Текст книги "Жара в Архангельске"

Автор книги: Стилл Оливия

сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 23 страниц)

24

Светофор на перекрёстке уже давно горел красным светом, пропуская поток машин вдоль по Мясницкой, на противоположной стороне которой высилось голубое здание Главпочтамта. Пешеходы, разгорячённые жарой и спешкой, пытались пролезть на красный свет, вызывая ещё большую суматоху среди машин, резкие гудки и скрип тормозов.

Настя стояла на тротуаре, одной рукой сжимая дамскую сумочку, а другой нервно теребя свои белокурые пряди волос, выбившиеся из-под краба. На ней было голубое летнее платье в мелкий цветочек, мягкими складками облегающее её полную фигуру, и белые туфли под цвет сумки. В таком наряде она любила сидеть в каком-нибудь летнем кафе Праги, и, потягивая через соломинку капуччино, листать свежий журнал Elle и смотреть на панораму красных крыш чешских замков, утопающих в яркой зелени южных деревьев.

Настя окончила в этом году МГУ, где она училась на чешском отделении филологического факультета, и теперь поступала в чешскую аспирантуру. Она с детства мечтала жить в Европе, говоря, что в России она родилась по ошибке, и это, пожалуй, единственное лузерство, которое выпало на её долю. В отличие от Оливы, Настя никогда не жаловалась на свою жизнь, а все свои проблемы загоняла внутрь, с вызовом давая при этом понять окружающим, что всё у неё отлично и превосходно.

Две недели назад она вернулась из Праги, где подавала документы в аспирантуру.

Настя была почти уверена, что она поступила, и теперь мысленно прощалась с Москвой, с русскими знакомыми, домом в Южном Бутово и деревней под Каширой, где она каждое лето отдыхала у бабушки. …А поток машин по Мясницкой всё не прекращался, и не прекращался поток пешеходов, мчащихся на красный свет и вызывая сердитые гудки водителей. Всё шло по-прежнему даже и тогда, когда через двадцать минут Настя, с изменённым от постигшего её удара лицом, вышла из дверей Главпочтамта, сжимая в руках большой измятый конверт с чешскими печатями и огромной, через весь конверт надписью: "Не принята"…

Она на автопилоте, словно зомби, не видя ничего перед собой, перешла дорогу и свернула на Патриаршие. Там обессиленно села на пустую скамейку и, продолжая бессознательно сжимать в руках измятый конверт, устремила в пространство невидящий взор.

Куда подевалась та Настя, весёлая, гордая, самоуверенная? На месте её сидела раздавленная горем девушка с жалким лицом и тусклым, безжизненным взглядом. "Но это невозможно… – путались бессвязные мысли в её голове, – Это, наверное, какая-то ошибка… Не может же быть, что меня в самом деле не приняли в аспирантуру!" Настя ещё раз внимательно оглядела конверт и бумаги, которые она вытащила из него. Нет, всё правильно. Чешская приёмная комиссия имеет право отказать без объяснения причин. Но почему?!

"Можно, конечно, попробовать поступить на следующий год, – рассуждала Настя сама с собой, – Но целый год жить в России, видеть эти лица, терпеть больную бабушку – нет, это невозможно! Я сойду с ума…" От мрачных мыслей оторвала её смска Оливы. Она писала, что уже приехала в Москву, предлагала встретиться. Настя в сердцах зашвырнула телефон обратно в сумку: только Оливы ей щас и не хватало. Как многие люди, ожесточённые горем или неудачей, ищут под рукой виноватого, на кого бы можно было излить свою желчь, так и Настя ни с того ни с сего обозлилась на Оливу. "Да пошла ты в жопу! – мысленно произнесла она, – Очень ты мне нужна со своими лохами архангельскими!

Глупа как пробка, цели в жизни не видишь, честолюбия ни грамма – только и знаешь, что собирать всякую шваль и якшаться по всяким там задрищенскам и мухосранскам!

Нечего сказать, достойное для меня общество – необразованное зафилипковавшееся чмо в компании деревенских колдырей!" Настя встала со скамейки и направилась в сторону метро.

"Однако, куда же мне деваться теперь? Домой?.. Нет, это невозможно… – думала она, глядя перед собой всё тем же безжизненным взором, – Щас родители насядут, спрашивать начнут – Ну что, как? Поступила или нет?.. Как им это объяснять – не соврёшь же… А как узнают – развопятся, папаша начнёт дисками швыряться, как тогда… К Звонарёвой разве?.. Ну уж нет – она-то вон поступила, я тогда вообще не выдержу и точно её задушу…

К Оливе?.." …Майкл положил на тумбочку у кровати куру-гриль, завёрнутую в лаваш, и туда же поставил персиковый сок "Моя семья". Салтыков, дремавший на постели, приоткрыл один глаз.

– Ну что, Майкл? Сигареты-то принёс, которые я просил?

– Да принёс, принёс, – Майкл протянул ему пачку "Винстона".

На пороге комнаты тем временем появилась Олива в шёлковом халатике, только что вышедшая из ванны и вытирая на ходу полотенцем мокрые волосы.

– Волкова-то в аспирантуру провалилась, – сказала она, – Только что написала мне смску.

– Бедная Настюха, – посочувствовал Салтыков, – Представляю, в каком она щас состоянии…

– Нда уж… – озадаченно пробормотал Майкл.

– Она пишет, что щас на Чистых прудах, – продолжала Олива, присев на кровать и обгладывая крыло куры-гриль, – Будет ждать нас на Тургеневской в центре зала. …На Тургеневскую ребята прибыли ровно через полчаса. Подходя к центру зала, где уже стояла Настя в своём голубом платье, с гладко зачёсанными назад в пучок белокурыми волосами, шарившая оголёнными полными руками в своей белой сумке, пытаясь отыскать пудреницу, Олива занервничала. Она всегда боялась знакомить друг с другом своих друзей – вдруг они друг другу не понравятся? Тем более такой снобистой и привередливой особе, как Настя, вообще угодить было невозможно.

Олива оглянулась на своих друзей, и ей на мгновение стало неловко за них: за Салтыкова, небритого со вчерашнего дня, в распахнутой по-простецки рубахе; за Майкла, у которого как всегда футболка была заправлена в треники с вытянутыми коленками. Олива испугалась, что Настя, при первом же взгляде на них, развернётся на сто восемьдесят и побежит, куда глаза глядят.

К счастью, всё обошлось благополучно. Настя никуда не убежала а, наоборот, приветливо поздоровавшись с ребятами, пошла рядом с ними.

– А ты первый раз в Москве? – спросила Настя, идя рядом с Майклом, когда ребята уже вышли из метро.

– Да, первый раз… – смущаясь, ответил Майкл.

– Ну как тебе нравится Москва? – Настя блеснула на него взором.

– Ну как сказать… Отличий от Питера пожалуй даже меньше, чем я ожидал. И куда меньше отличий чем между Питером и Архангельском… – запинаясь, пробормотал Майкл, – Честно говоря, не знаю почему, но моё мнение о Москве даже ухудшилось после пребывания в ней.

– Что же тебе так не понравилось в Москве? – прищурилась Настя.

– Вообще-то много чего. Прожив пару лет в Питере, я думал, что все крупные города примерно одинаково чистые, но оказалось, что это не так… Не знаю, но я впервые узнал, что можно пить чай, сидя на буртиках подземных переходов, до этого такого не представлял. Я конечно понимаю, есть в метро или на ходу, и потом остатки выкинуть в урну, но сидеть прямо на буртике подземного перехода, и потом оставлять за собой недопитый чай или лимонад…

Так, беседуя, Настя и Майкл вырвались значительно вперёд от Оливы и Салтыкова.

Настя что-то увлечённо говорила Майклу, взяв его под руку, смеясь, откидывала назад голову. Вся её загруженность по поводу проваленной аспирантуры вмиг куда-то улетучилась, и Олива отметила это. Также отметил и Салтыков, что Майкл, бывший прежде таким неуклюжим и неловким в общении с девушками, теперь свободно и раскрепощённо беседовал с Настей, как будто знал её уже сто лет.

– Смотри-ка, Москалюшка-то наш, кажется, нашёл свою пассию, – не без удовольствия заметил Салтыков.

– А как они друг другу подходят! – подхватила Олива, – И по росту, и по комплекции – оба такие упитанные, и прям чудо как хорошо смотрятся со стороны!

Вот бы их поженить…

– А чё? Это мысль! – поддержал Салтыков, – Вот тебе и семейство Москалёвых! И будут у них детишки – маленькие упитанные москалёвики…

Олива прыснула от смеха. Майкл и Настя досадливо обернулись.

– Чё ржёте?

– Идите-идите, мы так, о своём, – смутилась Олива.

– О чём же? – Настя хитро прищурилась.

– А вот про Перельмана вспомнили, – нашёлся вдруг Салтыков, – Математик в Питере живёт – Перельман. Он ещё от премии в миллион долларов отказался…

– Знаю-знаю. Это такой дядька страшный с бородой, – сказала Настя, – Он ещё ЖЖ ведёт и всех добавляет. Меня тут тоже добавлял, но я как увидела его страшную фотографию, так тут же попросила расфрендить.

Все четверо весело рассмеялись. Между тем они уже вышли на Арбат и остановились у стены Цоя.

Стена Цоя представляла собой небольщую длиной метров пять и высотой пару метров стену здания, полностью разрисованную разными надписями о Цое. И под этой стеной валялась группа людей, до боли напоминающих пьяных бомжей. В присутствии друзей один из них почти демонстративно с задумчивым видом почесал свою промежность и перевернулся на другой бок.

– Пойдёмте отсюда, – с брезгливой миной произнесла Олива, – Фу, какая мерзость!..

– Кошмар, меня самого чуть не вырвало, – сказал Майкл, когда молодые люди уже отошли от стены, – Не знаю, как вообще такое допускается в центре Москвы! Или может у этих фанатов Цоя своё понимание того, как надо помнить умершего? Я-то думал по наивности, что тут цветы стоят и какой-нить обелиск что ли уж…

– А поехали в Палеонтологический музей! – кинула идею Настя, – Как раз к Оливе домой зайдём, чаю напьёмся.

Все дружно поддержали эту идею и поехали в Тёплый Стан, где находился Палеонтологический музей и дом Оливы. Но музей оказался закрыт, и друзьям пришлось ограничиться просмотром костей динозавров через решётку.

Делать нечего – пошли домой к Оливе. Её матери, к счастью, дома не оказалось, и ребята сели на кухне. Жрать, правда, было нечего – отварили две сосиски на четверых. А потом пошли в большую комнату, легли на родительскую постель и стали играть в карты.

– Майкл, ты чё с козыря ходишь? – удивилась Олива, когда Майкл пошёл сразу козырным вальтом.

– А я не умею в карты играть, – обиженно пробубнил Майкл.

– Чё, серьёзно?! – Олива расхохоталась.

– Давай я научу тебя, – Настя придвинулась к Майклу вплотную, так, что он слышал запах её духов и чувствовал прикосновение её волос к своей щеке. Майкл засмущался.

– Майкл, хочешь я тебе на картах погадаю? – предложила Олива, смешивая колоду, – Тебе на что погадать: на желание, на жизнь или на любовь?

– Давай на жизнь, – согласился Майкл.

– Ну смотри: в июле тебе выпадает… – Олива переложила карты рубашками вниз, – Путешествие, любовь к бубновой даме из другого города…

– Да ну, не верю я в это, – Майкл покраснел как помидор.

– Смотри сам: девятка треф, бубновая дама, шестёрка червей…

– Ну, а дальше, дальше? – засмущался Майкл, – Что на август, на сентябрь?

– Айн момент. Август… вот, сентябрь. Король трефовый… восьмёрка пик – ссора, соперник… О! В ноябре опять тебе дорога предстоит – видишь, бубновая шестёрка…

Семёрка червей – любовная встреча…

– Где ты выучилась гадать на картах? – спросил Салтыков, взбираясь верхом на Оливу.

– А сестра двоюродная научила, – ответила она, – Я помню в деревне с яблони упала и ногу пропорола насквозь железякой – два месяца потом была прикована к постели. Вот и поднаторела в картах за это время.

– Яасно.

– "Йаасно"! – передразнила его Олива, – Меня прям раздражает, как ты это говоришь! …Тем временем Майкл и Настя лежали на постели в обнимку. Настя игриво запустила руки в его волосы.

– Тебе надо вот так пробор сделать, – щебетала она, – А чёлку вот сюда, наискосок… Дай я на тебя посмотрю! Вот видишь, какой очаровашка – так тебе идёт гораздо больше…

– Всё-таки есть в жизни счастье, – говорил тем временем Салтыков Оливе, лёжа у неё на животе, – Как же долго я ждал тебя…

Идиллию прервал приход матери Оливы. Увидев вальяжно расположившуюся на её кровати группу молодых людей, мать Оливы слегка удивилась, но ничего не сказала.

– Здрасьте-здрасьте, – прервал молчание Салтыков.

– Здрасьте, – хмыкнула мать Оливы, оглядывая Салтыкова с головы до ног, – Оля, ну что за безобразие – опять пашете на моём покрывале!

– А что нам, над ним в воздухе парить? – нехотя огрызнулась Олива.

– Ну не ворчи, не ворчи, – мать повесила в платяной шкаф свой жакет и всё медлила в комнате, к великому неудовольствию Оливы и её друзей.

Тем временем Майкл отправился в туалет справить малую нужду, но тут же растерянно крикнул из коридора:

– А почему это у вас в туалете дверь не закрывается?

– Да дверные коробки менять надо, – сказала мать Оливы, – Я уже купила новые, осталось мастера позвать.

– Да зачем менять-то? – Олива осмотрела дверь в туалете, – Ничего менять не надо, надо только дверной косяк по-хорошему прибить.

– Ой, а что ж я их купила-то? – растерялась мать, – Это всё мастер меня с толку сбил. Аферист!

– Ну ничего, их можно отвезти обратно в магазин, – выпалил предприимчивый Салтыков, – Надо только вызвать грузовое такси.

– Да оно поди-ка дорогое, – не согласилась мать, – Лучше мы сами так отвезём, в метро.

– А пустят нас в метро-то с этими коробками? – усомнилась Олива.

– Пустят! Давайте прямо сейчас и отвезём, – мать подошла к стене, где стояли дверные коробки, – Так, мальчики! Взяли! Володечка, бери вот эту, – распорядилась она, обращаясь к Салтыкову, – А ты, Макс… Макс? А ты вот эту понесёшь…

– Меня Андрей зовут, – поправил её Салтыков, однако взвалил на себя дверную коробку, – Майкл, чё стоишь, бери!

– Чё брать-то? – растерялся Майкл, бессмысленно топчась в коридоре.

– Жердь бери!

Майкл молча взял другую жердь и процессия двинулась к метро. На улице шёл дождь.

Женщины шли под зонтом, а парни, несшие дверные коробки, вымокли до нитки.

Однако путь до метро оказался проделан напрасно: контролёр не захотел их пускать.

– Говорила я тебе – не пустят нас в метро! – ворчала Олива по дороге назад, – Ты же упёрлась как ослица! "Пустят, пустят", – передразнила она мать и вдруг сорвалась на крик, – И какого лешего мы попёрлись в метро, скажи на милость?!

Вот куда их теперь?! Куда?! А всё потому, что вы оба – и ты, и отец – оба тупые!!!

– Ну, тихо, тихо, не кричи, – одёргивала её мать.

Да куда там! Олива разошлась не на шутку. Салтыков шёл сзади и видел, как она верещала на всю улицу, отчаянно жестикулируя. "Неужели она и на меня так орать будет?" – промелькнуло в его голове, но мысль эту, появившуюся спонтанно, Салтыков поспешил отогнать от себя прочь.

– Так, Майкл, ты пока стой у подъезда, стереги коробки, – распорядился Салтыков, когда кавалькада дошла до своего дома, – А мы тем временем закажем грузовое такси.

Майкл покорно остался у подъезда мокнуть под дождём, а остальные, включая Салтыкова, пошли в сторону ближайшего РЭУ. Пока мать Оливы пыталась договориться о грузовике, Салтыков и Олива стояли под навесом крыльца.

– Ну вот, наконец-то мы одни, – Салтыков обнял Оливу и поцеловал в губы. Она высвободилась от его рук, метнула глаза на стеклянные двери.

– Щас же мать увидит…

– Ну и пускай, – он продолжал обнимать её даже когда мать Оливы появилась на пороге, – Я буду просить у вас руки вашей дочери, – сказал он, обращаясь к матери.

– Шутник, – Олива несильно пихнула его в бок, – Ты такими вещами не шути! Моя мамаша ведь всё за чистую монету примет, – тихо сказала она ему, когда шли обратно.

– Я не шучу, – сказал Салтыков.

– Ой да лаадно!

Тем временем Майкл по-прежнему стоял у подъезда и мок под дождём, сторожа дверные коробки. Вода ручьём стекала с его волос и кожаной куртки. Выражение лица у него было покорное и такое несчастное, что Оливе даже жалко стало его.

– Так, теперь твоя очередь стоять у подъезда, – сказала она Салтыкову тоном, не допускавшим возражений, – А Майкл пойдёт с нами в дом.

Салтыков заартачился было, но Олива так окрысилась на него, что пришлось подчиниться. Однако он не стал мокнуть под дождём – не успели друзья войти в квартиру, как он начал тарабанить Оливе на сотовый и скулить, чтобы они поторапливались.

"Ишь хитрый какой, – с неудовольствием подумала Олива, – Сам-то не больно стал под дождём мокнуть, а Майкла поставил! Эгоист…" – Нет ли у тебя попить чего-нибудь? – спросил Майкл у Оливы.

– Есть сок ананасовый, – Олива налила ему соку в чашку.

– Мокрый весь… – Настя потрепала его по щеке. Майкл вспыхнул багряным румянцем – хоть прикуривай.

– Ой, я ж совсем забыла – мне пора, – спохватилась Настя, – Проводите меня до метро?

– Щас все вместе поедем, – сказала Олива, – А то уж не рано.

Все четверо пошли к метро. На прощанье Майкл наклонился к Насте и поцеловал её.

Олива и Салтыков многозначительно переглянулись.

– Дай пять! – сказала Олива, и они с Салтыковым ударили друг друга по рукам.

Приехав в гостиницу, Майкл, Салтыков и Олива прилегли отдохнуть. Майклу нездоровилось: стояние под дождём не прошло для него даром. Он лёг и уснул заболевающим, а проснулся уже больным. Ребята хотели было вечером пойти гулять в центр Москвы, но Майклу было трудно встать с кровати, и его решено было оставить в номере. …Салтыков и Олива сидели на скамейке у памятника Димитрову. Он сначала говорил, что ему будет хуёво без неё там, в Архангельске. А Олива сказала:

– Я тебе не верю.

Салтыков молча курил. Оливе было тягостно это молчание, ведь надо было сказать многое. Она сама не могла разобраться в своих чувствах к нему. "Если б я знала, что так получится… – думала она, – Если б я только знала…" – Ну скажи хоть что-нибудь, не молчи, – попросила Олива.

– Мне нечего сказать.

– Почему… Нет, нет. Не стоит, нет, не стоит ничего этого… – бормотала она, с трудом подбирая слова. "Ну как это объяснить? – стучало в её голове, – Как объяснить, мне так часто делали больно, выдавая за любовь не то… Как объяснить, что мне самой тяжело, ведь это всё свалилось неожиданно, как снег на голову…" – Кажется, я люблю тебя, – произнёс Салтыков.

– Кажется?..

– Нет, не кажется. Точно люблю. Я люблю тебя, Олива…

У Оливы аж слёзы навернулись на глаза.

– Олива, хочешь быть моей ЖЕНОЙ?

– Шутишь, что ли, – не поверила она, – Ты на мне не женишься…

– Я на тебе женюсь, – сказал он, – Этой же зимой мы поженимся с тобой в Питере.

А потом я увезу тебя к себе…

– Ты это точно решил? Я даю тебе время подумать две недели. Подумай…

– Я уже обдумал. Я люблю тебя. Вот я весь перед тобой, что хочешь со мной, то и делай.

Он пристально смотрел ей в глаза. Оливе стало неприятно. Она всегда комплексовала из-за своего косоглазия, поэтому избегала смотреть людям в глаза.

– Видишь, у меня недостатки и во внешности, и в характере. Зачем я тебе?

– Мне нравятся твои глаза. Они меня завораживают, – сказал он, – Я люблю тебя.

Сколько хочешь раз могу тебе это сказать…

Сумерки сгущались над Москвой. Салтыков и Олива снялись со скамьи и пошли в сторону набережной. Салтыков открыл перед Оливой дверь какого-то дорогущего ресторана и ей ничего не оставалось делать, как войти туда вместе с ним.

В ресторане почти никого не было. Салтыков сел напротив Оливы, сделал заказ, как тогда в пиццерии, не спрашивая её, что она будет. Олива опустила глаза: она уже несколько дней с того самого злополучного момента, как приехала в Питер, чувствовала себя вещью, куклой в руках Салтыкова.

– Скажи мне честно: твоя мать рассчитывала, что мы заплатим за грузовое такси? – спросил он, пристально глядя ей в глаза своим тяжёлым взглядом.

Олива испытала мучительный стыд. Ей всегда было стыдно за свою мамашу. А сейчас особенно.

– Да нет, – ответила она, пряча глаза, – Хотя кто её знает, я не могу ручаться.

Очень возможно, что ты прав…

Салтыков достал из нагрудного кармана своего пиджака толстую пачку денег, долго считал их и, выбрав, наконец, из пачки тысячерублёвую купюру, протянул Оливе.

– Убери. Я не возьму, – отказалась Олива.

– Возьми, – сказал он, – Я не хочу, чтобы моя девушка таскала на себе двери.

– Ты ставишь меня в унизительное положение, – произнесла Олива, отодвигая от себя деньги, – Я, между прочим, не нищая!

– Но мне эти деньги ничего не стоят. Возьми, – он пододвинул купюру к ней.

– Нет, – Олива отрицательно покачала головой.

Салтыков убрал купюру и, встав, накинул Оливе на плечи куртку и, перебирая ей волосы, поцеловал в голову.

– Иначе моя Олива и не могла поступить! Вот за это я тебя и люблю…

Оливе стало неприятно.

– Ты таким образом проверял меня?

– Ну почему сразу проверял? Мне ничего для тебя не жалко. Хочешь, я тебе всё отдам, что у меня есть?

– Нет. Не хочу.

– А хочешь, прыгну ради тебя с моста?

Олива подняла голову и первый раз за всё это время посмотрела на Салтыкова. В глазах её мелькнул какой-то нехороший огонёк.

– Хорошо. Ловлю тебя на слове.

Они вышли на мост. Пока шли, попали под ливень. Остановились у перил.

– Ты хотел прыгать с моста? Вот мост. Прыгай! – сказала Олива.

Мост был высотой метров десять наверно, если не больше. Олива знала, что больше всего на свете Салтыков боялся высоты. "Ну вот и посмотрим, можно ли тебе верить…" – подумала она и усмехнулась.

Он стоял у перил, тянул время.

– Ну? Я же жду…

Салтыков с выражением ужаса на лице посмотрел вниз, на воду. В следующую секунду он перемахнул на ту сторону и повис с той стороны моста, держась за перила.

Олива вначале испугалась, крик замер в её устах. Но увидев, что Салтыков держится с той стороны, совладала с собой.

– Ну что ж ты не прыгаешь? – усмехнулась она, – Прыгай давай! Разожми ручки и…

– Прощай, Олива… Я любил тебя… – и разжал руки.

– Аааааааааааааааааааа!!!

Перед глазами у неё промелькнул ужас падения с десятиметровой высоты, плеск воды, пароход, винт… Она не помнила, как схватила себя за волосы и рванула, упав на колени, вследствие чего вырвался у неё из груди этот ужасный крик. Она укусила себя за руку – до крови. …Он стоял перед ней, мокрый, со стеклянными глазами, бледный как полотно.

– Андрей, скажи что-нибудь, я умоляю тебя!!! – Олива горячо схватила его за руки,

– Ты… ты живой?..

Салтыков стоял по-прежнему бледный, на его лице застыло выражение пережитого ужаса. Он молчал, уставившись стеклянными глазами в пространство. Олива упала перед ним на колени, обхватила руками его ноги, прижалась лицом к его ботинкам.

– Прости меня!!!

Он молча расцепил её руки и пошёл, не видя ничего перед собой. Олива встала и пошла за ним. Остановились на Красной площади. Он постоял молча, отходя от шока, потом не своим голосом тихо произнёс:

– Мне было реально страшно…

Олива схватила его холодную руку, поцеловала и прижала к своей груди.

– Я верю тебе, я верю! – быстро сказала она, – Я клянусь, что буду твоя, я полюблю тебя, я…

Они стояли у Мавзолея Ленина. Мимо них, как и в Питере, ходили туристы с фотоаппаратами, иностранцы, лопочущие на своём диалекте. Салтыков обнял Оливу, засунул руки ей под кофту. Она поёжилась от грубого прикосновения ледяных рук к её телу, но перетерпела. Он прижался к ней вплотную.

– Хочешь быть Первой Леди страны? Хочешь или нет?

– Хочу…

– Значит, будешь, когда я стану Президентом.

Олива рассмеялась.

– Что же это будет за первая леди, которая даже вилкой с ножом есть не умеет?

– Похуй. Ты всё равно лучше всех.

Они снялись с насиженного места и пошли в какой-то глухой переулок неподалёку от Красной площади. Встали в какой-то подворотне. Олива прислонилась головой к каменной стене.

– Я спать хочу.

– Поехали в гостиницу, ляжем спать.

Олива и Салтыков вышли на Лубянку, там поймали такси, доехали до ВДНХ. Когда пришли в гостиничный номер, Майкл уже видел десятые сны.

– Майкл, отворяй! – Салтыков забарабанил в дверь.

– Погоди ты, я трусы надену! Неудобно же… – сонно забормотал Майкл из-за двери.

– Да похуй на твои трусы! Открывай уже, мы спать хотим! – потеряла терпение Олива.

Наконец, Майкл открыл им дверь. Олива вошла в номер, и, как была в одежде, грохнулась на постель. И тут только почувствовала, что смертельно устала за эту неделю.

– Прикиньте, чё тут было, пока вас не было! – сказал Майкл, – Тут одного мужика ограбили – сейф выкинули из окна его офиса! Охрана с мусорами дверь взламывали.

И ко мне сюда припёрлись допрос учинять, что я видел, и т.д. и т.п. Спрашивали, откуда мы, кто такие, как познакомились. Я сказал, что мой друг сейчас гуляет с девушкой. Они обещали намылиться сюда завтра с допросом. – Ё-моё, – выругалась Олива, – Ещё не легче! Вот уж мы попали так попали! Щас ведь нас по судам затаскают в качестве свидетелей. И завтра ещё, чего доброго, задержат здесь, и ни пизды не уедете.

– Точняк, нам надо сматываться отсюда как можно раньше, – сказал Салтыков, – Майкл, ты на сколько завёл будильник?

– На полвосьмого, – ответил Майкл.

– Заведи на шесть утра, – сказала Олива, – Чем раньше мы отсюда спиздимся, тем лучше. Ничего, посидим на вокзале, а выспитесь в поезде.

Майкл завёл будильник. Салтыков пошёл в душ, а Олива и Майкл выключили свет.

Однако заснуть удалось не сразу.

– Что ты ворочаешься, что ты не спишь? – спросила Олива у Майкла.

– Да хер его знает, вроде спать хочу, и чего-то не спится, – ответил он, – Да ещё и Волкова из головы не выходит… Вообще, столько событий за три дня, я просто в шоке.

– Да уж… – произнесла Олива, – Знал бы ты, в каком я шоке…

– Ладно, давай спать, – сказал Майкл, – Завтра всем вставать ни свет ни заря.

Тем временем Салтыков пришёл из душа и полез в постель в чём мать родила.

– Одень трусы! – приказала Олива.

– Да я их потерял, лень искать…

– Тогда полотенцем обвяжись.

Майкл опять заворочался в своей постели.

– Майкл! Ты чего не спишь?

– Как же, уснёшь тут с вами, вы тут бухтите мне под ухом, – проворчал Майкл.

– Всё-всё, мы не будем.

И тут все трое, как по команде, вырубились. Проснулись по будильнику в шесть утра.

На тумбочке стояла недопитая со вчерашнего дня бутылка коньяка. Салтыков проснулся и, вставая с постели, заохал:

– О, как башка болит… сцуко…

– Что ты там скрипишь, как несмазанная телега?! – сонно заворчала Олива, – Сто раз тебе говорила: не пей коньяк! Ну как об стенку горох! Как ты мог забыть в Питере свои мыльно-рыльные принадлежности? О чём ты думал? Нет, тебе говори-не говори – что в лоб, что по лбу!

Майкл уже со вчерашнего дня собрал свою сумку, и теперь организованно сидел на своей постели, ожидая остальных, а Салтыков бегал по комнате в поисках трусов.

– Майкл! У тебя есть чистые носки?

– Есть, только грязные, – ответил Майкл.

– Вот так всегда, – Олива продолжала бурчать, – Покидаешь всё, как попало, а потом бегаешь, ищешь в своём бардаке. Никакой дисциплины, короче говоря, дальше некуда…

– Ах да, вот они, мои трусы, – обрадовался Салтыков.

Наконец, вещи были уложены, и друзья покинули гостиничный номер. Слава Богу, никто их не задержал. Ещё два часа прокониёбились на вокзале, а потом пошли сажать на поезд Салтыкова.

– Ну, пока, друг, – сказал он Майклу и подошёл к Оливе.

– Любимая моя…

– Ладно-ладно, долгие проводы, лишние слёзы. Через две недели я приеду в Архангельск.

И он вошёл в свой вагон, а Олива с Майклом остались одни.

– Что, Майкл, грустишь? – спросила его она.

– Да вот, с одной стороны, я рад, что побывал в Москве; но с другой…

– Хочешь, я Волковой смску напишу? – предложила Олива и черкнула ей смс. Ответ не заставил себя долго ждать.

"Обними от меня Майкла! – Настя".

И Майкл весь аж просиял от радости…

"Да, я рад что побывал в Москве, – думал Майкл, уже лёжа на своей полке в поезде по дороге в Питер, – Столько приключений у меня ещё никогда в жизни не было…

Интересная ситуация у Оливы с Андреем, надеюсь, всё у них разрешится благополучно…" А колёса стучали и везли его всё дальше, усыпляя постепенно его мысли.

"Что ещё? – думал он, уже засыпая, – Да, Настя… Вроде подруга Оливы, а так не похожа на неё! И из головы она у меня не выходит…" Майкл вспомнил, как лежал с Настей на постели у Оливы, и явственно, как тогда, почувствовал едва уловимый запах её духов и прикосновение к своей щеке шелковистых прядей её белокурых волос.

"Кажется, я в неё влюбился…" – промелькнула мысль в его голове и вскоре оборвалась сном.