Текст книги "Дольчино"

Автор книги: Станислав Жидков

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 16 страниц)

Станислав Николаевич Жидков
Дольчино
Историческая повесть
Научная редакция академика С. Д. Сказкина

От автора

 
 «Скажи Дольчино, если вслед за Адом
Увидишь солнце: пусть снабдится он,
Когда не жаждет быть со мною рядом,
Припасами, чтоб снеговой заслон
Не подоспел новарцам на подмогу;
Тогда не скоро будет побеждён».
Так молвил Магомет…
 

Дольчино… С этим именем я впервые познакомился, читая «Божественную комедию» Данте. Кто такой Дольчино? Кем был тот единственный из современников поэта, о ком заговорил в аду рассечённый надвое Магомет? Неужели в ту бурную эпоху не было человека более примечательного, не было имени более достойного, чтобы о нем, забыв собственные муки, мог вспомнить знаменитый основатель ислама?

В поисках ответа на этот вопрос я стал просматривать комментарии книги. Краткие пояснения толкователей комедии ещё больше возбудили любопытство. Пришлось обратиться к историческим архивам. И вот передо мной хроники тех времён и труды историков.

В начале XIV века на севере Италии вспыхнуло восстание крестьян и городских низов против церкви и феодальных порядков. Во главе его стояли апостольские братья.

Основанный пармским бочаром Сегарелли орден «братьев апостолов» не только проповедовал общность имущества и социальное равенство, но и впервые в истории попытался путём вооружённой борьбы воплотить эти идеи в жизнь. Лишь после ожесточённой многолетней войны объединённым силам феодальной реакции удалось одержать победу.

ЧАСТЬ ПЕРВАЯ

Пармский бочар

Медленно раскрылись тяжёлые железные ворота пармской крепости. На мощёный двор, тарахтя, въехала крытая повозка. Латники выволокли из неё закованного в кандалы старца и, подталкивая пиками, повели к покосившейся каменной башне. В общей камере главного здания тюрьмы перед маленьким оконцем столпились узники.

– Ещё кого-то привезли, – прильнув к чугунной решётке, сказал один из них, – ведут в башню смертников.

– Видать, важная персона! – заметил другой. – Гляди, сколько охраны.

– И кандалы не сняли…

– Святая мадонна, это же Сегарелли! – воскликнул вдруг арестант со шрамом на щеке.

– Как! Джерардо?

– Великий прорицатель?

– Неужели прикончат?

– А слово епископа? Он обещал сохранить ему жизнь!

– Э, много ли стоит слово прелата. Церковной лисе сбрехать – что свинье хрюкнуть.

– Вон и отец Эразмо с требником, – показал высокий худой арестант. – Коль старый ворон спешит за душой – недолго осталось ей быть в теле.

– Только зря монастырский осёл старается, – зазвенев цепью, усмехнулся прикованный к стене бородач в лохмотьях. – Я-то Джерардо знаю: ничто не заставит его отречься.

– Кто всю жизнь служил правде, не откажется от неё и перед смертью, – согласился высокий. – Скажи, Лонгино, кого теперь изберут первым старейшиной?

Заключённые обернулись к человеку в цепях.

– Дольчино! Лишь он может повести братьев[1]1
  Апо́стольские братья – члены плебейско-крестьянской секты, основанной пармским бочаром Джерардо Сегарелли. Апостольские братья выступали против феодального гнёта и католической церкви, проповедуя общность имущества и социальное равенство.


[Закрыть]. Недаром Джерардо считает его своим лучшим учеником.

– Говорят, у Сегарелли сын тоже неплохой проповедник, – заметил стоящий у решётки.

– Паоло ещё молод, – возразил бородач, – но со временем из него выйдет славный старейшина.

– Трудно им сейчас, – сказал арестант со шрамом. – За их головы объявлена крупная награда.

– Клинок закаляют в огне, – спокойно отозвался Лонгино.

Разговор умолк. В камере стало тихо. Лишь под окном гулко раздавались шаги часовых да с крепостных стен по временам доносились голоса перекликающихся солдат.

В тесном коридоре башни перед низкой, окованной медными листами дверью стояли на страже два латника с алебардами. Поглядывая в дверной глазок, они негромко переговаривались:

– Слышал, как он разделался со святым отцом? Никогда ещё Эразмо так быстро не выпроваживали.

– Орешек не по его зубам… Не зря удвоили охрану. Капитан каждый час обходит посты.

– Однако разрази меня гром, если я понимаю, как мог старик бежать из подвала дей Чьеки. Туда даже дневной свет не проникает.

– Плохо ты знаешь этих дьяволов. Помощник капитана рассказывал, что главному инквизитору Манфредо каждый месяц приходилось менять стражу. Достаточно кому-нибудь поболтать с ересиархом[2]2
  Ересиа́рх – создатель вероучения, ложного с точки зрения правящей церкви.


[Закрыть], и он становится в его руках как воск. За последние четыре года Сегарелли семь раз пытался бежать из тюрьмы. Однажды его схватили уже в квартале гончаров.

– Вот как? Семь побегов… Видно, у него много сообщников.

– У них в каждом селении свои люди.

– Не зря столько солдат нагнали в Парму.

– Епископ боится, как бы во время казни не вспыхнул бунт.

– А правда, что в молодости он отказался от имущества и сорок лет странствовал по земле с одним посохом?

– Разное болтают. Говорят, будто был бочаром, да потом поссорился с францисканцами[3]3
  Франциска́нцы – монахи ордена, основанного Франциском Ассизским.


[Закрыть] и стал выступать с проповедями против церкви.

– Тише, сюда идут!

На крутой лестнице внизу показалось несколько солдат. Впереди с корзиной в руках шёл тюремный надзиратель.

– Смотри – вино, хлеб, груши! – заглядывая в плетёнку, удивлённо воскликнул один из латников. – Неужели всё ему?

– Завтра казнь, – кивнул надзиратель. – Велено накормить досыта.

Загремели тяжёлые запоры. Лежавший в углу узник приподнял голову. Тюремщик молча внёс в камеру корзину и поставил на пол перед узкой бойницей. Дверь снова с шумом захлопнулась.

Несколько минут старец продолжал лежать, в раздумье поглядывая на необычный ужин. Потом не спеша встал и, волоча за собой длинную цепь, приблизился к плетёнке.

Вид свежеиспечённого хлеба, сочных груш и объёмистой глиняной бутыли вызвал у него лёгкое головокружение. Столько лет приходилось довольствоваться жидкой тюремной похлёбкой и гнилыми плодами.

По лицу Сегарелли скользнула усмешка. Он оторвал взгляд от корзины и повернулся к двери:

– Последняя трапеза! Не забыли о христианской добродетели.

С этими словами, произнесёнными вслух, старый проповедник присел перед корзиной и принялся за еду. Он ел спокойно, как человек, которому некуда спешить. Тщательно пережёвывал каждый кусок, запивал большими глотками вина. Насытившись, узник, по привычке, бережно собрал крошки и, отправив их в рот, блаженно растянулся на каменных плитах. Сладкая истома охватила его истерзанное пытками тело, ослабила боль от ран.

Внезапно узник приподнял голову. Чуткое ухо уловило отдалённый перезвон, призывающий к вечерне. Джерардо медленно повернул лицо к узкой бойнице с решёткой. Где-то там, на воле, остались его друзья, сын. При воспоминании о них Сегарелли улыбнулся. Возможно, завтра удастся их увидеть. Братья наверняка придут, чтобы хоть издали проститься со своим старейшиной. Проповедник в волнении встал.

Следившие за ним стражники видели, как, придерживая цепь, он прошёлся несколько раз по камере и затем долго стоял у бойницы, глядя на заходящее солнце.

Было ясное июльское утро. Крестьяне в длинных, выгоревших на солнце рубахах, бедно одетые ремесленники, нищие, бритоголовые монахи в рясах, подпоясанных верёвками, купцы в ярких цветных паландрано, рыцари – все шли к главной площади Пармы.

Ещё накануне было объявлено о казни смутьяна и еретика, проклятого слуги дьявола Джерардо Сегарелли. В центре площади, у большого столба, была аккуратно уложена поленница, сухой хворост и пучки соломы. Палач и его подручные, одетые в тёмно-красные кафтаны, полосатые чулки и чёрные островерхие капюшоны с прорезями для глаз походили на хищных птиц.

Невдалеке от собора, на самом видном месте, стояло высокое резное кресло епископа пармского. Чуть в стороне помещался продолговатый стол, покрытый красным бархатом, и три стула для отцов-инквизиторов. Вся центральная часть площади от собора до здания синьории была отгорожена двойной шеренгой солдат. За ними плотной стеной стоял народ.

Купцы и цеховые старшины стояли отдельной группой. Они презрительно поглядывали на чернь, заполнявшую площадь и прилегающие улицы. На лицах простолюдинов застыло выражение страха. Многие хорошо помнили Сегарелли. Его смелые проповеди запали в душу: «Все равны перед богом и должны жить свободно. Никто не имеет права пользоваться плодами чужих рук. Земля и её богатства принадлежат всем. Недалеко то время, когда не будет ни сеньоров, ни епископов и начнётся царство любви и справедливости».

А теперь проповедника сожгут как еретика. Монахи утверждают, что он продался сатане. Люди перешёптывались, с опаской поглядывая на мелькавшие в толпе фигуры в длинных рясах.

Почти у самой шеренги солдат, неподалёку от собора, молчаливо стояли трое: мужчина, женщина и мальчик лет четырнадцати. По запылённой одежде и усталым лицам было видно, что они пришли издалека.

В руках у мужчины был деревянный посох. Он опирался на него обеими руками, задумчиво наблюдая за приготовлениями к казни. Это был высокий широкоплечий человек с короткой рыжеватой бородой. Несмотря на скорбное выражение, взгляд его был решительный и непреклонный. Широкополая шляпа, холщовая рубаха и штаны да пара стоптанных цокколей[4]4
  Цокколи – башмаки на деревянной подошве.


[Закрыть], какие обычно носят горцы, составляли его костюм.

Молодая женщина печально смотрела на площадь. Волосы, свободно падавшие на плечи, оттеняли её смуглое лицо. Положив руку на плечо подростка, она что-то тихо ему говорила.

Но вот по толпе прошло движение. Из открытых дверей собора с большим крестом в руках вышел епископ. Белая атласная мантия ниспадала с плеч до земли, волочась длинным шлейфом. Тяжёлая митра искрилась на солнце бриллиантами. Вслед за ним, появились инквизиторы, подеста[5]5
  Подеста́ – чиновник, стоявший во главе городского управления.


[Закрыть] и целый рой каноников.

Раздались глухие удары колокола. Притихшая толпа стала креститься.

– Ведут! Ведут! – послышались голоса.

Все повернулись в сторону тюрьмы. Оттуда сквозь двойную шеренгу солдат одетые в чёрное монахи вели осуждённого. Он шёл босой, с высоким бумажным колпаком на голове. Жидкие седые космы свисали на полуистлевшую одежду.

– Смотрите, что сделали проклятые с отцом, – порывисто обернувшись к своим спутникам, прошептал подросток.

– Молчи, Паоло, – тихо сказал мужчина с посохом, – враги заплатят за всё.

Подходивший к месту казни узник оступился и чуть не упал. Один из сопровождавших францисканцев протянул руку, чтобы поддержать его. Но он выпрямился и, отстранив монаха, направился к столбу.

Палач помог ему подняться на высокий помост и приковал к толстым чугунным кольцам. Подручные ещё раз поправили уложенные внизу связки хвороста.

По знаку старшего инквизитора поленницу с нескольких сторон подожгли смоляными факелами. Сухая солома и ветви быстро вспыхнули. Пламя опалило босые ноги осуждённого.

Старик вздрогнул. Его седая голова медленно поднялась. Казалось, он кого-то искал в толпе. Все затаили дыхание. Лишь треск разгорающихся сучьев нарушал мёртвую тишину.

Внезапно лицо Сегарелли преобразилось.

– Прощайте, братья!.. Дольчино! – ясно донёсся его голос. – Бог да поможет вам завершить правое дело!

Длинный язык пламени обвил тело старика. Ни стона, ни крика не сорвалось с уст старого проповедника, лишь болезненно напряглось худое тело, из глаз потекли слёзы.

Толпа колыхнулась вперёд, потеснив обе шеренги солдат. Ропот пронёсся над площадью.

Костёр разгорался. На узнике начала тлеть одежда. Собрав последние силы, Джерардо Сегарелли обернулся к собору, в сторону епископа. Над площадью зазвучали слова:

– Будь проклята, вавилонская блудница. Близится твой последний час! Я проклинаю вас, чёрные рабы дья…

Голос проповедника прервался, голова бессильно упала на грудь. В то же мгновение пламя поглотило его целиком. В толпе слышались рыданья.

– Мы не забудем этот день!.. Не плачь, Паоло.

Мужчина бережно взял под руки своих спутников и повёл их прочь с площади. Шёл он так спокойно и уверенно, что все молча расступались, давая им дорогу.

В заново отделанной галерее большого загородного дворца в Ананье неторопливо прогуливались римский папа Бонифаций VIII и пармский епископ Опционе. Рядом с высоким, грузным Бонифацием низкорослый, худощавый епископ казался совсем маленьким.

– Какое необыкновенное сочетание синего с красным на золотом фоне! Великий Дуччо да Бонинсенья превзошёл самого себя. – Опционе в восхищении остановился перед одной из фресок. – Как вам удалось заполучить такого мастера? Говорят, это обошлось не дёшево.

– Что поделаешь, друг мой, истинное искусство требует жертв, – отозвался папа. – Пять месяцев его пребывания здесь обошлись дороже, чем перестройка самого здания.

– Зато теперь вашей резиденции позавидует любой король! Подобные фрески можно встретить лишь в Сиенском соборе.

– Вижу, ты неплохо разбираешься в живописи. Мы ещё вернёмся к этой приятной теме, а сейчас побеседуем деле. Удалось, наконец, узнать автора письма? Кто скрывается под именем «Ангел из Тиатира»?

– Пока точно не установлено. Но думаю, еретик, который объявил себя посланцем неба и возглавил патаренов[6]6
  Патаре́ны – слово произошло от названия квартала лохмотников в Милане. Так с XI века называли участников народных движений. В конце XIII века патаренами стали называть апостольских братьев.


[Закрыть], – Дольчино.

– Не тот ли это отступник, что дважды бежал от святейшего суда и за поимку которого обещано пятьсот венецианских дукатов?

– Ваша память достойна вашей проницательности! Я говорю именно о нём, – выразив удивление осведомлённостью собеседника, подтвердил епископ.

– Чтобы защищать интересы церкви, надо знать её врагов.

Бонифаций начал беспокойно перебирать янтарные чётки. И, помолчав, добавил:

– Дольчино… сын Джулио Торниелли, того самого священника из Новары, что осквернил сан преступной любовью к прихожанке. Пришлось ему бежать в сельскую глушь. Там-то и появился на свет новоявленный слуга дьявола. После смерти матери его отдали на воспитание другу семьи… Кому бы ты думал?

Опционе в недоумении развёл руками и смущённо потупился под взглядом папы.

– Этим другом семьи оказался каноник верчельского собора Август Дориа, – продолжал Бонифаций.

Глаза епископа злобно блеснули.

– Доколе же этот иоахимист[7]7
  Иоахими́ст – последователь Иоахима Флорского, монаха, предвещавшего гибель католической церкви.


[Закрыть] будет испытывать наше терпение?!

– Не горячись, Опционе. Никто не укроется от длани господней. Но пока что… Пока что библиотека каноника и сам он со своими древними наставниками – Аристотелем, Лукрецием и прочими – сделали из Дольчино опаснейшего еретика.

– Но, ваше святейшество, откуда у вас эти сведения?

– Откуда? Как вам это нравится – вместо того чтобы докладывать мне, он справляется у меня же!

– На то вы и мудрейший среди нас, – с улыбкой отозвался епископ.

Бонифаций подошёл к столику, налил из графина в золочёный стаканчик кьянти[8]8
  Кья́нти – сухое виноградное вино.


[Закрыть], выпил и серьёзно сказал:

– Такой человек тем более опасен, что умеет отлично пользоваться священным писанием. Его «Ad universos Christi fideles»[9]9
  «Ко всем верующим в Христа» (лат.).


[Закрыть] пользуется небывалым успехом. Несмотря на казнь Сегарелли, проклятый орден растёт. Послание нового ересиарха разошлось по всем христианским странам. Если вовремя не пресечь смуту, начнётся открытый мятеж.

– Ваше святейшество правы. В моей епархии было уже три попытки к бунту. Чернь осмелилась даже напасть на городскую тюрьму.

– Ты послушай, о чём он пишет! – возбуждённо продолжал папа, вынимая из ящика стола лист пергамента. – «Никто не должен платить священникам десятину, если они не бедны, как древние апостолы. Все прелаты, отказавшиеся от образа жизни первых святых, – клятвопреступники. Власть, данная Христом церкви, кончилась, потому что она развратилась, как та распутница, о которой говорится в Апокалипсисе. Освящённые храмы хуже конюшен и свинарников, ибо служат торговцам индульгенциями. Только члены братства, основанного Джерардо Сегарелли, идут путём, указанным господом…» Дальше следуют такие поучения, что я не решаюсь осквернять ими слух. – Бонифаций скомкал листок. – Ну, что скажешь? Каково твоё мнение об этом «Ангеле из Тиатира»?

– Мне кажется, прежде всего необходимо увеличить сумму за его поимку, – негромко произнёс епископ. – И, раз уж нельзя уничтожить эти послания, надо распространить им подобные, изменив содержание. Пусть ни у кого не останется сомнений, что их автор не в своём уме.

– Ты подал дельную мысль!

Папа позвал монаха-прислужника и распорядился принести письменный прибор.

У костра

Прошло три года. Однажды тёплым октябрьским вечером границу Верчельской республики[10]10
  Верчельская республика – небольшое североитальянское государство в XIII–XIV веках с главным городом Верче́лли; граничило со Швейцарией.


[Закрыть] пересекла группа всадников.

Впереди на высоком коне ехал человек в чёрном бархатном плаще. За ним на пегой лошади следовала красивая молодая женщина. Несколько всадников, одетых попроще, составляли свиту.

Перейдя вброд неглубокий поток, путники поднялись на ближайший холм. Величественная панорама альпийской долины расстилалась перед ними. Среди нежной зелени тутовых деревьев и виноградников виднелись небольшие селения. Неподалёку над верхушками остроконечных елей высились башни замка.

– Не заночевать ли нам в этом каменном гнезде? – предложил один из свиты.

Ехавший впереди покачал головой:

– Нет, Антонио, вольные птицы без нужды не залетают в чужие гнёзда. – Он кивнул на видневшийся вдали лес: – Нас ждёт собственный зелёный дворец.

Свернув с тропинки, всадники подъехали к маленькому ручью и остановились на небольшой лужайке, окружённой со всех сторон густой стеной орешника. Здесь расседлали коней и начали разбивать лагерь.

Человек в чёрном плаще взял в руки топор и стал возводить из ветвей навес; женщина разожгла костёр; остальные пошли в лес собирать сушняк.

Вскоре все расположились вокруг большого костра, над которым кипел медный котёл.

– Клянусь небом, – произнёс коренастый воин, извлекая из-под кольчуги деревянную ложку, – с тех пор как мы покинули Далмацию, запах поленты[11]11
  Поле́нта – каша из муки.


[Закрыть] впервые пробудил во мне такой аппетит.

– Сомневаюсь, брат Ремо, чтобы он у тебя когда-либо отсутствовал, – заметил бородач со шрамом через всю щёку. – Впрочем, полента сварена на славу!

Взоры мужчин обратились к молодой хозяйке.

– Я рада, что вам нравится. Это Паоло посоветовал пережарить дикий лук и гвоздику. – Она ласково посмотрела на сидевшего рядом юношу.

Тот грустно улыбнулся:

– Когда-то мы часто готовили так поленту. Отец любил жареный лук с гвоздикой.

Наступила тишина. Некоторое время люди продолжали есть молча.

– Интересно, как поживает епископ триентский? – прервал молчание Антонио. – Кое-кто из его послов вернулся уже, наверно, в Триент. Вот взбесится старый пёс, когда узнает, что дары, которые он послал папе, оказались у нас!

– Бедняге придётся раскошеливаться дважды, – поглядывая на богато отделанный перламутром ларец, усмехнулся Ремо.

– Даже не верится, что за каждую такую безделицу можно приобрести десяток добрых коней, – негромко произнёс бородач со шрамом, рассматривая поблёскивающие при свете костра золотые сосуды.

– В этом золоте, Джованни, кровь ограбленных, слёзы обманутых бедняков.

Человек в плаще поднял тяжёлый кубок. На гладкой жёлтой поверхности отразились отблески пламени.

– И ради этого жалкого металла ведутся жестокие войны, опустошаются целые страны. Ради него богачи готовы перегрызть друг другу глотку и задушить собственного ребёнка. Нет такого преступления, перед которым остановилась бы их алчность. Ведь теперь на золото можно купить всё: и честь, и титул, и отпущение грехов.

– Скажи, Дольчи, почему так устроен мир? Кто грабит, обманывает – живёт в довольстве, кто честно трудится – не может свести концы с концами. Или господь не видит, что творится, и его не трогают наши беды?

– Всевышний указывает путь, просвещает наш разум, но он хочет, Джованни, чтобы мы сами строили своё счастье, ибо только тогда мы будем его достойны.

– И ты думаешь, нам удастся выполнить завет Сегарелли – создать общину, где каждый будет свободен, где не будет между людьми ни злобы, ни зависти, ни войн?

– Христос предсказал это в писании! Когда мы сделаем общими землю и её богатства, все станут жить своим трудом, без сеньоров и епископов, без церквей и роскоши. Те же, кто захочет учить других праведной жизни, должны отказаться от собственного имущества и заботиться лишь о всеобщем благе. Тогда исчезнут вражда и злоба.

– Дай бог дожить до того славного времени, – пробормотал Джованни.

– Выпьем, братья, за победу! Скоро мы выступим против тех, кто, забыв совесть и бога, обирает ближних. – Дольчино осушил кубок. – А теперь отдыхать. Предстоит трудный путь. Завтра к полудню мы должны быть в Верчелли.

– Кому нести охрану? – устало спросил Паоло.

– Спите спокойно. – Дольчино достал из походного мешка песочные часы. – Мы будем сменяться каждый час.

Напоминать об отдыхе не пришлось. Все были крайне утомлены. Через несколько минут лагерь спал. Дольчино остался у костра один. Он медленно обошёл поляну.

Вокруг чёрной стеной подступал лес. Лошади, неторопливо пощипывая траву, мирно паслись на лужайке; в стороне тихо журчал ручей. Чуткое безмолвие лишь изредка нарушал крик филина.

Убедившись, что лагерь в безопасности, дозорный сел у костра и задумчиво стал смотреть на огонь.

Да, сейчас надо быть начеку. Может повредить малейшая оплошность. Вся ответственность лежит на нём. После казни Сегарелли его избрали вождём ордена, решившего установить на земле справедливость. Ему верят тысячи людей. Нельзя обмануть их надежды. Знамя свободы должно подняться, даже если за это придётся заплатить жизнью.

Дольчино взял выпавшую из огня ветвь и пошевелил раскалённые угли. Они вспыхнули жарким пламенем.

«Так и наша жизнь, – невольно пришло ему на ум, – может тлеть едва-заметным светлячком, а может озарить ночь ярким, согревающим светом».

Глядя в далёкое небо, он видел не холодные звёзды, а тускло мерцающие глаза обездоленных. Ради этих людей объединились в братство и готовы взяться за оружие те, в ком ещё жив дух свободы. Их пока немного. Но они поведут за собой других. Борьба за святое дело вернёт угнетённым мужество и даст им силы разбить оковы.

Дольчино поднял над головой пылающий сук и осветил лица товарищей. Вот его первый помощник – Лонгино Каттанео. Сын знатного бергамского нобиля и простой служанки, он отказался от отцовских денег и, став проповедником, беззаветно служит общине. Трижды приговаривали его к бессрочному заключению, и трижды он бежал из тюрьмы.

Повернувшись спиной к огню, спит брат Ремо. Этот никогда не унывающий монах-францисканец пришёл к ним два года назад. Усомнившись в церковных догматах, он имел неосторожность сознаться в том на исповеди и был строго наказан. Когда его выпустили из карцера, приора, нарушившего тайну исповеди, нашли подвешенным за ноги к потолочной балке. Так появился среди них Ремо.

Рядом во весь рост растянулись молодой гончар Антонио со своим другом Паоло и кузнец Альберто Карентино.

Эти люди пойдут за ним до конца. Он уверен в них, как в самом себе.

Среди верных соратников и его подруга. Он знает, Маргарита без колебаний разделит с ним самую жестокую судьбу, как делила до сих пор все опасности и невзгоды.

Вспомнилось далёкое. Четыре года назад, скрываясь в доме богатого триентского купца, он был предан хозяином. Его спасла пятнадцатилетняя дочь купца. Предупредив о доносе, девушка бежала с ним. С тех пор Маргарита стала надёжным помощником.

Долго неподвижно стоял он, всматриваясь в знакомые черты. Догоревший факел напомнил о часах. Песок давно уже пересыпался, показывая время будить смену.