Текст книги "Калейдоскоп"

Автор книги: Ст. Зелинский

сообщить о нарушении

Текущая страница: 16 (всего у книги 19 страниц)

– Веревку привяжи к дереву. Пусть он походит, сядет, встанет, пробежится. Внимательно следи и контролируй. Случись беда, я буду там в два счета. Идите, все окончится лучшим образом. Соберетесь возвращаться, веревку скатайте. С помощью коротких пробежек восстанавливается вера в себя.

Пошли мы под каштан. Она обкрутила ствол веревкой, завязала тройным узлом. Потом расселась на брошенном муравейнике. Командовала мною с мастерством дрессировщика. Я бегал туда-сюда; садился, чтобы вмиг вскочить на ноги; приседал, шагал и маршировал, и опять бегал, а при всем при том надлежало мне следить, дабы веревка не натягивалась.

– Пожалуйста, все то же самое еще раз. Мне нужно заняться собой, прошу не отвлекаться, секундочку… – Она сняла блузку. – Муравей иль жучок какой-то бегает у меня по спине… Испытания продолжаются!.. А это что такое творится?

До бюста не хватило мне всего-то метра полтора. Натянувшаяся веревка не подпускала далее ни на сантиметр.

– Чувствую себя как на поводке, – произнес я в полном разочаровании.

– Ух какой впечатлительный после ремонта!.. Оставь дерево в покое, осень без твоей помощи отрясет с него листья в положенный срок. Ослабь веревку, шагай себе!

С носом застрял я под каштаном.

– Развязывай узлы, скатывай веревку. Не пришло оно тебе в голову раньше? Ты уж запрограммирован с отсутствием воображения.

Мы возвращались в молчании. Я был задет за живое и зол на себя.

Фляк поджидал со счетом и с посошком. Золотистая жидкость искрилась в рюмках.

– Это не помба… – сказал я, наслаждаясь букетом. – Скорее мандрагора…

– В десятку вы попали, – Фляк явно огорчился. И мне стало неловко, лишил человека малой радости. Было бы вежливей отгадывать и в конце концов не отгадать. – Сестра отвезет вас на остановку. Посоветовал бы садиться за городом, надо ль вновь устраивать представление на площади? Как ваше мнение? Вот и прекрасно. Еще одна мелочь: рельса. Хотел бы я избежать пересудов и подозрений… Короче, надо бы рельсу вернуть на место. Пригодится кому-нибудь достойному. Вновь меж нами появился бумажник.

– Достаточно за хлопоты и за подводу. Не позже чем завтра рельса воротится на свое место, и у меня с плеч спадет забота. Не знаю, как вы, а я испытываю укоры совести. Лиля, пора собираться.

Она вывела свой автомобильчик из гаража. Фляк помог загрузить рюкзак и прочие пустяки, придержал дверцу.

– Мы тут не любим любезности без взаимности. Не забывайте нас, пожалуйста. Уезжает клиент, возвращается он гостем.

– Постараюсь, хоть трудно предвидеть загодя… Я искренне вам благодарен, и хотелось бы вернуться сюда без рельсы.

– Мы будем рады видеть вас даже с рельсой.

Прощались мы со всею сердечностью. Как-никак, он меня основательно исправил, взял с меня умеренно, сделал все, чтобы поставить меня на ноги. Когда я вспоминал о ночлеге и о пище, отгонял недавние картины. Нечасто встретишь ныне специалиста с интуицией и с открытой душой.

– Лиля, шевелись, пора. Счастливого пути и до свидания!

Доехали мы до остановки, не произнеся ни слова. На остановке с некоторой натугой поддерживали разговор в той манере, какая водится на перроне перед отходом поезда. Просто уж не мог дождаться автобуса.

– Пожалуйста, навещайте нас. Даже если вам и не по пути будет.

– Обязательно, непременно. Еще раз благодарю. И за ремонт, и за шарлотку, и за прогулку.

– Братова жена вернется из Гонконга через недельку-другую. У меня станет больше времени для себя и для гостей, ведь две бабы в доме не то, что одна. А всего нас трое. Сама младшая совсем девчоночка, хоть по-своему, по сути, хорошая, и добрая, и уважительная, но договориться с ней трудно, а девушка ладная, во всем теле горячка. Как бы это объяснить? – Она залюбовалась собою, родственные чувства были в ней недоразвиты.

Наконец-то автобус. Лиля Фляк повторила свое приглашение.

– Повспоминаем, будет весело!

Очень любезно она покивала мне при расставании.

В автобусе не случилось ничего примечательного. Сошел я там, где должен был сойти, и двинулся в нужном направлении. Снова проселок, мостик, насыпь, железнодорожная линия и – рельсы, рельсы! Показалось мне, что из дальнего далека долетают звуки тамтама. И подумалось: как мило с ее стороны, однако я моментально внес поправку, чтобы думалось: как мило с их стороны.

Увы, это было очередное заблуждение. Источник барабанящего тамтама оказался в ближних кустах. Оттуда вылез пьянчуга в форменной фуражке. Что касается слов, то этот тип был на них исключительно щедр.

– Опять? И вы за рельсой? Неудержимый поклонник сувениров из путешествия? – Кричал он, кричал, расплакался, ровно малец. – Не мои рельсы, не мои, бери и иди подальше!

Молчаньем я продемонстрировал максимум презрения.

– Приходят и уходят! Мошенник, люди, держи меня, вон мошенник! – Он швырнул в меня бутылку, порожнее стекло звякнуло далеко за спиной.

С каждым шагом прибавлялось весу в рюкзаке. Вот аверс и реверс жизни, думал я, отирая пот. Один при виде рельсы приходит на помощь, а другой… Махнул я рукой на другого.

Начинала досаждать усталость, я скорее чапал, нежели шел. У цели с истинным облегчением снял с плеч тяжелый рюкзак.

Перевел Св. Котенко.

МЕЛЬБА VII

– Опять мы решили взяться за рационализацию. Выбор пал на корову, – сказал мой друг крестьянин.

Близился полдень. Сидели мы в закусочной «Под каштаном». За окном, посеребренный осенней дымкой, колыхался пейзаж: темнела пахота, густела желтизна, под серой пылью гнулся лес.

Каштанов в этих местах и долгожители не упомнят, название закусочной приписывали фантазии безвестного корчмаря, а на постой тут останавливались исстари, уж не скажешь, сколько лет или веков. Однажды старая корчма исчезла, и никто не мог указать точной тому даты.

Как ни в чем не бывало, новой постройке сохранили старое название. Новостройки всегда возбуждают интерес. Тогда сразу припомнилось, что в тринадцатом веке здесь пролегал татарский «желтый шлях». Татары, как известно, обращали внимание и на климатические условия. Вешали на деревья отрубы конины и пристально наблюдали, где мясо долее сохраняет свежесть. Где процесс гниения шел всего медленней, разбивали полевые лазареты, биваки для выздоравливающих, этапы.

Едва покинули шлях последние отряды орды, только-только замело следы татар, выросла тут, под вековыми липами, придорожная корчма. И скоро прославилась благодаря своему азиатскому уклону. Названия у корчмы не было, но путники сразу окрестили ее «Под каштаном», поскольку местный бифштекс по-татарски с каперсами и шафраном не имел себе равных в округе.

Добрая эта слава держалась во многих поколениях. А потом ни с того ни с сего судьба повернулась павианьим задом к Татарскому ключу. Началось с того, что родник с ключевой водой ушел под землю. От живой воды осталось одно воспоминание – в виде глубокого яра с колючим кустарником и мертвенными тусклыми валунами. Не успели отсохнуть корни, как от корчмы и следа не осталось.

За яром идет подъем, горбатый взгорок прогнут тяжестью гибнущего леса, а сразу за хребтом – сочная зелень лугов, щедрые поля с гвардейскими хлебами.

С этой же стороны, хоть краски не совсем еще поблекли, от года к году наступает сушь и степь. Трудно поверить, что меж двумя такими местностями расстояние всего в три выстрела из хорошей рогатки.

Крестьяне не могли не заметить очевидных перемен. Без задержки они взялись за рационализацию. Когда на них веет ветер от высоких заводских труб, надевают скоту маски, подобные конским противогазам эпохи первой мировой войны. Когда дождь желтоват или зеленоват, прибегают к специальным намордникам, которые предохраняют коров и овец от искушения слизывать вредные осадки. Если цветастая, но ядовитая морось зарядит надолго, крестьяне сажают четвероногих в грузовики и кружной дорогой, чтоб объехать яр, везут рогатый скот на безопасные пастбища по ту сторону гор. Дополнительные затраты отражаются на рентабельности скотоводства и вообще всего хозяйства.

Бывали нам за эти рационализации и почет, и медали, и дипломы, и даже премии, рассказывал мой друг. Случались, правда, и побеги. Однажды ночью бараны составили заговор, втянули в него овечек, под утро протаранили ворота кошары и целым сообществом ушли в лес. Часть вернулись, ведь лес все-таки не для барана, многие беглецы поддались настойчивости наших овчарок, а также волков, водивших романы с нашими сучками. Самые смекалистые преодолели все-таки заслоны на дорогах и вскорости достигли железнодорожной станции. Там они смешались с толпой пассажиров, разъехались поездами в неизвестных направлениях, след беглецов совершенно затерялся, скотоводство упало, потому что после бегства баранов-производителей не удалось овечек удержать на месте. Остались нам лишь статистические овцы, и ни одной живой. У нас тут такие овцы, которых давно у нас нет. Что же касается коров…

Мой крестьянин все о своем да за свое, а я, глядя на пологий выгон, раздумывал, что бы посоветовать, с чего вообще-то начать? Честно говоря, и без рационализации корова мне виделась вполне совершенным животным.

– Загляни в хлев, кинь свежий, городской взгляд. Мельба будет рада. Она городских всегда хвостом приветствует.

– Посмотрим, что бы такое сделать. Ну так пошли в хлев.

Я был представлен корове. Не вызвал у нее особого интереса. Хвост не дрогнул.

– Приняла тебя за своего, это здорово. В два счета договоритесь.

– Она, похоже, не из разговорчивых.

– Войди в ее положение: двенадцать тонн молока ежегодно, то есть четыреста пятьдесят килограммов жира и триста пятьдесят белка! Не разболтаешься.

Мельба вздохнула. Настала неловкая тишина. Потом мой друг устроил доклад о статях и о молочности равнинной черно-белой породы. Я отложил принятие решения.

– Впутался я когда-то в поганую аферу с молоком. Чудом уцелел. Не говоря уж о молоке.

– Воровали, такое практикуется. Между молоком деревенским и городским течет река мутной воды. Много доливали?

– Таскали на выгон, это заносилось в общий удой. Вырвался я от них в последнюю минуту.

– Я серьезно, а ты шутки шутишь.

Обследовал я Мельбу еще раз и не обнаружил у нее никаких недостатков.

– Упитанность кондиционная, хвост в норме, морда симпатичная, копыта и концы рогов темные, породиста сверху донизу. Чего ты от нее, черт дери, хочешь?

– Выбор пал на корову.

Смотрю на Мельбу сзади, время идет, Мельба дремлет, крестьянина забирает раздражение, хоть пока он сдерживает себя в словах и в жестах.

Вдруг осенило: Леонардо да Винчи! Его знаменитые пропорции!

– Не помню таких, – проворчал мой друг. – Поспешай, а то у меня нервы…

– Правильно расположенный бюст должен находиться на уровне вытянутой руки собеседника. Вот что утверждает Леонардо. А к коровьим соскам надо на корточках подбираться. Явная ошибка природы и одновременно повод для перестройки коровьей фигуры!

Поскольку Мельба все беспокойнее прядала ушами, мы вышли из хлева, чтобы обсудить вопрос в сторонке, с глазу на глаз. Моего друга одолевали сомнения:

– Если оборудуем Мельбе ноги подлинней, надо будет одновременно удлинять ей шею, иначе до травы не дотянется. Тут выше, там длинней, в конце концов получится из коровы вроде как жирафа.

– Черно-белая жирафа не будет выпадать из пейзажа предгорья.

Легче разохотившуюся барышню ублажить, чем удовлетворить крестьянина.

– Жирафа, – сказал он, – вызовет гибель садов, поскольку объест все листья. Да еще надо будет переделать хлев – укрепить фундамент и поднять стены на два этажа. Быку доступ к жирафе сильно затруднен, слишком ему получится высоко. И вся рационализация ограничится одним поколением.

Я признал, что такую рационализацию не оправдать ни перед людьми, ни перед Мельбой.

– Вместо этого… – я вырвал листок из блокнота и нарисовал перестроенную Мельбу.

Мой крестьянин пришел в восторг.

– К компьютеру! – вскричал он. – Вот это оно самое!

Ввели рост, вес, длину и температуру Мельбы, но машина отвечала ровно дурочка. Тогда мой друг вырвал кабель из гнезда и пнул компьютер в самое чувствительное место.

– Каждый день одно и то же! Переключу на ручное управление, должен ты, задрипа, разогреться! А ну-ка испытаю тебя на умножение.

Шестью шесть дало нам двадцать пять.

– Мало! – возопил крестьянин и попросил компьютер крутиться пободрей.

С меня семь потов сошло, пока тот разогрелся и приступил к работе.

Но скептическое настроение меня не покинуло:

– И что с того? Кто это сделает? Из какого материала?

– Купим готовое. Завтра базарный день, все достать можно. Мыло, контрабанду, повидло и массу прочих вещей.

На следующий день в предвидении крупных закупок мы отправились грузовиком в город на базар.

Глаз у моего друга наметан необыкновенно. Средь утиля и металлолома углядел он парашютную вышку в достаточно хорошем состоянии и совсем новую лебедку для планеров. Сделав кое-какие покупки, мы подошли к скромно одетой женщине, продававшей в так называемом ручном ряду тигровую мазь, мандрагору, змеиную наливку и некий порошок в аккуратненьких пузырьках.

– Оставь меня… – сказал крестьянин и завел беседу о погоде, о меняющемся давлении, о ломоте в костях. Слово за слово, от погоды к предмету интереса.

Моего друга интересовал белый слон, конечно, карликовый. Обещал, мол, слоника крестнице на именины. Такой она удачный ребенок, словно свой собственный. Женщина вынула калькулятор, написала свою цену, крестьянин в ответ свою. Молча перешучивались, пока через какой-то срок не сторговались, и вот уж до оплаты дошло. Но тут мой крестьянин спросил для верности:

– Мальчик?

– Нет, барышня.

– Девочка мне не подойдет. Вот так незадача.

Оба были огорчены. Друг спрятал деньги, а женщина на прощанье сказала, чтоб справился про самца на той неделе, хоть наверняка обещать она не может. Отошла на шаг, на два и вдруг вернулась.

– А этого вот не имеется случайно? – Крестьянин показал ей перфокарту из компьютера.

Женщина изучила ее очень внимательно. Потом быстро перевела в уме данные электроники на язык торговли.

– Нужна добротная семерка. А сейчас трудности с большими размерами.

Мой друг дал понять, что знает цену товару и не отрицает права на хороший приработок в пределах здравого рассудка. В ответ женщина распахнула плащ и вытащила из-под мышки рацию.

– Это я. У вас там ангельская семерка еще есть? Приготовьте, сей момент за ней буду… – Потом крестьянину: – На семерке не смогу, а на слоне вам сбавлю, коль на той неделе сыщется юноша.

Вернулись мы еще до полудня. Вечером согласно инструкции приделали Мельбе большую ангельскую семерку. Ужинать сели поздно, изрядно усталые. Целый день словно в строгий пост!

– Откуда они там на базаре берут такие вещи? – удивлялся я, посыпая селянку перцем и карри.

– А я знаю? Наверно, из импорта, но такого, понимаешь, не очень-то официального. У торговцев свои ходы, знакомства, контакты. Поди дознайся…

– Контакты, говоришь?

– Ничего я не говорю, что мне за дело? Узнай человек все враз, без парашюта прыгнул бы с нашей вышки.

– Ну а если семерка не приживется? Организм Мельбы может ее отторгнуть, что тогда? Мельба лишится молока, ты – денег, мой грошовый вклад, ладно, во внимание не принимаем…

– Ты читал инструкцию и гарантию? Видел, кто документы подписал? Так выбирай выражения и не греши без надобности. Напрасные грехи – самые глупые из грехов. Их тебе не отпустят ни на земле, ни значительно выше.

Ради приличия я уставился в потолок, точнее – на люстру, в которой кургузые орлы соседствовали со светцами в виде свечек.

– У меня такое впечатление, что лезем мы не в свое дело.

– Нашим намерениям вроде бы ничто не препятствует.

– Откуда же беспокойство?

– Из-за селянки. Теперь жди цветных снов. Селянка, хоть и вкусна и питательна, не одного горожанина вывела из равновесия.

Заснул я перед самым рассветом. Разбудил меня громкий стук: мой крестьянин прибивал на воротах хлева табличку «Ангар № 1».

Позавтракав, мы смонтировали парашютную вышку. Установили ее на краю луга.

Мельба состроила нормальную мину, на аппетит не жаловалась, все свидетельствовало, что семерка прижилась и держится крепко.

– Камень с сердца свалился, – проговорил мой друг. – Давай следовать инструкции.

В срок, до минуты определенный инструкцией, вывели мы Мельбу на первую прогулку.

– Она должна попривыкнуть к высоте. Подтянем ее на два – три этажа.

Пошли с коровой к вышке. Сделали что положено, взволокли ее на высоту второго этажа. Хоть стропы были удобные, Мельба жалобно порыкивала и вместо того, чтобы наслаждаться открывшимся видом, явно тосковала по земле. Мы чуть было рукой не махнули на затею.

– Скажи ей что-нибудь! Что угодно, только искренне, от души!

– Слушай, Мельба! – закричал я сколько было сил. – Слушай:

 
Землю рогами пашет бык и бьет копытом,
Свое пугая стадо рычаньем сердитым.
А корова лишь к небу подъемлет око,
Рот, дивясь, открывает, вздыхая глубоко.
 

Слушала она с интересом, а потом вдруг!..

– Ах ты, парнокопытная!..

Не успел я увернуться. Влепила на полускоке.

– Пронял ты ее, – заявил мой крестьянин с каменной солидностью. – Теперь и я вижу, на что способна литература. Пойди к колодцу, мигом смоешь.

В подобных приключениях прошло два дня. И наконец, при безоблачном небе, Мельба ступила на взлетную полосу. Обошлось без планерной лебедки, хоть пробные опыты оставляли поначалу мало надежды. Мельба на старте упиралась и взамен того, чтобы отправиться в воздух, мычала в наш адрес какие-то невнятные претензии.

– Чего-то ей не хватает, – бросил я между прочим.

– Конечно же, колокольчика! Что за недосмотр!

Получив колокольчик, Мельба воспряла духом. Потопталась на месте, а потом двинулась бодрой трусцой, через минуту пустилась полным ходом, словно бык при виде мулеты. Ангельская семерка действовала безупречно.

– Летит!

– Летит!

Мельба набирала высоту, ангельские крылья блистали на солнце.

– Летит! – кричали мы оба. И упали друг другу в объятья. А тем временем Мельба, описав круг над двором, взяла еще выше. Потом внезапно снизилась, чтобы распугать стаю грачей и галок.

– Мельба, Мельба, Мельба! – неустанно слали мы ей свой привет, а Мельбе уже надоели ландшафты по эту сторону гор. Проплыла она над яром и, сколько было в крыльях сил, пошла к гиблому лесу выше по склону.

– В машину! За ней!

Не успел я хлопнуть дверцей, друг дал полный газ. Помчались в сторону пышных лугов. Мельба кружила величаво, как аист, высматривающий ужа себе на десерт. А на пастбище разгуливал бык, знакомый всем окрестным телочкам.

– Ух ты распутница! – выругался мой крестьянин, потому как Мельба сложила крылья и камнем рухнула к ногам быка. Приземлилась с изяществом десантника, однако застала быка врасплох, он при виде коровы, падающей с неба, зашатался, а затем, словно пораженный молнией, свалился на правый бок. Мельба, опустив крылья, глядела на быка с горечью и разочарованием.

– Тряпка, а не ухажер, – заметил мой друг. – Выбрала же ты кавалера, разбей его паралич!

От ближних строений уже бежал селянин в фетровой шляпе. Он размахивал колом, вопил «Бандиты!», выкрикивал что-то о скоропостижной смерти и о тюрьме. Мельба оказалась в смертельной опасности. Не мешкая, мы кинулись на помощь.

У Мельбы слезы лились ручьем. Бык лежал замертво. Я подал своему крестьянину горящую газету.

– Эй, кыш! – гикнул он и взгрел быка под хвостом.

Покоритель телок сразу вскочил на ноги и без всяких возражений удалился с луга, скуля, как побитая дворняга. Селянин приподнял шляпу и ушел устыженный, опираясь на кол, будто на обыкновенную трость.

Мельбе мы приказали возвращаться немедленно в хлев. Сами тоже поспешили обратно.

Мельба совершенствовалась от полета к полету, худела, о дойке и слышать не желала, к вымени не подступишься.

– Что теперь будет? Где возьмешь ты двенадцать тонн в год? Ведь на вымени Мельбы висят обязательные поставки.

– Организую платные показы… – неуверенно промолвил мой друг. – С билетов авось выручу не меньше, чем за контрактованное молоко.

– А что заявишь на пресс-конференции?

– Ой, это мелочи. Скажу, что тут не молочная лавка и не вернисаж кормилиц.

Упихал я как попало свой рюкзак, не терпелось уехать. Мой крестьянин развлекал меня легкой беседой.

– Удалось бы рационализировать овцу…

Я старался не слушать, хотя знал, что мой друг шутит. Сидели мы в закусочной «Под каштаном», и уже слышен был грузовик, одолевающий серпантин горной дороги.

– Едет Чок-Чок, – сказал крестьянин и непроизвольно сверил время. – Когда водитель крикнет «Приехали. Чок-Чок», часы на колокольне начнут бить двенадцать. Так у нас издавна повелось.

Ждали мы, ждали автобуса – ни слуху ни духу. Захватит меня с собой Чок-Чок, уж условились.

Перевел Св. Котенко.