Текст книги "Калейдоскоп"

Автор книги: Ст. Зелинский

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 19 страниц)

– Несчастные дети. Да, Фумарола, очень несчастные дети.

– Несчастные? На «Торкатоке» путешествуют самые богатые жители Упании. Ты опять заговариваешься.

– Фумарола, Фумарола… Верь мне, несчастные, хорошие дети. Действительно ли они хорошие? Не знаю.

– Конечно, конечно, это очень меткое замечание. – Капитан Макардек зашел к нам с тыла и вмешался в разговор. – Я собственными ушами слышал от одного крупного деятеля, что дети хорошие. Прошу ко мне. Закусим и побеседуем. Лекарство ждет.

Протяжно завыла сирена.

– Мы приближаемся к Акуку. – Макардек показал на едва заметную точку на горизонте. – Уже виден памятный обелиск. Не надо таращить глаза. Мы подплываем ближе.

– Акук? Минутку, что за Акук? – спросил я, силясь вспомнить что-нибудь по поводу Акука.

– Можно сойти с ума, ты все тянешь время! – вздохнула Фумарола. – Разве тебе не все равно? Ты что, сдурел? Кто об этом Акуке слышал?

– Прошу ко мне. У меня есть великолепная подзорная труба, найдется и бинокль, рассмотрим обелиск, поговорим за столом. Я, сударь, свое дело знаю. А тех, кто думает иначе, я немедленно переделаю в игрушки. И будет тишь, да гладь, да божья благодать. Сержант, поддержите гостя. Смелее, любезный, еще несколько шагов.

После этих слов мы вошли в капитанский салон. Макардек крикнул, чтобы выключили громкоговорители. Увы, в громкоговорителях что-то заело и выключить их не удалось. Громкое стрекотание затрудняло беседу. Фумарола сразу же попросила подзорную трубу.

– Фи, торчит себе и торчит, но какой маленький… У нас в Упании о таких мелочах вообще не говорят. У нас столичный размах. Я, например, без ума от цветов.

– Эх ты, подофицерская… – Макардек скверно выругался и протянул лапу.

– Старый волокита! – Фумарола прыснула и легким ударом смахнула с колена руку капитана.

Я с облегчением вздохнул. Я подумал, что должен буду дать капитану по физиономии, а чувствовал себя неважно из-за шишки и избытка впечатлений. Фумарола хлопнула в ладоши и полностью сняла капитанскую обиду. Непринужденная и вежливая беседа пошла дальше.

«Хум, хум, хум!» – гудит «Торкаток».

– Акук слева, Акук справа! – оповещает впередсмотрящий из корзины на мачте.

– Экзотика, – смеется Макардек и разливает суп.

Мы плывем, плывем… «Торкаток» вибрирует, трясется, напрягается. Трудно попасть ложкой в рот. Суп плещется. Стекло звенит. Капитанские медали бренчат. Шнелькорб подперт, бубелейны натянуты, а Акука пройти не можем, и все тут.

– «Каток» большой, течение сильное. Нас немного крутит.

Дрожание судна скверно влияет на мою разбитую голову. Шишка отбила аппетит. Суп мне не нравится, хотя он и жирный, и полон всякой всячины. В тарелке я обнаруживаю какие-то подозрительные частицы. Я закрываю глаза и глотаю, чтобы не огорчать Фумаролу. Она очень огорчена, что у меня нет аппетита. Фумарола уговаривает меня, в каждую ложку она вкладывает частицу своего сердца.

– Надо есть. Я знаю, ты не любишь разваренную ваниль в бульоне из селедки. Корабельная кухня всюду отвратительна. Подумай, вокруг вода, ни одного магазинчика поблизости. Придумать ничего нельзя. Ешь, уплетай, что дают. Здоровье входит через рот, ты сам мне это говорил. Не случайно у нас во рту зубы.

Я про себя чертыхаюсь, но глотаю. Фумарола вздыхает.

– Ах, далеко, далеко любимый пансионат… Далеко остались наши вкусные супчики… – Фумарола пододвигает тарелку, дует на шишку, «чтобы меньше болела».

– Фумарольчик… – я нежно похлопываю ее по бюсту. Фумарола краснеет, сжимает колени, обливается потом. – Эй, ты…

«Хум, хум, хум!» – время от времени гудит теплоход.

– Акук слева, – кричит впередсмотрящий.

– Опять слева? Капитан?

– Водовороты сбили нас с курса. Вода вливается в отверстие и создает Большую Воронку Катока, или Водоворот Акука.

– В отверстие? Это что-то похоже на… полюбуйтесь, полюбуйтесь…

Что-то черное, длинное прицепилось к ложке. Я не понимаю, то ли зелень, то ли ваниль, то ли вареный червяк?

– Эти дураки во время устранения подводных скал повредили дно. Три раза латали, вот латание… – Макардек махнул рукой. – Протекает, как и протекало. Водоворот все сильнее. Вода умеет бурить. «Торкаток» не виноват: когда его построили, здесь водоворотов еще не было.

– Простите, капитан, что протекает? Река?

– Немного, – нехотя признался Макардек. – Исследования продолжаются, поэтому мы не говорим об этом. Только последний подлец мог так испортить нам реку. Я бы этим подлецом и заткнул дырку. Тогда бы река успокоилась и водовороты исчезли. Вот такое мое мнение.

Я поднес ко рту ложку и, если бы не Фумарола, проглотил бы эту гадость. Она была уже у меня во рту, но в последнюю минуту Фумарола схватила ее за конец.

– Выплюнь! Это шнурок! Вы это не едите, – шепнула она.

– Суп пустой, как же его не заправить, – пробурчал Макардек извиняющимся тоном.

Я выбросил шнурок в окно, прямо в клюв огромной чайки. Птица схватила тесемку и взлетела ввысь. Другие чайки с писком пустились за ней в погоню. Капитан полез за второй бутылкой. Разливая, он говорил:

– Вот убьет кто-нибудь чайку, найдет шнурок и начнет распускать слухи, что у нас птицы заклевывают людей. А ведь это неправда.

Фумарола следит за тарелкой. Вилкой вылавливает подозрительные куски и бросает за шкаф.

– Ты это есть не будешь, это не диетическое. Подожди, я попробую… О, нет, об этом не может быть и речи! Ваниль ешь без гримас, даже переваренная, она очень тебе полезна.

А капитан подливает и подливает… Мы пьем «Океанку». Водка эта крепкая, но очень соленая. Наверно, на настоящей воде из океана. Фирменный напиток океанского флота.

– Деликатес, – причмокнул капитан, но сразу же помрачнел, потому что выловил из тарелки каблук. Он насадил каблук на вилку и поднес его к глазам.

– Чужие пропотевшие шлепанцы я пальцами брать не буду. Набойки не стесаны… Хе, да это новые ботиночки! Интересно, чьи? Вор у вора дубинку украл. За такие ботинки надо дать… – Макардек на минуту остановился. – Надо много дать. Подлый дурак, спрятал ботинки в котле. Может быть, испугался своего преступления? Хорошие ботинки на чужих ногах могут помутить разум. Пусть они лучше сварятся, пусть их лучше съедят, так он думал. А съедят – ищи, братишка, свои ботинки в реке! Сердце не болит, душа не ноет: новые ботинки в глаза не лезут. Хитрый, ловкач, дал вору по носу. Больше чем уверен, что эти ботинки куплены как краденые.

Капитан охотно продолжал бы разговор о ботинках и дальше, но я прервал его замечанием, что над котлами в кухне должны быть защитные сетки, предохраняющие пищу от приправ, неизвестных в других частях света.

– Кто даст гарантию, – говорил я, – что в завтрашнем киселе я не найду клозетной щетки? Как легко можно воспользоваться невнимательностью повара!

В ответ на это Макардек отложил вилку с каблуком и сказал, что такую гарантию он, капитан «Торкатока», может дать мне в любой момент, потому что ни одной щетки подобного типа на судне нет. Тогда я спросил его, распространяется ли гарантия, данная капитаном, на тряпки, матрасы и ночные горшки? Макардек ужасно разбушевался. Он почти прокричал, что он старый честный человек, морская косточка, и если он говорит «клозетная щетка», то он имеет в виду только щетку, а не тысячу других предметов. Он кричал, что у него ведро – это ведро, а матрас – это матрас, что богатство лексики состоит именно в том, чтобы каждую вещь называть иначе, чтоб матрас не путать со щеткой и чтобы можно было избежать всякого рода жульничества, в котором он, старый Макардек, слишком хорошо разбирается. И как еще разбирается!

Тогда я напомнил капитану, что он разговаривает с гостем. И в не менее резком тоне сказал ему о том, что в художественно оформленном конверте везу рекомендательные письма и приглашения от выдающихся личностей. Капитан должен знать, что я внимательно слежу за содержимым тарелок вне дома. В супе я встречал гвозди, кольца, белых червей, куски проволоки, тряпки для мытья посуды и даже парики. Однажды одна красавица, желая соединиться со мной, бросила мне в тарелку подкову на счастье. Я объездил сотню стран и не с одним идиотом пил дурацкую водку. Но шнурки и каблук увидел только на борту «Торкатока». У меня есть обоснованное опасение, что кухней флагманского судна заведует холодный сапожник, прирабатывающий мелким ремонтом.

Макардек скривился, упоминание о сапожнике ему не понравилось. Но он сдержался и новой порцией «Океанки» пробовал предотвратить неминуемый конфликт. Было похоже, что весь капитанский гнев обрушится на повара.

И тогда, без всякого разрешения, в бой ринулась Фумарола. Она утверждала, что преступник бросил ботинки в пустой котел, поэтому повар невиновен. Макардеку только это и нужно было. Он вызвал шеф-повара. Тот стал по стойке «смирно», открыл толстую книгу и прочитал рецепт супа. Фумарола шепнула мне, что рецепта надо придерживаться очень строго. Она кое-что в этом смыслит, потому что работала в перворазрядном пансионате.

Шеф-повар кивнул головой и положил книгу на стол. Подчеркнув ногтем нужное слово и отступив на шаг, он ждал, что скажет капитан.

Фумарола объяснила мне в сторонке, в чем состоит трудность всей проблемы. Подчеркнутое слово имеет двойное значение: «ботинки» и «вымя». Объяснения к рецепту нет. Ну и делай что хочешь!

Капитан долго молчал. Наконец он пробурчал, что только дурак мог бросить в котел новехонькие ботинки.

Шеф-повар ответил, что не привык вонючими лаптями портить блюда высшей категории. А потом вежливо спросил, откуда ему было взять вымя? Коров на судне нет, так что? Обрезать сиськи (старый лис поклоном извинился перед Фумаролой) у пассажирок первого класса, чтобы заправить знаменитый селедочный бульон? Макардек неохотно признал, что обрезание грудей пассажиркам в компетенцию судового шеф-повара не входит. Наиболее разумным было обойти спорный пункт рецептуры и заменить вымя ботинками. Сказав это, Макардек захлопнул книгу и отдал ее шеф-повару. Шеф-повар иронически усмехнулся.

– Для изменения рецептуры я должен иметь письменное разрешение Начальника Судовых Поваров из порта приписки.

– Правильно, я об этом как-то забыл. Дело, собственно, уже выяснено. Несколько часов не о чем будет разговаривать. Иди, иди, иди.

У Макардека грозно потемнели глаза. Конченый человек, – подумал я, глядя на выходящего шеф-повара. – Каблук каблуком, но жаль, что из-за рецептуры этот тип потеряет работу. Надо будет как-нибудь умилостивить капитана. Я посмотрел на Фумаролу, пусть только Макардек положит свою лапу ей на колено… Фумарола пожала плечами и отвернулась. Я понял, что дела шеф-повара пахнут керосином.

– Выпьем, – предложил я.

Неожиданный удар выбил бутылку у меня из рук. «Торкаток» закачался и сбавил ход. Только теперь мы почувствовали силу водоворотов. Обелиск Акука лишь промелькнул в окне, потом помчался к корме и неожиданно появился в окне с противоположной стороны. Макардек выругался.

– Что там случилось, черт побери!

– Лопнула шторм-шнупа, – ответил я спокойно.

Капитан покосился на меня, потом схватил рупор и вызвал помощника. Появился запыхавшийся первый офицер.

– Лопнула?

– Лопнула, капитан!

– Нас крутит?

– Крутит, капитан!

– Но мы не поддадимся, да?

– Не поддадимся, капитан!

– Пускайте контрпар! – Макардек приказал помощнику подойти и остальные приказы отдал шепотом, почти на ухо. Потом обратился ко мне: – Откуда вы знали, что лопнул шторм-шнуп?

– Пришлось поплавать, капитан… Кое-что в жизни я повидал, – издевался я над растерявшимся Макардеком.

– У вас там есть флот? У вас есть настоящие суда? Хе, что-то не случалось мне об этом слышать. Либо это открытие, либо вранье. Мне нужно на мостик. А как же голова? Я приказал моему помощнику немедленно проверить, что с врачом. Если утонул, пусть пришлют другого.

Вскоре мы услышали громкие команды, отдаваемые в рупор. Зазвенели звонки. Пускали пар, контрпар. Моряки бегали с носа на палубу и с палубы на нос. «Торкаток» умело боролся с рекой. Но водоворот держал, не давал передышки! Не помогал и «полный вперед» вплоть до опор шнелькорба. Машины слабели. Водовороты набирали силу. Отсутствие шторм-шнупа давало о себе знать. Барка плавучей мастерской осложняла положение и затрудняла маневр. Появилась угроза, что буксирный трос оборвется.

Капитан призвал всех сохранять спокойствие. Застрелил троих из туристского класса и отдал распоряжение, чтобы ликвидировать панику, если она неожиданно вспыхнет.

Появились стюарды с водкой. «Океанка» лилась как вода. Пили, не спрашивая о цене. Пустые бутылки катились по палубе. Из бара подносили все новые и новые.

Старшие стюарды рисовали мелом силуэты мужчин, профили с огромными «паникогасителями», чтобы отвлечь внимание женщин от опасности.

После того как пассажиры успокоились, капитан издал новый приказ:

– Шторм-вахта, на склад! Паклю и цемент в воду!

– Водоворот их затянет, и, возможно, дыра заткнется. Страшная дыра! – шепнула Фумарола, прижимаясь ко мне все теснее. Вдруг она отодвинулась и сделала обиженное выражение лица. – Ты совершенно не реагируешь на опасность!

Шторм-вахта сбрасывала за борт мешок за мешком, тюк за тюком.

– Смотри, какой странный мешок, – крикнул я, обняв Фумаролу за талию.

Из бумажного мешка с надписью «Portland Cement» высовывались босые мужские ноги. Матросы сделали замах, мешок взлетел над балюстрадой и плюхнулся в воду. Я посмотрел на Фумаролу. Злая как черт она смотрела в другую сторону.

– К веслам, братья! Раскачаем корабль! – гремел Макардек зычным, пронзительным голосом. – Бубелейны натянуты?

– Натянуты, капитан!

– Полный вперед! Хей, хо!

– Хей, хо, хей, хо! – повторили репродукторы, задавая гребущим темп.

Из кают раздались аплодисменты.

«Торкаток» вырывался из водоворотов. Капитан стоял на мостике и лично руководил акцией. Когда мы миновали опасную зону, Макардек вернулся в салон. Бухнулся на стул и снял фуражку.

– А вы ничего? – спросил он весело. – Смертельная опасность узнается как раз по тому, что мужчина лезет, невзирая ни на лицо, ни на возраст, вообще ни на что. Лезет и все!

– И меня так учили, – вздохнула Фумарола.

– Я не такой пугливый, как вам кажется. Капитан, а что было в том мешке с надписью «Portland Cement»?

Макардек задорно подмигнул.

Да не о чем говорить…

Хорошее настроение вскоре испарилось. В салон вошел помощник и шепотом доложил, что в большой спешке в цементный мешок всунули не шеф-повара, а кого-то из кочегаров. Фумарола обняла меня за талию и препроводила в нашу каюту. Там, закрыв дверь на ключ, я попробовал восстановить свою репутацию в глазах своей любимой. Агава вылетела из головы. Я все время ощущал тревогу и не мог найти себе места.

– Плохо, Фумарола. Мы погрязли в мелочах. Путешествие на теплоходе сузило наш кругозор. Я всерьез принимаю шнурок в супе и слушаю корабельные сплетни. Ваниль, цемент, каблук. И опять каблук, ваниль, цемент и кто-то в цементе, или же все это наоборот. А где обобщение? Мы обречены на мелкие наблюдения и принудительную солидарность. Там, где должны быть спасательные лодки, Макардек повесил качели. Вместо спасательного плота стоит ящик с песком.

– Песочница для детей.

– Увы, ею пользуются и взрослые. Из-за этих свиней нельзя спрятать голову в песок. Наша любовь тлеет, чадит, но так и не может воспламениться. А я мечтал об отдельной каюте и тихом шорохе волн…

– Хочешь «Океанки»?

– Нет. Меня беспрерывно тошнит. Мне все пахнет селедкой. Сегодняшний обед был неудачным от начала и до конца. Я думал, что капитан способен на нечто лучшее. Ну и он не занимался нами как следовало бы. Нам надо было лететь самолетом.

– В карнавальный сезон самолеты не летают.

– Отсутствие выбора – худшее, что может быть.

Фумарола вильнула задом и сказала:

– Ну? – В ту же минуту раздался страшный взрыв. – Ай, что ты делаешь?

– Это из пушечки на носу. Ого, уже и сирена завыла. Макардек валяет дурака. Подает сигнал «Судно зовет своего матроса». Речь, наверно, идет о кочегаре.

– Как раз вовремя начал свою стрельбу, дурак, – сказала Фумарола, вспотев от злости. – Первого механика тоже затянуло в водоворот. Мы проглядели второй мешок. В трюме ад. Капитан кричит, что это ошибка, что произошло трагическое недоразумение. И вообще он сошел с ума. Гребной винт работает как из жалости. Расписание движения можно выбросить за борт.

– Интересно, о чем этот Макардек думает?

Фумарола смотрела на меня как-то странно. Что-то буркнула себе под нос и вылезла из постели. Разбросанные части гардероба она собирала в молчании, так что был слышен стук двигателя. Старший стюард шел по коридору и трехкратным ударом ноги в дверь приглашал пассажиров на ранний ужин. Вслед за стюардом кто-то рванул за ручку.

– Подожди! – заорала Фумарола. – Не видишь, что дверь заперта! Лезет, как к себе домой, ганимед проклятый! Чего надо?

В каюту вошел Макардек.

– Как вы себя чувствуете?

– Плохо.

– Вы, наверно, сели уже больным.

Я пропустил это идиотство мимо ушей, так как в каюту вбежал мальчик, тот самый, который с таким азартом бил котика по голове.

– Ты, к тебе плывет лодка!

– Лодка? – я посмотрел на капитана.

– Лодка с врачом.

– Да, да, моторная лодка с красной божьей коровкой на белом флаге! Доктор едет! Ты откинешь копыта, да? Когда ты испустишь дух, я возьму кусок тебя для игры. Вот это да!..

– Бойкий пузырь. – Как назло ни кусочка сахара в кармане. Я протянул руку. – Спасибо тебе, мой мальчик.

Мальчик отпрыгнул. Пронзительно крикнул и чудовищно вытаращил глаза. Мне стало очень не по себе. Я давно не видел такого перепуганного ребенка.

– С виду бойкий, а на самом деле трус. Хи, хи, хи, такой большой парень и не умеет вежливо поздороваться.

– Подай лапу, – строго сказал Макардек. – Лапу! Дашь или нет!

– Нет!

Капитан разозлился и пинком вышиб мальчика из каюты.

– Смело начал, но потом смутился. Бывает. У меня у самого так бывало. Жалко нервов, капитан.

– Неслыханная невоспитанность! Откуда взялся этот довесок?

– Вы что, рехнулись? Ум за разум зашел? Ведь все здешние дети верят в то, что если к ним прикоснется чужой, то в теле сразу же образуется дыра, а если прикоснется к руке или ноге – то они отпадут. Ничего удивительного. В капкан предрассудков попадают и взрослые, особенно мужчины. Кто-нибудь мне поможет, наконец? Я не ребенок, ничего у меня не отпадет и у вас из-за меня ничего не отпадет.

– Фумарола, Фумаролочка… – шепнул я, растроганный слезами. С трудом справлялся я с пуговицей и петелькой. – Тесноват…

– Было хорошо, а теперь плохо?

– Фумарола! Наконец-то мы под агавой!

Макардек стоял, вцепившись в дверную ручку. Он о чем-то задумался или чего-то ждал. Прищурив глаза, он пристально смотрел в одну точку. Выходить он не спешил, хотя, по моему мнению, каждая минута промедления делала ситуацию критической. Старик к дверям прикипел, прирос, несмотря на брошенную через плечо фразу:

– Дорогой капитан, до встречи на палубе.

Капитан кивнул, но с места не сдвинулся. Поведение Макардека напомнило мне о ранее сделанных наблюдениях. Что-то, вероятно, было в здешнем климате, чего нет в других странах. Вот пример. Прежде чем я почувствовал известное смущение, вызванное присутствием Макардека, я осознал, что, кроме капитана, в каюте находятся табуретки, комод, пружинный биллиард, диаскоп, статуэтка гиппопотама и еще какие-то мелочи. Разве кого-нибудь на так называемом лоне природы, в парке или за городом смущает скачущая с ветки на ветку белка, или забавно скособочившая голову ворона, или девственность молодой березы в непосредственной близости? Никого не смущает ни выпяченный живот комода, ни бессовестный взгляд двустворчатого шкафа. Так почему, черт побери, меня должен смущать капитан Макардек? Вот именно! Это неожиданное открытие я приписал местным условиям и влиянию климата. Ни в каком другом месте мне не пришла бы в голову мысль, что Макардек может стать шкафом или комодом, когда это будет мне на руку. Никакой даже самый пронзительный взгляд шкафа не оставит на спине следа. Поэтому я не скосил глаз и не проверил, в какую сторону смотрит шкаф в стиле «макардек». Подавив смущение, я быстро вернул себе хорошее настроение и свободу движений. Я пришел к убеждению, что путешествие на теплоходе приведет меня и Фумаролу в тень вечноцветущей агавы. Начальный пессимизм я отнес на счет «Океанки» и разбитой головы. И что мне до того, чьи ноги высовывались из бумажного мешка? Без всякой причины я слишком близко к сердцу принял внутренние дела экипажа. Я неизвестно зачем влез в епархию капитана.

Вдруг на меня накатила новая волна депрессии. Опять разболелась голова. Вместо агавы я уже видел только Макардека. Капитан перестал изображать шкаф и заговорил нормальным тоном:

– Матрос второй раз кричит о приближающейся лодке. Доктор уже близко.

Фумарола обхватила меня за шею, и мы вместе вышли из каюты. Лодка была видна прекрасно. Команда бросила весла, и моторка, несомая течением, медленно плыла к нам. Пользуясь случаем, я спросил о спасательной лодке, отсутствие которой меня серьезно обеспокоило.

– Такого еще не было, чтобы «Торкаток» затонул. – Капитан схватил рупор и стал ругать команду моторки. – Почему вы, козлы вонючие, плывете на веслах? Почему не пользуетесь мотором?

– Потому что у нас нет топлива, – прокричал в ответ рулевой.

– А где топливо? – Макардек толкнул меня локтем. – Я их знаю, вылакали, пьянчуги…

– На «Торкатоке»! Вы же, такие-сякие, везете для нас горючее!

– Не вытирай грязную морду флагманским кораблем! Везу я или не везу, не твое дело. У тебя должен быть запас!

– А поцелуй ты нас в этот запас!

Лодка уже подплывала. С «Торкатока» бросили фалинь и штормтрап.

– А в буфет пустишь?

– Они хотят купить для детей гостинцев, – тихо объяснил Макардек. Одновременно он дал буфетчице распоряжение, чтобы гостям продавала «Океанку» третьего сорта, «ну ту, с осадком», по нормальной цене, но с океанской наценкой.

Врач уже поднялся по трапу на судно. Мы перешли в капитанский салон, чтобы принять доктора как можно лучше. За доктором шел фельдшер, неся под мышкой стойку для измерения роста и магазинные весы.

– В случае ампутации доктор должен точно определить размеры ампутированной части тела. Это имеет значение при взимании налогов. За каждый килограмм недовеса удерживается определенный процент… – объяснила шепотом Фумарола. Добрейшая женщина, она не отходила от меня ни на шаг.

– Где пациент?

– Здесь.

– Он уже приехал больным, – сказал Макардек. – На судне все здоровы.

– Ложитесь, пожалуйста, на кушетку, обитую клеенкой.

– У меня нет ни кушетки, ни клеенки.

– Тогда можно на пол.

– Я подстелю тебе мешок из-под цемента. Ложись, маленький, ну кто был прав насчет доктора? – вздохнула Фумарола, шелестя бумагой.

Фельдшер подставил мне ножку, «чтобы было быстрее».

Фельдшера я ненавидел больше всего. Вид его ног вызывал у меня отвращение. Я был уверен, что врачу достаточно было кивнуть головой, чтобы тот раздавил мне ухо своим массивным ботинком. Об этом трудно думать спокойно, без отвращения. Горизонтальное положение, в котором я оказался после подножки, не благоприятствовало моему интеллектуальному блеску. Разговор с врачом превратился в муку. С удивлением я вслушивался в свои ответы. Самые простые вопросы ставили меня в тупик. Странно, что внезапное изменение положения тела может так легко вызвать склонность к поддакиванию! Дискуссии лежа были мне не чужды. Но они касались совершенно других вопросов, и в них угадывались другие цели. По всей вероятности, «пропорция уровней» между собеседниками должна быть сохранена. Сохранение этой пропорции действует обескураживающе. Если один стоит, второй не должен касаться головой каблуков своего собеседника. Именно в такую ситуацию втолкнули меня перед указанным исследованием.

– Чувствуйте себя как на диване, обитом клеенкой, – советовал врач. – Я приехал лечить, а не мучить. Ваши претензии порождает отсутствие дивана, вот что!

– А где написано, что на «Торкатоке» должна быть санкушетка? – вмешался Макардек. – Здесь нет злой воли, не надо морщиться.

Я согласился, что в этом есть определенный смысл, но даже признание добрых намерений доктора, которое прошло сравнительно гладко, не изменило фактического положения. Под собой я ощущал мешок из-под цемента, а надо мной, расставив ноги, стоял фельдшер, тип, который, я в этом уверен, был способен на все.

Взгляды Фумаролы, успокаивающие и полные красноречивого призыва выстоять, приносили кратковременное удовлетворение. Врач рос на глазах, он разговаривал со мной со все большей высоты. Становился авторитетом. Я решил прибегнуть к испытанному способу, который я с успехом применял в других местах против так называемых светил и авторитетов. Я представил себе доктора в омерзительных подштанниках, с развязанными тесемками у щиколоток. Не меняя одежды, я провел врача через ряд сценок интимного характера. Безотказный метод на этот раз отказал полностью. Вместо осмеяния я придал доктору элегантность и очарование. Поглощенный визуальным противодействием, на очередные вопросы я отвечал невпопад. Оказалось, что это был тест на сообразительность. Я набрал такое ничтожное количество очков, что врач сказал фельдшеру:

– Даже для иностранца мало. Пиши в графе то, что я тебе продиктую.

Потом начались расспросы о предках.

– Болезни, причина смерти, наклонности. Об извращениях по возможности подробнее. Говорите, пожалуйста, откровенно. Гарантией правильного диагноза является правда.

Доктор спрашивал, я безучастно поддакивал, хотя большинство вопросов были весьма бестактными, а некоторые можно было квалифицировать как хамские и оскорбительные. Но и бездумному поддакиванию пришел конец. Бормоча: «Ага, конечно, да, в сущности», я машинально кивал головой. Ну и один раз сделал слишком большой кивок. Ударив шишку, я застонал от боли. Тогда я закричал:

– А не хватит ли этого, а?

Восклицание вырвалось у меня не вовремя. Врач возле оценки «посредственно» поставил жирный минус с восклицательным знаком. Потом крикнул фельдшеру:

– Учет членов! Голова?

– Есть!

– Руки, левая?

– Имеется…

– Правая?

– Простите, не расслышал?

– Правая!

– Имеется, имеется…

– Пальцы на левой, большой палец?

– Есть!

– Вместе?

– Пять штук!

– Дальше, ноги, левая?

– Есть…

С неумолимой пунктуальностью проверка двигалась от головы вниз.

– Что все это значит? Цирк устраиваете? Ты уберешь лапы или нет?

Я хотел встать, но фельдшер придержал меня ботинком. Старый практик знал свое дело крепко и уже успел взять меня за грудки.

– Показания свидетелей достаточно? – неожиданно спросила Фумарола.

Немного подумав, доктор кивнул головой.

– Достаточно. Кто подпишет вторым?

– Я… Да ладно, в конце концов, приезжий, – сказал Макардек: – Давай подпишу.

Доктор пододвинул анкету на подпись свидетелям. Фумарола подмахнула сразу, капитан на какой-то миг заколебался.

– Подписи заверят и готово. – Врач спрятал бумагу. Выражение лица у него было кислое. Он был зол, что я испортил ему распорядок приема. Фельдшер недовольно сопел.

– Оставь! Ампутации не будет. Весы можете убрать, – сказал доктор.

– Жаль, и инструменты стерилизованы, и болезнь интересная, заграничная. – Фельдшер завернул топор в тряпку и приставил к стене.

– А я так боялась, что тебе отрубят голову! Сложные болезни часто кончаются именно так, – Фумарола нежным движением руки согнала муху, лазившую у меня по носу.

– Что вас беспокоит?

– Шишка.

– Шишка? А какая?

– Шишка, обыкновенная шишка. На голове. Вот, здесь, здесь… – остыв от злобы, более спокойным тоном отвечал я, – это случилось при посадке на теплоход.

– Шишка, шишка… На шишку это не очень похоже. Я сказал бы, что это внешняя форма внутреннего недомогания. Вас что-то сжирает изнутри. Вам надо дать что-нибудь внутреннее…

– «Океанку» он уже пил.

Реплика капитана вызвала оживленный спор. Я слушал с интересом, речь шла о моем здоровье. Втроем (не считая Фумаролу. Хотя в тяжелые минуты союзник – на вес золота. Сколько же еще раз мне придется открывать эти древние как мир истины?) они могли вбухать мне любое лекарство. Врач советовал «Океанку», по три столовых ложки через каждые пятнадцать минут, или пятнадцать ложек через три. Фумарола запротестовала.

– После «Океанки» ему все пахнет водорослями. Надо приложить металл, вот мой совет.

Капитан привел примеры из жизни, когда «Океанка» вылечила тысячи людей.

– Только пить надо залпом. Бутылку за один присест, а после широко открыть рот, чтобы пары океанической соли не оседали на зубах. Опрокидывание рюмки за рюмкой не идет на пользу, а может даже повредить. Пить ложкой – чистое безумие. Это приводит к дурной привычке. Вы мне из пассажира сделаете алкоголика!

Практичный и примитивный фельдшер высказывался за металл, но в иной форме. Он хотел бить по шишке топором. Можно плашмя, можно обухом.

– Всегда что-то вобьется, – убеждал он басом, тоскливо поглядывая на лезвие топора.

Опасаясь, что дискуссия пойдет в ненужном направлении и что верх одержит топор, а это было не а моих интересах, я сказал:

– Дорогой доктор, выслушайте же меня, пожалуйста. Упала проклятая бом-марс-штанга и зайтлем ударила меня по лбу. Отсюда эта шишка на голове. Даю слово, это шишка, а не сыпь. Сделайте что-нибудь, чтобы не болело. Может быть, пластырь?

– Опять он о шишке… – Врач улыбнулся; Макардек рассмеялся; хохоча, вмешалась и Фумарола.

– Не упирайся, доктор знает лучше.

– Это шишка! – вскочил я с пола. – Люди, разве вы не видите шишку?

– По истории болезни получается другой диагноз.

– Меня ударил зайтель бом-марс-штанги… – Я начал кричать, топать и делать вульгарные предложения.

Фумарола побледнела.

– Имей в виду! Они могут тебя переосвидетельствовать на комиссии. Тогда конец. Ни один консилиум и косточек твоих не соберет. Сумасшедших разрубают на тысячу кусков.

– Шишка – это шишка! Мне зайтель штанги!..

Доктор что-то сказал капитану. Макардек пожал плечами и прищурил глаз.

– Шишка – это шишка!

– Иногда да, иногда нет, – ответил врач ледяным голосом.

Фельдшер засучил рукава и подошел к топору.

– Комиссовать его?

– Подождите. Капитан, что там с каким-то зайтлем?

– Так, болтовня. На «Торкатоке» нет таких чудачеств. Наш «Торкаток» приличное судно. Вы слышали, как о нем поют? – Макардек тихо запел.

– Нет штанги? Нет зайтля? Нет шпрунгов, которые вот уже год как должны быть дубельтовыми? – кричал я и прыгал перед Макардеком, словно паяц на ниточке.

– Нет и все.

– О, шишкина мать с шишками… Вранье! Врали! Свинство! Я дам знать в консульство! Этим займется Будзисук!

– Ах так, ладно! – капитан схватил рупор и крикнул в отверстие: – Повахтенно, к капитану!

Я сел рядом с Фумаролой.

Кочегары, стюарды, гребцы, механики, повара, рулевые, юнги, сигнальщики и канониры пушечки на носу – все в парадной форме, при орденах, с офицерами во главе поплыли цепочкой через капитанский салон. Каждому Макардек задавал вопрос: