Текст книги "Калейдоскоп"

Автор книги: Ст. Зелинский

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 19 страниц)

В это мгновение искрящаяся ракета взмыла в воздух.

– Ура! Ура! – крикнул Хуба и вырвался, чтобы быть впереди всех штурмующих.

Сопротивление было сломлено первой же атакой. Хуба не слышал ни выстрелов, ни взрывов, хоть не жалел гранат (и ничего не откладывал про запас). Не долетали до него ни крики, ни тупые отзвуки ударов, нанесенных прикладами. Видел только чужие лица, лица врагов и неприятельские силуэты, появлявшиеся вдруг в узком поле его зрения. Фигуры возникали совсем рядом с Хубой и, приблизившись, исчезали безвозвратно. Атака проходила в молниеносном темпе. Несмотря на ночную тьму, в городке становилось все светлей. Чад угара и блеск пожарищ добавляли Хубе сил.

– Молодец, Хуба! – услышал он вдруг спокойный голос капитана. – Ты, братец, хват! Назначаю тебя ефрейтором. Но пощады не давай!

Хуба устыдился, промелькнула мысль, что он, должно быть, кого-то проворонил или недостаточно сильно ударил прикладом, и капитан эту его халтурную работу заметил.

Он заорал «Ура! Ура!» и одним прыжком влетел в следующие ворота.

Хуба берет штурмом лестницу, взбирается на второй этаж, там бьет кого-то, пыряет штыком, рубит сплеча. Затем взрывает гранатой чердак и как на крыльях – по крышам – мчится завоевывать новый дом. Ожесточенная битва догорает и, как соломенная мочалка, внезапно гаснет. Только теперь берет верх усталость. Шатаясь, выходит Хуба из захваченного строения. Из ослабевших рук выскальзывает карабин. Хуба вздыхает и с облегчением опирается о стенку. Любой ценой необходимо отдохнуть. Нестерпимо хочется пить. Невыносимый зной жжет плечи и спину, постепенно охватывая все тело. Хуба дремлет, почти уже спит стоя. Но вдруг, охваченный недобрым предчувствием, очнулся и пришел в сознание. Повернул голову и нервно засмеялся: он опирается о горящий дом! Шапкой загасил загоревшееся сукно и, постукивая карабином, пошел искать воду. Его все больше мучила жажда, а фляжку с ромом он потерял, сам не знает где и когда.

На базарной площади неподалеку от колодца капитан со своим штабом осматривал вещи, вынесенные из огня. Искали то, что, по всей вероятности, награбил у них враг за то время, пока его не вытеснили за реку. Хуба подоспел как раз тогда, когда два солдата притащили огромное настенное зеркало. У командира был наметанный глаз. Лишнего себе он не позволял:

– Не наше, – сказал он, – ищите, ребята, другое зеркало.

Солдаты изобразили удивление на лицах. Капитан пригрозил пальцем.

– Наши зеркала бьются в порошок, а эти на кусочки. Бросайте, ребята. Разберетесь сразу: наше, не наше?

Солдаты размахнулись и грохнули зеркало о мостовую. Оно разлетелось на несколько довольно больших кусков.

Что-то звякнуло под ногами у Хубы, он наклонился и поднял эмалированный горшок. Так с ним в руке и направился прямо к колодцу.

– Ты что там тащишь, Хуба? – ехидно спросил капитан.

Хуба приостановился, облизнул сухие губы и доложил:

– Это вот, горшок несу, мой капитан, с целью напиться воды.

Капитан расхохотался.

– А ты знаешь, мой Хуба, что они, – капитан показал рукой в сторону горящих домов, Хуба понял, что он имеет в виду жителей городка, – в этот горшок делали? Знаешь? Нет? Ну, я тебе расскажу…

Хуба побледнел. Выслушал объяснения капитана и брезгливо отшвырнул посудину на кучу битого стекла. Сказал сквозь плотно стиснутые зубы:

– Что за подлые люди!..

Капитан с серьезным видом покачал головой. Отвернулся от Хубы и закричал солдатам, несущим следующее зеркало:

– Поближе, ребята. Не вижу…

И тут совсем рядом с базарной площадью, где-то в боковой улочке, раздались выстрелы. Их хаотичное перестукивание прерывали громкие взрывы гранат. Хуба забыл о воде, сне и усталости. Вытащил гранату и бросился к своим на подмогу. Из всех щелей двухэтажного каменного дома валил дым и пламя. Похоже, что в доме шла отчаянная перестрелка и дело принимало невыгодный для товарищей Хубы оборот. Обожженные солдаты выбегали из дверей и падали на землю, пытаясь загасить свои горящие мундиры. Хуба без раздумий бросился в самое пекло. Ослепленный огнем, задыхаясь в дыму, он распахнул двери и бросил гранату в глубину комнаты.

Был уверен, что это помещение на первом этаже и есть главный пункт сопротивления врага.

«Попал в склад боеприпасов…» – успел подумать Хуба, прежде чем яркая оранжевая молния ударила его в грудь и повергла в темноту.

Темнота длилась так долго, что Хуба потерял надежду когда-нибудь из нее выбраться. А все же не зря капитан назвал Хубу хватом. Справился Хуба и с окружавшим его мраком. В один прекрасный день раздвинулись бинты повязки. В узком лучике света увидел Хуба новешенькую, прямо с иголочки, гимнастерку с ефрейторскими нашивками. Возле гимнастерки, разложенной на кресле, стоял капитан в парадном мундире. У Хубы сердце замерло. Дыхание сперло. Так боялся он, что прекрасное видение это растворится, исчезнет, как исчезают сны, о которых говорила хозяйка. Капитан нагнулся и украсил гимнастерку столь желанной Средней Бронзовой Медалью.

– Медаль, – прошептал Хуба.

Капитан был явно растроган, едва боролся с волнением. Морщил брови, откашливался.

– Третья пуговица, слышишь, Хуба? Третья пуговица пришита криво. Нужно бы ее поправить. – Капитан отдал честь и на цыпочках вышел из комнаты.

Когда Хубу выписывали из госпиталя, люди уже понемногу начали забывать о войне. Фабрика опять стала фабрикой. Были спрятаны полосатые будки и сняты посты у ворот. Но о Хубе не забыли. Перед госпиталем собралась толпа. Кричали громко, от всей души: «Хуба! Хуба! Хуба – хват!» Мужчины подхватили Хубу на руки и с приветственными возгласами понесли его по улице. Каждый хотел подержать его хоть минутку. Таскали бы его день и ночь без перерыва, если бы не вмешался врач. Его решительные протесты положили конец овациям. Занесли Хубу домой и положили на постель за ширму из старого одеяла, препоручив опеке добропорядочной хозяйки. Но едва лишь двери закрылись, как снова потребовалось их открывать. Секретарша директора принесла большой сверток, перевязанный широкой бархатной лентой, и букет из пяти самых дорогих цветов.

– Там есть все необходимое, – сказала секретарша, ставя коробку на пол. – Это дар дирекции. Лента и цветы от меня.

Прелестная секретарша улыбнулась Хубе и присела на краешек его постели. Она явно не спешила уходить. Как могла, старалась продлить визит. Хуба вежливо благодарил и упорно глядел в потолок. Он решил, что они еще слишком мало знакомы и для таких вещей не пришло время. Секретарша повздыхала, постреляла глазками, на этом, собственно говоря, и закончился визит.

Вслед за ней зашел к Хубе усатый ефрейтор. Со старым боевым товарищем болтать было легче.

– Ну, дружище? Повезло тебе, взрывом выбросило из огня. Не каждому так улыбается счастье. – Ефрейтор глянул на подарок дирекции. – Ну, ну, побеспокоились о тебе, обеспечили всем, как положено. Протез первоклассный. Рука в перчатке из натуральной кожи еще лучше. Ого-го, фью-фью.

– А глаз?

– Есть в особой коробочке. Подобрали под цвет.

– Ухо только отсутствует.

– Ну, это чепуха.

– Конечно, конечно.

Ефрейтор покосился на медаль, поболтал о том о сем и убрался восвояси, пообещав забежать снова через пару дней.

– Завидует твоей медали, – сказала хозяйка.

Хуба снисходительно улыбнулся.

С того дня что ни вечер, на улице, ведущей к кабачку (после возвращения роты с войны получившему название «Под медалью»), слышен ритмичный стук протеза. Счастливый Хуба марширует на кружечку пива. Прямо с порога кричит он хозяину заведения:

– Привет, что слышно? Не нарушал ли кто там опять нашу границу?

– Похоже, тихо сидят, – отвечает весело кабатчик.

Хуба сдвигает шапку на затылок, усаживается за свой столик и, поднимая кружку пива, говорит, со значением процеживая каждое слово:

– Ну, я думаю…

В кабачке пока пусто. Люди только начинают сходиться. Когда пивнушка заполняется, хозяин кричит, стараясь перекрыть гвалт:

– Эй, Хуба, может, расскажешь о войне!..

И Хуба рассказывает. Поначалу слушают его люди вполуха, но затем, когда Хуба доходит до взятия второго дома, в зале устанавливается мертвая тишина. Краснеют щеки и загривки. В глазах слушателей загораются огоньки, похожие на отблески описываемых Хубой костров и пожаров. Зал замирает. Слушают разинув рты. Хуба безраздельно властвует надо всеми столиками. Травит байки о том, как сбрасывал диверсантов с крыши, как коварные диверсантки набрасывались на него в любовном огне, как выносили зеркала и как трещали горящие стропила. Хуба рассказывает, а в зале ни с того, ни с сего начинают постукивать кружками. Из этого постукивания постепенно вырисовывается ритм известной песенки. И кабачок ревет:

 
Сабля!
Пушка!
И граната!
Тра-та-та-та!
Та-та!
Та-та!
 

Пели и пили до полуночи. К полуночи кабачок постепенно опустел.

– Да здравствует Хуба! Хуба – хват! – все еще кричали оставшиеся гости.

Хозяин наполнил карманы Хубы хлебом, ветчиной и сыром.

– Завтра приходи пораньше. Не забудь, завтра суббота, – шепчет хозяин и похлопывает Хубу по плечу. – Приходи, Хуба, когда вздумается.

За его спиной прелестная кабатчица скромно опускает глаза:

– Пан Хуба, приходите, пожалуйста, на воскресный обед.

Вероятно, что-то между ними в конце концов и склеится, но не будем опережать события. Пока же хозяин потирает руки. Прелестная его жена и Хуба довольствуются вздохами. Пламенные взоры пересекаются в воздухе – вот и вся любовь.

А уже за полночь на своей кухне за старым одеялом, Хуба, напевая вполголоса старую военную песенку, до золотистого глянца начищает свою Среднюю Бронзовую Медаль. Начистив до блеска, засыпает. И спит до утра счастливым здоровым сном без сновидений.

Перевел В. Толстой.

ДВЕРИ

Мы проводим время, бродя по колено в воде. Мы занимаемся тем, что пугаем рыбок, находя в этом величайшее удовольствие. Рыбки вокруг вьются целыми стаями. После каждого удара ногой со дна поднимается песок, мутнеет вода, а маленькие рыбки улепетывают, оставив за собой шлейф пыли. Мы сеем среди увертливых косяков панику, и это прямо-таки великолепно действует на наше самочувствие.

Рыбки боятся не очень долго. После краткого замешательства они вновь собираются в стаи и опять начинают подбираться быстрыми как взгляд зигзагами. И игра возобновляется. Игра, а может быть, не игра? Пугая рыбок, мы сосредоточиваем на этом все наше внимание, что является само по себе обстоятельством очень важным, придает голове модный наклон, а также доставляет нам художественное наслаждение. Вода полна серебряных неспокойных бликов – это действительно красиво и стоит трудов.

Я развлекаюсь по-своему. Выбираю место потише. Становлюсь на одну ногу. А вторая, пальцами которой я слегла опираюсь о дно, находится в постоянной готовности. Стою и наблюдаю. Я жду терпеливо, пока рыбки не подплывут. Я не размахиваю руками и не кричу. Когда какая-нибудь большая туча наползает на солнце и вдруг становится холодно, я удерживаюсь от чихания и кашля. На гусиную кожу внимание не обращаю. Пугать рыбок мне это совершенно не мешает.

Я слежу за косяком. Он снует беспечно и смело, делает вид, будто меня не видит. В конце концов им овладевает любопытство. Вот они уже ближе. Рыбки пронеслись где-то возле колена, почти коснулись икр и вернулись. Теперь они спокойно плывут широким полукругом. Внезапно перед рыбьими носами разверзается ад водоворотов, огромных волн и подводных сотрясений. Рыбки убегают сломя голову. Какое наслаждение!

Поблизости, но на достаточном все-таки расстоянии, потому что каждый хочет пугать своих рыбок сам, стоит чернявый толстяк в полосатом костюме. Толстяка я не знаю. Костюм совершенно дурацкий: в вертикальную полоску! Кто на рыбную ловлю надевает костюм в полоску?

Полосатый копирует мою методику. Ничего не получается. На одной ноге он стоять не умеет. Поэтому он пугает рукой. А это никакое не пугание. Рыбки убегают, прежде чем толстяк опустит ладонь. Полосатый кусает губы и глотает слезы. Что поделать, он слишком толст и не слишком ловок. Время от времени я Полосатому улыбаюсь. Пентюх, он и есть пентюх, но кто знает, что под полосками?

– Это пираньи? – спрашивает с берега женщина в широкополой шляпе зонтиком.

Я мотаю головой, давая ясно понять, что маленькие рыбки с пираньями не имеют ничего общего.

– Мне хочется присесть. Если бы я наткнулась на пиранью, я была бы очень расстроена. Главнокомандующий приезжает в восемнадцать ноль-ноль. Я не могу показаться ему на глаза наполовину съеденной, то есть только с верхней частью фигуры. Вода притягивает меня и одновременно отталкивает.

Я отвечаю ей.

– Тогда не приседайте, если у вас такое предчувствие.

Поскольку ее приседание было мне по многим причинам не на руку, я сказал, что среди невинных рыбок вертится подозрительный экземпляр, похожий на тех, которые залезают в любое встреченное отверстие. Вытащить его оттуда очень трудно, потому что острые жабры впиваются как крючки.

– Это тоже было бы ужасно.

– О, конечно.

– Но я вынуждена.

Мне на помощь пришел Полосатый.

– Марш отсюда! – крикнул он. – Туда, за дюну!

– Да, что-то на нее похожее. Я не знала, что вы супруги.

Дама в огромной шляпе поспешно ретировалась. Исчезли и напуганные шумом рыбки.

– Как вымело, ни одной!..

Полосатый выругался и посмотрел на дюны испепеляющим взглядом.

– По всем приметам вечер будет холодным. Небо хмурится, жди ветра. Погода не для рыб.

Полосатый тихо свистнул. Потом приковылял и представился с некоторым оттенком униженности. Явление это достаточно распространенное. Мы инстинктивно тянемся к людям, которые что-то знают точно.

– Будет ветер, – повторил я.

Стоя в воде, мы наблюдали, как небо покрывалось тучами. Тучи плыли с севера. Они двигались высоко, создавая широкий темный вал.

– Тучи чужие.

Полосатый открыл рот. Я попросил его минутку потерпеть.

– Не рассчитывайте, что я отвечу на тот вопрос, который, как я вижу, вы собираетесь мне задать. Я узнаю чужие тучи так, как узнают ворон, прилетающих к нам с началом зимы. Открываю окно и вижу чужих птиц. Я в этом уверен, потому что вороны, сидящие в саду, другие. Эти тучи тоже другие.

Похолодало и потемнело. Солнце заслонили тучи. Они неслись со все большей скоростью. Небо клубилось, дымилось. Внизу царила тишина. Это была томительная тишина, как перед бурей. Внезапно яркая вспышка разорвала завесу. В тучах образовался узкий «коридор», открывающий голубое небо. Светлая полоса достигала горизонта. В следующую минуту я заметил три новые вспышки. По обеим сторонам «коридора» появились круглые «дыры». Количество вспышек соответствовало количеству «дыр». Сквозь «дыры» виднелось чистое небо. Несмотря на непрестанное движение туч, «дыры» сохраняли свою правильную форму. На какой-то момент тучи столпились, как если бы их задержало какое-то невидимое препятствие. Состязание длилось недолго. Несколько ослепительных вспышек ударило в колеблющийся вал и разорвало его в клочья. Через секунду тучи пошли назад, на север. Беззвучные вспышки гнали тучи до самого горизонта. Над нами светило солнце. Кое-где еще плыли остатки туч, быстро поглощаемые чистым небом.

– Мне кажется, – сказал я, потирая озябшие плечи, – что мы были свидетелями серьезного столкновения и не рядового успеха.

Полосатый тактично молчал.

– Я думаю, что у нас уже давно идет война. Только об этом не сообщают.

Полосатый был удивлен как ребенок.

– Война? С кем это у нас война, господин хороший?

– Вы оперируете устаревшими понятиями. Прошли времена, когда войны вели «за что-то», «с кем-то» или «против кого-то». Поэтому я сказал «у нас война» так, как говорят «у нас хорошее лето». Война в нашем климате стала пятым временем года или дополнительным месяцем в календаре. Мы имеем дело с «войной вообще», то есть войной внешнего порядка.

Полосатый хотел было рассмеяться. А кончилось цоканьем зубов. Для того чтобы согреться, мы сделали несколько приседаний.

– Раньше «дыры в небе» фотографировали. Снимки помещали в газете и показывали в кино как курьез, который может заинтересовать публику. Сегодня «дыры» явление такое же распространенное, как радуга после грозы. Одновременно вырастает количество явлений, на которые мы не можем найти убедительного ответа. Поэтому мы теряемся в догадках и, чтобы не потеряться окончательно, для психологической разрядки пугаем маленьких рыбок. В поисках объяснения из всех вариантов, которые приходят мне в голову, я выбираю вариант наименее правдоподобный. И именно тот, который на первый взгляд кажется абсурдным, через некоторое время оказывается ближе всего к правде. Что вы на это скажете? Ничего? Ну, тогда еще несколько приседаний. Вы подумайте. А я тем временем помассирую икры.

– Уважаемый, – сказал я через минуту, – если сумасшедшие притворяются нормальными и, что еще хуже, велят окружающим считать себя таковыми, то что должен делать человек действительно нормальный? Он должен притворяться сумасшедшим, потому что если он затеряется среди этих псевдонормальных, то автоматически тоже станет сумасшедшим. Ясно, n’est ce pas?[4]4
  Не так ли? (франц.).


[Закрыть] Мне кажется, вы француз, не правда ли?..

– Э, нет. Я двоюродный брат Главнокомандующего. Мой двоюродный брат прибудет в восемнадцать ноль три.

Полосатый хвастался родством, но взгляд его был направлен куда-то в сторону. Главнокомандующий был сегодня фигурой третьестепенной, и его авторитета могло хватить только на то, чтобы вызвать локальную войну и под ее предлогом перемолоть на рыбную муку несколько миллионов людей. Несколько десятков миллионов он уже не мог ни при каких обстоятельствах. Со старых времен у него остался список секретных телефонов и домашние адреса сановников. Никто не допускал, что в будущем Главнокомандующий дослужится до чего-нибудь бо́льшего.

– Наверняка ваш двоюродный брат привезет новости, – утешил я толстяка. – Высшие военные чины обычно много знают… Вам он расскажет.

Мы расстались сердечно, раскланялись. Вечером я встретил Полосатого снова. Он расхаживал по салону. Его жена сидела на диване. Я спросил о новостях:

– Ну, что он сказал?

– Сначала сказал: «Все хорошо», а потом, за ужином, крикнул: «Рыбья кость!» После этого ему сделалось плохо. Сейчас он спит.

– То, каким образом ему сделалось нехорошо, свидетельствует о том, что Главнокомандующий человек с характером, – вмешалась жена Полосатого.

– «Все хорошо…» – повторил я, – то есть успех. Я был прав.

Полосатый неохотно кивнул головой. В салон вошло несколько человек, и разговор перешел на пугание рыбок. Я оставил общество рано и лег спать.

Проснулся я от пронизывающего холода, закрыл окно и спал крепко вплоть до момента, когда чувство беспокойства совершенно лишило меня сна. Поскольку было темно, я зажег свет и посмотрел на часы: пятнадцать минут девятого.

– Проспал весь день? Почему так рано стемнело?

Я открыл окно. За окном – б е л о. Небо черное как смола. Ни луны, ни звезд. В темноте, где-то очень высоко, нарастал звук, подобный шуму налетевшего на лес урагана. Раскинулись пронзительные звезды. Все вместе выглядело довольно загадочно. Недолго думая, я сошел в салон. В большой комнате я почувствовал себя еще хуже. К счастью, несколькими минутами позже появился Полосатый. В руках он держал часы. Мы обменялись взглядами и молча сели в кресла. Потом прибежала завернутая в шелковое одеяло жена Полосатого. Она задала нам несколько идиотских вопросов. Не получив ответа, легла на диван. Сильный ветер опускался все ниже. Начинали шелестеть покрытые инеем деревья. Над крышей свистело и выло. Пробило девять, когда в салон вошел Главнокомандующий в шинели, накинутой на армейское белье.

– Что это за балаган? – проворчал он и так хлопнул дверью, что супруга толстяка подпрыгнула на диване. – Я спрашиваю: что это за балаган?

– Мы не знаем, – буркнул Полосатый.

– Похоже, Главнокомандующий, – сказал я, стараясь подавить дрожь в голосе, – что нас выбросили из Солнечной системы.

– Кто выбросил?! – крикнул Главнокомандующий. – Кто? Если даже в этом есть доля правды, то выбросились мы сами. О причине будет сообщено позднее.

«Выброситься» и «быть выброшенным» – это большая разница.

– Мы должны что-нибудь решить, – шепнул Полосатый.

– Да, да, обязательно! Я приехала без зимних вещей!

– Боюсь, – заметил я, – что в настоящей ситуации все решения расходятся с целью.

– О, тогда вы ошибаетесь. Где телефон? Работает… – Главнокомандующий набрал секретный номер и крикнул в трубку, чтобы его сразу же соединили с ночной сменой штаба. Его молниеносно соединили. С минуту он слушал, потом заслонил микрофон ладонью: – У них тоже темно. Побудку еще не играли.

За окном выло, свистело. Что-то происходило и под землей, потому что массивные стены из стали и бетона слегка дрожали. Напряжение спа́ло. Телефон функционировал, но слышно было плохо. Главнокомандующий кричал:

– Объявите тревогу. Немедленно выступайте на зимние ночные учения. Взять со складов полушубки и фланелевые портянки. Конец! – Он бросил трубку и обратился к нам: – Я свое сделал.

Жена Полосатого с головой накрылась пуховым одеялом и оплакивала свое меховое манто. Полосатый поглядывал на меня. Я отвечал ему взглядом, в котором он с легкостью мог прочитать мою оценку ситуации. Главнокомандующий поднял воротник и делал вид, что погружен в раздумье. Физиономия у него, несмотря на большие старания, была очень неважнецкая.

Он бормотал:

– Уже должны докладывать о выполнении приказов. Не докладывают… Почему?

Со всех этажей раздавались приглушенные крики. Люди просыпались и сразу же теряли голову. Они пользовались схемами, которые уже никуда не годились. Кто-то орал:

– Воды! Воды!

Кто-то другой вопил, чтобы немедленно вызвали пожарную команду. Какая-то женщина кричала:

– Я скажу об этом мужу! И не только мужу! У меня есть кому сказать! Это грандиозный скандал!

Все требовали помощи от спасательной команды, армии и полиции. Помощь, разумеется, не прибывала. А погода портилась.

К десяти часам положение не изменилось. В десять прекратилось дрожание стен и утих шум неба. Внезапная тишина вызвала в нас еще большее беспокойство. Она предвещала что-то необычное. Жена Полосатого села на диване.

– Ужасные сквозняки, – сказала она визгливым голосом.

Сначала повернулась ручка. Потом приоткрылась дверь.

– Если связной, то ко мне. – Главнокомандующий встал.

Я был уверен, что в доме одновременно открылись все двери.

Позднее я убедился, что так оно и было. Мы услышали голос, который потом, во время обеда, все дружно определили как «знакомый» и «очень убедительный». В открытую дверь нам было сказано:

– Это была шутка, но если не успокоитесь…

Полосатый вскочил с кресла. Сделал шаг в направлении дверей, но заколебался и вернулся в кресло.

– Я выбираю самый невероятный вариант, – сказал я.

В ответ послышался взрыв добродушного, с оттенком легкой иронии, смеха. Вскоре начало светать. Но двери остались открытыми. Их заклинило так, что нельзя было ни закрыть, ни открыть шире.

Главнокомандующий бросился к телефону.

– С песнями возвращайтесь в казармы. Полушубки можно снять, – приказывал он уверенным голосом, но лицо у него было помятое и серое.

Полосатый опять стал вертеться возле дверей.

– Вы бы лучше занялись окном. Тот факт, что за дверями никого нет, ужасно осложнил бы положение.

Мы просидели в салоне больше часа. Потом приставили лестницу и выбрались через окно. День был тихий и теплый. Возле дома я не заметил никаких серьезных изменений.

Главнокомандующий собрал вещи и уехал. Он сказал, что должен присутствовать при сдаче полушубков на склад.

После обеда я пошел с Полосатым пугать рыбок. Мы пугали их до конца сезона.

Перевел Вл. Бурич.