Текст книги "Калейдоскоп"

Автор книги: Ст. Зелинский

сообщить о нарушении

Текущая страница: 13 (всего у книги 19 страниц)

То, что я увидел, меня ошеломило. Если бы не рука Будзисука, идти бы мне шатаясь от стены к стене, а стены, наверно, под напряжением или заминированы. Я перестал отличать виденное мной от того, что мне рассказали и внушили.

– Близко, очень близко… – пробурчал Будзисук и быстрым движением ощупал мои карманы.

– Господин Будзисук, осторожнее… Уберите грабли!

Еще раз вверх, еще вниз. Налево. Направо. Вверх. Вниз. Как вдруг мы остановились перед стеной без каких-либо признаков двери. Будзисук хлопнул в ладоши, и стена тотчас раздвинулась.

– Здесь это будет, здесь.

– Что именно?

– Аудиенция.

– Ага, конечно. – Я на минуту задумался.

– Браво. Я восхищен. Я привел вас на аудиенцию в соответствующем настроении. Браво. Поправьте галстук, высморкайтесь на всякий случай и с левой ноги вперед.

Зал большой, очень большой, больше, чем те залы, которые мне довелось видеть до этого. Безусловно, в нем находились вещи ценные, бесценные, уникальные, но я видел только кресло. Удобное, мягкое кресло. Ног я уже не чувствовал.

Будзисук теребил, щипал, не позволял лечь на ковер, говорил, шептал, обслюнявил мне все ухо.

– Туда смотрите, туда, – показывал он на инкрустированный рычаг, торчащий над столом.

– Центральный стрелочный пост. Я видел его на железной дороге.

– Тише. И больше уважения. При помощи рычага его превосходительство управляет всей страной. То подтянет, то отпустит, иногда что-то переведет на холостой ход. Здесь одно движение руки, а там, на другом конце рычага, землетрясение, головомойка, земные поклоны и икота у представителей верхнего эшелона. Если рычаг оказывает сопротивление, если не помогает рукоятка и толкатель, это означает, что механизм плохо работает, что положение требует быстрого вмешательства. Тогда посылается специальный поезд с Большим Ружьем на платформе и Губернатором в салоне. Когда-то пришла мне такая мысль: воспользоваться случаем, переставить рычаги. Установить их на холостой ход, на ноль, на задний ход и ждать, что будет. Эта мысль, хотя и не высказанная, едва не отправила меня на тот свет. Я пролежал несколько недель. И только телефон его превосходительства: «Ну, пожалуй, хватит» – поставил меня на ноги. Внимание, уже слышны звонки. Сейчас отзовутся фанфары, посыплются лепестки роз. Вот, уже пришли в движение распылители аромата и красок. Пролетели колибри, двинулась радуга, над столом образовались нимбы. Еще одну минуту. Внимание, сейчас зацветут агавы!

И действительно, из всех углов грохнуло. Его превосходительство нас совершенно ошеломил. Он вышел из боковой, невидимой стены. Посмотрел на наши лица, улыбнулся и сказал:

– Здесь обожают церемонии. Я должен подчиняться.

Вместе с Будзисуком я считал узоры на ковре. Губернатор сразу не заметил мокрое пятно. Увидев, что пятно растет, он погрозил мизинцем.

– Неисправимый романтик. Эх, Будзисук, Будзисук!

Потом поздоровался со мной и вежливым жестом показал мне на кресло возле круглого стола. Пошел довольно гладкий разговор о погоде. Будзисук еще три раза потел на ковре.

6

Я застал Фумаролу в хорошей форме. Мне ее выдали без задержки вместе с папкой и тростью.

– Как прошло?

– Средне, но могло быть и хуже.

– А Будзисук?

– Мерзавец. Знаешь, он хотел свистнуть квитанцию!

– Что-то в этом роде, – не очень испугалась она. – Если бы хотел, то свистнул. Вернемся в гостиницу. Что с тобой?

– Я должен собраться с мыслями и отдохнуть. Сядем на скамейку.

– Давай примем естественную позу. Ну хотя бы для виду. Хопсаки, проклятые, высмотрят – все извратят. Вот так, не смотри на меня. Говори тише, здесь у людей резиновые уши. Чего хопсак не расслышит, то он придумает и донесет. Ну, делай что-нибудь, говори.

– Что тут много говорить? Я скомпрометирован, уничтожен. Понимаешь? Каюк. Выбросят, это точно, вышибут с работы. А Будзисук, каналья, заработал на мне еще один орден.

– Опять пошел в гору… Если не хочешь, не рассказывай. Не расскажешь днем, расскажешь ночью. Ты не знал этой поговорки?

– Да что там рассказывать? Было так:

– Кажется, – говорит Губернатор, помахивая хлыстом, – наших экспортных гиппопотамов вы запираете в зоологических садах. Это прискорбно.

Я тут же проинформировал его о наших зоологических садах и об условиях, в которых содержатся животные. Подчеркнул и их воспитательное значение. Пользуясь случаем, я показал ему доверенности, уполномочивающие меня закупить нескольких гиппопотамов, в том числе двух-трех молодых.

– На вашем месте я заказал бы у нас передвижных гипсогуттаперчевых. Мы не навязываем свои вкусы, но гипсогуттаперчевых гиппопотамов вы получить можете. Будзисук, что ты на это скажешь?

Будзисук на одном дыхании продекламировал:

– В настоящее время у нас имеются серебряные и бронзовые гиппопотамы. Один в один, масляная краска первый сорт. Позы стандартные: животные на задних лапах, пасть открыта, клыки золоченые. Серебряный гиппопотам сочетается с туями. Туи по желанию мы доставляем с комьями земли. Есть на складе и бронзовые типы на серебряной скале, покрытой искусственным мхом лилового цвета. Гиппопотама можно поместить в гроте. Подсвеченный прожектором, он может удовлетворить любой, даже самый изысканный вкус. Других моделей временно нет.

– Меня интересуют гиппопотамы живые, я бы сказал, натурального цвета. – Я полез в карман за доверенностями. – Да, самец, самка, два-три молодых, выращенных, оторванных от груди.

– Скорее всего речь идет о серебряных, – вмешался Будзисук, хотя его никто не просил.

Губернатор кивнул головой.

– И мне так кажется. Но ты, Будзисук, ничего не навязывай, не форсируй. Хотят бронзовых, дадим бронзовых.

– Директор зоопарка, этот листок как раз его письмо, желает установить контакты по вопросам закупки в здешних откормочных пунктах самца, самки, а также нескольких штук молодняка.

– Если его превосходительство дает согласие?..

– Хорошо. Дадим вам серебряных.

Видя, куда все клонится, я встал с кресла.

– Ваше превосходительство, директор зоопарка предостерег меня от покупки больных и старых зверей, а также зверей с одышкой. Вот доказательство, что речь все время идет о гиппопотамах живых, а не гипсовых или гуттаперчевых.

– Его превосходительство согласился, что же вы волнуетесь? Все в порядке.

– Что, он опять изменил желание? Ему захотелось бронзовых? Понимаю. А ты, Будзисук, не нажимай!

– Значит, бронзовые! – Будзисук схватил меня за брюки и прошипел, чтобы я сидел на заднем месте, если не приказано встать.

– Не внушай, не уговаривай, какое тебе дело до чужих вкусов? Ого, серебряные берут верх!.. Кажется, я отгадала?

– Бери серебряные. Подпиши здесь, и я сразу поставлю печать. – Будзисук пододвинул бумагу. Вся канцелярия, не считая гранат, была у него в кармане. – Вот здесь, здесь! Подписывай, и гиппопотамы твои!

– Во избежание дальнейших недоразумений, а также траты дорогого времени я позволю себе, ваше превосходительство, прочитать доверенности моей дирекции от доски до доски.

– На досках пишут, невероятно! Будзисук, подумай о скидке. Какая страшная нужда.

– Пощади нервы, – шипел Будзисук, вцепившись в меня мертвой хваткой. Письмо директора зоопарка выпало у меня из рук. Губернатор ненароком наступил на него ногой. – Быстро, его превосходительство готов передумать! Серебряные, бронзовые?

– Самца, самку, трех молодых.

– Что я слышу? Внезапное изменение. Вернулись к бронзовым?

– Самца, самку и двух молодых!

– Никто не возражает, что серебряные хорошие.

– Самца, самку!

– И бронзовые неплохие.

– Самку! Ваше превосходительство, Будзисук откусит мне ухо! Да, да, и самку, и самца!

– У всех наших товаров есть установившееся реноме. Дорогие склеротики, неисчерпаемые в своих идеях, выдумали все, что только можно было выдумать. Все, кроме гиппопотама. Гиппопотам выдумался сам. Об этом надо знать, – сказал Губернатор, глядя в потолок.

В это время Будзисук вспрыгнул мне на спину. Он кусал мне ухо, бил меня по локтю, царапал ногтями шею. Пот его капал мне за воротник. Он мял меня коленями, вырывал волосы, попадал каблуками в самые нежные места. Ковырял большим пальцем в носу, бил по темени гранатой со снятым предохранителем. Двоился, троился, употреблял изощренные приемы.

– Серебряные? Бронзовые? Говори, каких хочешь? – шипел он в ухо, дышал смрадом, едкой слюной плевал в глаза. Я удивлялся его изобретательности и неистощимым силам.

В конце концов я согласился на серебряных гиппопотамов, но в ту же самую минуту Будзисук всунул мне в рот кляп.

– И что? Подписал? – спросил сонно Губернатор.

– Подписывает.

Будзисук все свои силы направил на мою правую руку. В онемевшие пальцы вложил перо. Пальцы сжал и размашистым движением поставил под договором мою собственноручную подпись. Когда чернила высохли, Будзисук кляп вынул.

– Дело сделано, – сказал он и спрыгнул с моей спины.

Без сопротивления я поддался дальнейшим операциям.

– Пробор с левой стороны? – спросил Будзисук, приклеивая синдетиконом вырванные волосы. Причесал, освежил одеколоном, смазал йодом, припудрил, подклеил надгрызенное ухо. Потом карманным утюгом выгладил костюм и морщины на лице.

– Направь ему глаз. Косоглазия, кажется, не было, – пробурчал Губернатор и достал из ящика стола довольно эффектный орден. – Приколи его себе сам.

– Ваше превосходительство! – Будзисук рухнул на колени, мокрый от пота, как пожарный кран.

После награждения принесли мороженое с кремом и хрустящим картофелем. Будзисук кормил меня с ложечки.

– Следует поблагодарить, – шепнул он. – Я прямо ошеломлен любезной доброжелательностью его превосходительства. Мы не заключаем торговых соглашений с кем попало.

Поскольку я не мог извлечь из горла ничего, кроме хрипа, Будзисук пошел мне навстречу и обещал, что от моего имени вручит Губернатору письменную благодарность. Я подписал in blanco еще одну бумагу, а Будзисук дал слово, что чувство моей благодарности заключит в нескольких изящных и сердечных предложениях. Я прикрыл глаза.

– Что за манеры? Спать при его превосходительстве? – возмутился Будзисук и сунул мне в ухо кусок проволоки.

Губернатор добродушно улыбнулся.

– Я рад, что наш крем вам нравится. О, да он лакомка, пускает мороженое носом!

– Ваше превосходительство, он нарочно давится картофелем!

– Так заткни ему нос и ребром ладони дай несколько раз по шее. Вот, уже лучше.

Остатки растаявшего мороженого при помощи лейки влили мне в горло. Потом Губернатор встал.

– Мы едем в служебную командировку. Мне было бы очень приятно, если бы вы изъявили свое согласие. Будзисук, не забудь.

Аудиенция близится к концу.

Вот и все. Собственно, говорить больше не о чем. Надо будет воспользоваться приглашением. Отказаться невозможно. Фумарола тоже так считала.

– Отказать его превосходительству? Ты сошел с ума? Ты бы сам себя не узнал, если бы ему отказал.

– Возвращаемся в гостиницу.

– А действительно. На виду я тоже не люблю. Идем. А Будзисук? Он тоже поедет? Это ведь относится к его служебным обязанностям.

– Хватит! Ни слова о каналье. Присядь! Возьми меня на закорки, я плохо себя чувствую. Не качайся как верблюд! Неси ровно и смотри под ноги.

Я вмешался резко, решительно и – как я думал, – в нужный момент. Сомнения по-прежнему тревожили сердце. Я совсем не был уверен, что надолго отогнал будзисучью тучу от нашего счастья. Я мог ждать от Будзисука чего угодно.

7

Перед самым рассветом прибежали скоростные верблюды.

– Как там на дворе? – спросил я Фумаролу.

– Зеленая муть, – отвечала она, – и очень холодно.

А потом вдруг вскочила с постели, сбросила ночную рубашку, стала, широко расставив ноги, и всунула голову между коленями. Я знаю все это наизусть, но всегда зажмуриваю глаза, потому что всегда боюсь, что у Фумаролы что-нибудь лопнет.

– Раз, два. Нога, бедро, шея. Раз, два. Рука, ухо, пятка. Раз, два, три.

– Три?

– Я спутала упражнение. Раз, два и ничего больше.

Фумарола занимается, а я, укрывшись с головой одеялом, дремлю и размышляю. Ехать надо, потому что мы находимся в постоянном путешествии, а вставать не хочется, потому что последняя ночь была очень скверной. Страшный грохот не давал нам спать. Весь персонал вбивал крюки, и мы лишились сна. Последний крюк на четвертом этаже вбил сам директор Сукот. Старая кухарка держала стремянку, но, наверно, держала плохо, потому что, засыпая, я услышал грохот. Может быть, это директор упал со стремянки, может быть, обвалился потолок, может быть, старая кухарка рассыпалась в моем первом сне? Все возможно, все делалось в спешке, а, как известно, поспешишь – людей насмешишь. Ясно, что крюки эти вбивали халтурно.

Шипит примус на табурете, бурлит вода. Фумарола уже одета, уже помешивает в кастрюльке. За окном погонщики верблюдов ругаются с портье. Трещит разламываемый штакетник, побрякивают котелки. Погонщики высекают огонь и расставляют треноги. Поэтому я могу еще немного полежать в теплой постели и из-под прикрытых век смотреть на Фумаролу, блуждающую по комнате. Она что-то готовит мне на десерт. Я понимаю это, потому что она сыплет в кастрюлю много сахара, и каждый раз, оборачиваясь, многозначительно подмигивает.

– Если со мной по-хорошему, то я тоже по-хорошему.

Я отвечаю ей улыбкой, но не встаю. Считаю секунды, жду, пока в окне не появится солнце. О Будзисуке я стараюсь не думать.

А скандал по поводу крюков разразился вчера во второй половине дня. Возникли большие беспорядки по вине чиновника, который пришел в город с реестром опоздавших поездов. Ничего об этом не зная, мы спокойно возвращались с прогулки, довольные собой, видами, погодой и всякими мелочами, радующими туриста в большом чужом городе.

Перед гостиницей толпа. Голова к голове, плечо к плечу. Плотная стена зевак, протиснуться невозможно. Висят на деревьях, молодежь обсела балконы, парапеты и фонари.

– Вы опоздали, – улыбнулась нам рослая женщина с бегонией за ухом, – скоро кончится. Мы ждем еще, потому что в дело вмешалась важная особа. Интересно, что он постановит, как разрешит спор.

– Так что? – посмотрел я на Фуму.

– Крикни: «Комиссар прав!»

Так я и сделал и, держа фасон, врезался в толпу. Фума шла вслед за мной, тихо напоминая мне, чтобы я следил за штанинами, потому что если кто-нибудь увидит носки, то произойдет грандиозный скандал, все обернется против нас, они будут готовы растерзать нас на куски. Но никто не смотрел под ноги. Ведь не для этого сюда сбежались люди.

На мое восклицание отреагировал товарищ женщины с бегонией.

– Вы честный и справедливый человек, – сказал он, целуя меня в обе щеки, – меня покорила ваша откровенность, я нигде не служу и торчу здесь из обычного любопытства. Благородство проявляется перед лицом власти. Что толку от ворчуна, у которого низ верный, хребет образцовый, но двух слов связать не может. Но особенно язык не распускайте. Там кто-то есть повыше комиссара. Вам видно? Размахивает кулаком у комиссара перед носом! Стыдно смотреть, он комиссару нос кулаком массирует. Вот какая ситуация. Ну, я частное лицо, и все-таки стыдно смотреть.

– Препирается с полицией? А на каком это основании?

– У него концессия.

– Ах, так. Из-за чего все это началось?

– Собственно, не из-за чего, а если честно, то из-за этого негодяя. Посмотрите вверх.

Из окна пятого этажа на красной веревке висел толстяк в железнодорожной форме.

– Интересно, – сказала рослая женщина, – в этих толстых силы ни на копейку. Он и пятнадцати минут не продрыгал. И стоило так далеко ходить? В провинции вздернуты одни недомерки. Говорят, что в толстом только вода и нездоровый пот.

– Точно, – поспешно подтвердила Фумарола, потому что женщина с бегонией методично ударяла ее в спину. – И я по толстым не плачу. С толстыми тоска да и только.

Смешки и слишком громкий разговор обратили внимание толпы. Посыпались колкие замечания.

– Эй, бабы, бабы, бабы, тише, ничего не слышно, что комиссар говорит! Раскаркались, чертовы воро́ны! Граммофоны не доенные! По хохотальникам их! Ну, кто там поближе?

– Давай организуем артель, твоя шея, моя веревка, и будет нам весело! – шутил парень со светлым чубом. А тем временем второй, чернявый, накинул той, с бегонией, ремешок на шею.

Мой собеседник побагровел от возмущения.

– Привязались, сопляки. Посинеет баба, а я на синее с детства смотреть не могу. Ну что же вы, дурьи головы, ума лишились. Душить на людях вам захотелось? Я ему говорю, а он коленом уперся и свое делает, как глухой. А здесь иностранец стоит, смотрит. Я о нем плохо не скажу, попался нам человек прогрессивный, но я знаю такой случай, что чужак заглянул в колодец и вся вода сразу забурлила, завоняла и почернела. И колодец испортил, и людям вред причинил, потому что забурлившую воду никто пить не может.

– Где этот чужак? Кому он загадил воду?

– А у меня вчера трубу разорвало над краном!

Толпа напирала. Фума побледнела. Среди смешков становилось все теснее, неприятнее. Не мешкая, потому что ждать уже было нечего, я схватил Фумаролу за руку и щукой нырнул в толпу. На четвереньках, мелкой рысью, пробрались мы счастливо до самого полицейского кордона. Я даже не должен был показывать паспорт. Полицейские моментально расступились, вежливо отдали честь.

Перед входом на каменных ступенях горячо спорили директор Сукот, комиссар и тот, третий, якобы самый главный. Это был широкоплечий верзила, с гладкой, как у ксендза, кожей, седыми волосами и нахальной мордой. На нем была канареечного цвета куртка с черной отделкой.

– Немедленно снять. Устав воспрещает вешаться на фасаде! – кричал комиссар.

Сукот умоляюще складывал руки.

– Он повесился на шнуре от портьеры главного зала. Где же я сейчас, в разгар сезона, достану новый шнур для портьеры? Ну где? В комиссариате?

– Не перерезать, запрещаю. Не перерезать, а то он упадет и навредит себе. Это все ж таки пятый этаж, – умничал тот, в желтой куртке.

Я отряхнул брюки, взял Фуму за локоть, и мы пошли к дому. И так эта история отняла у нас много времени.

– Еще дергается, – шепнула Фума. Но это только ветер раскачивал толстяка то влево, то вправо.

– А вы кто такие? – неожиданно спросил желтый.

– А кто ты, вонючая кошачья яичница? – закричал я, преодолевая хрипоту после мороженого и жареного картофеля. – Ну, говори, кто?

– Я в жизни ничего подобного не слыхала. Ты не можешь себе представить, что я сейчас ощутила. Как я тебя люблю, и нет ничего такого, чего бы я не сделала для тебя! – нежно шептала Фума, а меня несло, будзисучья туча перестала нависать над моей головой.

Сукот быстро вполголоса что-то объяснял. Желтый постанывал от ярости.

– Концессионный попечитель граждан и приезжих, – представился он, протягивая руку.

– Обойдешься.

– Трех иностранцев я имел удовольствие знать ближе, – добавил он с глупой миной. Затем посмотрел на руку и спрятал ее за спину.

Я обратил внимание на оригинальные значки, нашитые на рукавах и немного напоминающие скаутские знаки отличия. Миниатюрные силуэты людей, человечек за человечком, мужчины, женщины, дети, покрывали рукава от манжет до плеча.

– Я сорок лет на этом деле, – буркнул комиссар, – много лет, много работы.

– Ну, ну, – желтый посмотрел на комиссара, и комиссар отвернулся. – Дайте совет, господа, как тут быть, ведь тот там как висел, так и висит.

У директора гостиницы в глазах стояли слезы. Комиссар строго придерживался устава. Из толпы раздавались иронические выкрики. Полицейские расселись на проезжей части. Время шло, Сукот говорил о портье, полицейский об уставе, попечитель об угрозе падения с пятого этажа на мостовую. Усталые, мы слушали все это из вежливости.

– Кочергой за воротник и тягай в окно! – предложила Фума.

– Браво, это меня устраивает.

– Так и надо сделать, – согласился комиссар.

– Из другого города, а говорит как наша! – крикнул желтый балбес.

– Плюнь ему под ноги, я немного боюсь…

– Не преувеличивай. Надо знать меру.

– Послать людей с кочергами на пятый этаж, – поторапливал комиссар. – Пусть наконец кончится это оскорбление закона.

– Только осторожно – не порвите ему одежду! – Желтый достал лорнет и стал рассматривать толстяка. – Ну так, бедняга. Заместитель начальника Восьмой станции на Южном участке. Видно по печатям на штанах. Он такой заместитель, что сам передвигает стрелку и по воскресеньям подрабатывает подбиванием шпал. Я знаю Южный участок. Бедность, нужда и никакой пунктуальности.

В это время, воя сиреной и раздвигая зевак, к гостинице подъехала красная машина с лестницей на кузове. Из кабины вышла женщина в высоких сапогах, а с лестницы спрыгнули два господина в белых теннисках и с черными крагами на ногах.

– Ну, наконец, – обрадовался попечитель, – санитарная комиссия пожаловала. Вовнутрь, мои милые, одна нога здесь, другая там! Обойдем комнату за комнатой! А ты, – погрозил он комиссару, – пиши все, сопляк, ни одного слова не пропусти!

Мы побежали к гостинице. Хлопая дверьми, бегали из комнаты в комнату, с этажа на этаж. Попечитель явно злился.

– Нет крюков! Нет шнуров в шкафах! И где эти бедные постояльцы должны вешаться в случае необходимости? На чердаке? В уборной?

Несколько позднее на четвертом этаже с треском открылось окно. Сановник высунулся из окна и гаркнул на весь город:

– И здесь тоже нет! Гостиница первой категории! Скандал!

– Он оплевал вам брюки, – сказал я тихо. – Отодвиньтесь, пожалуйста, наверное, он плюнет опять.

Директор махнул рукой.

– Жить после этого не хочется.

– Кто это такой?

– Сами видите. От новой должности у него разум помутился. Должность!.. Синекура, сударь. У него есть знакомства, надо думать. Выхлопотал себе место. Раньше было иначе, делал свое дело.

– Что делал?

– Ты как ребенок, – вздохнула Фумарола.

Директор рассмеялся.

– Что делал? Ну да, вы не здешний. У него вся карьера на рукавах. Что делал? Делал хорошо себе! Отрывал головы по приказанию. Сорок лет, господин хороший. А теперь над каждым нищим трясется и плачет. Холит, лелеет, всех целует. Изменился, наверно, сам себя не узнает в зеркале. Надо думать. У него же концессия!

– Короче говоря, палач на пенсии?

– Как звали, так и звали. Но откуда я ему найду крюки, веревки?

– Крюки найдутся, – раздался из толпы хриплый голос.

– А веревки?

– Поговорим.

– Идите в контору. Простите, господа.

Комиссия постановила: или крюки, или гостиница. Срок – до ужина. Вот откуда этот еженощный адский тарарам, отсюда головная боль, озноб, недосыпание. Вот так, из благих намерений родились серьезные преступления. Я зевнул в последний раз и встал, чтобы поесть сладкой кашки, которую приготовила незаменимая Фумарола.

Мы за ложки – директор в двери. Глаз Подбит, а в волосах кирпич и штукатурка. Общее впечатление: человек в ужасном состоянии.

– Вы готовы? Я бы советовал ехать, потому что погонщики пьют подогретую водку. Они готовы пить ее до потери сознания. Тогда и до несчастного случая недалеко.

– Правильно. Едем немедленно.

Фума кастрюльку с кашкой накрыла думкой и дважды обернула одеялом. Держась за руки, мы сбежали по лестнице. Возле дверей лежали верблюды. Мы мгновенно заняли места.

– Ада, уда! – завопили погонщики.

Топча костры, помчались мы на большой скорости среди стрельбы кнутов и бренчания колокольчиков. Мы неслись следом за проводником, потому что только он знал дорогу на вокзал. Во избежание толчеи в поездах и для рационального использования лагеря местоположение дворца покрывала глубокая тайна. Мы мчались так быстро, что на поворотах погонщики хватались за хвосты, чтобы не свалиться, были моменты, когда мы чудом не врезались в дерево или в стену дома. Во все более головокружительном темпе кавалькада выкатилась за город и понеслась в направлении стогообразного холма. Собственно, это был вокзал, умело замаскированный зелеными гирляндами, окруженный широким рвом, прекрасно вписанный в равнинный, плоский как стол пейзаж.

За рвом стоял Будзисук. В дороге меня укачало, и я с трудом смог поздороваться. Фумарола перенесла поездку значительно лучше. Она очаровательно улыбнулась и угостила Будзисука кашей. У меня потемнело в глазах. Барон едва прикоснулся к каше, так как к вокзалу подъехали запряженные волами возы с лестницами.

– По сигналу тревоги я вызвал к себе директоров и начальников важнейших отделов, – сказал Будзисук, показывая на мешки, которые с большой поспешностью бросали на перрон.

На перроне специальные рабочие отстегивали ремни, развязывали веревки и вытряхивали из мешков ответственных чиновников железной дороги. Некоторые из них были привезены в белье, некоторые вообще в чем мать родила, а одного директора доставили вместе с женой бухгалтера, что, разумеется, вызвало язвительные комментарии и остроты. Ослепленные солнцем железнодорожные спецы щурили глаза и кланялись на все стороны. Не обошлось и без забавного инцидента. После того как был развязан последний мешок, барон подпрыгнул, как кот при виде мыши. И сразу с бранью набросился на эскорт возов:

– Вы что, с ума сошли? Это директор другого ведомства! Кого вы, так-перетак, привезли? Назад в мешок и отставить в сторону. Когда вернемся, я его отвезу.

Приближалось время отъезда.

– Пожалуйста, садитесь, – шептали кондукторы. Губернатор спал в салон-вагоне, не хотели его будить.

Половина бригады нашего поезда носит тулупы и меховые шапки. Вторую половину одели в шорты и пробковые шлемы. От Будзисука я узнал, что это для лучшего сохранения тайны, чтобы до последней минуты никто не знал, куда мы едем, на юг или на север. Когда поезд двинулся, барон сообщил мне по секрету, что мы едем на юг и в районе Восьмой станции будем делать генеральную проверку. Отправляющиеся оттуда поезда опаздывают на десять и даже на двадцать месяцев, то есть, практически, совсем не приходят в Хопс. Начальник станции подозревается в различных мерзостях.

Едем. Пых, пых, дых, дых, чих, чих. Купе удобное, за окном скука. Для того чтобы убить время, играем в дурака. К нам часто захаживает барон. Посмотрит в карты, глянет Фуме за декольте, задумается, зевнет и возвращается в салон-вагон, где вокруг спящего Губернатора шепотом совещаются привезенные в мешках. Едем так день, ночь, ничего не происходит, кроме монотонного постукивания колес. Только на второй день около полудня внезапное торможение подняло нас с мест. Мы остановились в чистом поле. Будзисук выпрыгнул из салон-вагона и побежал в сторону паровоза. Пошел и я из любопытства.

Машинист разводил руками и не хотел ни о чем слышать.

– Я не смогу. Не буду рисковать. Может быть авария. Вы же сами, господин барон, видите, что не хватает левого рельса.

– Не рассказывайте. Есть левый рельс.

– Это правый. Левого нет.

– Есть!

Так они попрепирались немного и успокоились, потому что действительно не хватало одного рельса. К счастью, мы везли с собой большой запас рельсов, поэтому после двухчасовой проволочки двинулись в путь, но уже значительно медленнее, потому что надо было укладывать, разбирать и снова укладывать путь. Прошло несколько дней и ночей, прежде чем мы достигли Восьмой станции. Уже издалека были видны стоящие под парами паровозы. Из большого железнодорожного узла в разные стороны света расходились пути. К сожалению, однорельсовые.

– Это экспресс, – вскипел Будзисук, – который год тому назад должен быть в семнадцать ноль три в Хопсе! Вот вам, пожалуйста, полюбуйтесь – пеленки в окнах, на крышах примусы, на паровозе белье сушится! Пассажиры вместо того, чтобы ехать, размножаются в купе. Это должно прекратиться. И это прекратится!

После того как был уложен недостающий рельс, мы на полной скорости въехали на станцию. За окном промелькнул стоящий на перроне оркестр и начальство участка в парадных мундирах. Несмотря на то, что дата нашего приезда хранилась в тайне, наш приезд ни для кого не был неожиданностью. «Мерзавцы! Не только мерзавцы – жулики!» – вырвалось у Губернатора.

Машинист проскочил станцию, остановился у семафора и дал задний ход. Вагоны величественно катились между перронами, украшенными зелеными гирляндами и розами. Оркестр грянул приветственный марш, и в ту же самую минуту из обоих клозетов салон-вагона грянули тяжелые пулеметы.

Генеральная проверка длилась недолго. Не успел еще поезд остановиться, как стрельба прекратилась. Чиновники покинули салон-вагон и быстрым шагом направились производить проверку опоздавших поездов. Существовало обоснованное предположение, что у большинства пассажиров просрочены билеты или они вообще едут зайцами.

Будзисук открыл окно и покачал головой, глядя на оркестр, на железнодорожников в парадных мундирах и на все то, что произошло здесь минуту тому назад.

– Ха, ничего не поделаешь. Доигрались. Может быть, здесь воцарится наконец порядок. Не вижу начальника станции. Я надеюсь, что он лежит где-нибудь внизу.

И что бы вы думали, надежда барона оказалась такой же, как надежда кролика на роман с жирафой. Из-за колонны, поддерживающей навес над перроном, высунулся рябой доходяга и до земли поклонился салон-вагону. Хоть он старался скрыть лицо в поклонах, барон моментально узнал его.

– Пятая экспедиция и все зря! Он опять скрылся за колонной!

И тут послышался голос Губернатора:

– Ближе. Еще ближе.

Рябой начальник подполз к самому вагону.

– Встанешь?

– Встану, ваше превосходительство.

– Организуешь?

– Организую, ваше превосходительство.

– Чего хочешь? Чего нет? Говори, каналья, чего нет?

Начальник оглянулся, и ответ был уже готов.

– Нет большого бубна и большой трубы. Они прострелены пулями дум-дум, и починить их невозможно. Нужны бы новые, ваше превосходительство…

Губернатор отступил в глубь салон-вагона. Будзисук выглянул и погрозил кулаком.

– Приказываю снести колонны. Я издам такие предписания, что ты спокойного места не найдешь под солнцем. И не стыдно тебе, гнида ты однорельсовая! В следующий раз ожидай нас с пушкой.

После того как были обилечены новорожденные и оштрафованы пассажиры, живущие в опоздавших экспрессах, мы отправились в обратный путь. Губернатор был в прекрасном настроении. Он считал инспекционную поездку целесообразной и удачной. Хорошее настроение Губернатора передалось окружающим. Только Будзисук крутил головой. Он предчувствовал, что трудности на Южном участке будут длиться еще долгое время.

Фума отсыпалась, а я уговаривал Будзисука, чтобы он не отправлял нас с вокзала в гостиницу скорыми верблюдами. Барон хохотал до упаду и рассказывал всем издевательские анекдоты об иностранце на верблюде. Потом он дал понять, что «некоторые вопросы удастся уладить» в интересах обеих заинтересованных сторон, что контракты, подписанные в Главной Канцелярии, «требуют определенных дополнений», что совокупность проблем стоило бы обговорить на товарищеской основе. Так в приятном обществе мы прибыли в Хопс.

– До скорой встречи, – сказал мне Будзисук на прощание.