Текст книги "Дольчино"
Автор книги: Станислав Жидков
Жанры:
Историческая проза
,сообщить о нарушении
Текущая страница: 5 (всего у книги 16 страниц)
Ринальдо ди Бергамо
В полдень старейшина и юноши подъехали к Верчелли. С холма были ясно видны блистающие позолотой высокие соборные шпили; их окружали каменные патрицианские дворцы с бесчисленными колоннадами, лоджиями и арками; дальше от центра расходились кварталы торговцев и ремесленников. Издали город напоминал дремлющего гиганта. Массивные стены из серого песчаника служили ему надёжным панцирем.
Добравшись до восточного въезда, Лонгино Каттанео и его спутники благополучно миновали стоявшую у ворот стражу. Начальник охраны хорошо знал дворецкого подесты. С них даже не взяли полагавшуюся за провоз товара плату. Повозки с бочками проехали несколько улиц и остановились в квартале кожевников, перед домом с железным флюгером на крыше.
Из двери, над которой был изображён большой жёлтый башмак, выглянул хозяин. Увидев бочки, он удивлённо поднял брови.
– Узнаю работу старого Джованни. Точно такая же бочка хранится в моём подвале. – Башмачник подошёл ближе, рассматривая вырезанные на днищах узоры.
– С гор подул ветер, – понизив голос, сказал Лонгино Каттанео. – Нельзя ли остановиться у тебя, Сильвано?
– Когда близится буря, грех отказывать добрым людям, – улыбнулся мастер.
Он помог завезти повозки во двор и распрячь коней. Минут через десять утомлённые дорогой братья крепко спали в доме Сильвано.
На другой день, передав бочки дворецкому подесты, братья отправились разыскивать Ринальдо ди Бергамо. Учёный медик жил у главного рынка. Чтобы попасть туда, им пришлось долго блуждать по узким, кривым улицам. Каменные и глинобитные дома стояли здесь так близко друг от друга, что их обитатели без труда могли обменяться рукопожатием с соседом напротив.
В каждом из таких проулков обычно жили люди одной профессии. Кварталы, расположенные ближе к центру, населяли портные, золотых дел мастера, резчики по дереву; на окраинах ютились кузнецы, плотники, каменотёсы.
Несмотря на ранний час, улицы Верчелли были полны нищих, монахов и солдат. У церквей, лавок, на перекрёстках – везде было людно. Навстречу то и дело попадались отряды вооружённых стрелков и конных рыцарей. Наконец Лонгино Каттанео и юноши вышли на рыночную площадь. Здесь уже бойко шла торговля.
С трудом протолкавшись к указанной улице, спутники отыскали нужный дом. Над ручкой низкой массивной двери висел на гвозде маленький молоток. Лонгино Каттанео постучал. Ответа не последовало. Выждав немного, он постучал ещё раз. Опять никто не откликнулся. Потеряв терпение, гость принялся бить ногой.
Только после этого внутри послышались шаги. Минуту спустя дверь со скрипом открылась. Подслеповатый старец, недовольно ворча, повёл их наверх по крутой тёмной лестнице.
– Всегда так встречаете пациентов? – спросил Лонгино, с недоумением разглядывая нелюдимого старца.
– Чёрт вас носит в эту пору, – отозвался тот. – Будто не знаете, что доктор принимает лишь вечером.
Они попали в небольшую прихожую. Велев обождать, старик робко заглянул в соседнюю комнату.
– Пусть пройдут, – послышался оттуда резкий голос.
Вздохнув, старый слуга распахнул дверь и, шаркая стоптанными сандалиями, поковылял досыпать к покрытому овчиной ларю. Лонгино Каттанео и его спутники шагнули в приёмную доктора. То, что они там увидели, надолго сохранилось у них в памяти.
Одна стена и угол комнаты были заставлены всевозможными бутылями, колбами, сосудами. У камина на треноге покоился диковинный аппарат. Здесь же стояли весы. В противоположном углу на ящике под стеклянным колпаком были аккуратно разложены блестящие металлические инструменты. Об их назначении мог догадаться только медик. У открытого окна стоял дубовый стол, заваленный свитками, пожелтевшими листами папируса и толстыми книгами в кожаных переплётах.
Среди этой необычной обстановки, склонившись над рукописью, сидел узкогрудый человек в сером домашнем камзоле. Чёрная квадратная шапочка прикрывала его голову. Мельком взглянув на вошедших, он рассеянно спросил о цели визита. Лонгино Каттанео достал из-за подкладки кафтана письмо Дольчино. Доктор удивлённо вскинул брови и, развернув послание, погрузился в чтение.
У Ринальдо ди Бергамо было худое, продолговатое лицо. Глубокие морщины вокруг рта и у глаз придавали ему вид аскета. Однако первое впечатление быстро проходило. Когда он улыбался, черты лица преображались. Братья с любопытством разглядывали медика, о котором ходило столько слухов.
Говорили, что Ринальдо окончил Болонский университет и долго скитался по разным странам. Ещё в молодости ему сопутствовала слава искусного хирурга и большого чудака. Он брался лечить больных, считавшихся безнадёжными, и нередко те оставались жить после операций. Несмотря на это, Ринальдо то и дело приходилось переезжать с места на место, спасаясь от врагов и завистников.
Его простодушную грубоватость принимали за дерзость, веротерпимость – за кощунство, а некоторые странности, часто свойственные незаурядным натурам, истолковывали как признаки нечестивости. Соперники умело пользовались этими обстоятельствами, и, так как Ринальдо не был ревностным католиком, им без труда удавалось создавать вокруг его имени репутацию еретика и чернокнижника.
Впрочем, бесконечные преследования не ожесточили доктора. Он привык к странствиям и быстро свыкался с любой обстановкой. Несмотря на шестой десяток, этот человек был полон энергии. Круг его интересов не ограничивался медициной. Он был философ и поэт, звездочёт и алхимик. Всё возвышенное и прекрасное захватывало его.
Мирские слабости тоже были ему не чужды. Он всё ещё любил красивых, молодых женщин, хотя те давно перестали замечать его ухаживания; тщательно подстригал усы и бороду, невзирая на то, что лоб уже простирался до затылка, и частенько погружал орлиный нос в мензурку, служившую кубком.
Ринальдо ди Бергамо принадлежал к той вечно гонимой школе философов, которая не признавала догматов. «Сомневаюсь» – было его любимым словом. Он относился ко всем снисходительно и был твёрдо убеждён, что лучше дать жизнь одному, чем отнять её у сотни.
Это не спасало доктора от людской молвы. Слава смутьяна и еретика шла за ним по пятам. К моменту, когда Лонгино принёс письмо, он успел уже нажить среди городской знати многочисленных недругов и начинал не без основания подумывать о том, как бы не попасть в лапы инквизиции. Никогда не изменявшее ему чутьё старого бродяги подсказывало, что настало время позаботиться о новом пристанище.
Дочитав послание, Ринальдо поднялся из-за стола и быстро заходил по комнате.
– Клянусь Сократом, – он помахал в воздухе письмом, – лишь раз, во Флоренции, мне довелось встретить человека, обладающего столь пламенной фантазией. Будь Данте Алигьери здесь, он нашёл бы достойного соперника… Я давно слежу за успехами Дольчино и в душе разделяю идеи вольной общины. Сомневаюсь только, чтобы их можно было претворить в жизнь.
Внезапно доктор остановился и пристально посмотрел на гостей:
– Вы бросаете вызов церкви и сеньорам. Но ведь это война! Война против всего мира! Неужели вы рассчитываете победить тех, у кого в руках власть и деньги?
– Да, мы победим, – ответил Лонгино Каттанео. – В нашей общине заинтересовано большинство.
– Большинство о ней знать ничего не хочет, – возразил Ринальдо. – Разве неизвестно тебе, как крепко держится человек за своё добро? Да вас всех перебьют раньше, чем успеете пожать посеянное.
– Перебьют или нет, только кровь, пролитая за святое дело, не пропадёт. – Лонгино твёрдо взглянул собеседнику в глаза. – Даже если нас разобьют, это лишь отсрочит нашу победу.
– Но какой вам прок будет от победы, если вы её не увидите? – удивился доктор.
– Мы уже видим её, – гордо сказал старейшина. – Кто умирает за правду, остаётся бессмертен. Наш пример будет жить в сердцах угнетённых, помогая им пролагать путь к счастью.
– Вот ответ, достойный ученика Сегарелли! – воскликнул Ринальдо. – Но о каком счастье ты говоришь? Общество не может обойтись без тех, кто им правит, кто диктует законы и заставляет силой оружия соблюдать их. Как у всякого человека есть рот, чтобы есть, и руки, чтобы работать, так в любом государстве есть рабы и правители, бедные и богатые. Это будет всегда, ибо каждая земная тварь заботится прежде о себе.
– Ты неправ, Ринальдо, – покачал головой Лонгино Каттанео. – Уже сейчас на земле есть тысячи людей, готовых жертвовать всем ради счастья ближних. В этом наша сила, и она растёт с каждым годом.
– Значит, вы уверены, что, сделав собственность общей, можно исправить людей, заставить их быть разумными? Но ведь потребности человека безграничны и те, кто сегодня готов бескорыстно идти с вами, завтра сами захотят получать больше других. И вам не обойтись без распорядителей, у которых всегда будет возможность использовать своё положение. Я не говорю уж о духовных пастырях. Эти хитрые бестии сумеют урвать лучший кусок. Зачем напрасно смущать умы? Ваша затея – красивая, но бесплодная мечта.
– Я знаю, доктор, ты честный, благородный человек. Ты живёшь в хорошем доме, всегда сыт и можешь заниматься высокими искусствами. Попав в число избранных, ты не испытываешь на себе тяжесть подневольного труда. Но пребывающие в рабстве и нищете не хотят терпеть угнетение. То, что тебе кажется пустой мечтой, становится для них верой и убеждением. И они будут драться за свою мечту, пока не претворят её в жизнь. Рано или поздно люди создадут царство справедливости. Те же, кого за ум и таланты всенародная любовь изберёт руководить братьями, будут жить наравне со всеми, и это заставит их заботиться об общем благе, как о своём собственном. А сейчас, Ринальдо, мы должны проститься.
Лонгино подошёл к окну, вглядываясь в колонну латников, появившуюся со стороны новарской дороги.
– Каков же будет твой ответ?
– Прощайте, – взволнованно произнёс медик. – Вот вам моя рука в знак того, что я принимаю предложение. Передайте Дольчино – я приеду в Гаттинару, как только закончу опыты с серной пылью. Если до той поры ваша коммуна уцелеет, клянусь творцом, Ринальдо ди Бергамо станет её членом!
Лонгино Каттанео и его спутники крепко пожали доктору руку.
Начало кампании
Отряды пеших и конных латников проходили по соборной площади под бой барабанов и резкие звуки медных труб. Яркое мартовское солнце отражалось в панцирях и щитах солдат, блистало на рыцарских доспехах. Пестрели гербами боевые знамёна, колыхались цветные значки на копьях.
Толпы горожан, привлечённые красочным зрелищем, жались к домам, пропуская по узким улицам выступавшие в поход войска. Все обсуждали знаменательное событие.
– Пришло время проучить мужичьё! – громко говорил дородный купец в плаще, подбитом лисьим мехом. – Мало того, что этим скотам дали свободу, теперь они хотят ещё и землю!
– Пора разделаться с тряпичниками, – вторил ему сосед, суконщик, – не то вся чернь убежит в Гаттинару. Из моей мастерской уже ушли двое.
– Вы слышали, торговый цех в Бьелла собрал для армии полторы тысячи флоринов.
– Что ж, мессере Бонифаччо, для дела и мы не скупились. Сеньор Ласкари пожертвовал свой палестинский алмаз.
– Скоро вероотступникам не поздоровится. Из одной Новары пришло семьсот копейщиков да конница.
– Монферратский маркиз прислал четыреста латников. С людьми лумельского графа и швейцарцами будет не меньше двух тысяч.
– Вы забыли вольных стрелков и рыцарей. Все союзные города снарядили отряды.
Неподалёку от купцов тесной группой стояли ремесленники с деревянными гончарными ножами за поясом. Они тихо обменивались короткими фразами:
– Смотри, сколько солдат! Как во время миланской войны.
– Не по вкусу сеньорам Гаттинара. Боятся, как бы их крестьяне тоже за топоры не взялись.
– Ходят слухи, епископ призвал немецких баронов.
– Этих только покличь – сбегутся со всей Европы.
– Нелегко придётся Дольчино.
– Бог не выдаст, свинья не съест…
В верхней лоджии своего дворца перед мраморной балюстрадой, обращённой к площади, сидел верчельский епископ Райнерий Авогадро де Пессано. Сняв с лысеющей головы тяжёлую митру, он неподвижно смотрел на проходивших внизу латников. Рядом стояли верчельские нобили – родственники епископа: братья Пьетро и Джакомо ди Кваренья и его племянник Симоне Колоббьяно.
Братья отличались завидным ростом. Оба были одеты в атласные синие плащи городских синдиков. Симоне Колоббьяно, невысокий, крепко сложенный юноша лет двадцати, был красив лицом и имел благородную осанку. Белоснежный кафтан из тонкого фламандского сукна плотно облегал его фигуру.
– Провались в ад их дьявольское отродье! – громко выругался Пьетро, старший из братьев. – Проклятые патарены спутали нам карты. Вместо того чтобы покончить с происками Тиццони, приходится возиться с этим сбродом.
– Пути господни неисповедимы, – усмехнулся епископ. – Если бы послание ересиарха не встревожило Рим, не был бы объявлен крестовый поход, и лигу не удалось бы создать.
– Только страх, что мятеж распространится, заставил соседних государей прислать войска, – подтвердил Джакомо. – Теперь мы имеем трёхтысячную армию. Разгромив апостоликов, можно ударить и по гибеллинам.
– Без таранов и штурмовых лестниц Гаттинару быстро не возьмёшь, – заметил Симоне Колоббьяно. – Дольчино хорошо укрепил селение.
– Лумельский граф – опытный кондотьер. Да и Коккарелло бывалый воин. Их не остановит деревенский забор, – возразил епископ Райнерий. – К тому же савойский герцог обещал прислать лестницы и тараны.
– Но почему ваше преосвященство не позволили мне и Джакомо участвовать в походе? Или перестали доверять нам?
– Напротив, я слишком ценю вас… Хватит и того, что с Коккарелло ушёл Томазо. В это смутное время надо быть вместе. Город кишит врагами.
– Вы имеете в виду сторонников Тиццони?
– Есть более опасные противники, чем гибеллины, Симоне. Гораздо более опасные… Впрочем, отложим деловые беседы до завтра. На сегодня мы достаточно потрудились – торжественный молебен, сборы, проводы. В шестьдесят лет человеку не следует пренебрегать отдыхом.
10 марта, в ночь под святого Константина, в Гаттинару вернулись Лонгино Каттанео, Паоло и Джуффреди. Они привезли тревожную весть: крестоносная армия, насчитывающая более трёх тысяч пеших и конных солдат, выступила в поход.
В дом, где остановился Дольчино, были срочно вызваны старейшины братства и выборные от ближайших селений. Маленькая комната едва вмещала собравшихся. На длинном дощатом столе лежал план местности. Все взоры были устремлены на карту.
– Крестоносцы разделились на две колонны и движутся вдоль Сезии, – рассказывал Лонгино Каттанео. – Мы проехали лесом и опередили их почти на сутки.
– Хорошо, что вовремя предупредили. – Дольчино подошёл к столу. – Удалось ли выяснить, из кого состоят войска? И кто у них кондотьеры?
– По правому берегу под командой Коккарелло идут верчельцы. Они должны ударить со стороны монастыря Донна ди Радо. По левому – лумельский граф Филиппоне де Лангоски ведёт новарских рыцарей, швейцарцев и латников из Монферрато.
– С нами хотят покончить одним ударом, – усмехнулся кузнец Альберто.
– Если взять Гаттинару приступом не удастся, – продолжал Лонгино, – они собираются повести осаду до прибытия из Пьемонта стенобитных таранов. Епископ поклялся сровнять наши поселения с землёй и всех перевешать.
– Кто кого будет вешать, ещё неизвестно. – Вождь апостолов подозвал к себе Паоло. – Прежде всего не дадим им соединиться. Переправь часть людей на левый берег и хорошенько укрепись на месте сожжённого замка. Пока вы будете у Лангоски за плечами, граф не перейдёт Сезию. А ты, Лонгино, стань с отрядом на вершине холма против монастыря святой девы. Тогда верчельцы не решатся осаждать Гаттинару. Только не ввязывайтесь в открытый бой. Наёмники и рыцари рассчитывают на преимущества доспехов. Пусть попробуют штурмовать в них укрепления. Тревожьте солдат внезапными налётами. При малейшей возможности уничтожайте обозы. Когда у них кончатся припасы, им будет не до нас.
… На рассвете отряды Паоло и Лонгино Каттанео покинули селение. Сотни женщин, стариков, детей собрались у околицы провожать своих. С надеждой смотрели они вслед уходящим.
– Боже праведный, защити сыновей и отцов наших, – слышались слова молитв. – Помоги разбить слуг антихриста!
С длинными копьями, тяжёлыми арбалетами на плечах, в самодельных кольчужных рубахах и латах уходили братья. Навстречу под защиту стен уже спешили толпы беженцев. Слух о приближении крестоносного войска разнёсся по деревням. Крестьяне, вооружённые косами, вилами и топорами, присоединялись к гаттинарцам.
Весь день воины Паоло и Лонгино Каттанео укрепляли свои позиции. Среди обгоревших развалин романьянского замка и на крутом холме неподалёку от монастыря Донна ди Радо выросло два новых лагеря.
Расчёт Дольчино оправдался. Разделённая на две части армия католиков, подойдя к апостольским твердыням, не решилась на штурм. Отряды лумельского графа разбили палатки на холме против сожжённого замка. Верчельцы расположились у стен обители Донна ди Радо.
Тщетно солдаты и рыцари кружили перед укреплениями гаттинарцев и вызывали их на бой. Братья спокойно наблюдали за ними. Не вступая в открытые сражения, они изводили врагов неожиданными атаками и засадами. Нигде пришельцы не чувствовали себя в безопасности.
Через неделю крестоносцы остались почти без припасов. Внезапные ночные нападения лишили их большей части провианта, захваченного в Верчелли. С каждым днём солдатам приходилось рыскать всё дальше по деревням. И всё чаще окрестные крестьяне брались за топоры.
В квадратной парусиновой палатке, завернувшись в плащи, лежали на соломе несколько новарских латников. Слабый утренний свет проникал сквозь откинутый полог, озаряя осунувшиеся, давно не бритые лица.
– Слава богу, наконец-то светает, – прошептал один из них. – Днём можно хоть уснуть спокойно.
– Пять налётов за ночь – можно с ума спятить, – отозвался другой.
– Моли мадонну, Эдоардо, что уцелели. В отряде Умберто исчезли сразу восемь человек.
– Пресвятая богородица, клянусь, если вернусь домой – пожертвую всю добычу!
– Глупец, он ещё на что-то рассчитывает! С таким кондотьером, как Лангоски, мы сами скоро станем добычей.
– Зря хулишь графа, Джачинто, – вмешался в разговор пожилой латник, – Филиппоне дело знает. Без него нам пришлось бы хуже.
– Куда уж хуже, – проворчал Джачинто. – Сидим впроголодь… Ни жратвы, ни вина. Много ли так навоюешь?
– Самое страшное – оборотень, что разгуливает ночью по лагерю, – осенив себя крестом, произнёс Эдоардо. – Я слышал, он является в образе девы и проходит незамеченным через любую заставу.
– Отец Теобальдо говорит – это Маргарита, подруга ересиарха.
– Кем бы она ни была, только наш синдик клялся, что пустил в неё стрелу с пяти шагов, а попал в собственного оруженосца.
– Заговорённые доспехи, – заметил лежавший в углу лучник. – Верно, ваш синдик забыл перед выстрелом перекреститься.
– От ведьмы и святой знак не спасает, – поднял голову его сосед. – Третьего дня в стычке у переправы я видел, как мессере Тамбони крестился, когда она накинула на него аркан..
Однажды в лагерь новарцев прискакал гонец. Он привёз лумельскому графу письмо: сеньор Беккарио из Павии, воспользовавшись отсутствием Филиппоне де Лангоски, напал на его владения; вероломному соседу удалось захватить и разграбить родовой замок Лангоски. Неожиданное известие повергло графа в ярость. Стоявшая у шатра стража с изумлением прислушивалась к громким проклятиям. Всегда сдержанный и невозмутимый, кондотьер ругался площадной бранью.
– Такого с ним ещё не случалось, – осторожно перешёптывались стрелки. – Взбешён не на шутку.
– Ещё бы, разве ты не слышал, павийцы добрались до его сундуков, а там добра – не то что у здешних тряпичников.
– Другие поумней нас! Пока мы возимся с мужичьём, они ловят рыбку покрупней.
– Чёрт дёрнул меня ввязаться в этот поход. Даже если мы разобьём еретиков, всё равно, кроме индульгенций[24]24
Индульге́нция – грамота об отпущении грехов.
[Закрыть], ничего не получим.
– А много ли проку в тех бумажках?
– Тише вы! – опасливо озираясь, произнёс старший из стражников.
Разговор был прерван внезапным появлением из шатра Филиппоне де Лангоски. Часовые замерли на постах.
Граф был в полных рыцарских доспехах. Высокий открытый шлем с чёрным плюмажем, стальной панцирь, кольчужные штаны, скреплённые блестящими наколенниками с остроконечными железными сапогами. Поверх доспехов на плечи накинут голубой плащ.
Махнув перчаткой, Лангоски подозвал ординарцев. Резко, точно удары бича, прозвучали отдаваемые приказания. Среди лумельских рыцарей поднялась тревога. Слуги быстро седлали коней, воины облачались в латы.
Через десять минут перед палаткой кондотьера собралось около ста всадников. Двое конюших подвели Филиппоне боевого коня. Один из ленников, припав на колено, почтительно поддержал стремя.
Ни на кого не глядя, граф молча вскочил в седло и помчался к лесу в сторону новарской дороги. Его люди устремились следом. Бросив доверенную ему армию, забрав оруженосцев и вассалов, правитель Лумелло поспешно отбыл в свои владения.