя тогда никакого впечатления. Ты даже не смотрел в мою сторону…

– Ну и что? – возразил Салтыков, – Может быть, я стеснялся…

– Ты? Стеснялся? – она усмехнулась, – С Немезидой однако заигрывать не стеснялся…

– Да как я с ней заигрывал-то? Выдумываешь ты всё, мелкий. Вечно всё гиперболизируешь…

Олива не стала спорить. Бесполезно, подумала она, иначе опять поругаемся.

Салтыков, потягиваясь, отодвинулся от ноутбука и прошёл в кухню. Там, на подоконнике стояла бутылка со швепсом и недопитая с водкой. Он налил себе в стакан водки со швепсом, молча выпил и тоскливо уставился в окно, меланхолично закусывая солёным помидором из банки.

Олива подошла к нему сзади и обняла его, показывая, что не сердится. Салтыков, продолжая молчать и неподвижно пялиться в окно, только поморщился.

"О Господи, как она мне надоела… – тоскливо подумал он, тщетно пытаясь выловить вилкой помидор из банки, в которой остался один рассол, – И она надоела, и этот тухлый город… Надо, надо вырываться прочь от этой заплесневелой рутины…

Надо…" Салтыков, убедившись, что помидоров в банке больше не осталось, оторвался, наконец, от окна.

– Что-то я проголодался, мелкий, – сказал он, – Нет ли у нас чего пожрать?

– Холодильник почти пуст; парни всё съели за вчерашний день.

– Херово. Может, тогда пиццу закажем? Как ты на это смотришь?

– Ну, если хочешь… – замялась Олива.

– Давай пятьсот рублей, мелкий.

Олива покорно достала из своей сумки пятихатку и протянула её Салтыкову. "Ну вот и всё, – пронеслось в её голове, – Он уже использует меня как ему заблагорассудится, а я позволяю ему вытирать об себя ноги, лишь бы он не бросал меня. Эх, Олива, Олива, где твоя гордость, в каком кабаке пропила ты её, на какую мелочь разменяла? Нет во мне больше гордости; и я не человек более…" Между тем, принесли пиццу; Салтыков с жадностью набросился на еду. Олива села подле него, обхватив руками его ноги, прильнула лицом к его коленям.

– Мелкий, ты словно собачка, которая просит у хозяина кусочек пиццы, – с иронией заметил Салтыков.

Всё это: и его насмешливая холодность, и пятьсот рублей, и оскорбительное сравнение с собакой не вызывало больше у Оливы чувства уязвлённой гордости.

Гордость её была настолько задавлена страхом вновь остаться одной, что она уже не смела никоим образом проявлять себя. У неё уже не было моральных сил встать с колен, оборвать двумя-тремя резкими фразами зарвавшегося Салтыкова, схватить свои вещи и уйти, хлопнув дверью, уйти так, чтобы больше никогда не возвращаться.

Весь свой лимит гордости Олива уже исчерпала до конца, и теперь она по-прежнему продолжала сидеть у Салтыкова в ногах и смотреть ему в рот своим преданным и несчастным взглядом дворовой собаки.

Салтыков доел пиццу и, не говоря ни слова, повалил Оливу на постель. Просто стащил с неё трусы и выебал. То, как он это делал, нельзя было назвать каким-нибудь приличным словом – он не занимался с ней сексом, не производил половой акт – он её именно ебал во все щели, жестоко и беспощадно.

Салтыков не обращал внимания на её мольбы и слёзы. Он распластал её на кровати, мучил снова и снова. Олива плакала от боли, просила пощады. Она умоляла его быть осторожнее. Боль была просто адская.

Потом Салтыков откинулся, лежал и дремал. Олива рыдала, исступлённо целовала ему руки.

– Не бросай меня… Я ведь это делаю только из любви к тебе… У меня же никого до тебя не было… Если ты бросишь меня, я… умру…

Он молча гладил её по волосам.

Вдруг из гостиной послышались чьи-то голоса.

– Боже, так мы не одни?! – воскликнула Олива.

– Кажется, там гости пришли…

Олива быстро напялила ночнушку, как была лохматая, босая и зарёванная пошла к гостям. Вставая с постели, охнула от боли: ноги не сдвигались, внутри было ощущение, будто там проехал трактор. Кое-как по стенке добралась до двери и вышла в гостиную.

В гостиной играла музыка. На диване Мочалыч, Райдер, Денис и Сантифик играли в карты; Аня в своей короткой шёлковой комбинации сидела там же рядом с Кузькой и, играя с ним в шахматы, тихонько напевала в такт музыке:

– А моря

До краёв наполнялись по каплям,

И срослись по песчинкам камни,

Вечность это наверно так долго…

– Ребята… Так вы пришли… – растерянно забормотала Олива, едва появившись на пороге, – Ой, что же это я?! Чайник сходить поставить… Щас всё подам… – и побежала хлопотать о закуске.

Наконец, все расселись пить чай с тортом. Пришёл Салтыков, врубил КиШа, и все сели в круг играть в карты. Играли ребята в переводного "дурака" весьма своеобразно: почти каждая карта у них была членом их большой компании.

– На вот тебе Хром Вайта, – кидала Олива Ане трефового вальта.

– А я Саней Негодяевым переведу, – переводила Аня под Мочалыча червонным вальтом.

– А я старшим Негодом покрою, да вот Гладиатором, – и Мочалыч небрежно выкидывал из своего веера двух королей.

– Лучше б Оливой покрыл – я б тебе Немезиду кинула, – усмехалась Аня.

– Ещё чего – мне козырного Тассадара жалко…

Впрочем, отыграв несколько конов, всем стало скучно.

– А давайте в жмурки поиграем! – предложила Олива.

Идея немедленно была принята; водить выпало ей. По всей квартире выключили свет, завязали Оливе шарфом глаза, как и полагается. После долгих неудачных попыток она поймала, наконец, Сантифика и долго не могла определить, кто это такой.

Минут пять наверное общупывала его всего, но в конечном итоге всё-таки угадала, и следующим выпало водить ему…

Ребята носились по тёмной квартире с восторженным гиканьем, как будто им всем было не по двадцать лет, а по десять. Только Паха Мочалыч спокойненько сидел себе под раковиной и покуривал. Да Денис, когда все перебежали от водящего в гостиную, невозмутимо так предложил:

– Может, чайку?

– Эх, ну давай что ли раздавим по кружечке, – охотно согласилась Олива. Однако не успели они выпить и пары глотков, как в комнату ворвалась толпа удирающих от водящего с криком "Шухер!" и все резко побежали прятаться…

– Оооо-хот-ник! Оооо-хот-ник!!! – пел Кузька, ловко уворачиваясь от водящего Сантифика, – Охотник Себастьян!!!!!

– Ага, вот ты и попался, охотник Себастьян!

Так они и бегали до полуночи…

А потом, когда гости разошлись по домам и Олива с Салтыковым остались в спальне одни, она снова почувствовала, что была она пять минут назад девочкой беззаботной, а теперь… Теперь она уже женщина. И она со страхом и внутренним трепетом стояла в углу кровати и ждала, что вот-вот Салтыков сорвёт с неё сорочку и нижнее бельё и затребует на неё свои права…

– Раздевайся, – коротко приказал он.

Олива молча разделась. Салтыков опять раздвинул ей ноги и вошёл в неё. Ей уже было не так невыносимо больно, как в первый раз, но всё-таки было ещё больно. И она так же просила у него пощады, а он велел терпеть…

Салтыков кончил на неё. Олива инстинктивно скрестила руки на груди, он же резко развёл их в стороны. По окончании экзекуции она забилась в рыданиях. Она почувствовала себя окончательно раздавленной, морально уничтоженной…

– За что?!

Больше она ничего не смогла сказать.

– За что ты меня так… жестоко…

– В сексе нет жертв. Запомни это, – жёстко отрубил Салтыков.

– Ты сломал меня…

И это было правдой. Олива действительно оказалась сломлена.

"Теперь он может делать со мной всё, что ему заблагорассудится, – горестно размышляла она, уже засыпая, – Я уже не принадлежу самой себе. Моё тело уже мне не принадлежит. Я стала подстилкой, это страшно звучит, но это именно так…" Весь следующий день до отъезда Олива лежала, прижавшись к нему как кошка. Где-то уже под вечер Салтыков встал, чтобы запить таблетку. Олива прижалась губами к его руке и заплакала. Ей почему-то стало его невыносимо жалко…

– Ну что ты плачешь, мелкий, – сказал Салтыков, – Ты же не насовсем уезжаешь; скоро, совсем скоро ты снова приедешь и останешься здесь, со мною…

– А ты… ты хочешь, чтобы я приехала и осталась?

– Конечно, мелкий. Конечно хочу…

Он лёг рядом с ней в постель. Олива судорожно обняла его.

– Скажи мне что-нибудь, пожалуйста… – попросила она.

– Всё нормально, мелкий.

– Нет. Я не это хотела от тебя услышать…

– А что?

– Что ты мне раньше говорил всегда…

– А, это… Я люблю тебя, мелкий. …На поезд девушек пришли провожать ребята. Хром Вайт пришёл, Паха Мочалыч, Райдер, Лис с Денисом. Лис принёс им в дорогу гроздь бананов, а Денис подарил Оливе и Ане по плюшевой мышке.

Попрощавшись с ребятами, девушки вошли в свой вагон. Парни же всё не уходили.

Они стояли на морозе под окнами поезда, дурачились с фотоаппаратом. Салтыков прыгал впереди всех перед окном и отчаянно жестикулировал. Между тем, поезд тронулся: все замахали с перрона руками, а Салтыков какое-то время ещё бежал за поездом в своей коричневой дублёнке и тёмно-красном шарфе.

"Что-то в нём есть подлое всё-таки…" – промелькнуло в голове у Оливы. Ей стало до слёз пусто и горько на душе; но ничто в этот момент оставляемого поездом Архангельска, платформы и друзей, исчезнувших в тёмной дали, не подсказало Оливе, не сжало ей сердце предчувствием, что всё это – и Архангельск, и ребят, и Салтыкова – она видит в своей жизни последний раз.