Текст книги "Калейдоскоп"

Автор книги: Ст. Зелинский

сообщить о нарушении

Текущая страница: 15 (всего у книги 19 страниц)

. . . . . . . . . . . . . . . . . . .

– Храпите, пожалуйста, тише!

Это еще во сне или это уже наяву? Осторожно открываю глаза: ага, терраса. С террасы вид на Старую Шею и куполообразную Мацотшебу. Все в порядке. Ориентиры на месте.

Из сада доносятся монотонные шлепки. Это кухарка на жирном бедре лепит котлеты. В воскресенье помидоровый суп, во вторник котлеты. Сегодня вторник. Все сходится. Пейзаж, меню, календарь, ситуация.

– Храпите, пожалуйста, тише!

Кто-то вмешался, нарушил свободу сновидений. Я проснулся, вскочил с кровати.

– Наконец-то!

– Кто там? – поднялась она с шезлонга. Пятнадцать минут назад шезлонг был пуст. Я слышал, как ветер трепал полотно.

– Фумарола!

Рассеялись последние сомнения. Только она так великолепно реагировала на жару.

Она сделала большие глаза. Ох уж эти игры! Не могла без этого обойтись. Встала, высвободилась из объятий, вела себя так, как во время полета от Будзисука в Упанию. Пошла в дом. Разумеется, я пошел за ней.

Сел как можно ближе.

– Помнишь корабль? Капитана? Послушай, тогда в парке я думал, что сойду с ума.

– В каком парке?

– Ничего не помнишь? Понимаю, Фума, Какие ужасы ты пережила в гиппопотаме. Не будем сейчас говорить об этом.

Поскольку она все время настаивала на том, что ничего не помнит, я показал ей пуговицу и пикейный лоскуток.

– Фума, очнись! Ты помнишь белую пикейную блузку?

Она открыла шкаф, достала белую блузку. Разумеется, на ней не хватало пуговицы.

– Прямо невероятно. Где это случилось? В парке? Мы молчали.

– Надо будет навестить Будзисука. Он просил прийти утром, когда на улицах небольшое движение.

– Хорошо. Но, несмотря на все… Да, очень странно и непонятно. Поверни ключ.

Мы опять решили смотреть сны вместе.

Перевела М. Павлова.

ГАПАКС

К полудню шаги мои удлинились. Спервоначалу подумалось: вот замедленное воздействие перемены климата, уже долетающих горных ветерков, а также тех пятен на солнце, про которые писали в газетах. Столь очевидные признаки силы и бодрости не могли не радовать.

Однако вскорости, через какие-то четверть часа, хотя продолжал я марш в среднем туристическом темпе, окрестный пейзаж дружно стал ускоряться. Едва высунет дерево свой нос из-за горизонта, уж мелькает сбоку, шумя и шелестя, чтоб напрочь исчезнуть за спиною.

Не пригляделся к одинокой груше, как строем подлетают ивы, угрожая врезаться тебе в лоб. К счастью, они прошли низом, лозою хлестнув по лодыжкам, отделался испугом и нездоровым потом.

Так-то удовлетворение от того, что собственными силами возмещаю время, растраченное на вокзалах и в поездах, быстро сменилось обоснованным непокоем. Даже в чистом поле идешь на глазах у людей, а Земля таки не Луна, чтобы позволять себе кенгуруподобные прыжки.

Держась проселка, достиг я местности в целом миловидной и весьма населенной. Тут усадьба, там выселки, по садам много вросших в землю двухэтажек, заметны простенькие домики с огородами. Затем понесло меня на ряд старых деревьев, мигнули надворные постройки и самый двор, длинная веранда. Вовремя проскочил я этот парк, ибо из кустов вырвалась овчарка, притянула за собой типа с двустволкой. Не успел он прицелиться, а я вновь – над полями, выстрелом меня уж не достать.

Чем выше, тем голубее, серебристее, нечто вроде полнейшей услады, да только с изъяном. Внезапные взлеты и настолько же неожиданная потеря высоты становились с каждой минутой для меня все тяжелее. Ведь уже не шаги, не скоки-подскоки, а скачки на несколько, на несколько десятков и более метров. И всякий раз выше и выше! Благо, держал я направление, не то врежешься в фабричную трубу, в колокольню или в линию электропередачи.

Опять собака, на сей раз свойская, добродушно хвостом виляет, ну и я ей рукой помахал. Приплетаются какие-то детские воспоминания. Но тут подкинуло меня и так опустило, что последним усилием спасся я от беззвездной душной темноты.

Во что это я вляпался, с чего эдак меня носит? И таковое ношение заметно издалека, все больше хлопот доставляет. Ладно, пока никого нет, но ведь в любой миг зевнет кто-нибудь во весь рот, выйдет на порог, обалдеет, и оборонительный инстинкт возьмет верх над пресловутым гостеприимством. Кому понравится лицезреть чужака над головой или над своим жилищем.

Скоки-подскоки, когда сердце ежеминутно готово выскочить, а в глазах прямое затмение Солнца, крайне затрудняют качественный самоконтроль. И вправду ж поговаривали у нас в семье о подобных склонностях, точнее свойствах, но касалось это якобы лишь отдаленной родни, да и то по женской линии. По сути, ничего конкретного на эту тему я не слыхал, она размывалась в намеках, недосказанности, ограничивалась понимающими улыбочками, все будто условились не выдавать правды. Может, впрочем, сами не очень-то верили?

Ну, прикидываю, чем это меня наградило и какова причина сей доли? Все такие прикидки, убежден, гроша ломаного не стоят, разве ж в полете рассудишь как следует? В первый момент я счел, что на станции мне подменили ботинки. Народу там толкалось слишком много, чтобы ко всем отнестись с доверием. Ботинки, одначе, мои. Глаз может ошибиться, а нога никогда.

Дорога вьется себе средь полей, рощ, построек, перебегает мостиками через речки и ручейки, а я, срезая путь, беру курс прямо на железнодорожную линию.

Правду поведали на вокзале, что этой линией не проехать ни сегодня, ни завтра. Шпалы еще на местах, но рельсы скинуты вбок, некоторые из них, дочиста протертые, блестят как новенькие. Даже профан поймет, что полотно на капитальном ремонте.

Рельсы – надежда моя и спасение. Насыпь гасит разгон, сплевываю песок и хватаюсь за ближайшую рельсу. Смежив веки, наконец-то мирно отдыхаю. Рельса удерживает.

Потом, не выпуская железо из руки, осторожно проверяю спину. На ощупь – порядок, ни крыл, ни пропеллеров. Настроение маленько поднялось, я повеселел, хоть мне и не до шуток, ведь причины по сю пору не доискался. На всякий случай снимаю ботинки, внимательно осматриваю свои стопы. Тоже полный порядок, ни изменений, ни значимых новшеств. Добрался я и до рюкзака, вынимаю вещь за вещью, однако нет ни прибыли, ни убыли, заново укладываю барахлишко, красные носки прячу в карман. Значит, что в ботинках, что без ботинок, все едино. Хорошее настроение к чертям улетучилось, растет беспокойство, солнце все выше, надо собираться в путь. Явится какой умник, которому все не по нраву, прицепится к рельсе или ко мне, тогда ни уйти с балластом, ни улететь мирно, плюнувши на рельсу. Честно сказать, скок-поскок мне начисто опротивел. Однако ж в путь, пока кругом пусто!

Шевелюсь помаленечку, дабы не обострять положение, рельсу беру на плечо, старательно уравновешиваю и подпираю рюкзаком. Теперь с гордо поднятой головой могу себе идти промежду людей. Хотелось бы, конечно, чтоб встретились они в некотором отдалении от железной дороги, поскольку рельса на плече излишне легко ассоциируется с разобранным полотном.

Была бы возможность выбора, я бы выбрал рельсу покороче и поостойчивей. А эта пляшет, пружинит и распружинивается, на поворотах норовит скинуть с насыпи. После нескольких малоприятных ситуаций открыл я наконец способ преодолеть докучливую вибрацию балласта. Ухватил ритм нога – рельса – нога и с этой минуты зашагал столь свободно, словно без рельсы никогда из дому не выходил. Утешал себя, пусть и без особой уверенности, что прыгучесть сама пройдет или удастся подавить ее форсированным маршем.

До цели оставалось меньше чем полпути, когда пришло мне на мысль нечто отменное по своей простоте: было б гораздо ближе, откажись я от мостов, которых вынуждены придерживаться дороги. Дюжину речек я мог бы перескочить без разбега. Колоссальное сокращение пути и сбережение времени! Это меня и сбило. Уж в воздухе сориентировался-таки, что рельса осталась в ракитах. Напрыгался я на целую жизнь, пока удалось воротиться и приземлиться близ рельсы.

Хоть бы избежать сенсации при моем появлении на улицах, но не тут-то было. Дорога привела в городок, застроенный нескладно – дома теснятся с обеих сторон. Иду посредине проезжей части, боюсь, как бы звону рельсой не наделать. К счастью, навстречу никого. Пусто, тихо, однако краешком глаза примечаю отодвинутые занавески и фрагменты лиц над пеларгониями. Окна, впрочем, закрыты, никто не окликает, но я их, жителей здешних, начинаю слышать. Язвят, понятное дело, что если склад металлолома закрыт, то отделение милиции зато работает; что железо у чужого на улице никто не купит, а только если пойдешь по дворам; что на конце груза, выступающего сзади более чем на один метр, должен быть размещен предупредительный знак в виде флажка или таблички с указанием размеров.

Охота мне вскричать, что не краденое, что не на продажу, что речь идет о сложных исследованиях изменений, происходящих под влиянием движения и температуры, а равно о других исследованиях, практикуемых в обычном процессе научных экспедиций. Ради мира и покоя, уперся рельсой в бордюрный камень, вынимаю красные носки. Левый привязываю спереди, правый – на конец рельсы. Сейчас же открывается окно:

– Параграф сорок второй, пункт восемь!

Сам знаю, носки нарушают указание этого параграфа. Однако ухожу без единого слова. А дальше рыночная площадь, тоже мне площадь! Ларек, остановка, газон под памятник да пара колченогих скамеек. Сажусь с рельсой на коленях. Ох как мечтается о пиве с малиновым соком, Изображаю дремоту, для убедительности даже похрапываю, но мысль продолжает работать ровно вентилятор. С рельсой к ларьку? Глупее некуда. При первом же глотке балласт может вырваться из руки, и вместо пива с соком – провал, компрометация, осмеяние. Скакнуть без рельсы – дикий риск, могу разминуться и с кружкой, и с ларьком. Продремать до сумерек? В темноте все кошки серы, рельса обратит на себя не больше внимания, нежели складной зонтик, но ввечеру не добыть пива. И затем, язык на плече, возвращаться на шоссе голодным, изжаждавшимся, без хвостовых огней!

Кого послать за пивом, кого попросить принести большую кружку пива с соком?

Объявились. Могли бы и чуток пораньше проявить интерес к человеку в горькой нужде.

– А, это тот, с афиши. Будет гнуть рельсу на концерте в дискотеке.

– Артист – и пешком, и без администратора? Тот человек похож был на нашу бухгалтершу, а у этого с ней никакого сходства.

– Афиша целый год висит. За такой период человек может измениться, а то и вовсе переиначиться.

– Ну, ну, он самый. Звали его Гапакс, он разгрызал рельсу напополам. А рельсы были ого! Кусищи ого-го! А эта рельса на один укус, самое большее на полтора.

– Вы знаете его?

– Гапакса все знали. Грыз он так, что на другой стороне улицы слыхать.

– Ишь ты ишь ты! Один жвачку жует с самого утра, а другой – грызи железо ради куска хлеба!

– Гапакс этакое дерьмо в рот бы не взял. Даже на бис.

– Дрянь оно дрянь, а вес имеет. Не пустяк. Кабы с трубой был, сразу б все заметили. Рельса – для отвода глаз.

– Сегодня свет замечает только самые большемерные трубы, холодного проката.

– Что в свете, то в свете, а в жизни бывает и так и сяк. Ходил тут один с трубкой и на каждом празднике вежливости получал призы. Сперва выбранного давил трубкой, потом падал на колени и всякий раз так изливался в извинениях, что никому с ним не сравниться. В конце концов столько набрал, что первым классом полетел в Америку.

– Гапакс никуда не летал. В Америку прибыл пароходом зять Гапакса, Арбуз, И в тот же день прокурор застрелил Арбуза из автомата на главном американском мосту. После вытащили из воды, невесть зачем. А вышло так, потому что Арбуз мордой был на кого-то там похож. Говорю ж, на свете бывает и так и сяк.

– Значит, рельса – для обману?

– Может, и так.

Я решил: еще слово, два или три, и бросаю дремать. Рельсу швырну им под ноги, а дальше… Не очень-то было мне ясно, каково поступать дальше – убегать ли с рельсой, улетать ли без нее?

– Если б вы поставили ее торчком, я бы села поболтать немного.

Объявилась девица в полуденном расцвете. Я открыл глаза. Святой Христофор и юность без бюстгальтера гарантируют счастливое путешествие. Общеизвестно.

– Вы всегда спите с рельсой? Врач прописал железо? Чего-чего, а рецепта на рельсу мне видать не приходилось. Я буду Лиля Фляк. Конечно, здешняя, хоть и с недавних пор.

– По определенным мотивам вынужден обеими руками держаться за балласт. Прошу извинения, не желал бы я в момент знакомства рвануться вверх, в таком случае посыпались бы всяческие там выражения. К вашему сведению, меня не зовут Гапакс. Выступление с рельсой выбросьте из головы. Площадь была по пути, я присел отдохнуть, сон одолел, задремал я, вот и все, собственно.

– У кого собственные сны, тот в чужие не лезет. Сбываются-то собственные.

– Я, знать, в чужие влез, мне ведь снилось пиво с малиновым соком, а ларек на засове и на замке.

Один неосторожный жест, и рельса чуть-чуть не сбежала из-под руки. Спасла меня блистательная реакция, если б среагировал долею минуты позже, был бы уже в воздухе. Прыгучесть заметно возросла.

Лиля Фляк не могла прийти в себя от удивления. А меня понесло:

– Будьте свидетелем, в каком я трудном положении. Иметь бы пролесник да папоротник, а еще бы золотую розгу…

– Травами это не снимешь, – возразила Лиля, искренне мне сочувствуя. – Вам нужен хороший механик-электрик.

– Прежде всего нужна добрая душа и что-нибудь выпить. Прошу не сердиться на меня, если погибну здесь от жажды. Ларек по-прежнему закрыт? Тяжко, ближайшие минут пятнадцать будьте уж со мною подобрее. Потом, что касается меня, свет напрочь погаснет. Никаких восходов-закатов, темень беззвездная, и ничего кроме. Вы поняли, вы вообще хоть слушаете меня?

– Сиди, питейщик, где сидишь, чтоб нам не разминуться в этом большом городе. А я покамест схожу за пивом. В принципе все есть, но в основном не там, где должно быть, чаще чуток в сторонке. Всего-то разговоров – о пиве для тебя. Пожалуйста, веди себя хорошо и ни под каким видом не убирай с себя железяку.

В скором времени, не выпуская рельсу из рук, я утолял жажду пивом с малиновой добавкой. Лиля Фляк наклоняла кувшин с нежностью заведомо интимной. Я пил, пил, аж дно ткнулось мне в нос.

Лиля, между нами будь сказано, была особа совершеннолетняя, юность ее насчитывала свои годы, притом годы из солидного календаря. Конечно, было б верхом неблагодарности, кабы я именно в такой момент позволил себе гримасы или намеки. Сидел я рядом с женщиной по-хорошему ядреной, женщиной из ласковых снов, из средиземноморской ночи.

Лиля Фляк разглядывала меня с умеренным интересом. Подобное отношение вызвал бы кролик с мордой марабу либо павиан в финсчетном отделе.

Еще раз от души поблагодарил я за пиво, повторил, что я не Гапакс, и, не дожидаясь расспросов, подробно изложил все свои приключения. Вспомнил даже об овчарке, о человеке с охотничьим ружьем, о прыжках без рельсы через реку и о скачках за рельсой. Напоследок повторил, какие голоса слышал сквозь сон на площади.

– И что… – заколебался я, – ты на это скажешь?

– У брата мастерская. Авось он тебя поправит.

Ну, могла бы вдохновиться на большее – и не зевать. Слегка задетый, дернулся я от этой затеи, словно от кислого пива.

– Брат по маме или по Еве Первой?

– Не ковыряйся своими ручищами в моих фамильных чувствах. У меня если брат так брат. Тех единокровных, от дяди и от тети, от дедушки и так далее я называю кузенами, а они меня кличут Лиль либо чаще Лилька. Отнесу кувшин, и давай двигаться.

Площадь мы покинули без столпотворения и сенсаций. Какой-то парнишка помог мне на трудном повороте, я крикнул «Спасибо!», а он в ответ «Тоже мне, недоделанный!». У Лили шея побагровела, мне тоже стало не по себе. Затем еще пара наклонов-уклонов, и мы на месте. По сути дела, от площади до мастерской оказалось совсем близко.

Обед был подан на цементе. Жили они на окраине, в презентабельном доме с гаражами. При нем – палисадничек, огородик, дальше вполне настоящий фруктовый сад, а во дворе гора разбитых машин, всевозможных запчастей, двигателей, механизмов, вагонных каркасов и банок из-под пива. Все в беспорядке, ржавчине, запустении. По виду утиль, ожидающий отправки на переплавку. Я вздрогнул при единой мысли, что после ремонта могу оказаться в той самой компании.

Сидение за столом исключить пришлось изначально. Войти в комнаты – о том и толковать нечего. Оставалась мне лишь лавка под окном. От скамьи на площади она отличалась и цветом и обликом. Перед глазами – кусты крыжовника и смородины. А на обед что? Мое кулинарное воображение уткнулось в котелок горохового супа и кус хлеба. Вдался я тогда в наиэффектнейшие пункты меню, а именно: бифштекс, фляки, кровяная колбаса по-домашнему, ростбиф, пирожки с капустой и с грибами, бульон с мясом, шницель по-венски, яйца с беконом, капуста с горохом, тушеная рулька, рольмопсы, вестфальская ветчина, яичница по-деревенски, блины из гречневой муки, рыжики на сковородке, ботвинья, пражухи, кулебяка, кукуруза, клецки, сом, судак, форель, миноги, пельмени, язык, сардельки, бигос, корейка с шалфеем в луковом соусе и булочка с мармеладом.

А где супы, сыры, фрукты и десерт? Я, что ли, переел в фантазиях, потому что пропал и аппетит, и интерес к меню. Удивляюсь людям, знающим все блюда по имени и отчеству. Удивляюсь, а как съем гороховый суп, то уж не завидую им.

Десерт с детства я не признаю. Если съем «сладкое», чтоб полакомиться или же по рассеянности, сейчас же отбиваю сладкий вкус черным хлебом с солью, а то и малосольным огурцом.

От меню у меня голова пухнет, а Лиля Фляк в это время ломает голову, как одолеть сложности, которые с самого начала были очевидны. Задуманный обед натолкнулся на серьезные технические трудности. Как накормить гостя, коль он не может расстаться с железнодорожной рельсой?

– Не расстраивайся по пустякам. Я и на подоконнике поем, а то и вовсе не поем. Напьюсь кофе, какой-нибудь бидон найдется в той рухляди – и сразу отпустятся тебе грехи по блюдам, закускам и тому, что наметила на десерт. Заяви, что кухарка сожгла печенку, кот выпил ботвинью, а шарлотку уворовали средь бела дня ночные бабочки. Я тебе по-хорошему советую, отменяй обед. Ешь сама спокойно, без угрызений совести. Не один день прожил я на пустой желудок. Не смущайся, по-людски тебе говорю. С истинным удовлетворением я просто погляжу на добрый обед.

– Но не в этом доме. Сейчас что-нибудь придумаю, сама не знаю что. Ты тоже живо шевели мозгами! Обед не поезд, чтоб ночевать под семафором, должен быть вовремя.

– Живость исключается. Рельса мешает.

– Рельса, рельса… Глянь, а две головы – не одна. Это не должна быть рельса, и чтоб покороче. А ну ее вбок!

Пока сориентировался я, о чем речь, она швырнула мне на колени два мешка цементу.

– Держит?

– Держит, но как бы не перестало держать, поскольку из нижнего мешка струей сыплется.

– Тряпка у тебя есть, заткни лоскутом. Уже накрываю, уже подаю.

Накинула она на мешки скатерку в цветочках, и сразу я почувствовал себя будто за столом.

Лиля Фляк принадлежала к тем редкостным женщинам, чье совершенство во внешнем облике сочетается с отличным кулинарным искусством.

За шарлоткой (сдается, я трижды брал добавку) застал нас брат. Стукнул дверцей «вольво» и с ходу явственно заудивлялся, ибо вместо того, чтобы сказать «добрый день» или «приятного аппетита», спросил: «Это еще что и почему?»

– Хорош хозяин! Собственный цемент не узнал без очков.

Они промеж себя расхохотались, на мой взгляд, крайне громко. Потом Фляк заявил сестре, чтобы та немедленно убирала со стола, то есть с мешков, и обратился ко мне:

– Чем могу служить?

– Помогите, не прошусь в капитальный ремонт, но был бы благодарен за устранение некоторых докучливых дефектов. Лиля сказала, что вы можете меня исправить.

– Слушаю, слушаю вас.

Сызнова я изложил все с самого начала. Естественно, описывал события менее эмоционально и с меньшим пылом, ведь по-разному говоришь с женщиной и с ее братом, о котором тебе известно лишь то, что он имеет мастерскую и техническое образование.

Фляка интересовали только подскоки и прыжки. Он спрашивал, случались ли они через регулярные промежутки времени, мог бы я указать в метрах высоту отдельных взлетов, и вообще видел ли кто-нибудь это? И кто?

– На рыночной площади так его подбрасывало, словно хотел вскочить на колокольню, – подтвердила Лиля.

– На колокольню, прямо на колокольню? Действительно, высоко. – Фляк задумался. – Ну это, извините, вот что… Меня ценят за интуицию и чувство материала, но я-то понимаю, что в теории слабоват. Собирался в вуз, да не собрался. Оттого, пожалуй, и имею все это, что у вас перед глазами, а не просто мопед с ручным насосом? Как знать. Поутру нашел я на тропке вот такой кусочек металла – Лиля, дай папку. На вид латунь, но что ж это за латунь, которая легче пуха? И откуда взялась?

– Напоминает птичье перо, маховое.

– Напоминает, напоминает… Вроде вашего случая, известны факты, но не ведаю причины. Перед вами самодеятельный практик. И не больше. Ничего сверх интуиции.

Заведомо хотелось ему разговориться, покрепче выразиться, но в какой-то миг он будто опамятовался, махнул рукой и сменил тон.

– И так каждый день с самого ранья. Понедельник по всем статьям. Перед выездом – тот кусочек, по приезде – вы.

– Понедельник? Я и не заметил, когда воскресенье превратилось в понедельник.

– О, вот высказывание прямо-таки ценнейшее…

Фляк подпер голову руками, снова погрузился в медитацию, что-то просчитывал, прикрывши глаза. Потом…

– Лилюся, убирай посуду и снимай с него цемент.

– Он взлетит!

– Не успеет. Лиля, очень прошу, поскорее. А вам, по собственному желанию, сейчас захочется встать.

Я поднялся, осоловелый, и непроизвольно начал отряхивать запылившиеся брюки. Как тут Фляку не взорваться!

– Чего дергаетесь, как гусь перед быком? Встаньте по-человечески, пиджак на утиных лапах!

С места он перевел меня в галоп, во все стороны поворачивал, будто с новобранцем обращался со мной добрые четверть часа. Затем я набрался смелости запротестовать. Фляк скомандовал «вольно» и позволил мне присесть.

– Уж извините, но иначе нельзя. Чую, лишились вы гравитации. Лилюха, дай нам малый кобольт и бибиту с длинным кабелем. Они лежат вместе с гейгеровым счетчиком. Лиля, попрошу, одна нога здесь…

Оказался я в сетях кабелей и кабельков.

– Не заболит и не защиплет. – Фляк пластырем прикреплял электрод за электродом. Перед включением тока пожелал удостовериться, в точности ли у меня по техпаспорту 220 вольт.

– Как у всех.

– Отлично, поехали.

Далеко не уехали, поскольку сразу меня во всю мочь тряхануло. Фляк перевел рычаг дуплексера.

– Пробивает обмотку? Может, от простуды?

– Ничего не пробивает. Просто я чихаю после цемента. Действуйте, продолжайте.

Едва включились вновь, Фляк зачмокал от восторга.

– Гравитация! Гравитация! Приборы мое чутье подтверждают. Вот она, интуиция моя!

Он позвал сестру, чтобы та тоже надивилась.

– У здорового должны быть одни плюсы, а пациент в шкалу не укладывается, все стрелки на красном поле!

– Чини его скорей, а то ужин будет на завтрак, – сказала Лиля и ушла.

Со всяческими кабелями на руках и ногах лежал я под током на раскладушке. Ежеминутно забегал Фляк, чтобы, потирая руки, проконтролировать гравиманометры.

– Идет как по маслу. Вы смещаетесь с красного поля, а мне того и надо. Ну, бодрей!

И уходил к себе, брался за штамповку барельефов горячим способом (заказов было полным-полно), чтобы зря время не тратить. Штамповать-то можно было б и холодным способом, но доводка такой продукции занимает больший срок, чем горячее изготовление. Потому-то Фляк придерживается своего метода, и с успехом – заслуживающий доверия товар отличается же от проскребанной дешевки.

Лиля в этот час занималась домашними делами. Из кухни долетал звон то горшка, то кастрюли.

Лежал я ровно кролик. «Полное расслабление и дольчефарниенте». Я не забывал о том, ведь надо было свести до минимума напряжения и натуженность. «Никаких операций в уме, ни подсчетов, ни калькуляций! Сопротивление возрастет, температура подскочит, придется подключать охлаждение, а это нам сильно затянет работу». Вот и лежал я ровно кролик, изображал кролика после первой брачной ночи. Шел навстречу себе и Фляку, чтобы поскорее освободиться от противного недуга, то есть спонтанного подскакивания.

Полеживаю, ни о чем не думая, а тут вдруг чик-трак! Контрольные лампочки ярко взблеснули и погасли, утихло и монотонное гудение аппаратуры.

Фляк появился тотчас.

– Нет тока, все встало. Понедельник, трудно быть в претензии. Лиля, свяжи-ка меня с Колодзеем! Это наш сосед, не ближний, но, будь вы стоймя, увидели бы его дом около леса. У Колодзея есть собственный агрегат, порой очень нас выручает. Но, понятно, денег стоит.

Лиля стала перед домом с оригинальным тамтамом. Оборотилась к лесу. Удивило меня то, что в барабан она не ладонями ударяла, а пользовалась палкой с войлочным набалдашником.

– Стесняется по некоторым причинам, – пояснил Фляк и поднес палец к губам. – Послушаем ответ.

От леса забарабанило явно похуже.

– У Колодзея тамтам старого типа, у которого в нашем климате часто садится голос. Впрочем, отбарабанил-то нам внук. Сообщает, что дедушка еще не вернулся из очереди, а родители уже отправились в очередь. Ему запретили трогать агрегат, и он трогать не станет, хотя в нем и разбирается. Нынешние сопляки – просто жуть, во всем разбираются, страшно подумать, чем это кончится. Переведу вас на питание от батареи. Это несколько продлит дело, а все же завтракать вы будете за столом вместе с нами. Перед завтраком – контрольная прогулка (Лиля, возьмешь его на веревку и пойдете на лужок за каштан), потом ванна. Слегка поболтаем о пустяках, а уж перед отъездом получите вы нечто отменное. Мой посошок не имеет себе равного в округе! Батарея работает, так что спите спокойно. Прошу спать крепко, на спине, и не утомлять себя снами. Доброй ночи!

Фляк все дожидался тока. Поначалу кружил у дома (подозреваю, искал другой кусочек наподобие пера. Металл этот имел свойство светлячка, в темноте становился еще заметнее), минут через пятнадцать услыхал я его голос из кухни.

– Все стоит из-за отсутствия тока.

Она, вероятно, сажала противень в духовку, ибо забренчало на весь дом.

– Лилюська, ну пойми… в отсутствие тока…

– А почему тебе не заглянуть к младшенькой? На машине обернешься за несколько минут. Пускай пошевелится! Что, вечером ей брат не брат?

– Ну пойми, время позднее, немного странно, будто на пожар. Тут работа разложена, могут ток включить и на барельефы.

– Так уж и включили! Знаешь, где я видала твои барельефы!

– Ну, Лилюха, сама понимаешь…

Вот придурок, подумал я, почти стемнело, а он болтает, словно с совой. Она, должно быть, что-то узрела, поскольку через минутку голос у нее сильно изменился.

– Веди себя солидно! Чтоб мне не позировать по пять минут. Ну, ну, ну!..

Я тогда рявкнул: «Спокойной ночи вам обоим!» Бетонированный двор обладал, одначе, удивительной акустикой. Они меня не услышали.

А я слышал их целый час, да и позже.

– Ты сегодня опять спишь у стенки?

– Да надо за ним приглядывать. В случае чего не перелезть через тебя, обязательно ко мне приклеишься. Не лягу к стенке.

– Глянь, уговаривает… Я тебе кое-что скажу. Слушаешь?

– Слушаю, Лиля, слушаю, правда, почти сквозь сон.

– Говорили на площади, что «рельса для отвода глаз». В этом что-то есть. Я тебя уверяю, он пришел ради барабана.

– А рельса? Он же скакал.

– Мог из дому выйти больным, мог прыгучесть схватить в дороге. Такие прыжки не бывают ни с того ни с сего. Послушать бы его старые записи, сразу бы ниточка привела к барабану.

– Допустим. А мне этот металл покою не дает… Вроде бы я его уже где-то видел, в руках держал… Перо? Чье перо? Убей, не помню.

– Ты у него проверил предохранители?

– Подключил его к будильнику.

– Башка варит у тебя, ах и башка…

– И у тебя все на уровне…

До рассвета я не сомкнул глаз. Фляк добудился меня с трудом. Кружку кофе я принял с благодарностью. Не успел допить, Колодзей отозвался со стороны леса.

– Вернулся за провиантом и сейчас снова уезжает в очередь. – Фляк высвобождал меня из кабелей и переводил мне язык барабанов. – Очень услужливый и выдающейся обходительности человек. Извиняется, что не удалось ему вчера мне помочь. Лиля, поблагодари хорошенько и поприветствуй его от всего сердца.

Сестра забарабанила с поражающей лихостью.

– Образцовый тамтам, – заметил я. – Вчера мне было не до экзотических инструментов, и я его толком не осмотрел. Преотличная резьба… Откуда здесь такой барабан?

– Одна знакомая привезла прямо из Африки. Похоже, подлинный, да разве в тех краях скажут правду белому?

– Декором напоминает священный барабан Гдеду, используемый племенем йоруба. И к такому барабану – палка из первого попавшегося магазина? К барабану с таким голосом?

Фляк отправил сестру собираться на прогулку. Когда остались мы одни, он сказал тихо, совсем шепотом:

– Я ж вам говорил, сестра стесняется. Не может себя превозмочь, бить голой рукой. Пробовала в перчатках, но сбивалась, что ни слово, и никто ничего не понимал. Вы же схватываете, почему так?

– Барабан Гдеду обтянут человечьей кожей. Это предписывает традиция, передаваемая из поколения в поколение. В последние годы производство таких барабанов сильно сократилось, чем и объясняется их столь высокая цена.

– Наверное, – Фляк ткнул в дно тамтама, – наверное, миссионер. Какой-нибудь златоуст-проповедник. И Лиле про то известно.

Я еще раз обследовал барабан.

– Миссионера исключаю. Даже невооруженным глазом можно заметить следы татуировки. То есть ни миссионер, ни вообще духовное лицо.

– Уж вы ей скажите это. Вон она идет.

Лиля возвратилась с альпинистской веревкой.

– Отныне барабанить прошу как ни в чем не бывало. Это не  т о, про что вы думали.

– Все равно чья-то кожа.

– Ну, разумеется…

– Вы так детально интересуетесь, – она выразительно взглянула на брата, желая напомнить ему ночной разговор. Про себя я подумал, что ее подмывает сказать: «А что я говорила!» Понятно, при мне этого не скажешь.

– Раз так, меняю тему. Собственно, почему вы не пользуетесь телефоном? Вещь удобная и в целом надежная.

– На средних расстояниях телефон не лучший вариант. – Фляк решительно отверг переход на телефонную тему. – Вы ходили в горы? Тогда прекрасно. Привяжитесь, пожалуйста, веревкой. Слышь, Лиля, в пути подстрахуешь его у бедер. Ничего дурного я не предвижу, но все может статься. Тогда не дергай, ослабь чуточку и сразу же тяни помалу.

– Как в горах?

– Как на рыбалке! Веди его, словно крупного сома.

– Да это ж не сом! Крупные сомы охотятся после захода солнца.

Развеселились они до слез, у обоих было одинаковое чувство юмора, чему оставалось только удивляться, ибо редко промеж братьев и сестер наблюдается подобное согласие.