Текст книги "Искусство Раздевания"

Автор книги: Стефани Леманн

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 17 страниц)

Глава восьмая

Отец открыл мне дверь. Его квартира занимала целый этаж таун-хауса девятнадцатого века на Шестьдесят шестой восточной улице. Не самая большая, но красивая.

– Спасибо, что пришла, – сказал отец. Он был все еще в костюме, но уже без галстука.

– Рада помочь, – ответила я. – Можно оставить это здесь?

Я положила сверток с ножами на маленький столик возле двери.

– Конечно. Хочешь что-нибудь выпить? Содовую?

– Просто немного воды. Спасибо.

– Нет проблем.

Почему мы официально так общаемся друг с другом? Каждый раз встречаемся словно впервые.

Он ушел на кухню, и я увидела Эмму. Она сидела на кушетке, смотрела телевизор и даже не шелохнулась.

– Привет, – поздоровалась я.

– Привет, – холодно откликнулась она и даже не оторвала взгляда от телевизора.

И все же мне стало жаль ее. Она казалась такой одинокой на этом диване в футболке с надписью «Блондинки веселятся лучше». А у нее были каштановые волосы и худенькое личико. Ее двенадцатилетнее тело только начало округляться. Ей нужна была мать. Но мамы рядом не было. Как это печально! Однако в комнате еще чувствовалось присутствие Ли. Она любила ходить на аукционы и в антикварные магазины и сумела создать роскошную и одновременно слегка старомодную обстановку. Огромный глобус. Толстый шерстяной коврик. Громоздкая золотая с коричневым софа. Оказывается, и в Нью-Йорке можно жить неплохо. Если, конечно, приходить с работы в комфорт такого дома. По крайней мере, раньше это было так. Что же будет теперь?

Отец вернулся со стаканом воды.

– Эмма, ты поздоровалась с Джинджер?

Она не ответила, словно еще больше погрузившись в свои мысли.

– Мы поздоровались, – сказала я. Он провел меня в свою спальню.

– Прости ее. Когда такое происходит…

Мне не доводилось до этого бывать в его спальне, если не считать походов в ванную, когда другая ванная комната рядом с кухней была занята. Теперь я стояла возле гигантской кровати со статуэткой толстого белого гуся, наклонившегося, словно осматривающегося по сторонам. Только сейчас я поняла, что мне придется проделать, и спрашивала себя, зачем согласилась на это.

– Я ценю, твою помощь, – сказал отец. – Я знаю, что прошу слишком много. Большинство вещей находится здесь. Я пытался заняться этим, но понял, что не смогу себя заставить к ним прикоснуться. Может, мне следовало кого-нибудь нанять…

– Да нет, я действительно рада помочь.

– И признаюсь, что позвал тебя не только за этим.

Я подняла брови. Может, таким способом он пытался сблизиться со мной? Собирался работать вместе, рука об руку и, раскладывая по коробкам вещи Ли, поговорить о ней, потом о нас, и таким образом ближе узнать друг друга?

– Мой рабочий график такой плотный, – сказал он. – И Эмма все время одна. Мне хотелось бы, чтобы у нее было побольше друзей. Я беспокоюсь за нее. Может, вы сумеете поладить.

Я пожала плечами:

– Боюсь, что для нее это не так просто.

– Да, в ее возрасте трудно быть откровенной с отцом.

Я хотела сказать, что быть откровенным с ним трудно в любом возрасте. Разве он не замечал, что я никогда не показывала ему истинных чувств? А может, и замечал, просто не считал это проблемой. Но я смолчала. Я не была больше ребенком. (Хотя уверена, что все рядом с ним чувствовали себя подобным образом.) А у Эммы просто умерла мать. Мои боль и обида были ничем по сравнению с этим.

– Я попробую. Хотя думаю, что она меня не особенно любит.

– Уверен, тебе она откроется.

Я хотела спросить, почему он так думает? Потому что я такой мягкий, податливый человек? Почему же до этого он не горел желанием общаться со мной? Ну ладно, я опять жалуюсь. Отец провел меня по квартире и все показал. Он торопился на деловую встречу.

– Мешки для мусора – в кухне под раковиной. И еще, возьми все, что тебе понравится. Но сначала спроси у Эммы, вдруг она захочет что-то себе оставить. Хотя, когда она вырастет, эти вещи уже выйдут из моды.

– Не думаю, что эта одежда подойдет мне по стилю.

– Ну, это невозможно предугадать. – Он посмотрел в зеркало и поправил галстук. – Ну, ладно. Ключ у тебя есть. Приходи, когда захочешь.

– Спасибо.

– Не благодари меня. Это тебе спасибо.

Он ушел, а я села на край кровати. Так много работы! С чего же начать? И почему я вообще согласилась? Пожалуй, стоит сперва разобрать ее письменный стол. Верхняя его часть была набита всякой ерундой: расчески, шкатулки, книги, бумаги. Отец тут и вправду ничего не трогал. В ее кладовке с одеждой половина вещей была сложена, часть висела на вешалках: строгие костюмы, юбки, летние платья, вечерние наряды, зимние пальто. Две полки под потолком были завалены коробками и сумками от покупок. Тоже мне – сокровища… Весь пол кладовой был уставлен обувью. Очевидно, она не была аккуратным человеком, за это я ее и любила.

Эмма. Она все еще сидела в гостиной. Надо с ней хоть как-то пообщаться. И я заставила себя выйти к ней.

– Ну вот, – проговорила я. – Пора браться за дело. Если хочешь мне помочь… Ты, конечно, не должна, но если хочешь…

– Я смотрю передачу. – Она едва шевелила губами, не отрываясь от экрана. Какой-то кудрявый парень брал интервью у Джи-JIo.

– Говорят, у нее огромная задница, – сделала я еще одну попытку, – но мне так не кажется.

Ее задница была не больше моей. Хотя трудно быть объективным, оценивая размер собственной задницы. В любом случае, Эмму это не интересовало, и я пошла за мусорными пакетами.

Я начала с ящика нижнего белья. Он был набит хлопковыми трусиками, черными и белыми носками и колготками. Смерть Ли приоткрыла мне эту сторону ее жизни. Я потрясла головой, чтобы не расплакаться, сгребла все это в пакет для мусора, говоря себе, что не дам волю эмоциям, просто сделаю то, что нужно. И тут на дне уже опустевшего ящика я нашла сложенный листочек бумаги.

Я расправила его, положив на кровать. Это был детский рисунок цветными карандашами: две фигурки в треугольных юбках, одна побольше другой, держатся за руки. Корявым детским почерком внизу было написано: «Я буду скучать без тебя сегодня за завтраком, мамочка. С любовью, Эмма».

Мои глаза наполнились слезами. Показать это Эмме? Но уж точно не выбросить. Она должна знать, что ее мама хранила этот рисунок в нижнем ящике с бельем. От этого девочка почувствует себя лучше. Несчастной, но все же лучше.

Я вышла в гостиную. По телевизору показывали фанатов, визжащих на площади Таймс.

– Я кое-что нашла, – присела я рядом с ней. – Рисунок, который хранила твоя мама.

На экране хлопали и подбадривали Джи-Ло.

– Хочешь посмотреть? Он очень милый.

Девочка нахмурилась. Может быть, я делала что-то не так?

– Я положу его на твой письменный стол, ладно? Оставишь его себе.

– Лучше уйди отсюда.

– Что?

– Ты не должна рыться в вещах моей мамы. – Для нее стоило огромных усилий говорить со мной. Казалось, ее личико распадется на две части. Хорошо, что она вообще говорила хоть что-то. Я помнила, как Коко призналась мне однажды, что прочитала мой дневник. Как она сидела на краешке моей кровати и извинялась. А я просто отвернулась, уставившись в пустоту. Не сказала ни слова и чуть не лопнула от злости.

– Меня попросил об этом твой отец, – напомнила я и поморщилась от своих слов. Словно он не был и моим отцом тоже.

– Она – не твоя мама.

Я подавила в себе желание встать и молча уйти из квартиры. Или напомнить о том, что даже если Ли не была моей матерью, я тоже горько переживала ее смерть. Но не было смысла говорить ей об этом. Моя потеря несравнима с ее, и моя мама жива. Я не могла даже представить себе, что потеряю Коко, что она может умереть. В ней было столько жизненной силы. Мне тоже было плохо, когда умерла моя бабушка. Я тогда уже заканчивала школу. Но мамы не должны умирать.

Я вернулась в спальню, положила рисунок в шкатулку с украшениями Ли и взялась за следующий шкаф.

Глава девятая

Был субботний вечер, и я приготовила баранью ногу для Коко, Айена и, черт возьми, Джека, который тоже собирался прийти. Блюдо было вкусным и довольно простым в приготовлении: натереть баранью ногу чесноком, солью и перцем, обмазать горчицей и запечь.

Айен рассуждал о последнем диске «Стро-укс», когда я поставила блюдо на середину стола. Джек наблюдал за мной. Когда я вернулась с салатом, он спросил:

– Коко уже сказала тебе?

Коко отщипнула кусочек барашка, необычно тихая, с виноватой улыбкой. Я села на свое место.

– Сказала мне что?

– Я собираюсь оплатить для нее кое-какие косметические процедуры. В качестве подарка на день рождения.

– Наша квартира! – выпалила я, прекрасно понимая, что он имеет ввиду. – Косметический ремонт – отличная идея. Ванная выглядит просто отвратительно. Старая побелка вся растрескалась.

– Я говорю не о ванной.

– И я так не думаю, – сказал Айен, отрезая кусок мяса на общем блюде и перекладывая его в свою тарелку.

– Так ты имел в виду кухню! Не могу передать, как давно мне хочется новый холодильник… А можно, я сама выберу новые обои?

– Косметическая подтяжка ее лица!

– Что?

– Я знала, что ты не одобришь, – усмехнулась Коко, – но я и так нервничаю, так что не усугубляй…

– Мамочка, не делай этого, пожалуйста!

Айен полил маслом зеленый салат.

– Джинджер, перестань, все сегодня делают это.

– Да мне плевать, кто и что делает! Мамочка отлично выглядит, ей не нужно уродовать лицо, чтобы выглядеть лучше.

Боже, она совсем не старая. Я предполагала, что когда-нибудь этот вопрос встанет на повестку дня, но чтобы так скоро!

– Она не уродует свое лицо, – сказал Айен, добавляя уксус. – В природе нет ничего совершенного. Человек вправе это исправить. Посмотри с другой стороны. Это то же, что превратить себя в произведение искусства или вырезать скульптуру из куска дерева.

– О чем ты, черт возьми?

– В некоторых племенах подтяжку делают всем. Это часть их культуры. В какой-то степени это и часть нашей культуры.

– Тогда культура глупа. Люди умирают, ложась под нож. Анестезия опасна.

– Менее опасна, – проговорил Джек, – чем переходить Бродвей, если хочешь знать мое мнение.

– Ну, давайте не будем спорить, – сказала Коко. – Я хочу сделать это, вот и все. Кстати, баранина – отличная, дорогая. У тебя снова здорово получилось.

– Почему вы не можете любить ее такой, какая она есть? – спросила я, в упор глядя на Джека. – Она не кукла, а живой человек.

– Это моя идея, а не его. Он благородно согласился заплатить за это, так что помолчи, пожалуйста.

Я уставилась на кусок мяса в своей тарелке. Когда Коко поставили имплантанты, я была слишком маленькой, чтобы понять это, и все время говорила, что ее грудь надули, как воздушные шарики. Я помню, как просила ее:

– Не улетай!

Когда я подросла, это показалось мне отвратительным. И я сказала ей:

– Как ты могла? Это же безобразно! Вызывающе. Где твое достоинство?

Ее ответ чуть не свел меня с ума:

– Разве ты не понимаешь? Так я дороже стою.

А ведь она никогда не использовала грудь по прямому назначению – чтобы кормить меня, а лишь соблазняла мужчин.

– Даже если не учитывать тот факт, что анестезия сама по себе противна человеческой природе, – сказала я, – подумайте, сколько людей впадают в кому во время таких операций. А сколько умирают! Я видела по телевизору, как женщине исправляли веки, и она не смогла закрыть глаза после операции. Вы можете себе это представить! Нельзя подвергаться хирургическому вмешательству, если в этом нет необходимости.

Джек отрезал кусок баранины, как всегда, громыхая ножом по тарелке, что меня очень раздражало.

– Никто не заставляет ее делать операцию. Она сама этого хочет.

– Потому что вы убедили ее.

– Он не убеждал меня! Я сама хочу этого. Ясно? Мне не нравятся морщины, – показала она на глаза.

– А я обожаю морщинки от смеха, – сказала я. – Не могу дождаться, когда они у меня появятся.

– А эти скулы!

– У тебя нет морщин на скулах! А если и есть, то это никого не касается!

– Если она считает, что у нее морщины на скулах, – заметил Айен, – она вправе сделать пластику и от них избавиться.

Коко погладила лицо ладонями.

– Сделаю подтяжку на щеках, на лбу и вокруг глаз. Тут не так много работы, как ты думаешь.

– Всем известно – стоит лишь начать, и это тут же входит в привычку. И придется постоянно подправлять то тут, то там. Кожа обезвоживается…

– Тебе не кажется, что это, вообще-то не твое дело, – опять влез Айен. – Она взрослая женщина и вправе решать сама.

– Не мое дело? А сам-то ты, какое имеешь к этому отношение?

– Я просто не вижу в этом ничего плохого. А ты, как обычно, примеряешь всс на себя. Как будто это имеет какое-то отношение лично к тебе.

– Тогда причем здесь вы с Джеком? Она все-таки – моя мама.

– Это ее личное решение.

– А вы куда лезете?

– Я просто пытаюсь поддержать твою маму.

– Ах, гак она все-таки моя мама?!

– Какого черта ты так со мной разговариваешь?

– А почему ты думаешь, что можешь высказываться здесь так, словно моя мама – это твоя мама?

– О, боже, неужели следует спорить об этом сейчас? – Коко глотнула вина.

– У меня есть своя мама, так что, заметь, на твою я никак ие претендую, – съязвил Айен.

– Точно. Тебе бы хотелось иметь ее своей подружкой. Вот каковы твои истинные мотивы, не так ли?

Теперь пришло время заинтересоваться Джеку:

– Какого черта она несет?

– Ничего. Джинджер, успокойся, пожалуйста.

– Я спокойна! – Я отодвинула стул. – Чертовски спокойна! – Я встала. – И не голодна. – У меня пропал аппетит.

– Отлично! – сказал Айен. Он продолжал сидеть, следовательно, это я уходила, а он оставался обедать. Неплохо, правда? Сожрать приготовленную мной еду?

– Уходи! – повернулась я к Айену.

– Не понял?

Мое сердце разрывалось, когда я произносила эти слова:

– Я хочу, чтобы ты ушел.

– Но я голоден!

– Я прошу тебя уйти из моей кухни. И из кухни дома, в котором я живу.

Айен вопросительно взглянул на Коко.

– Если она хочет, чтобы ты ушел, – пожала она плечами, – думаю, ты должен уйти.

Ему потребовалась минута, чтобы это осмыслить.

– Хорошо, – сказал он. – Но это смешно.

Он положил вилку, жадно взглянул на баранину, как будто собирался забрать остатки с собой, и ушел. Воцарившуюся тишину нарушало лишь чавканье Джека. Это было ужасно. Я так унизила Айена. Я не хотела причинять ему боль, даже если он причинял ее мне. Он не должен был так уйти.

Я выбежала за дверь и услышала его удаляющиеся шаги.

– Айен?

Я слышала, как он прошел через вестибюль и открыл дверь на улицу. Через несколько секунд я уже стояла у этой двери. Но… так и не открыла ее. Почему, собственно, я должна извиняться? Еще одна никчемная перебранка. Через несколько дней мы снова будем вместе, притворяясь, что ничего не случилось.

– Айен! Подожди, пожалуйста.

Мы вместе пошли вдоль улицы. Свежий воздух, снующие мимо прохожие, машины, запах свежей выпечки.

– Извини. – Почему же я все-таки извинялась? – Но… – наши глаза встретились. – Мы оба знаем, что ничего не получится.

Мне же хотелось сказать совсем другое… Или нет? Почему он вдруг показался мне таким юным? Таким растерянным? Словно заблудившийся ребенок. Нет, нельзя думать об этом. Мы мешали прохожим, но не могли сдвинуться с места.

– Наверное… мы просто… не подходим друг другу…

– Да, – ответил он. – Видимо, ты права.

Какой-то мужчина в полосатом пиджаке обругал нас:

– Дайте же наконец пройти!

Мы отошли на обочину.

– Думаю, – сказала я, – нам следует расстаться.

Женщина, выгуливающая золотистого ретривера, услышала мои слова и притормозила, пока ее собака обнюхивала трогуар. Я ждала, пока она пройдет.

– Возможно, – ответил он.

– Значит, ты тоже так считаешь?

– Да.

– Ну… Удачи тебе.

– Тебе тоже.

Он повернулся и ушел. Я постояла немного, борясь с чувством жалости к самой себе. Меня бросило в жар. Меня трясло. Из глаз покатились слезы. Я повернулась и пошла к дому, вдыхая запах свежеиспеченных булочек и испытывая внезапное облегчение.

Глава десятая

– Цветы, – сказал Кингсли, – чудесный способ украсить блюдо.

Мне нравилось присутствовать на занятиях Кингсли, но все же не терпелось вернуться домой.

– Мы знаем, что римляне использовали розы для ароматизации вин. Ацтеки добавляли в шоколад ноготки.

Я записывала и думала, что цветы, стоящие на моей полке, неплохо подобраны. Но я почему-то никогда не использовала их в приготовлении пищи.

– Я люблю добавлять настурцию в салаты, она придает им пикантный аромат. Вы все, наверное, видели огромные фиалки, которыми украшают торты, но они очень дорогие. Для большего эффекта их можно разместить и на украшениях из крема.

Когда Кингсли закончил, я бросилась в раздевалку, мечтая поскорее добраться до дома, чтобы хоть немного поспать. К несчастью, у Коко были занятия сегодня вечером. Конечно, я бы с большим удовольствием поспала вместо того, чтобы помогать ей. Не могу дождаться, когда доберусь до постели.

Раздевалка была в конце коридора. Ее отгородили стеной и поставили серые металлические двери, а посередине скамью. Получилось крохотное помещение. Но на Манхэттене место стоило дорого. И мы толкались, задевая друг друга локтями.

Я, конечно, заметила, какое у Тары красивое, загорелое тело. Я всегда старалась переодеться как можно быстрее, а она словно нарочно продлевала свое «неодетое» состояние. Эффектно обнажалась, болтая с Присциллой о льготах, которые ресторан ее отца предоставляет сегодня вечером Центру Линкольна.

– Мы доставим им тушеное мясо с рисом и винегретом, кролика с полентой и этот роскошный творожный торт с козьим сыром в черничном соусе…

Я пыталась удержаться на десяти сантиметрах скамейки, чтобы завязать кроссовки. Многие парни и девушки носили тяжелые рабочие ботинки. Виной тому была кулинарная школа, потому что такие ботинки хорошо защищали, если кастрюля, поднос или нож случайно упадут на ногу. Но все же большинство носили кроссовки: в них было удобнее, ведь на ногах приходилось проводить целый день. Так что удобство ценилось превыше всего.

Тара стояла в черном бюстгальтере и черных кружевных стрингах, украшенных фальшивыми бриллиантами. Подумать только, какое добро спрятано под форменными штанами будущего кулинара! Больше всего ее волновало, как уложить волосы: наверх или вниз.

– Наверх – я выгляжу элегантнее, но укладка вниз делает меня более милой. А сегодня я хочу выглядеть особенно привлекательной, – говорила она. – Потому что, угадай, с кем я встречаюсь?

Присцилла в брюках и бюстгальтере причесывала свои длинные густые каштановые волосы.

– Ты меня спрашиваешь или приглашаешь в компанию?

– Можешь пойти, если хочешь быть третьей лишней. Я пригласила Тома Карпентера.

Я запуталась в шнурках. Черт! Конечно, она запала на Тома Карпентера. Но это еще не значило, что и он запал на нее. Возможно, она его пригласила, а он не мог ей отказать лишь потому, что не хотел обидеть. Так в чем же его вина?

– Том – самый симпатичный парень в этой кулинарной школе, – сказала Присцилла.

– Том – единственный симпатичный парень в этой кулинарной школе, – уточнила Тара.

Кроме, разве что, Роберта Кингсли, но он был не парнем, а мужчиной.

– Наверх? – Тара подняла волосы и с удовольствием посмотрела на себя в малюсенькое зеркальце, которое повесила на дверце своего шкафчика. – Или вниз? – Она отпустила волосы, рассыпавшиеся прядями по ее плечам. – Как ты думаешь, Джинджер?

– И так, и так хорошо, – пожала я плечами.

– Мне обидно за тебя, – посочувствовала Тара. – Жан-Поль ужасно с тобой обращается. Молодец, что все еще держишься.

Голос звучал равнодушно, а в ледяных голубых глазах не было ни капельки сочувствия. Я проигнорировала этот ее легкий выпад в мой адрес, подхватила пакет с ножами и вышла.

Том стоял в холле, очевидно, ожидая Тару. Я вызвала лифт. Мы кивнули друг другу. Что-то в его лице заставило меня подумать, что кивок был более чем дружеский. Конечно, это был лишь обмен взглядами, но по моему телу словно прокатилась волна электрического тока. «Лучше бы он провел этот вечер со мной», – подумала я, заходя в лифт.

Глава одиннадцатая

Мыс Коко вывезли тележку из лифта и оставили ее в холле на нашем этаже. На занятиях по стриптизу этим вечером было полно народу, и продали мы довольно много. Мне хотелось лечь, но Коко смотрела в сторону лифта, словно это был путь в преисподнюю без обратного билета. Она все еще оставалась под впечатлением от занятия.

– Не хочешь выпить чашечку кофе?

– Мне завтра рано вставать.

– Просто быстро перекусим.

– Ладно.

Я могла злиться на нее, дуться и не желать с ней общаться, но когда она приглашала меня перекусить, я мгновенно переключалась на другую волну. Ведь это значило, что она хочет провести время лично со мной.

Мы поставили тележку в кладовку и пошли вниз, в уютный ресторанчик на углу в стиле пятидесятых под названием «Обеды от Бетти». В нем были все эти пикантные мелочи: столы с белыми скатертями, ностальгические плакаты с веснушчатыми детьми и домохозяйками, до сих пор красующимися в рекламе натуральных продуктов «Нестле» и «Пепси». Официантка хотела посадить нас в конце зала, но Коко кивнула на столик у окна:

– А как насчет вон того?

Официантка неодобрительно посмотрела на Коко, словно столик стоял здесь на тот случай, если вдруг заглянет королева Елизавета.

– Вон тот?

– Да, он выглядит неплохо, – ответила Коко.

Мы пошли за официанткой к столику у окна.

Она молча, не глядя на нас, положила два меню и пошла обратно к своему маленькому подиуму у двери.

Клянусь, однажды я уеду из этого города. Если не на Средний Запад, то, возможно, в Калифорнию. В Южную Калифорнию, где солнце светит круглый год. Единственное «но» – эти пышнотелые блондинки, разгуливающие там в таком виде, что всем делается плохо. Или, допустим, в штат Орегон. Северо-западное побережье Атлантики. Деревья. Дождь. Прохладная погода. Бледные люди, которые носят много одежды и ходят в кафе с выпечкой. Моя стихия.

Коко пошла в туалет, пока я просматривала меню. Похоже, мой мочевой пузырь вместительнее, чем у нее. Кроме того, ей приходилось постоянно поправлять свой макияж, даже теперь, в конце дня. Мне это было непонятно. Кто тут будет смотреть на нее? Я обычно пользовалась только помадой, да и то по утрам. Накрасив губы с утра, я ни разу не смотрела на себя в зеркало в течение дня, так что мне было не о чем особенно беспокоиться. Подобное отношение к собственной внешности приводило Коко в бешенство.

Я закрыла меню. Я знала все блюда этого заведения, и практически все мне нравилось. Бургер отпадал. У них были отличные супы, словно домашние, хотя на самом деле их могли доставлять в огромных контейнерах откуда-нибудь из Квинс. Или наплевать на все диеты и заказать десерт? Послеобеденные десерты хороши, я люблю их больше всего, хотя вынуждена признать, что считать так – богохульство, особенно когда изучаешь в кулинарной школе французскую выпечку. Больше всего мне хотелось заказать яблочную запеканку от Бетти.

Когда вернулась Коко, я изучала десертное меню, готовая поддаться искушению, потому что всю неделю боролась с соблазном позвонить Айену и теперь нуждалась в своеобразном утешении. Шоколадный торт. Пирог с банановым кремом. Клубничное печенье. Мороженое с фруктами. Но уже слишком поздно. И я не голодна. Зачем мне лишние калории?

– Возьми запеканку от Бетти. А я возьму салат. И мы поделимся, – предложила Коко.

– Идет.

Приняв столь тяжелое решение, мы расслабились. Подошла официантка и приняла заказ.

И в этот момент я увидела Роберта Кингсли, идущего мимо кафе по улице. Он случайно взглянул через окно, оказавшись напротив нас с Коко, и я сказала:

– Это Роберт Кингсли!

Коко, не имевшая представления о том, кто такой Роберт Кингсли, призывно махнула ему рукой.

– Мамочка, нет!

Но было уже слишком поздно.

– А в чем дело?

– У меня нет никакого желания с ним болтать.

– У меня есть. Он просто милашка.

Черт! Идея поболтать с одним из моих преподавателей была просто идиотской. На самом же деле я просто не хотела, чтобы он встречался с Коко. Теперь он на меня больше не взглянет.

Но это и неважно. Он все равно недосягаем. Все это мои глупые фантазии.

– Добрый вечер, – сказал он, подходя к нашему столику. – Джинджер, верно?

Он помнил мое имя!

– Привет.

Он взглянул на Коко. Она натянула одну из своих самых обворожительных улыбок. Он поднял брови. Черт.

– Это – Коко. Моя…

– Сестра.

Моя мать уже не в первый раз проделывала такое.

– А это – Роберт Кингсли. Он преподает в нашей кулинарной школе.

– Значит, сестра Джинджер. Рад познакомиться, – вежливо улыбнулся Кингсли.

– Взаимно.

Коко явно не считала, что он вне пределов досягаемости. Для нее любой мужчина с функционирующим пенисом и не гей считался доступным. И он уже посматривал на грудь моей мамочки. Я прикинула в уме: мне – двадцать пять, ей – сорок три, он где-то посередине.

– Ну, расскажи мне что-нибудь, – посмотрел на меня Кингсли. Я это оценила. Взгляды мужчин не часто возвращались ко мне после того, как они видели мою мамочку.

– С удовольствием.

– Я ужасный преподаватель?

– Вовсе нет, – улыбнулась я.

– Наверное, объясняю слишком скучно?

– Напротив.

Мне хотелось сказать ему, что дело вовсе не в его объяснениях. Мы все были счастливы просто сидеть и наблюдать, как грациозно движутся его локоть и запястье, когда он пишет что-то на доске. А нежность, с которой он наливал вино в сотейник для приготовления соуса? В нем просто жили эта трогательность и шарм.

– Оставайтесь! – пригласила Коко. – Перекусите вместе с нами.

– Спасибо, я не голоден. – Может, Кингсли принципиально отвергал ресторанную еду? Он взглянул на свободное место рядом со мной. – Разве что присяду на минутку.

Я подвинулась. Его серый твидовый пиджак слегка коснулся моей руки, когда он садился. Это было лишь легкое прикосновение, но меня словно подхватил ураган. К счастью, они с матерью продолжали болтать и ничего не заметили.

– У вас обеих необычные имена, – заметил он.

Естественно, у матери был псевдоним. Она была урожденной Элей Вайнберг. Сначала, еще танцуя в «Пушистой кошке», она была Синна-мон. Но потом решила, что это слишком длинно и выбрала Коко. Коко Винтерз. Мне тоже так больше нравилось. Лучше бы она назвала меня Коко. Или хотя бы Синнамон, но не Джинджер.

– Пикантно, – оценил он. – Оба имени связаны с едой.

– Я читала, что шоколад – афродизиак, но в жизни это не особо работает…

Официантка принесла нам напитки, и я спросила Кингсли, не хочет ли он чего-нибудь выпить. Он отказался. Я плеснула немного сливок в свой кофе.

– Говорят, любители шоколада, живут дольше, – заметил он.

– Вот вам и реклама! Съешьте меня и живите дольше!

Коко засмеялась. Она практически все могла превратить в грязную шутку. Я выразительно посмотрела на нее и перехватила инициативу.

– Меня назвали в честь Джинджер Роджерс. Не кинозвезды в «Острове Гиллиган». Мне всегда казалось, что людям важно знать это. Джинджер в «Острове Гиллиган» не имеет со мной ничего общего. Она слишком искрометна.

– Разве тебе нравятся все эти старомодные мелодрамы с Джинджер Роджерс и Фредом Астером? – продолжала Коко. – Она пытается убедить всех, что влюблена в него, хотя он отнюдь не привлекателен.

«Как стриптизер, – подумала я, – размазывающий по себе сливки».

– Он был великолепным танцором, – сказал Кингсли. – В детстве я пересмотрел все фильмы с его участием в Тихоокеанском архиве в Беркли. У них был отличный ресторан «Кашалот». Там работала Руфь Райхл… – Он переключился на меня. – Ты знала об этом? А еще там были чудеснейшие булочки с апельсином и клюквой.

– Какая Руфь? – спросила мама.

– Она писала о еде, – объяснила я. – И работала в «Таймс».

– У меня ресторан в Сономе, – сообщил он Коко, представляя себя во всем величии. – А здесь, в Нью-Йорке, я преподаю в кулинарной школе вашей сестры, но, боюсь, студенты хотят готовить, а не сидеть за партами.

– Почему же? Я уверена, что каждый из нас мечтает о том дне, когда получит свой собственный ресторан. И нам приятно, что именно вы… – Он смотрел прямо на меня, и я начала краснеть.

– А как вам Нью-Йорк? – вступила в разговор моя мама, и на сей раз я была этому рада.

– Обожаю этот город. Отчасти поэтому и согласился здесь работать. Использовал как лишний повод пожить здесь. Вы когда-нибудь бывали в Сономе?

– Нет, – сказала Коко. – Но мне хотелось бы там побывать. Прокатиться по окрестностям, попробовать вина…

– А ты, Джинджер? Тебя привлекают местечки, подобные Сономе?

– Мне хотелось бы жить в таком месте. – Я просияла, снова погрузившись в свои грезы. – Открыть небольшую пекарню.

Мои слова его позабавили:

– Но это же скучно! Маленький заспанный городишко.

– Вы шутите? Это лучшее место на всем белом свете. Конечно, я никогда там не была, но почему-то думаю, что это именно так. А люди там ценят хорошую еду. Умеют отдыхать и наслаждаться жизнью.

Северная Калифорния. Вот туда-то я и перееду Найду там главную улицу и открою собственное кафе.

– Ты думаешь, что все свое время они просиживают под солнцем, распивая вино и поглощая деликатесы? – лукаво улыбнулся он.

– Отчего же? Я уверена, там есть и нищета, и преступность, и одиночество.

– Вот именно! Ну ладно.

Он вежливо кивнул каждой из нас.

– Я должен идти. Приятного аппетита, леди. Увидимся на занятиях, Джинджер. Приятно было познакомиться, Коко. – Он перевел взгляд с меня на нее и обратно. – А вы действительно похожи. Наверное, ваша мать была красавицей.

– Спасибо за комплимент! – ответила Коко. Я же просто улыбнулась.

Мы с Коко смотрели ему вслед. Даже через костюм было заметно, что его задница тянет на десять баллов.

– Он великолепен, – оценила Коко.

Официантка принесла еду. Моя яблочная запеканка от Бетти оказалась довольно вкусной. Торт с запеченными яблоками. Толстая сахарная корочка. Великолепно взбитые сливки. Просто здорово!

– Да уж, – погрузила я ложечку во взбитые сливки.

– Кажется, ты ему нравишься.

Мягкая сладость приятно растаяла на моем языке.

– Ты шутишь? Он подошел лишь потому, что увидел через стекло тебя. Возможно, я даже не доучусь в школе до следующего семестра.

– Даже не думай об этом.

Я доела свой десерт. А Коко свой салат. Мы так и не поделились, хотя договаривались.