Текст книги "Под стягом Святослава (Историческая повесть)"

Автор книги: Станислав Пономарев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 16 страниц)

ПОСОЛ ЦАРЬГРАДА

егкая с хищными обводами кондура[62]62
  Кондура (греч.) – быстроходный корабль византийского флота.


[Закрыть], вспенивая острым носом встречную волну, стремительно летела вверх по полноводной реке. Гнали корабль вперед десять пар гибких кленовых весел. Скрипели уключины, звенели кандалы на руках гребцов: в крепкие дубовые брусья вделаны невольничьи цепи и длина их как раз позволяла сделать полный взмах веслом.

Надсмотрщик с бичом в узловатой руке стоял за спинами рабов. Иногда жгут из воловьей кожи вспарывал воздух, и тотчас вторил ему звенящий вскрик: у кого-то из-под лопнувшей кожи брызгала кровь.

Все рабы рослые и могучие. Кондура царская, и гребцы для нее подбирались не случайно. Надсмотрщик, сам невольник, и потому истязатель более свирепый, чем любой свободный человек на этой должности, зря рукам волю не давал. Не из жалости – калечить живую машину было строго запрещено, она должна работать исправно. Да и побаивался надзиратель: хоть и скованы рабы, а вдруг…

Гребцов хорошо кормили, чтоб сила их не убывала. А если заболевал кто, того равнодушно бросали в волны. Спасешься – живи, наслаждайся свободой! Утонешь – туда и дорога! В то жестокое время лошадей больше жалели, чем людей. Да и кто рабов за людей признавал?

Однако, как хорошо ни кормили царских гребцов, жира на такой работе не нагуляешь. Иной раз с восхода до заката машет раб веслом и валится тут же на жесткую скамью смертельно уставший, не желающий никаких благ, кроме сна без сновидений. Иной раз и им попутный ветер дарил часы и даже дни желанного отдыха. Но чаще это происходило в открытом море. С тех пор как кондура вошла в устье Днепра, гребцы не знали отдыха: река сопротивлялась их натиску, а попутного ветра, чтобы надулся прямоугольный парус, не было уже более двух недель…

Наверху в плетенной из лозы каютке возлежал на мягкой тахте посол византийского императора – патрикий Михаил. Мысли его были далеко: там, куда стремил его корабль, – на Руси, в Киеве, во дворце грозного северного воителя Святослава.

Двор Никифора Фоки беспокоила неумолимо возрастающая мощь Киевской Руси. В Таматархе и Керчи, рядом с колонией Византии в Крыму, обосновались значительные отряды воинственных подданных Киева. И хотя эти города-порты, запиравшие выход в Черное море, принадлежали Хазарии, руссы чувствовали себя там большими хозяевами, чем воины и купцы великого царя Иосифа.

Более двух веков продолжалась упорная борьба за обладание плодоносной Таврией между Византией и Хазарским каганатом. В середине десятого века греки готовы были торжествовать победу. Но тут явилась третья сила – Киевская Русь. Походы на Константинополь[63]63
  Константинополь (Царьград) – столица Византийской империи.


[Закрыть] дружин Олега и Игоря потрясли империю. Однако эти свирепые властители Севера не смогли удержать за собой плоды скоротечных побед. Иное дело – нынешний князь Руси Святослав. Он был подобен орлу: смел, дерзок, стремителен, всесокрушающ и цепок. Все, что попадало в его когти, он держал мертвой хваткой. Скороходные и верткие ладьи руссов все чаще появлялись у берегов византийских владений в Крыму. Бородатые рослые воины прыгали с кораблей на сушу и, закрывшись огромными красными щитами, обрушивали на цветущее побережье безжалостную мощь тяжелых копий и длинных обоюдоострых мечей. Лилась кровь ромейская, горели поселения и хлебные нивы, а вместо птичьего щебетанья в задымленном воздухе грозно и весело свистели тучи каленых стрел. Полыхал огонь, смрадом пахло. Вороны слетались на бранчливую тризну Радовались черноперые разбойники – еды вдоволь. Плодилось воронье!..

Иногда патрикий отвлекался от своих дум, смотрел сквозь узкое окно-бойницу на берег. С тех пор как кондура вошла в устье Днепра, ее по обоим берегам преследовали шайки печенегов. Дикие всадники кричали что-то и знаками призывали пристать к берегу. А когда корабль плыл дальше, они грозились узкими мечами, и возмущенный крик степняков, несмотря на шум волн, долетал до ушей греков. Патрикий приказал не обращать на них внимания. Тогда кочевники в ярости пускали стрелы, пытаясь попасть в кормчего. Стрелы чаще падали в воду, не долетая. Но бывало, они с грохотом вонзались в борт. Если это случалось, тогда дюжие воины-катафракты брали тяжелые луки. Греческие стрелы летели почти вдвое дальше печенежских и легко доставали врага. Кочевники с визгом и гиканьем поворачивали своих косматых низкорослых коней и растворялись в степи. Но проходило немного времени, и стремительные наездники снова возникали из весеннего марева. И все повторялось сначала…

– Пацинаки, змеиное семя! – с ненавистью глядел на толпу степняков сановник византийского императора. – Истребить бы вас всех до единого…

Весть о набеге кочевников настигла Никифора Фоку в Смирне[64]64
  Смирна – крупный византийский порт на берегу Эгейского моря, современный турецкий город Измир.


[Закрыть], когда царский боевой корабль уже отчалил от берега.

Конный гонец отчаянно махал платком, пытаясь обратить на себя внимание кормчего. Но тяжелая трирема[65]65
  Трирема (греч.) – гребное судно с тремя рядами весел.


[Закрыть], вспенивая волны множеством весел, уходила все дальше от причала. Тогда гонец крикнул воинам из охраны порта:

– Костер! Быстро!

Те подожгли десяток смоляных факелов, подбросили пакли, и густой дым повалил с пристани. Четверо воинов побежали с огнем в руках направо – в сторону Константинополя.

На корабле поняли сигнал, доложили императору. Тот вышел на палубу, глянул хмуро, приказал:

– К берегу!..

Гонец коротко доложил о происшедшем. Никифор сразу понял, сколь грозная беда надвигается на столицу империи, и решение его было мгновенным.

– Скачи навстречу Иоанну Каркуасу, – приказал он вестнику. – Пусть поворачивает войска против пацинаков. Надо не только вытеснить их из Фракии, но окружить и уничтожить всех до единого. Пленных не брать! Царей грязного народа доставить ко мне в цепях! – Император снял с безымянного пальца перстень с печаткой. – Передашь это Иоанну вместе с моим приказом. Все! Спеши, храбрый воин! Дайте ему отряд стражи и самых быстрых коней! – приказал властитель Византии начальнику порта. – Патрикий Михаил!

– Я здесь, о царствующий!

– Бери самую быструю кондуру и не мешкая плыви в Скифию[66]66
  Скифия – так византийцы называли Киевскую Русь.


[Закрыть],– тихо проговорил император: свита его стояла в стороне, шагах в десяти, и не могла слышать тайного разговора. – Скажи Сфендославу… – продолжал Никифор. – Подтверди еще раз, что я не против, если он сокрушит империю хагана. И пусть после этого отдаст мне только Керчь, тогда мы будем ему добрыми соседями… Кроме того, он обещал мне в подмогу три тысячи воинов. И еще… было бы неплохо оставшихся у Борисфена[67]67
  Борисфен (греч.) – река Днепр.


[Закрыть] пацинаков натравить на земли Сфендослава, чтоб он был посговорчивее.

– Варвары любят золото, – заметил Михаил. – Блеск драгоценного металла делает их уступчивыми и добрыми.

– «Золото»… – недовольно проворчал правитель Византии. – Всем нужно золото. Где мне его взять, чтобы ублажить всех варваров?.. Ну хорошо, возьми сколько нужно. Все!

Патрикий поклонился и хотел уйти.

– Подожди! – остановил его Никифор. – Возьми с собой царевича Василия. Пусть учится, как надо разговаривать с варварами и как отводить беду от границ Романии… Теперь мне и воинам моим будет во сто крат труднее в битвах за остров Кипр[68]68
  В 965 году Византия отвоевала этот остров у арабов.


[Закрыть], ибо противопоставить арабам я смогу только половину своих войск. Другая половина вынуждена защищать Константинополь. Со мной мальчику будет опасно. Кто знает, что будет со мной… Может быть, мне суждено погибнуть, но я не поверну назад!

– Да охранит тебя спаситель наш Иисус Христос! Пусть сгинут на вечные времена враги святого креста – грязные магометане! Меч твой счастлив, о царствующий! Ты победишь!

– Иди с богом! Отврати опасность с севера, и я не забуду твоих заслуг!

Патрикий поклонился и ушел в сопровождении мальчика лет десяти, облаченного в чешуйчатый серебряный панцирь. Лицо юного царевича сияло: он столько сказочного слышал о далекой Скифии, о грозном царе Сфендославе, о варварской столице Киове[69]69
  Киов – так византийцы называли город Киев.


[Закрыть]. И теперь ему суждено все это увидеть…

Прошедшее встало перед глазами Михаила настолько явственно, что он испуганно вздрогнул, очнулся от красочного видения и перекрестился…

Кондура подходила к каменным перекатам. Греки решили переночевать на острове Хортица – последнем приюте перед нижними днепровскими порогами. Но и тут оказались кочевники: трое дозорных, посланных на остров для разведки, едва не попали в засаду. Одного из разведчиков тяжело ранили стрелой в грудь.

Патрикий приказал кормчему поставить корабль посредине реки, там, где до берегов было дальше всего, и выставить на ночь усиленную стражу…

Едва утренняя заря коснулась розовой ладонью вершин дальних курганов, дозорный на кондуре поднял тревогу. Греки схватились за мечи и луки. Их предводитель, спафарий[70]70
  Спафарий (греч.) – средний командный чин в византийской армии; начальник полусотни.


[Закрыть] Хрисант, опухший от хмеля и сна, недовольно пробасил:

– Ну что еще там?

Дозорный показал на блестящую гладь воды: от берега в сторону греческого корабля плыл продолговатый предмет. У самого уреза воды толпой стояли конные печенеги и о чем-то возбужденно галдели. Предутренний влажный воздух доносил их голоса довольно отчетливо.

Вскоре греки смогли разглядеть, что к судну, усиленно работая правой рукой, держась левой за бревно, плывет человек. Дозорный поднял тяжелый лук, но Хрисант остановил его:

– Подожди, успеешь!

– А если это ловушка?

– Он один. Узнаем, чего ему надо, а там решим.

– Не стреляйте-е-е! – прозвенел над тихой водой пронзительный голос. – Я несу вам слово мира!

– Ты кто?! – крикнули с греческой ладьи.

– Имя мое Товлыз! – откликнулся кочевник. – Я несу вам слова доблестного бек-хана Радмана!

– Помогите ему подняться на борт! – приказал спафарий.

Воины сбросили с высокого борта веревочную лестницу, она затрепетала под тяжестью человеческого тела, и вскоре на палубу ступил мокрый с головы до ног высокий человек. Он был гол по пояс, короткие штаны из грубого сукна пропитались влагой и плотно облегали мускулистые ноги степняка.

Майская водица была холодна, кочевника пробирала крупная дрожь: он старался сдерживаться, но…

– Чего надо? – неприязненно спросил спафарий, не обращая на страдания печенега никакого внимания.

Кочевник гордо выпрямился, на мгновение унял дрожь и проговорил твердо:

– Я Товлыз Свирепый! Хан рода Угур! Позовите мне посланника царя Румии. У меня к нему слово от бек-хана Радмана Могучего!

Хрисант отступил на шаг, лицо его из сурового сделалось благодушным. Грек склонил обнаженную голову:

– Хану рода Угур Товлызу Свирепому привет! Император Романии знает о доблестном воине… Посол царствующего патрикий Михаил будет рад говорить с вестником одного из царей Пацинакии Радманом Могучим! – Спафарий обернулся к стражникам: – Принесите одежду, достойную хана!

Товлыз не сдержал радостной ухмылки. Послом Радмана он не был и плыл сюда по ледяной воде майского Днепра больше за богатым подарком, чем из интересов своего владыки. Радман со своими кибитками стоял за три конных перехода от днепровских порогов. А в этом месте сухопутье осадила орда его подданного Товлыза Свирепого. Правда, недавно тут пристроились было кочевники из племени бек-хана Илдея, но Товлыз, имея больше сабель, согнал конкурентов с прибыльного места. Согнанный противник со дня на день мог вернуться с подкреплением. Однако хитрый хан полагал, что к тому времени он успеет взять дань с византийского посла…

Закованный в железо воин принес на вытянутых руках нарядный халат из золотистой парчи. Хан рванулся было вперед, но Хрисант взял одежду из рук катафракта и торжественно надел на плечи знатного печенега.

Спафарий едва сдерживал смех, глядя на кочевника, ибо тот рассмеялся от радости и все время поглаживал грубой ладонью скотовода нежную царскую ткань. Наконец Хрисант справился со своими чувствами и сказал печенегу строго:

– А сейчас посол императора Романии патрикий Михаил предстанет перед тобой!

В проеме каюты показался заспанный сановник Никифора Фоки. Он успел облачиться согласно церемонии малого царского приема: парчовый халат, сафьяновые сапоги, красная круглая шапка с кистью, на поясе – короткий меч.

Греческий посол, важно выпятив живот, встал перед печенегом. Они были знакомы давно по встречам в Херсонесе, где Товлыз появлялся то как соглядатай Радмана, то как торговец скотом. Михаил чуть не расхохотался – настолько нелеп был вид печенега: босого, в красной парче, которая прилипла к телу, особенно в нижней его части, где сквозь мокрую дорогую ткань просвечивали штаны из грубой шерсти.

По обычаю его языческой веры, голова кочевника наполовину ото лба была выбрита, а позади торчали шесть жидких косиц. Товлыз пытался казаться гордым и грозным, чтобы оправдать свое прозвище «Свирепый», но невольная робость перед могущественным греком нагоняла на лицо печенега растерянность и испуг.

– Я слушаю тебя, хан. Скажи о твоем здоровье, – припомнил сановник степную вежливость. – Здоров ли твой сын и твои жены? Много ли жира нагуляли твои кони?

– Все здоровы, – коротко ответил печенег. – А как ты?

– Спаси Христос!

Что касается здоровья, то Товлыз ответил патрикию только на первую половину вопроса – о семье. Про скот же указал:

– Плохая зима была. Много коней пало. Волы подохли. Беден совсем стал. Как буду жить – не знаю!

Печенег хитрил, чтобы выторговать на будущее приличную плату с греков за провоз кондуры посуху, мимо днепровских порогов.

– Цари Пацинакии Куря, Илдей и Тарсук напали на земли Романии, – не слушая кочевника, заговорил патрикий. – Император разгневан…

– Они уже вернулись, – перебил его печенег. – Много воинов потеряли. Злые теперь. Если узнают, что ты тут, тогда и тебя убьют, и людей твоих.

Умиротворяющее тепло разлилось в груди Михаила, радостно сжало сердце: грязные варвары разбиты, согнаны с Ромейской земли. «Слава Иисусу Христу! – помолился про себя патрикий. – Слава стратигу Иоанну Каркуасу!» Но вслух хитроумный грек ничего не сказал, и даже выражение лица его не изменилось: он продолжал прерванную речь как ни в чем не бывало:

– Император знает, что Радман не пустил своих воинов в поход против нас, и за это прислал ему дары…

– Давай! – протянул печенег скорую ладонь. – Давай дары, я передам их бек-хану! – Глаза степняка алчно блестели.

– Порядка не знаешь? – прищурился Михаил. – С царем Радманом я буду говорить сам. Он должен ждать меня на берегу. Я дам ему своих заложников, а он должен оставить мне своих. Тебя, например!

– Порядок я не забыл, – сразу сник печенег. – Отвези меня на берег. Я дам знать бек-хану о твоей воле.

– К чему торопиться? – рассмеялся патрикий. – Зайди ко мне. Бузы выпьем.

Глаза хана опять вспыхнули. Этот разговор происходил на тюркском языке, которого здесь, на судне, никто не понимал.

Пока патрикий развлекал опасного гостя и угощал его роскошными яствами, солнце уже выплыло из-за холмов.

Катафракты с тревогой наблюдали за отлогим левым берегом. Там бурлила толпа степняков, готовая атаковать кондуру с воды. Хрисант доложил об этом Михаилу. Товлыз тут же, не дослушав, выскочил на палубу и гортанно крикнул что-то своим. Кочевники, все как один, отхлынули от воды, только топот тысяч копыт прогрохотал. Вскоре и его не стало слышно.

– Лихо! – изумился спафарий. – Рукой махнул – и нет никого. Нам бы так научиться повелевать своими воинами.

Хан осклабился, весело подмигнул катафрактам, шагнул обратно в каюту. Патрикий спокойно ожидал гостя.

– Мои люди уже привели десять пар самых могучих волов, – продолжил разговор Товлыз-хан. – Охрану тоже дам. Сам с сыном в заложники пойду. А ты мне дашь бека Хрисанта и того мальчишку в синем архалуке.

– Кого?! – изумился и встревожился патрикий: тот, о ком сказал печенег, был царевич Василий. «Однако зорок глаз грязного варвара. Быстро разглядел алмаз в куче простых камней, – подумал сановник. – Но шалишь! Твоя голова его не стоит!» Вслух же многоопытный грек сказал поучительно: – Среди воинов у меня такого нет! Нельзя требовать невозможного!

– А зачем мне воин? Мне хватит одного Хрисанта. Он пяти воинов стоит. Пусть вторым молодой невоин будет.

– Он сын купца, – рассмеялся Михаил, – значит, просто гость на моем корабле. Разве я могу гостя в заложники дать?

– Ну ладно, – вдруг согласился печенег. – А кто вторым будет?

– Найдем.

– Теперь скажи, сколько заплатишь? Дорога трудна и опасна.

– Пятьдесят динаров за весь путь. Ты разве забыл? За кондуру всегда так платили.

– Мало! – ощерился Товлыз, и глаза его хищно сверкнули. – Рядом орда баяндеров ходит. Может быть большой бой. Погибнут воины. Жизнь батыра дорого стоит.

– То ли будет, то ли нет! – откровенно рассмеялся патрикий. – За несвершенное не плачу. А если будет бой, то за каждого погибшего воина ты получишь по десять динаров.

– Не я получу, а родичи его!

– Мне все равно.

– Пусть будет так, – согласился хан. – Когда начнем перетаскивать твою большую лодку?

– Как только позавтракают катафракты и гребцы.

– Хорошо… К тому времени, когда мы перетащим твою большую лодку через последний порог, бек-хан Радман Могучий придет туда. Я думаю, баяндеры побоятся напасть на нас, раз бек-хан так близко.

– Я тоже так думаю, – улыбнулся сановник, наливая в кубок печенега густое греческое вино…

Едва завтрак был закончен, снизу раздались хлесткие удары бича, стоны, ругань, стук уключин. Вскоре весла вспенили воду и кондура ходко пошла к берегу. Рядом с кормчим стоял Товлыз Свирепый, вытянутой рукой показывая направление.

На пологом берегу греческий корабль ждала толпа печенегов. Ревели попарно запряженные волы. Возницы стояли рядом.

Когда нос судна коснулся берега, хан прокричал что-то. Кочевники отхлынули от воды, только остались волы да возницы. Бросили сходни, на влажный от росы песок ступили вооруженные катафракты. От толпы печенегов по приказу хана отделился молодой воин и поднялся на кон– дуру. В свою очередь на берег сошли греческие заложники: спафарий Хрисант и богатырь, выбранный Товлызом из числа охранников патрикия Михаила. Оба они, как и печенеги-заложники, были безоружны.

Теперь катафракты выгнали из трюма гребцов. Все рабы были скованы цепями попарно. Отнюдь не для праздной прогулки вывели их. Невольникам предстояла работа тягловой скотины.

Печенеги-возницы по знаку кормчего подвели животных к носу судна. Рабы стали укладывать под днище тяжелые слеги, снятые перед тем с палубы, закреплять толстые пеньковые канаты на корме, бортах и на носу кондуры.

Наконец с трудом впрягли волов. Все было готово для движения. Возницы возопили – волы напряглись.

– Ну вы, бездельники! – заорал надсмотрщик, сопровождая ругань секущими ударами хлыста. – Помогайте тащить! Впрягайтесь! Вперед!

Рабы со стоном натянули канаты: тяжелый корабль тронулся с места и оказался на суше…

ЗАБОТЫ КУДИМА ПУЖАЛЫ

од ярким солнцем парила бескрайняя степь. Редкие перелески, казалось, плыли по глади озер, которых на самом деле не было: миражи играли людским воображением.

– Русалки балуют, – говорили смерды. – Заманивают путников. Как только человек ослабнет силами в погоне за водой, оне защекочут его и в подводное царство утащат.

– Тять, а тять! Неушто правда, што там воды нет? – спрашивал голопузый мальчуган.

– А ты спытай, побеги туда, – смеялся отец.

– Так далече ж. До того распадка небось версты три будет. Мы там летось с мамкой грибки собирали, и воды тогда никакой не было. А какие оне, русалки, а, тять?

– Русалки-та? Да так, девы красные. Только замест ног у них рыбий хвост.

– А как же оне на деревья лазают? Небось с хвостом-та несподручно?

– А их леший подсаживает. Он их щекочет при сем, а оне смеются.

– Тять, а та русалка…

– Хватит воду в ступе толочь, Мязга. Погоняй волов, пахать время приспело.

Вонзается лемех плуга в мягкий грунт, жирные, блестящие пласты валятся в сторону. Пряный дух земляной кружит голову. Мужик на ходу подбирает горсть жирного чернозема, нюхает и произносит смачно:

– Р-репа-а!

Следом за оратаем[71]71
  Оратай (древнерусск.) – земледелец, хлебороб.


[Закрыть] роятся в небе и скачут по вспаханной земле тучи сизо-черных грачей. С ними вперемешку снуют юркие скворцы: еды и им достаточно. Солнышко пригревает, легкий ветерок повевает с юга. Щебет птичий. Хорошо и привольно! Хлеб родится: три колоса – каравай! Вот кабы не поганые…

Гоняет рало пахарь, а рогатина с отточенным рожном к рогалям привязана. Нет-нет да и глянет оратай в даль степную, прикрыв глаза козырьком натруженной ладони: не покажется ли где шальная смертоносная орда?

Смерд распахивает первый круг, приближается к полю соседа, окликает:

– Бог в подмогу, Кудим. Повремени, давай словом перемолвимся.

Тот оборачивается на ходу, отвечает густым басом:

– Еще круг прочертим, Тудор, а там и покалякаем. – Добавляет, чтоб не обиделся сосед: – Кровь-руда не разыгралась ишшо. Што-то знобко нонче.

– Ну давай еще по кругу, – соглашается тот, с доброй завистью глядя на приятеля.

У Кудима плуг вдвое могутнее и тяжелее и тащат его две пары сильных волов.

– Дал же Перун силушку, – бормочет про себя Тудор. – Одно слово – богатырь!

Тудор – старшина шорников в городе Переяславе – знал, что Кудим Пужала волов своих выручил за пленных хазар, взятых богатырем при защите родного города. Полону тогда, два года назад, было много. За каждого вола Кудиму пришлось отдать по три хазарина. А за плуг мастер-кузнец запросил аж пять колодников и коня впридачу!

Тудору тогда повезло меньше: у него оказалось всего шесть пленников, причем один из них старик. За них тиун воеводы Ядрея дал только одного вола и пять баранов впридачу.

– Пошто ему землю ковырять? – бормотал сам себе Тудор, налегая на рогали плуга. – Злато мог бы лопатой грести. Сам воевода Слуд в гриди Кудима произвел. Ежели бы меня, то…

Когда хазар разбили и воевода Слуд с ратью переяславской вернулся в город, Кудим Пужала решительно стащил с себя богатырский доспех и принес его в гридницу.

– Ослобони, воевода, – прогудел исполин. – Благодарствую за честь, но теперь железо бранное мне без надобности.

– Ка-ак? Да ты ж ведь теперь гридень дружины княжецкой, – изумился старый воин. – Аль дело ратное тебе не по нутру?

– Не по нутру, воевода! Сколь кровушки в битвах пролито. Не ручейки – реки! Как спать лягу, так все побитые да покалеченные снятся и руки ко мне тянут: и враги, и наши, русичи. Одни стонут страшно и подмоги просят, а иные проклинают. Тяжко мне. Ослобони, воевода! Мне землю пахать надобно для хлебушка животворящего. Не по мне служба княжецкая!

– Вольному – воля! – развел руками Слуд. – А ежели опять набег?

– Тогда приду! – твердо пообещал смерд. – Только ради жен, матерей и детушек земли нашей Русской возьму я меч и лук могутный. Так што ты, воевода, побереги доспех мой. И кольчугу никому не отдавай!

– Да кто ж на нее позарится? В кольчугу твою, чать, трое влезут. Булаву, окромя тебя, никто не подымет, и лук натянуть никому не по силам. Живи спокойно, сохраню доспех твой до поры!

И ушел богатырь из дружины княжеской.

Среди завистников слух потек, как яд змеиный: прогнали, мол, сиволапого от стола братчинного. И дня не пробыл дома герой обороны Переяслава, как без стука и поклона вломился в избу тиун воеводы Ядрея – Чегирь. Заговорил, как прежде, гордо и нахально:

– Пошто сиднем сидишь, пень неотесанный?! Аль ослеп? Где поклон твой?! Пошто ты… – И вдруг споткнулся язык тиуна о твердый и жесткий взгляд ранее покорного и тихого смерда. И накатилась робость на тщедушного притеснителя, ноги сделались невесомыми. Но хамство души и тут побороло: – Аль ты, Кудим, долг за собой позабыл?

Кудим Пужала медленно поднялся с дубовой скамьи и молча шагнул навстречу своему давнему обидчику. Тиун попятился. Но дверь открывалась внутрь горницы, а он давил на нее спиной, силясь открыть наружу.

Мать и жена всплеснули руками от страха:

– Кудимушка, ми-ила-ай, не калечь ты яго, окаянного!

От этого причитания ноги Чегиря сами собой подкосились, он рухнул на колени, просипел что-то горлом, поперхнулся и не смог выговорить ни слова.

– Кто-о?! – проревел вдруг всегда невозмутимый пахарь-великан. – Кто-о, короста свинячья, грудь свою под козарские копья подставлял?! Кто оборонил тебя от полона и самой смерти?! Отвечай, коль спрашивают! Ну-у!

– Ты-и, Кудим, – сипло отозвался боярский прихвостень.

– А ты где был? Отвечай! Што-то не видно было тебя на стенах переяславских, где люди русские кровавой юшкой умывались… Может, ты в поле полевал да козарам головы сымал, а?!

– Так я немощен с зимы был, – посерел в ожидании неотвратимой беды тиун.

– Немощен?! Как баб чужих мять, так силушку некуда девать! Чего молчишь?

– Истину речешь, брат.

– Бра-ат?! Бирюк облезлый тебе брат! Богатыри русские, живые и мертвые, братья мне. И тот брат, кто борозду в поле ломает ради хлеба насущного!.. Видишь сапог? – Кудим выставил вперед ногу неимоверных размеров. – Видишь, спрашиваю?!

– Вижу. Добрый сапог. Из сафьяна. Почитай, княжецкий, – зачастил неожиданно староста.

– Так вот, воевода Слуд и гриди наказывали мне: когда ты, цыплячья душа, заявишься долг за свиней требовать, так штоб я с тобой добрым пинком расчелся. Пошли! – Смерд схватил Чегиря за воротник и выволок вон.

В избе неистово причитали женщины…

Кудим через некоторое время вошел, плотно притворил за собой дверь, крякнул смущенно:

– Да будет вам.

– Ведь теперича тебя в поруб[72]72
  Поруб (древнерусск.) – погреб, подвал; место заключения преступника.


[Закрыть] упекут! – как наседка, ахала полнотелая Кудимова супружница.

– Душегубец, осиротить нас хочешь? – басом вторила мать, такая же, как сын, рыжеволосая и могучая, на голову уступающая ему ростом, зато объемом намного превосходящая своего отпрыска.

Несокрушимый витязь переяславской дружины попятился, увидев в руках грозной родительницы увесистую кочергу.

– Охолонись, маманя, – замахал руками Кудим. – Прости меня, непутевого. Пошутковал я!

– Пошутковал?! А Чегирь-от лежит без души. Убил ведь, кровопивец!

– Да живой он. Я его и погладил-та в четверть силушки. Да не махай ты кочергой, маманя! Сей миг я Чегиря на ноги поставлю!

Кудим выскочил за дверь, прихватив с собой бадейку. Женщины с любопытством наблюдали за ним, выглядывая в раскрытое настежь оконце.

Кудим подошел к поверженному врагу и выплеснул воду тому на голову. Тиун шевельнулся, замычал, ошалело поводя мутными глазами. Смерд наклонился к нему, сказал что-то вполголоса. Чегирь вскочил и резво, вприпрыжку побежал вдоль улицы, все время забирая вправо. Вот он стукнулся всем телом о чей-то забор, оттолкнулся двумя руками и помчался дальше…

– Ну вот. А вы речили. Ха-ха-ха! – Кудим вошел в горницу, сел на скамью, положил ногу на ногу. – Эт-то крапивное семя и палицей богатырской не осилишь, а тут… сапогом.

– Што ты ему сказал-от, Чегирю-та? Отчего он, ако заяц, поскакал? – спросила строгая мать. – Че молчишь? Сказывай, нечистый дух!

– Да так, ниче.

– Поведай, Кудимушка, – приласкалась к нему жена.

– А я шепнул ему, как он лупетками захлопал «Хошь, еще раз сапогом пониже спины вдарю?»

Женщины от смеха повалились на лежанку…

На следующий день утром, когда еще все спали, в дверь Кудимовой избы неистово загрохотали чем-то тяжелым.

– Эй! Отворяй! – раздались снаружи грубые голоса. – Где хозяин?! Отворяй! Не то всю избу разнесем по бревнышку!

Кудим вскочил с лежанки, схватил кочергу, смахнул задвижку и внезапно рванул дверь на себя: в избу головой вперед, гремя железом брони, влетел человек. Он не удержался на ногах и, сбив по пути скамью, острием стального шлема вонзился в бревенчатую стену. Смерд ткнул кочергой другого, загородившего проем: тот охнул и согнулся пополам. Богатырь рванулся вперед и оказался лицом к лицу с тремя всадниками.

– Р-рубите яго, разбойника! – возопил знакомый голос. – Р-руби-и по слову воеводы!

– Постой! – густо отозвался бас другого комонника. – Да это, никак, Кудим Пужала?

– Так оно! Пужала и есть, – подтвердил третий всадник.

Великан пригляделся.

– Никак, Варакша?

– Да я же!

– А че вам тут надобно?

– Да вот вчерась энтот тиун примчался к воеводе и базлает: «Разбой!» Ну, Слуд и спослал нас. А клоп сей вонючий, – Варакша указал на Чегиря, – не сказывал, кто тот разбойник, и привел нас к твоей избе. Вот и все.

– Слазь с коня, брат. Зайди в дом, отведай угощенья моего. И воев своих зови.

– Дак один уж в избе, – рассмеялся витязь. – Другой вон стоит, будто твоя кочерга, согнулся. А энтого помнишь?

– Никак, Ломка, Будилы-городника сынок? Ну да, он! Ну витязь, чистый витязь! Милости прошу отведать хлеба-соли! – поклонился смерд боевым соратникам.

Стукнутый кочергой дружинник пришел наконец в себя и распрямился. Хоть и морщился от боли воин, но Кудиму улыбался, как родному.

Склонившись в поясном поклоне, на пороге стояли хозяйки дома, приглашая гостей в горницу.

Чегирь сидел на коне, вертел головой в растерянности и не знал, что говорить и делать. Ему подсказал седоусый Варакша: размахнувшись богатырской десницей, он так огрел доносчика плетью, что тот волком взвыл.

– Вон отселева, паскудник! Черной лжой на гридя княжецкого поклеп возводить?! Поди прочь, пока голова на плечах!

Дважды тиуна просить не понадобилось. Он рванул повод и так заспешил, что, казалось, еще мгновение, всадник обгонит в своем стремлении коня и улетит в поднебесье.

Когда хозяин и гости вошли в избу, дружинник, влетевший сюда поневоле, все еще барахтался на полу, силясь вырвать шлем из стены. Кудим легко, словно морковку из грядки, выдернул его, поставил на ноги и обнял радостно:

– И ты тута, Гаркуша?! А сказывали, будто бы тебя козары в полон увели?

Гаркуша ошалело поводил глазами.

– Пужала, што ль? – наконец выдохнул он изумленно…

Узнав о происшедшем, воевода Слуд посмеялся от души. Но вступать в свару с Ядреем ему не хотелось, и Слуд обо всем через гонца доложил Святославу. Князь сразу вспомнил о подвигах силача-смерда.

– Уж не тот ли это богатырь, что зарубил в бою самого Хаврат-хана?

– Он! – подтвердил гонец, черный, щуплый и ловкий воин с хитрыми глазами. – И еще, великий князь, Кудим стрелами из могутного лука почитай два десятка воевод козарских с коней поссаживал. А сколь простых степняков он мечом да секирой достал, о том один Перун только и ведает.

– А ты откуда знаешь?

– Дак ить Кудим-то сельчанин мой и побратим. Нас воевода Слуд вместе в витязи повенчал: его – гридем, а меня – оружничим при нем.

– Как величать тебя?

– Тимоха Грач, пресветлый князь.

– Наслышан, – улыбнулся Святослав. – А вот ни того, ни другого повстречать не довелось. Но награда давно уж ждет вас: и Кудима Пужалу, и тебя.

– Меня-а?! – опешил от счастья Тимка.

Князь глянул на него с усмешкой, вполголоса сказал что-то отроку. Вскоре тот принес две нашейные гривны[73]73
  Гривна – здесь: шейное украшение в виде обруча.


[Закрыть] – золотую и серебряную.

– Это тебе за доблесть ратную. За то, что спас от поругания стяг княжецкий, – подал Святослав серебряную гривну удалому переяславцу.

Оружничий грохнулся на колени.

– Встань! А этой золотой похвалой пускай именем моим воевода Слуд наградит Кудима Пужалу! И еще передай воеводе: Кудима не трогать и не обижать под страхом гнева моего! Ядрею я тоже укажу.