Текст книги "Под стягом Святослава (Историческая повесть)"

Автор книги: Станислав Пономарев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 16 страниц)

– Я исполню твою просьбу! – услышал ее кендар-каган. – Ты умрешь, женщина, вместе с ним!

– Ох-ха! – опешила Альгуль. – Я не хочу! О справедливейший! Я жертва обмана! Я не знала! Пощади-и, о вели-и-икий!!!

– Нет тебе пощады! Ибо то, что знает аллах, не может знать женщина… Но то, что знает шайтан, женщина знает наверняка! Ты выдала себя беспечным весельем, когда твоему мужу грозило испытание! Ты обругала человека, приговоренного к смерти. Для всех он преступник, но для тебя господин по воле аллаха! Эй, палач, исполни волю истинной Справедливости!..

Кони ступали шагом. Махмуд был задумчив, и казалось, звуки приветствий не долетали до него. Летко Волчий Хвост тоже молчал…

А вокруг ликовали люди, прославляя мудрость справедливейшего кендар-кагана Азиза: никто на свете не смог бы разрешить столь мудро и просто такой неразрешимый спор. А разве не правильно поступил он с коварной обманщицей? Пусть трепещут неверные жены! Боги все видят!

Теперь обросшая былью и небылью молва об этом удивительном суде полетит по всем торговым караванным путям, промчится по волнам многих морей и достигнет самых отдаленных уголков земли, куда доходят купцы и путешественники.

– Даже без прикрас, которыми народ так любит сдабривать деяния великих, этот суд останется на века, как самый изумительный и справедливый, – задумчиво сказал Махмуд.

– Да-а… – очнулся Летко Волчий Хвост. – Это верно, козары скоро судят. Чуть что – и голова с плеч!

РАТЬША – СЧАСТЛИВЫЙ ЧЕЛОВЕК

риближение весны сказывалось: снег темнел и оседал под лучами солнца. Широкие охотничьи лыжи со скрежетом проскальзывали по шершавому насту.

– Вон за тем пригорком и Днепр покажется, – обернулся к сыновьям Бортя, диковатый приземистый мужик лет сорока. – Однако время поснедать. Стой!

Четверо молодцов вслед за родителем остановились на вырубке, облюбовав поваленную бурей лесину. Сняли котомки, воткнули в снег копья, положили щиты, на них – секиры. Старший стал развязывать котомку, ворча:

– И че князю неймется? От дел люд русский отрывает… – Он только что женился и был недоволен отлучкой от дома.

– Не твово ума дело, – строго сказал отец. – Время ратного ученья приспело. По всей Руси Великой так. До пахоты надобно месяц-полтора под копьем походить… Што из тебя за воин, коль ты неумеха? Строя не ведаешь, как комонника сбить с седла не знаешь и мечом володеть не научился. Святослав-князь потому только всех врагов повергает, што умелые дружины в бой водит. Умелые!

Пока старший сын доставал из котомки нехитрую снедь, другие, особенно младший, пятнадцатилетний Ратьша, стали просить отца рассказать, как были разбиты хазары в степи под Черниговом. Бортя красноречием не отличался, но поведал как мог:

– Тогда у князя Святослава нас, воев, всего-то было тысяч семь-восемь. А у хакан-бека втрое больше. Козары конной толпой на нас пошли, норовили числом да тяжестью нас задавить. Ан нет: мы стали плотной стеной по десять рядов ратников. Передние только большие щиты держали. Второй ряд сек козар стрелами, покамест ворог вплотную не подошел. Тогда и другие четыре ряда опустили навстречь степнякам длинные копья. К ним присоединился и второй ряд, бросивший луки. Скажи, што смогет комонник супротив копья, ежели его пятеро мужиков держат? – И, не дождавшись ответа, сказал назидательно: – То-то! Когда трубы заголосили, вся стена русская ринулась навстречь козарам и вмиг опрокинула их… Сколь степняков там пало, не счесть! Еще трижды налетал на нас ворог, да не по силам ему было ту стену сломать… И полегла у Чернигов-града вся великая сила козарская. А хакан-бек Урак голову потерял, убегаючи с Русской земли.

Лесовики некоторое время молчали, неторопливо пережевывая куски вяленой медвежатины, запивали ее медовым квасом из большой деревянной баклаги. Заканчивая трапезу, Бортя вновь заговорил:

– А ежели бы и мы толпой того ворога встренули?.. Полегли бы вои русские все до единого от сабли козарской, и Русь Светлая доселе платила бы Итиль-хану дань побеле[44]44
  Побеле, по обеле (древнерусск.) – по человеку. Обель, обельный холоп – раб.


[Закрыть]от дыма. Так-то, чада мои… Строй ратный неодолим! Тут мы все в единой деснице – кулак! Один за всех и все за одного!.. А без науки ратной строя не знать. Неумеха – он хуже убогого: его всяк побьет, даже поленом. Смотрите у меня, лодырничать станете – я об вас ратовище-то обломаю… Ворог лютый хоть побит, да не убит. Козария, слышно, опять меч точит на наши головы… Ну, хватит. Надобно засветло в Киев-град поспеть, в дружину витязя Добрыни.

– А скажи, тять, ведь Добрыня тож зверя лесного ловил некогда под Любеч-градом? – загоревшись взором, спросил Ратьша.

– Было. Потом в дружину к воеводе Искусеви пошел. Ратовал супротив печенегов. В битве какого-то хана степного зарубил. Тогда Святослав-князь его и приметил: коноводом взял к себе. Так и шел тот лесовик любечский по дороге бранной к славе великой. Два лета тому Добрыня-витязь уже двадцать тысяч сторонников[45]45
  Сторонники (древнерусск.) – добровольцы; городское и сельское ополчение.


[Закрыть] на козар да печенегов повел. А нонче он – чадь нарочитая, воевода! После Асмуда и Свенельда – первый человек при великом князе! Так-то. Святослав за ум и отвагу ратников своих жалует.

– И я добьюсь того же! – в молодом порыве воскликнул Ратьша.

– Ну-ну, не надорвись, – насмешливо заметил ему старший брат-домосед…

Вскоре путники вышли на берег Днепра. Остановились. На той стороне раскинулся по горам стольный град Киев.

– От-та! – изумленно присел Ратьша, впервые увидевший столько домов сразу. – Лепота-а!

Киев в то далекое время не был тем городом, какие мы привыкли видеть. Он состоял из нескольких крепостей, расположившихся на горах Старокиевской, Детинке, Замковой, Щековице, Хоревице. У подножия тех гор стояли обнесенные стенами городки: Лядовка, Язина, Замятия, Ратная. На берегу Днепра, под Старокиевской горой, растеклась приземистыми рублеными домами Пасынча беседа, что значит Воинская слобода. Несколько притоков несли свои воды в могучий Днепр-Славутич. Самый большой – река Почайна. На берегу ее, защищенный с юга горами и крепостями, гомонил город тружеников и купцов – Подол Киевский. Здесь вдоль речки Глубочицы дымились и грохотали десятки приземистых закопченных кузниц. С юга протекала речка Лыбедь – естественная преграда на пути в Киев.

А там, где впоследствии встал город Владимира и Ярослава со знаменитым Софийским собором, было тогда огромное Воиново поле…

Лесовики, перед тем как ступить на гладкий лед, сняли лыжи и запрятали их в прибрежном кустарнике.

– На обороть пути подберем, – сказал отец.

Перейдя Днепр, охотники оказались перед дорогой, идущей вверх. Это был знаменитый Зборичев взвоз. Назывался он так потому, что именно тут княжеские мытники собирали дань за провоз товаров в Киев. Лесовиков тоже остановили. Толстый маленький человек заверещал на них:

– Куда прете, лапотники?! Покажь, чего несете! А-а, мешки! Платите куну[46]46
  Куна (древнерусск.) – шкурка куницы.


[Закрыть] за пятерых!

– Ратники мы, – отозвался Бортя простуженным басом. – Аль не видишь?

– А кто вас знает, мож, вы разбойники лесные? – не унимался пузач.

– Я т-те, рыло свинячье, – придвинулся к нему Бортя. – Как двину по сусалам, дак все слова бранные позабудешь. А ну пусти!

Сборщик податей отшатнулся, завопил:

– Эй, Лабун! Тут смертию мне грозятся!

Подошел рослый богатырь с мечом у пояса, спросил спокойно:

– Кто такие?

Бортя объяснил.

– Проходите. К Добрыне, говоришь. Его стан на Воиновом поле. Идите наверх.

– А дань? – не унимался толстяк.

– Ты что, ошалел? То ж ратники на ученье идут по княжецкому слову, – одернул его богатырь.

Проходя мимо, Ратьша состроил рожу мытнику. Тот аж онемел от обиды и хотел было наказать юнца. Но Лабун расхохотался и удержал ретивого служаку за воротник:

– Не замай! Гляди лучче, вон купец какой-тось с возом мимо проскользнул.

– Где-е?! – опешил мытник. – A-а! Стой! Стой, нечистый дух, кому говорят! А ну, подь сюда, косорылый…

Тем временем Бортя с сыновьями стали подниматься по извилистой дороге наверх. Народу вместе с ними шло немало, и у Борти нашлись знакомые – побратимы по славным делам ратным. В разговорах и подъем преодолели незаметно.

Перед входом на Воиново поле, между двух гор, протянулась саженей на сорок бревенчатая стена со сторожевой башней-воротами посредине.

Ратьша восторженно глянул налево, направо, присвистнул:

– Эв-ва! Залезь тут. Высота-а-а!..

Через трехсаженный ров перешли по подъемному мосту. Минули башенные ворота, и сразу взору открылась огромная площадь и гора Замковая с крепостью наверху.

– Помнишь, Сохота, как мы тут хакан-беку хвост прищемили? – спросил Бортя знакомца.

– Как не помнить. Вот битва была, не приведи Перун. Мне тогда козары добрую зарубку на плече оставили.

– И мне досталось, – посочувствовал ему лесовик. – Ошеломили палицей, дак дня три потом ако пьяный ходил.

– Не держишь обиду на князя? – спросил Сохота.

– За што?

– По его ж воле огнем тебя пытали.

– То не князя воля, а Сварога[47]47
  Сварог – бог неба и небесного огня в мифологии древних славян и руссов.


[Закрыть]. Тогда я правду свою с каленым железом в руке доказывал. При чем тут князь?..

История эта произошла полгода назад. Тиун воеводы Ядрея Бакун Рыжий обвинил лесовика Бортю в краже коровы. Чтобы отвести от себя ложь, охотник пошел на испытание огнем. То есть в присутствии великого князя, мужей нарочитых[48]48
  Мужи нарочитые (древнерусск.) – городская знать, бояре и старшие дружинники (гриди) великого князя.


[Закрыть] и волхвов[49]49
  Волхвы (древнерусск.) – служители языческого культа у славян и руссов.


[Закрыть] он взял из костра левой рукой раскаленный кусок железа и пронес его пять шагов до жертвенной чаши…

– Как рука твоя? – поинтересовался Сохота.

– Ладонь покалечена, знамо дело. Да чуток пальцы шевелятся. Щит я приспособился держать. А правая рука сильна по-прежнему. Мы еще поглядим, скольким козарам мой добрый меч зарубок понаделает, коль степняки снова на нас полезут.

– А Бакун Рыжий как?

– Ему хуже пришлось, как руку в огне испытал. Ее потом ведуны отняли, гнить стала. Так лжу-та на людей возводить. Сварог, он все видит!..

А надо сказать, если обвиняемый доказал свою правоту, тогда оболгавший его должен был пройти то же испытание. Если ему не удавалось это (а Бакуну Рыжему не удалось), то, помимо увечья, доноситель уплачивал в казну князя и оправдавшемуся немалую виру – так тогда называли штраф…

– Што ему та рука? Ему бы, клопу смрадному, голову прижечь. А так… не работает же, а языком мелет… Эй, брат! – окликнул Бортя проходившего мимо воина. – Скажи, будь милостив, где тут стан витязя Добрыни?

– Вон стяг с кречетом, видишь? Там и Добрыня.

То и дело по площади сновали всадники. Ворота города на Горе были открыты. Там тоже виднелись воины в мерцающих на солнце кольчугах. Вдруг они расступились, и в поле выехала группа наездников на высоких конях. Они мчались прямо на лесовиков. Те посторонились.

– Слава! – раздалось вокруг.

– Кто это? – испуганно спросил Ратьша.

– Князь наш Святослав-витязь! – снял шапку Бортя.

Сыновья поспешили сделать то же.

Всадники стремительно проскакали вниз, к реке Лыбеди, где стояла крепость Язина. Ратьша с восхищением смотрел вослед мечте своей, герою его снов – князю-витязю Русской земли…

В стане Добрыни они тотчас попали к сотскому Остромиру, плотному белобрысому воину с простым, неприметным лицом.

– Берите колья, лапы еловые и ставьте шалаш вон в том ряду, – указал он. – Да посноровистей: скоро к котлам артельным звать будут.

Лесовикам дело привычное – через полчаса временное жилище было слажено, а внутри костер горел. Когда закончили, к ним подлетел на высоком соловом коне статный молодой витязь:

– О-о, Бортя! И ты тут? Мог бы из берлоги своей не вылезать, калечен ведь.

Старый воин поклонился:

– Не серчай, Добрыня-богатырь. Я вот только за сынами приглядеть. Поучу их науке ратной, как и меня отец мой когда-то учивал.

Ратьша с восхищением, рот разинув, смотрел на прославленного витязя.

– Молодец! – похвалил охотников Добрыня и тут, заметив отрока, рассмеялся: – Твой, что ли? И я когда-то таким был. Рот-то закрой, ворона залетит! – пошутил он и, размахнувшись плетью, хотел ударить коня, но нагайка вырвалась из руки его и улетела в сторону: кто знает, может быть, сделано это было нарочно.

Ратьша, как кошка за мышью, ринулся к ней. Подобрал и с поклоном подал Добрыне. Тот взял, спросил неожиданно:

– На коне усидишь?

– Да я… я… ако печенег.

Добрыня пронзительно свистнул, приказал подлетевшему всаднику:

– Скопа, дай коня воину сему. – Воевода указал на опешившего Ратьшу.

Тысяцкий соскочил наземь, подал повод отроку, и тот, еще не осмыслив всего, птицей взлетел в седло.

– Ловок! – изумился Добрыня, потом обернулся к ничего не понявшему Борте: – Дай мне отрока твоего. Хочу попытать, что он да как.

Отец только поклонился в ответ. Братья сделали то же самое, и зависть горела в их глазах.

– Ну, поехали, богатырь! – весело крикнул Добрыня и рванул повод коня.

Его иноходец рванулся вперед. Ратьша, как приклеенный, следовал в трех шагах позади.

У ворот крепости Язины витязь осадил коня. Ратьша сообразил что к чему, слетел наземь и поддержал стремя Добрыни. Тот усмехнулся, приказал:

– Побудь здесь! – и исчез за воротами.

Ратьша стоял ни живой ни мертвый от счастья.

«Неужто Добрыня-богатырь меня к себе возьмет? – думал он. – Дай-то Перун! Вот бы оружничим при нем быть… или конюхом, как он когда-то при князе…»

Солнце опускалось к дальнему лесу. Было ясно и чисто. Морозец к вечеру усилился, но Ратьша не замечал ничего.

Вскоре в проеме ворот показалась группа людей. В переднем парень узнал великого князя Киевского и от страха спрятался за коня.

– Ты, Добрыня, завтра с ратью займешь сию крепость. А ты, Свенельд, попробуешь взять ее на копье. Потом вы оба пойдете на мою дружину. Ежели сразу не опрокинете меня – поражение вам. Потешный бой свершим за рекой Лыбедью, – слышал Ратьша властный голос Святослава.

Свенельд, усатый и высокий воин лет пятидесяти, только кивнул головой: ни улыбки, ни голоса.

Князь ловко вскочил в седло.

– Поехали ко мне! – распорядился он. – Поужинаем, чем боги даровали.

– Эй, отрок, где ты? – позвал Добрыня.

Ратьша выпрыгнул из-за коня.

– Эт-то что за чучело? – изумился Святослав.

– Коновод мой, – смеясь, пояснил воевода.

– Ты бы приодел его, что ли! – упрекнул князь и спросил: – Как звать-величать тебя, богатырь? Не Святогором, случаем?

– Да не-е, – смутился отрок. – Так што Ратьшей Соколом кличут.

– Скажи ты-ы? Соколом, а? За что ж тебя так прозвали?

– Тятька сказывает, верткий больно. И по деревьям могу с верхушки на верхушку лучче других летать.

– Ну-ну. А что ты смыслишь в деле ратном?

– Так, ста, из лука метко стреляю, ножом с двадцати шагов в деньгу не промажу…

– Скажи ты?! – Брови князя взметнулись. – А еще что?

– Неслышно по сухостою пройду. С тростинкой во рту полдня в воде просижу и притом рыбы руками наловлю, вот! Однако ж… не дюже мечом володею. Дак подучусь малость. А копье-рогатина – дело привычное: на медведя хаживал…

– И на коне что твой печенег сидит, – добавив Добрыня.

– Ай да Ратьша! Ай да Сокол! – похвалил Святослав. – Добрыня, уступи молодца. Чего хочешь – не пожалею!

– Прости, княже, не могу, – шутливо отозвался воевода. – Такой удалец мне самому нужон позарез…

Ратьша ушам своим не верил: все, казалось ему, происходит во сне.

«Надсмехаются небось, – недоверчиво подумал он. – А мож, и нет. Не всякий так-то может: на потешном поле я в селище своем всех парней побеждаю. А там есть и постарше меня, и посильнее…»

– Ну добро, – посуровел Святослав. – Подучишь его, потом в дружину мою отдашь. Ежели заслужит… – И, глядя на отрока, сказал: – Смотри мне, лапоть березовый, не ленись!

– Да я… да…

Витязи засмеялись.

И только Свенельд был суров и молчалив. Он мрачно смотрел на юного воина, словно чуял в нем еще одну преграду своим честолюбивым замыслам.

– Ну ладно, поехали! – Князь тронул поводья.

– Ты езжай к шатру моему, – приказал Добрыня отроку. – Найдешь тысяцкого Скопу, того, кто коня тебе дал. Скажешь моим именем, чтоб одел тебя по чину… Потом приезжай в княж-терем. Страже покажешь это. – Добрыня протянул ему лоскут полотна со своим знаком. – Тебя проведут ко мне, я распоряжусь. Да не мешкай.

Как ни хотелось Ратьше вскочить в седло и сломя голову мчаться к Скопе, он решил подождать, пока великий князь отъехал на значительное расстояние. И правильно сделал: властитель Руси заметил это…

К воротам Верхнего города Ратьша Сокол подскакал, когда солнце уже коснулось верхушек деревьев и на Воиновом поле полыхнули сотни костров. На стенах крепости загорелись факелы и встала ночная стража. У ворот один из воинов приказал:

– Коня тут оставь, приглядят… Пошли.

Сам Киев Ратьша видел впервые, а в детинце и быть не мечтал: удивительный сон продолжался.

Перед капищем Перуновым отрок пал на колени и прокричал:

– Благодарю тебя, боже!

Трехметровый идол смотрел на него выпуклыми рубиновыми очами, и восемь негасимых костров отсвечивались в серебряных усах его. Закат окрасил кумира в красный цвет, и казалось, он только что выкупался в крови. Три пучка золотых молний в его поднятой правой руке виделись Ратьше настоящими.

Стражник, склонив непокрытую голову, постоял немного, потом тронул отрока за плечо:

– Тебя ждут…

Прошли в ворота детинца. Там рычали псы-волкодавы во дворах воевод и старцев градских. Ратьша вертел головой в разные стороны: все казалось ему диковинным. Пламя костров и тускнеющее небо освещали подъезд огромного каменного дома с тремя башнями. На площади возле него, в кругу из костров, толпились люди в ратной одежде. Тут столы стояли, полные снеди и медового питья. Богатыри шумно пировали.

– Княж-терем, – показал стражник на каменный дом.

На крыльце охраны не было: заходи кто хочет. Но видимо, хотя желающих войти было немало, да не всякий решался. Многие с любопытством проводили взглядами нарядного отрока.

Стражник ввел Ратьшу в гридницу. Огромная зала была освещена факелами, воткнутыми в стены. За длинными дубовыми столами сидело несколько сот нарядно одетых людей. Здесь было гулко-шумно, отдельных слов не разобрать.

Дозорный уверенно пошел вперед к дальнему концу стола. На них никто не обращал внимания… Наконец отрок увидел князя. По левую руку от него сидели хмурый Свенельд, Добрыня, Ядрей с вечно благодушной улыбкой на лице, грузный великан Претич. Других нарочитых мужей Ратьша не знал.

– A-а, удалец, брат Сокол! – крикнул князь. – Иди сюда!

Провожатый, поклонившись, ушел. Ратьша не решился и шага ступить.

– Иди, говорят! – приказал Святослав. – Ты что такой робкий? А сказывал… Да ежели ты и к ворогу так, то…

– Дак ты ж не ворог, – сказал Ратьша.

– Верно, не ворог! – расхохотался князь. – Остер, находчив. Молодец!

Ратьша подошел ближе.

– Свенельд, подвинься. Нынче Соколу место подле меня. Нынче он в братство наше входит.

Добрыня потеснил Ядрея и Претича. Свенельд, ворча, освободил место около князя. Ратьша, помедлив мгновение, сел.

Святослав смотрел на него весело: парень ему нравился. В нем он видел себя, каким был десять лет назад. Угадывал в юном охотнике порывистую душу воина, неодолимую отвагу и мужество: вон из-под рубахи рваный шрам виднеется – не иначе, с медведем повздорил. Князь редко ошибался в людях и тем, помимо государственных и ратных дел, славился среди своих соратников.

– Ведаешь ли, Сокол, закон побратимства?

– Ведаю, великий князь!

– Давай тогда исполним его. – Святослав подал отроку свой кинжал.

Ратьша схватил клинок, надрезал ладонь левой руки, и капли крови упали в полную чашу-братину. Князь бросил в нее серебряный перстень и первым сделал глоток… Богатырский ковш пошел по кругу. Отрок видел, как к нему припадали прославленные воеводы Свенельд, Добрыня, Ядрей, Претич… И если раньше удалой охотник считал, что с ним шутят просто-напросто, то теперь…

– Князь!.. – вскочил Ратьша со скамьи. – Да я… да я… голову за тебя положу хоть сейчас!

– Ну-ну. Голову и дурак сложит. Пускай вражьи головы с плеч слетают, – сказал Святослав. – И не мне голова твоя надобна, а Руси Святой! Дело ратное тебе знать надобно. Добрыня взял тебя коноводом к себе – честь великая! Не будь ленив и празден – будь расторопен и усерден. Учись володеть копьем и мечом. Есть от кого отмахиваться: много ворогов лютых у Руси Светлой…

Ратьша каждое слово князя принимал как завет, боясь пошевелиться и громко дышать.

«И на меня Святослав-князь надежу держит, – мелькнула у него счастливая мысль. – За Русь Святую жизни не пожалею, а в обиду ее не дам никому!»

Тем временем пустая братина вернулась к хозяину. Святослав достал из нее перстень, подал Ратьше:

– Носи с честию, Сокол-удалец. Теперь ты кровный брат всем нам. Не потеряй…

– Только с мертвого снимут!

– Ну-ну. Больше о жизни думай… Иди, Сокол, к трудам ратным, неча к пиру привыкать.

Ратьша вскочил, земно поклонился.

Святослав уже не смотрел на него: думы князя стремились куда-то в дали дальние, многим неведомые…

– Будь около Скопы! – приказал Добрыня. – Я скоро буду…

Воиново поле, как вода отразившая звездное небо, все было в точках огней. Ратьша шел пешком, ведя коня в поводу. Шел и не верил тому, что сегодня с ним произошло. И не заметил отрок, как очутился в своем стане.

– Ратьша, подь сюда! – привел его в чувство знакомый голос отца.

– Погодь, папаня, – откликнулся сын. – Вот только коня поставлю и единым духом прибегу.

– Добро…

Братья с недоверием ощупывали теплый на меху плащ Ратьши; не верили, что рубаха на нем тонкого полотна, а сапоги яловые, со шпорами. И все враз отрицательно замотали головами, когда младший рассказал им о событии в княж-тереме. Ратьша показал им надрез на руке и княжеский перстень.

Вокруг семейства лесовика Борти давно уже собралась толпа, чтобы только взглянуть на счастливца. Отец гордился сыном и не скрывал этого.

«Попробуй только Бакун Рыжий тронуть меня аль хотя бы косо поглядеть, да Ратьша его… – думал Бортя. – Надо же? Не думал, не гадал…»