Текст книги "Путешествие"

Автор книги: Станислав Дыгат

сообщить о нарушении

Текущая страница: 12 (всего у книги 16 страниц)

    В глубине души Генрик всегда был убежден, что вся его неудачно сложившаяся жизнь была принесена в жертву славе и величию гениального брата. Убеждение это было иррациональным и глубоким. Уже в детстве было известно, что из Генрика ничего не выйдет, потому что все необычное и великое досталось Янеку. Он с этим соглашался с чувством горькой радости и уязвленной гордости и сносил все унижения, отрекся от всех стремлений, потому что у него ничего не было впереди, кроме обыкновенного,   заурядного   существования,– все остальное досталось гениальному брату. И если это происходило не по его воле, а скорее было поставлено и выполнено Судьбой, то ведь такие решения и действия Судьбы он вполне одобрял, находя утешение в сладких муках.

  А что оказалось?

  А оказалось, что этот гений, который высосал из него все соки, просто сукин сын. Ха-ха-ха. Он с детства был таким независимым и таким способным, во всем без всякого труда первый и недосягаемый. Храбрый и несравненный в партизанском отряде, он стал возвышенным и великим, когда  под давлением благороднейших внутренних побуждений абстрактного гуманизма отказался стрелять в людей, кем бы они ни были. Сукин сын. Достиг величайших вершин и сверхвершин, достиг счастья и взял в жены самую красивую женщину в мире. И все это только фасад, фасад, плохо сделанный и скверно раскрашенный.

  Сукин сын, сукин сын. За этим фасадом скрывается, наверное, мелкий, подлый страх. Мелкий, подлый страх перед всем. Когда-нибудь мир крикнет: «Шаляй! Твои фильмы ничего не стоят!» А ведь уже где-то писали, что «шаляизм» в кинематографии начинает себя изживать, и он от своей жены, самой красивой женщины в мире, бежит к Зите, уличной проститутке, как мелкий чиновник от своей жены, самой некрасивой из женщин.

  Есть ли между ними разница? Все равны перед Зитой. Оказываются голыми в буквальном и в переносном смысле, абсолютно разные в своей наготе, поддельные и настоящие. Эйнштейны, гении и писаки, епископы и бухгалтеры, редакторы больших еженедельников и опереточные статисты, великие изобретатели и радиозайцы.

    Все неправда или может стать неправдой в любую минуту. Сиена, Эскуриал, Бруклинский мост, Доломиты и Лаго-Маджоре еще как будто бы существуют, но срок их лицензий уже окончился, а фонтан Треви не больше, чем  восторженное  восклицание экзальтированных искусствоведок. Что же остается? Разве только Капри. Капри можно увидеть с берега неаполитанских разочарований. Капри, удивительно чистый и естественный в простоте затуманенной горы, которая в противоположность всем другим горам вырастет из моря, а не из земли и хранит тайну прекраснейшего пения сирен, которые завлекали проплывающих мимо рыбаков. Рыбаки поддавались чарам, и это их губило. Не нужно поддаваться чарам, нужно противиться, нужно оставить себе хоть что-нибудь нерасшифрованным. А Янек?

  Генрику захотелось от всей души смеяться, когда он подумал о Янеке. Теперь они сравнялись. Впервые он чувствовал себя равным Янеку, освобожденным от всякого удивления, горечи, почтения, унижения и гордости. Он почувствовал такое облегчение, точно снял тесные ботинки, в которых пришлось ходить весь день.

  Равным?

  Ха! Не только равным, но выше его. Он мог с этой девушкой сделать все, что захочет, и это за деньги Янека, но без его ведома. Янек не мог, разумеется, ревновать к нему эту девушку, но сообщества Генрика он не потерпел бы. Генрик чувствовал себя почти так, как если бы отбил у Янека девушку. Впервые за двадцать лет он вдруг вспомнил, доктора Кемпского и засмеялся.

  – Я уже долго за вами наблюдаю,– сказала Зита,– и это очень забавно.

  Генрик только сейчас заметил, что Зита водит указательным пальцем по его лицу.

  – У вас дрогнула щека,– сказала она,– а теперь на лбу набегают морщинки, вы мигнули. Мигнули одним глазом. У вас дрогнули губы, уголки рта, вот тут, о, вы рассмеялись!

  Она смотрела на Генрика внимательно, с нескрываемым детским интересом, и в то же время казалось, что взгляд ее полон сочувствия.

  – Я люблю смотреть на задумчивые лица,– сказала она.– Я хорошо их знаю. Очень хорошо. Они такие разные– наверно, люди думают по-разному. И все, когда устанут, ложатся на спину и начинают думать. В мыслях они уносятся далеко от меня, думают о своем доме, который очень любят, о своих заботах, о своей  жизни. Я научилась читать мысли. Их очень немного... Все люди думают об одном и том же. Вы иностранец, и я не могу прочесть на вашем лице, о чем вы думаете. А может быть, это не только потому, что вы иностранец. Я знаю иностранцев, но вы не такой, как все.

  Генрик вздрогнул. Он знал, что если женщина говорит: «Ты не такой, как все»,– начинается что-то очень серьезное. Никто еще не говорил ему таких слов. Он впервые слышит их сейчас, от этой девушки. Возможно, она в них вложила совсем другой смысл, просто обронила, не подумав. Но они прозвучали, он слышал их, и ему стало не по себе.

  Все это не имело смысла. Нужно извиниться перед Зитой, попрощаться с ней, вернуться в отель, сложить вещи и уехать первым поездом в Варшаву, вернув Янеку оставшиеся деньги, и, извинившись в короткой записке, передать низкий поклон (ха-ха) мадам.

  – Вы не такой, как все,– повторила Зита.—Вы совсем не такой, как, например, Шаляй. Он плоский, глупый, пошлый, иногда даже грубый. Уже поэтому вы не можете быть его братом. Вы обращаетесь ко мне на «вы», и я вынуждена говорить с вами на «вы», и это мне почему-то очень приятно. Сама не понимаю почему.

  Генрик хотел убежать. Ему всегда хотелось бежать, когда он оказывался с глазу на глаз с девушкой, которая ему нравилась. Отчасти от смущения, отчасти из страха, необъяснимого страха перед возможностью внезапного поражения. Но сейчас он не чувствовал ни смущения, ни страха. Он просто хотел уйти, потому что все это не имело смысла. Не умещалось ни в какие рамки. В последнее время Генрик мечтал только о вещах, не умещающихся ни в какие рамки, а потом проклинал эти проклятые рамки, которые ограничивали все. И вот действительность решила выйти из рамок, его охватил страх, поэтому он предусмотрительно решил улизнуть.

  Зита взяла его под руку и потянула вниз по крутой улочке в направлении виа Рома, той большой и красивой улицы, откуда Генрик пришел.

  – Ужинать я пойду с вами,– сказала Зита, – Правда, я договорилась встретиться с Эйнштейном из Помпеи, но черт с ним. Пусть повоет на луну. О, я их строго держу, вы не думайте...

  – Тише,– проговорил   Генрик  с  раздражением. – Перестаньте.

  – Что? – удивилась Зита.

  Генрику стало не по себе. Он подумал, что поступил невежливо. С ней надо обращаться гораздо осторожней в мягче, чем с самыми избалованными и благовоспитанными девушками из хороших семей.

  – Ничего,– Генрик улыбнулся.– Это я так, про себя.

  Зита посмотрела на него встревоженно и вопросительно, она немного отодвинулась, не выпуская его руки, но когда он улыбнулся, – ответила благодарной улыбкой и облегченно вздохнула.

  Генрику уже не хотелось бежать. Он был даже рад, что Зита согласилась поужинать с ним. Она была единственным человеком, с которым он здесь познакомился. Она была красивая и молодая, но он не думал о ней как о женщине. А может быть, ему только казалось, что не думает. В этих условиях это было для него невозможно. Он думал о ней как о человеке, и думал с нежностью. Его только мучило какое-то странное беспокойство, мучил какой-то необъяснимый страх, ему все время казалось, что сейчас из-за угла выйдет Виктория и крикнет: «А, вот что ты придумал! Значит, ты затеял это путешествие только для того, чтобы разгуливать о проститутками по Неаполю!» И начнет плакать, начнет припоминать, как она страдала – ах, неизвестно зачем – из-за него, и, конечно, не станет разбираться в тех гуманных чувствах, которые им руководили. Она никогда этого не поймет, хотя и занимается гуманитарными науками. Генрик невольно обратился к видению: «Отстань, Виктория. Я не делал и не делаю ничего плохого, а если ты будешь меня мучить, то назло тебе сделаю что-нибудь плохое». Виктория исчезла, грозя ему, а Генрик посмотрел на Зиту и был рад, что она идет с ним рядом. Они были свободны, независимы, могли идти, куда хотят, и делать, что хотят. Это было удивительное чувство, которого Генрик давно не испытывал.

  – Куда мы пойдем? – спросил он.

  – Это вы должны выбирать ресторан, если пригласили женщину поужинать,– сказала Зита.

    Судя по всему, ей начала нравиться эта необычная для нее роль дамы, приглашенной джентльменом на ужин.

  – Гм, но я тут ничего не знаю, я здесь никогда не бывал,– сказал Генрик.

  – Хорошо. Тогда пойдем в первый ресторан, который нам понравится. Да?

  – Отлично. Сделаем так, как вы пожелаете.

  – Сделаем так, как вы пожелаете,– повторила Зита н захохотала.

  Они шли довольно быстро по узкой, крутой улочке. Генрик шагал широко, Зита старалась идти с ним в ногу, но время от времени ей приходилось несколько шагов пробегать. Тогда Генрик поворачивал голову и поднимал брови, как будто спрашивал, не слишком ли быстро он идет, а она, по-видимому, очень довольная всем, наклоняла голову и смеялась. Улочка была пустынная, время от времени кто-нибудь высовывался из окна и орал. Иногда они замечали мужчину или женщину, неподвижно стоящих у стены.

  – А Шаляй,– рассказывала Зита прерывистым от ходьбы голосом,– Шаляй никогда не приглашал меня ужинать. Он говорил, что минутами покоя и счастья обязан мне, но никогда не приглашал ужинать. Он приносил всякие лакомства и заставлял готовить для него, нажрется как свинья, а обо мне и не подумает. Он никогда не приглашал меня поужинать. А сам страшно любит есть. Прямо-таки дрожит при виде еды, даже начал жиреть. Там, в своем избранном обществе, он стыдится жрать без удержу и элегантно клюет с тарелочек вилкой, а у меня хватает колбасу, наворачивает и смеется. У меня можно все себе позволить, все, что запрещается в изысканном высшем обществе. Можно сбросить пиджак и ходить в подтяжках.

  Генрик остановился, снял ее руку со своего плеча и посмотрел сердито, почти враждебно. Зита взглянула на него вопросительно, немного встревоженная. В порту завыла сирена, и вой ее неожиданно громко прокатился в чистом воздухе.

  – Не могли бы вы перестать говорить об этом Шаляе? —спросил Генрик с раздражением.– С меня довольно этого Шаляя, я хочу забыть о нем.

  – С большим удовольствием!—ответила   Зита. –  Очень он мне нужен! Я только хотела сказать, что он никогда не пойдет со мной ужинать, потому что боится, как бы его не увидели, боится скандала. Он только и думает о своей репутации, дрожит за нее. Забудьте об этом Шаляе, да, да, забудьте, это я как-то с вами разговорилась, а ведь я ему обещала никогда никому не говорить, что он ко мне ходит. Но как-то так получилось, это ваша вина, вы сами начали о  нем, потому что хотели выдать себя за него.

  – Выдать себя за него! – воскликнул Генрик, почти истерически и топнул ногой.– Выдать себя за него! Откуда вы это взяли? Я хотел выдать себя за него! Я предпочел бы тут же, сейчас же превратиться в обезьяну. Вы все время говорите о нем, вам кажется, что каждый им восхищается так же, как вы, и вам кажется, что все только и мечтают о том, как бы оказаться в его шкуре, а я...

  – Да нет же...– сказала Зита, удивленная и встревоженная.

  – Да, да, ничего мне больше не говорите, вы просто в него влюблены.

  Зита сжалась, отступила на шаг, уперла руки в бока и неприятно засмеялась.

  – Влюблена! – сказала она хрипловатым голосом.– Оставьте эти шутки.

  Она приблизилась к Генрику, поднялась на носки и сказала прямо ему в лицо:

– Я любила только один раз в жизни, и пусть она провалится в тартарары, эта любовь. Я любила один раз в жизни, и вот во что превратила меня эта любовь...

  Генрик сделал неопределенный жест, хотел что-то сказать, но она закрыла ему рот ладонью.

  – Тише, тише. Я знаю, что вы скажете. А может быть, и не скажете, потому что вы вежливый человек, но вы думаете, что каждая из нас так говорит, это ведь хорошо всем известно. Что у каждой из нас имеется история о несчастной любви, которая толкнула нас на распутство, о злом, испорченном парне, который заманил и бросил. Да, у каждой из нас есть своя история, но дело-то в том, что каждая такая история действительно была!

  Зита отняла ладонь от его губ и отступила назад. Минуту до этого она была похожа на кошку, испугавшуюся собаки. Теперь она выпрямилась и успокоилась, она стояла, задумавшись, простая, естественная, с чуть наклоненной головой, теребя пальцами платье.

  – Вы хотите услышать мою историю – пожалуйста. Она очень короткая и обычная.

  В голосе ее исчезла хрипотца. Она говорила мягко и нежно.

  – Я ему нравилась, а мне казалось, что я встретила именно того, которого ждала с той минуты, когда начала чувствовать и понимать. Потом, ничего мне не сказав, он женился на другой, богатой. А мне все стало безразлично. Вот и все. Теперь он уважаемый и порядочный отец семейства и раз в неделю ищет успокоения у такой, как я. Мне кажется, что так он возвращается ко мне. Сейчас мне на него уже наплевать и на все, что было, наплевать, но я испытываю удовлетворение, когда думаю об этом.

  – Простите,– сказал Генрик,– я вовсе не хотел вас обидеть и не понимаю, как это могло случиться. Право, мне очень неприятно.

  – Нет, мой дорогой, вы нисколечко меня не обидели. Мне действительно на все наплевать.

  – Давайте оставим в покое этих Шаляев и прочих чертей, давайте веселиться и смеяться.

  Он схватил ее за руку и быстро потащил за собой. Зита с трудом поспевала за ним, подпрыгивала, громко смеялась, иногда взвизгивала, боясь, что вот-вот упадет, но тут же ловко восстанавливала равновесие.

  Они остановились только на виа Рома, запыхавшиеся и улыбающиеся. Она забавно, как-то по-детски терла нос. У нее порозовели щеки. Она напоминала маленькую девочку, которая только что со своими подружками бегала наперегонки по парку.

  На виа Рома царило оживление. Было очень светло, горели неоновые рекламы, веселым светом сияли витрины магазинов, легкая, едва заметная синяя дымка обволакивала все вокруг.

  Генрик и Зита влились в толпу и медленно молча шли по улице, держась за руки. Иногда они останавливались перед освещенными витринами, особенно долго стояли у магазина дамского платья. Какие там были вещи! Больше всего им понравилась голубая широкая юбка с большими белыми кругами, белая блузка и голубые туфельки на шпильках. Весь этот комплект был на манекене с лучезарной улыбкой спящей царевны, пробуждённой от сна поцелуем королевича.

 Генрик подумал, как хорошо выглядел бы этот наряд на Зите, и Зита, должно быть, подумала то же самое, потому что вздохнула. Генрик слегка сжал ее руку.

  Из кино выходили люди.

  Зита никак не могла отойти от витрины. Генрику начинало это надоедать, но он не хотел ей мешать, поэтому он просто отвернулся и разглядывал толпу, выходящую из кино. На лицах женщин было написано волнение, многие украдкой вытирали слезы, мужчины были серьезны и задумчивы. Должно быть, им показали волнующую любовную драму. Некоторые принимали какие-то странные позы, и на лице у них появлялось необычное выражение. Видимо, они старались подражать героям фильма, который только что видели. Стоит внимательно присмотреться к выходящим из кино зрителям, и вы легко угадаете содержание фильма. После гангстерского фильма мужчины выходят развязно, надвинув шляпу на глаза, на лицах у женщин презрительное выражение.   После   героических – и   женщины и мужчины выходят с высоко поднятой головой. Веселые комедии делают зрителей красноречивыми и остроумными, они готовы на любые дурачества. Почти каждый зритель принимает участие в фильме, превращается в киногероя, и долго еще после того, как зажжется свет, не может освободиться от своих переживаний. Собственно говоря, он никогда от этого и не освобождается: на канве своей обыденной жизни он вышивает картины любовных драм, веселых комедий, полных напряжения гангстерских стычек, захватывающих героических приключений.

  В последнее время Генрик стал настолько впечатлительным, что ему достаточно было прочитать любовную драму на лицах выходящих зрителей, чтобы почувствовать волнение.

  – Пойдемте,– сказала Зита.– Почему у вас такое смешное лицо?

  – Смешное? Это вам кажется.

  – Я не хотела сказать ничего плохого. Вы обиделись!

  – Я? С чего бы? Я не могу на вас обижаться.

    —Почему?

   – Вы очень милая, и я вас люблю. Зита с благодарностью сжала ему руку и засмеялась, как ребенок, которого похвалили за то, что хорошо прочитал стихотворение.

  Они остановились перед кино. На большой цветной афише красивая женщина в алой шали, с распущенными рыжими кудрями прижимала к груди мужчину с гладко причесанными, блестящими черными волосами. На фотографиях они целовались, что-то ели с унылыми лицами, лежали на софе или вдруг ни с того, ни с сего, веселые и улыбающиеся, катались на карусели.

  На некоторых снимках он был с какой-то некрасивой и хмурой женщиной, на других героиня была одна и плакала.

  Зита рассматривала фотографии, морща лоб, вид у нее был очень серьезный.

  – Это, должно быть, прекрасная картина,—сказала она.

  – История несчастной любви.

  – Я очень люблю такие вещи, а вы?

  – Я тоже. Они познакомились случайно, в луна-парке, и полюбили друг друга с первого взгляда. Договорились встретиться на следующий день, но она не пришла, так как исключительные обстоятельства заставили ее внезапно уехать. Она послала ему с мальчиком записку, что прийти не может и будет ждать его через два дня на том же месте и в то же самое время. Но мальчик попадает под трамвай, и он записки не получает. Сначала он ждет ее и думает, что она над ним посмеялась, а потом она ждет его и думает, что он над ней посмеялся. Они оба очень опечалены и больше не встречаются, но в один прекрасный день...

  Зита смотрела на Генрика с открытым ртом и слушала так внимательно, что даже щеки ее порозовели.

  – Ну, ну и что? Что же потом? Почему вы остановились?– Зита ущипнула его за руку – не от злости, а от нетерпения.

  Ой.! – вскрикнул Генрик.– Что вы делаете?

  – Ну, что же потом, что потом!  Разгоряченная, она переступала с ноги на ногу, то и дело откидывая локон, спадавший на лоб.

     – А потом, через некоторое время, он познакомился с одной девушкой из хорошей семьи и женился на ней. Без особой любви, скорее для того, чтобы создать семью.

  – Он не должен был этого делать! – воскликнула Зита.

  – Почему же? Ведь с того времени прошло несколько лет.

  – Все равно. Он должен был искать ту.

  – Он думал, что та наплевала на него.

  – Нужно было разыскать ее и убедиться. А что она? Тоже вышла замуж?

  – Нет, она не вышла замуж. Она уехала в другой город и работала секретаршей у одного директора.

  – Я была в этом уверена! – закричала Зита торжествующе, и глаза ее загорелись.– Но что же дальше? А она иногда думала о нем?

  – Думала. Она отвергала предложения всех мужчин и отказалась выйти замуж за своего директора, человека в общем порядочного.

  – Вот видите, видите! – шептала Зита с жаром. – А он тоже о ней думал?

  – Он тоже о ней думал. Он знал, что это была единственная возможность в его жизни быть счастливым. Однажды он пошел с детьми кататься на карусели, ему все припомнилось и сделалось так грустно, что глаза его наполнились слезами. «Почему ты плачешь, папа?» – спросила его маленькая дочка, обнимая за шею. «Я не плачу,– отвечал он, задумчиво глядя куда-то вдаль,– это пыль запорошила мне глаза»,

  – Ах, как это прекрасно, как прекрасно! – воскликнула Зита, хлопая в ладоши и подпрыгивая.

  – Однажды он поехал по делам в другой город, как раз в тот, в котором жила она, и именно к тому директору, у которого она работала.

  – Какое необыкновенное стечение обстоятельств!

  – Ну, и они встретились и сразу же узнали друг друга. Они хотели сделать вид, будто ничего не произошло, но огонь, который когда-то в них пылал, уже не угасал и всегда горел во мраке ярким светом,

  – Ах боже мой.

  – Итак, сначала она встречались как будто только по служебным делам, но сила провидения, которая свела их, неумолимо влекла их друг к другу. Во время ужина в шикарном ресторане «Чарльтон» они объяснились и в отчаянии поняли, что стали жертвой страшного недоразумения. И тут начались метания. Они чувствовали, что любят друг друга еще больше, чем тогда, когда познакомились, что любовь их с каждым днем растет и усиливается, но было уже слишком поздно, все было слишком поздно. Он не мог, не имел права разрушить счастье и покой своей семьи, а она не только не хотела этого, но никогда бы на это не согласилась. Они решили не видеться больше, однако любовь, несмотря ни на что, толкает их друг к другу. Но слишком поздно, все слишком поздно! Есть люди, которым счастье блеснет лишь на мгновенье, всего на одно мгновенье, лишь для того, чтобы жизнь показалась им еще более печальной и жестокой. В конце она умирает. Умирает в его объятиях.

  – Нет, нет! – крикнула Зита, прикрывая губы тыльной стороной ладони. – Нет, нет!

  Генрик печально покачал головой и задумался.

  – Что же,– сказал он наконец,– мне очень жаль, но чем я могу помочь? Я не могу, увы, влиять на Судьбу и Провидение. Наоборот, я с ними не в ладах. Если бы это зависело от меня! О, если бы зависело от меня!

  – Но это не может так кончиться, не может!—Зита дергала Генрика за рукав. – Она не имеет права умирать. Я прошу вас, я умоляю вас, ради всего святого!

  В ее голосе звучала такая боль, в глазах была неподдельная печаль, и вся она содрогалась от такого отчаяния, что это начало привлекать внимание прохожих.

  Генрик развел руками.

  – Ну что же,– сказал он.– Пусть будет по-вашему. Она не умирает, она уезжает куда-то за океан, и больше они никогда не встретятся.

  – Да нет же! Это все равно что смерть. Нет, нет! Зита не отпускала его, дергала за рукав, в голосе ее звучали слезы.

  Какие-то три парня наблюдали за ними. Все трое черные и кудрявые. Они курили сигареты и смотрели на Генрика и Зиту с таким интересом, как будто это был захватывающий фильм.  Самый высокий, с красным платком на шее, опирался на плечи двух других. Один из них выделялся рубашкой с яркими полосами, другой ярко-красным цветком, который держал в зубах. Он жевал стебелек и время от времени сплевывал.

  – Эй, ты, крошка,– закричал высокий,– перестань наконец. Противно смотреть, как ты унижаешься. Твои мольбы не помогут, у него есть другая, и ему наплевать на тебя.

  Второй вынул цветок изо рта и засмеялся, третий, в рубахе с зелеными полосами, с серьезным видом покачал головой.

  – В таких делах советы не помогают,– сказал он тихо и свистнул.

  Зита быстро обернулась. Из растроганной, заплаканной девочки она в одно мгновение превратилась в уличную фурию. Она осыпала их градом страшных ругательств, большинства которых Генрик даже не знал. Должно быть, они были ужасны, так как две проходившие мимо пожилые дамы шарахнулись в сторону, заткнув уши и громко выражая свое негодование. Насколько Генрик мог разобрать – а в бурном потоке и хаосе проклятий это было не легко,– основной смысл ее выступления заключался в осуждении дурной привычки вмешиваться не в свои дела и задевать на улице мирных людей. Она плевала в их сторону, грозила им кулаками и была готова в любую минуту привести в исполнение свои угрозы. Генрик крепко схватил ее за руку, стараясь удержать.

  Парни, удивленные такой неожиданной переменой, сначала молчали, остолбенев, но, сообразив, с кем имеют дело, начали со знанием дела огрызаться. Атмосфера накалялась. Прохожие останавливались и вскоре окружили их -плотным кольцом, громко комментируя происходящее и подозрительно разглядывая Генрика. Визг Зиты покрывал все.

  Генрик растолкал толпу и быстро потащил Зиту за собой. Она упиралась, вырывалась, как маленькая собачонка, разъяренная собственным лаем, и тогда Генрик потянул ее с такой силой, что она чуть не упала, пробежала несколько шагов, выстукивая сбивчивый ритм каблуками по тротуару, припала всем телом к Генрику и посмотрела на него затуманенным, бессмысленным взором. Генрик двинулся дальше большими, быстрыми шагами. Зита, внезапно потеряв равновесие, снова чуть не упала, но сразу же овладела темпом и спокойной рысцой побежала рядом с Генриком. Так они шли долго, пока наконец не свернули вправо, в улицу не очень широкую, но ярко освещенную неоновыми огнями и светом витрин. Генрик замедлил шаги, отпустил руку Зиты, поправил галстук и тихо вздохнул. Он искоса посмотрел на Зиту. Зита перехватила его взгляд и нежно улыбнулась.

  – А может быть, пойдем посмотрим? – спросила она.

  – Что? Что такое?

  – Ну, этот фильм.

  – Какой фильм?

  – Ну, тот, который вы мне рассказывали.

  – Я не рассказывал никакого фильма.

  – Да что вы говорите! Ну, этот фильм, который показывают в кино «Аугустео». Вы так хорошо его рассказывали, только конец присочинили. Чтобы меня расстроить. Принесите себя в жертву, пойдите со мной второй раз.

  – Но я никогда не видел этого фильма.

  – Откуда же вы знаете его содержание?

  – Я не знаю его содержания. Содержание я придумал. Посмотрел фотографии и придумал. Достаточно увидеть несколько фильмов и немного знать жизнь, чтобы выдумать какую-нибудь любовную историю.

  Зита молчала, погруженная в задумчивость. Они шли очень медленно, как люди, которые после недельного нервного напряжения наслаждаются в воскресенье полуденной прогулкой, забыв о будничной спешке.

  – Ну, пойдемте ужинать,– сказал Генрик.– Я не на шутку проголодался.

  – А я нет,– сказала Зита решительно и упрямо.– Вы меня обманули, это очень нехорошо с вашей стороны. Я думала, что все это правда, а вы все придумали, дурочку из меня делаете. А я-то переживала! Жаль  только, что не дала в зубы шалопаям, которые к вам пристали.

  – Со своей стороны я бы хотел, чтобы вы были более рассудительны и тактичны,– сказал Генрик холодно.– Вон там, немного дальше, на той стороне, есть какая-то траттория, довольно уютная с виду. Как она называется? Я не вижу отсюда.

  «Под ве-се-лой ус-три-цей»,– прочитала Зита, гордая тем, что зрение у нее лучше, чем у Генрика.

  Женщины очень любят одерживать победы над мужчинами, быть в чем-нибудь лучше их, и честолюбие, с каким они стремятся этого достичь решительно во всем, выглядит довольно смешно. Ибо по сути дела честолюбие не имеет здесь ни малейшего значения, оно служит лишь для того, чтобы отвлечь внимание от самого существенного, в чем стыдно признаться: женщина хочет быть лучше мужчины только и исключительно для того, чтобы благодаря этому быть ему необходимой, чтобы иметь возможность опекать милого недотепу,  заботиться о нем. Это самое обычное, самое нежное женское чувство и только поэтому, а не по какой-нибудь другой причине женщины стараются во что бы то ни стало выиграть у нас в бридж, выше нас прыгнуть, лучше и быстрее изучить иностранный язык, превзойти нас в знании экономики, политики,   философии и искусства, а также во всех других областях жизни.

  – «Под веселой устрицей»,– повторил Генрик.– Великолепно! Но скажите, вы действительно думали, что все это правда? Что вас так взволновало?

  – Как это что? Ну, то, что все это было в фильме.

  – Значит, по-вашему, фильм не придуман?

  – Фильм как будто придуман, но... ах, оставьте меня в покое. Знаете, если вы действительно все это придумали, то ведь вы можете придумать другой конец.

  – Нет, не могу.

  – Ну и упрямый же вы! Вам что, жалко?

  – Не жалко, я просто не могу. Впрочем, пожалуйста. Если она не умрет и не уедет навсегда, а останется с ним, то ведь тогда будет несчастной его жена. А что станет с детьми?

  Зита остановилась. Наморщила лоб и поджала губы. Потом покачала головой.

  – А знаете,– сказала она,– я не подумала об этом. Ну, конечно, я не хотела бы, чтобы та, другая, была обижена, разве она виновата? Не говоря уже о детях.

  На мгновенье она задумалась, но тут же лицо ее прояснилось.

    А вот, пожалуйста! – воскликнула она радостно.– Жена может встретить какого-нибудь мужчину, в которого она смертельно влюбится, и у нее только тяжесть спадет с сердца, если муж уйдет.

  Генрик грустно покачал головой.

– О, вы ошибаетесь! Очень ошибаетесь. Женщина никогда не влюбится в другого мужчину в то время, когда принадлежащий ей мужчина что-то против нее замышляет. У женщин очень силен собственнический инстинкт. Он бывает сильнее всех чувств, поэтому его часто принимают за любовь. Наконец, если бы мы так уладили дело с его женой, остаются еще дети, вы забыли о детях.

  – К черту детей! —крикнула Зита и топнула ногой.– К черту детей и к черту жену! Вы тут не валяйте дурака и не умничайте. Если вы сами это придумали и не хотите для меня сделать счастливый конец– Значит, вы злой.

  – Все это более или менее выдумано. Уверяю вас. Но не к каждой выдуманной истории можно придумать конец такой, как вам хочется.

  – Я вам уже сказала, плевать мне на всю эту мудреную болтовню. Или вы придумаете счастливый конец, или я не пойду с вами ужинать.

  – Ох! Ну хорошо, хорошо. Но в этом действительно нет никакого смысла.

  – Ну?

  – Ну, и окончилось все счастливо.

  – Они остались вместе?

  – Да. Они остались вместе.

  – Жили долго, счастливо и очень любили друг друга?

  – Да. Жили долго, счастливо и очень любили друг друга.

  Зита вздохнула, махнула рукой, по-видимому не очень удовлетворенная. Она взяла Генрика под руку, и они вошли в тратторию «Под веселой устрицей».

  Это было небольшое и не слишком изысканное заведение. На стенах были нарисованы неаполитанские пейзажи, и хотя ни один столик не был занят, кельнер, молодой блондин с румяными щеками, вел себя так, как будто все места были заняты. В белом фартуке, с засученными рукавами, он беспрестанно двигался, бегал между пустыми столиками и с такой быстротой выполнял различные операции, что трудно было понять, действительно ли они служат каким-то хозяйственным целям или все это только бескорыстная демонстрация неиссякаемой энергии. За стойкой, где была навалена гора самых разнообразных устриц, которые, если верить вывеске, были специальностью этого заведения, стоял полный, пожилой человек с обвислыми седыми усами и, в противоположность молодому кельнеру, на редкость неподвижный. С недовольной гримасой смотрел он на бурное проявление его энергии и тихо стонал, когда тот в последний момент, почти у самого пола, подхватывал падающий стакан или тарелку, что проделывал часто и с особенным азартом. Время от времени неподвижный толстяк повторял:

  – Потише, Витторино, потише.