
Текст книги "Калейдоскоп"
Автор книги: Ст. Зелинский
Жанры:
Юмористическая проза
,сообщить о нарушении
Текущая страница: 8 (всего у книги 19 страниц)
– Ни год назад, ни квартал назад их в лесу не наблюдалось. Позже пришли. Полиция записала, когда.
– Какому дереву двадцать шесть лет? – Подмухел не мог совладать с нервами. Визжал.
– Березе, – выдохнул я.
– Березе.
Подмухел разинул рот, дыша как рыба, вытащенная из воды. Молниеносным движением вскинул пистолет.
– Бандит! Твои фокусы!
– Ковы, ковы… – бурчал лесничий отрешенно.
Пистолет не выстрелил. Комиссар таращился на пустой магазин.
– Сам заряжал… Где патроны?!
Отбросил оружие. Каблуком втоптал в песок.
– Ковы, ковы, – твердил Лепус с триумфом и благодарностью. Чуть, и перебрался бы на тот свет.
Подмухел обратился ко мне:
– Что теперь? Разве срубить и похоронить по-человечески на кладбище?
Снова ветер расшевелил деревья.
– Пентюх, я тебе рубану…
Голос шел не от нас. Подмухел посинел. Сорвал фуражку.
– А как же? Пересадить? На кладбище? А то в парк? Березу я хочу забрать к себе. В сад, под окна. Я должен взять ее любой ценой! Слышите? Любой ценой!
– Коллега, – я отвел его в сторону, – опомнитесь и возьмите себя в руки. Подумайте, жена, дети… Что об этой березе скажет общественность?
– Хочешь сам ее забрать…
Я пожал плечами. Лесничему:
– Вы сюда часто заглядываете, да? Мы вверяем деревья вашей опеке. Мы понимаем друг друга, Лепус…
– Может, деньги? Что другое? Скажите! – У Подмухела сдали нервы.
– А что другое? – Лесничий махнул рукой. Потом, что-то припомнив, добавил вполголоса: – Эта старая сосна просила запретить собак выгуливать. Льют ей на ноги.
– Я прикажу огородить, куплю сетку и сам покрашу импортной краской. Инспектор, какой цвет был бы уместен? Может, разноцветными полосами?
– А к чему огораживать? Закрывать? Стоят тишком, рядком, без ветра не шумят… Коли сетка, так калитка, как калитка, так и ключ. Чего стоит лес за забором? Не надо, господин хороший.
Лесничий приложил руку к козырьку и побрел домой. Через пару минут ушли полицейские. Подмухел дал им увольнительную до конца недели. Наконец и для нас пробил час. Комиссар спрятал испачканный песком пистолет в кобуру:
– Не откажите отобедать с нами. Жена отменно готовит.
– Я желал бы на некоторое время снять комнату в городе. С видом на лес, если можно…
– Я ничего не знал, что и вы… – выдавил Подмухел с подкупающей искренностью. – Она рассказывала мне о каком-то слесаре, а о вас и словом не обмолвилась.
Добродушный олух, что ты знаешь… Что вообще ты можешь знать о Допольке фон Ангел? Я не обо всем понятие имею, куда уж тебе?
– Я хотел бы остаться здесь до окончания дела.
Комиссар резко остановился.
– Вы еще надеетесь?..
Я не отзывался, Подмухел заткнулся, перестал спрашивать. Мы одновременно оглянулись. Лес стоит как стоял. Там еще ничего не переменилось.
Перевела М. Шилина.
ВЕТЕРАНЫ
По ночам нам снятся ракеты, но ездим мы поездами. В поезде, на вокзале или неподалеку от вокзала все время что-то происходит. Потому что люди ездят. Ездят без меры. Прутся в поездах с таким напором, о котором нашим дедам и прадедам и не снилось. «Народу больше, чем людей!» – ворчат старые крестьяне при виде постанывающих от напряжения паровозов. «Такая машина, – говорят они, – могла бы много хорошего сделать в хозяйстве, если бы не должна была, как дура, мотаться туда-сюда…» Мания езды продолжается, но когда-нибудь «молодой специалист» возьмет в руки карандаш, засучит рукава, помножит, прибавит и разделит. Свернет мании шею и придумает действенное средство от дорожной лихорадки. Подсчитано, что если бы удалось использовать энергию, которую жители Европы тратят в течение дня на перемещения, то Альпы можно было бы передвинуть в более красивое место.
Ездят и томятся. Едят крутые яйца и снова томятся. Оббивают себе бока мешками и так толпятся, что нормальный человек вынужден стоять на одной ноге. Вот если бы спросить: «Эй, ты, куда тебя несет? Зачем паровозу сердце портишь и рессорам жизнь сокращаешь?» В нашем купе, по инструкции восьмиместном, у окна сидит женщина. Сидит у окна, но на пейзаж даже не посмотрит. Зачем она вообще едет? Ни красивая, ни молодая. С тем же успехом могла храпеть дома. Рядом с женщиной молодой человек с покрасневшими глазами и потными ладонями. Он крутит мельничку, подтягивает носки и непрерывно вздыхает. Здесь и слепому видно, к кому он едет и зачем… За горами, за долами тоже вздыхает и ерзает вспотевшая девица. Разве молодой человек не мог бы решить этот вопрос неподалеку от места проживания? Ну, скажем, на расстоянии двух трамвайных остановок? Худой мужчина спешит в центр по делам. Такой же доходяга с подобным портфелем едет по второму пути в противоположном направлении. Три человека следуют на праздники. При наличии доброй воли они могли бы передвинуть праздники в своих семьях на более спокойное время, когда пройдет предпраздничная горячка. Об экскурсии харцеров я уж не говорю. В мое время харцеры учились вязать узлы, а на экскурсии ходили пешком. На верхних полках должен лежать багаж, а не харцеры. А один едет только потому, что билет нашел, а продать его не успел. Две женщины едут к портнихе. Третья везет пикули. С нами ехали еще два мужчины, но их забрали люди в мундирах. Они заспорили о том, как выглядит обратная сторона Луны. При помощи харцеров мы выпихнули их в коридор и там, пока не прибыла милиция, показывали, где кто у кого находится. Если бы они подрались перед отъездом, то сэкономили бы на билетах. И так почти каждый. Если бы с пассажиром поговорить, продискутировать вопрос о поездке, то многие бы от кассы отошли и спокойно вернулись домой.
Что же касается меня, то я еду за тазом для варенья. Его должны были нам привезти неделю тому назад, а тут уже вторая проходит, а таза не видно. Ценная вещь, если попадает людям в руки, прилипает как к смоле. Попутно мне хочется погулять в окрестных рощах. Я слышал, что до войны в тех местах росли прекрасные елочки.
Я еду окольной дорогой, растягиваю время и растягиваю путь. Я знаю, что через час останусь в купе один. Мои попутчики поедут дальше по основной магистрали к вымышленным целям и придуманным делам. Толпа утомляет, но хуже всего – зануды.
Я это хорошо знаю, потому что у моего приятеля был дядя, который все, что хотел сказать, предварял фразой: «Когда я, слышь, был у той Адели…» Без Адели он не мог ответить ни на один вопрос, о времени, здоровье, годе рождения, ключах, на любой бытовой вопрос. Аделя врезалась ему в память и сидела в ней полстолетия с лишним. Однажды дядя сказал: «Когда я был у Адели» и умер. Аделя перестала смешить. Теперь она начала волновать.
Я избегаю людей, опутанных воспоминаниями и переживаниями. Я смываюсь от зануд, которые говорят только о своем. Если вернется мода на камины, я сяду в удобное кресло, вытяну ноги к огню и только тогда разговорюсь на полную катушку. Есть что рассказать. Рассказывая, я буду делать вид, что не слышу, как молодые договариваются за моими плечами: «При счете «три» – засунем старика в холодильник!»
Зануда в поезде – это самое плохое, что может быть. Все начинается невинно. Купе уже пустое. Наконец я сижу возле окна, смотрю на голубое небо, на солнце, на раскисшую землю. Весенняя погода перешла в район зимы. Ни сугробов, ни смытых мостов. Поезд едет как по столу. Видно, рельсов хватает. Иногда станция, иногда полустанок. Минутная остановка, гудки, свистки и опять айда, давай, трогай. На последнем полустанке в мое купе вошли две девицы. Никакие, но молодые, и все-таки – девицы.
– Пожалуйста, очень приятно, – сказал я и закрыл глаза. Мне вспомнилось то да се. Я улыбаюсь своим воспоминаниям. Вдруг дверь опять открывается. Смотрю, отчаяние. В купе ввалился типичный зануда. Он обошел весь вагон и, разумеется, ему везде не понравилось:
– Добрый день. Можно?
– А если я скажу «нет», вы выйдете?
Он сделал глупую мину и вжался в угол. Я рассматриваю зануду исподлобья. Этот нам покажет. Уж так в поездах повелось с сотворения мира. Один зануда, только машинист свистнет, достает провизию и начинает набивать пепельницы яичной скорлупой. Второй и километра не проедет молча. Оба вызывают отвращение, но сказать ничего нельзя. Касса выдает билет каждому и экзаменов по правилам хорошего тона не устраивает. Я сижу тихо, жду, что из этого получится. Девушки таращат глаза, открывают рты. Ничегошеньки не понимают. Девушки попались абсолютно глупые. И я начинаю по-другому, весело. И все только для того, чтобы упредить удар зануды, заткнуть его, прежде чем тот раскроет свое хлебало.
– Собачья погода, – говорю я, – какое счастье, что мы едем в Африку. Там бананы и тепло.
Девицы переглянулись и закричали:
– Это не тот поезд, вам нужно пересесть!
А я давай смеяться. Потом рассказываю, что случилось с одной дамой, которая села одному мужчине на колени и так ехала некоторое время.
– Веселая история и мораль в ней неглупая.
Девицы пошептались и перешли в другое купе.
– Бабы с воза, кобыле легче. Что вы на это скажете?
– Ничего.
Болтун протер окно и уткнулся в него носом.
– Вы – ничего, а я скажу так: молодо-зелено. Закурим?
Он соврал, что не курит, и сделал вид, что дремлет. Вжал голову в спинку дивана. Прикидывается уснувшим и свистит носом. Но меня на мякине не проведешь. Я знал, что у него чешется язык и что долго он так не выдержит. Мне стало болтуна жалко. Пусть болтает. Меня не убудет, а ему принесет облегчение. Когда человек слишком долго сдерживается, его раздувает и он лопается.
– Вам ехать удобно, да? – крикнул я болтуну в самое ухо.
Тот вскочил.
– Что, что, что такое?
– Ничего особенного. Я спросил, удобно ли вам ехать? Вы садитесь.
– Я думал, чемодан упал. От узловой опять будет людно.
– Может быть по-разному. Зачем заранее расстраиваться? Давайте по яичку. Отказываетесь? Что за церемония? Что вы? Движение возбуждает аппетит. Вы думаете, я первый раз еду?
Выкручивался, мерзавец, отказывался. Притворялся, что ему яйца вредны. Но я взялся за него как следует, и он съел два яйца, проглотил их как индюк. Потом опять вжался в угол и осоловевшими глазами уставился в пейзаж.
– Да, конечно, красивые края, хотя я лично люблю местность более гористую. Равнины монотонны. Люди, как вам известно, делятся на сторонников гор и на энтузиастов моря. Это деление естественное, всякое другое – искусственное. Я предпочитаю горы. А вы? Говорите откровенно. Если бы все люди были одинаковыми, было бы ужасно скучно. И не было бы ни рыбаков, ни моряков. Одни горцы! Забавно. Я горячо агитирую вас за горы. Воздух, виды, кровь очищается и кора головного мозга дышит полной грудью. Море тоже хорошо, но на мой вкус слишком низко. Икота? После яиц? Абсурд. Может быть, кто-нибудь вспоминает, а может, это сердечное. Я забыл о соли, соль на сердце действует плохо. Отводит воду. Как у вас с сердцем? Средне, да? Ну, давай еще по яичку на здоровье! Очищу и посыплю солью и перцем. На яйцах мир стоит, хоть это кажется и смешным. Пошло? Ну, я же говорил. Сейчас хорошо бы кофе. Термос пустой… На станции сбегаем в буфет. Теплое пиво поставит вас на ноги. Где здесь ближайший буфет?.. Сейчас скажу. Лесок, там деревня, над деревней башня костела. Все сходится, еще немного и станция. Эти места мне знакомы. Пришлось повоевать… Вам, кажется, тоже? Все седые отбарабанили свое. Вот и мост. Раньше был деревянный. Сколько здоровья мне стал этот деревянный мост! Последний мост на реке. Все остальные взорвали саперы. Вы слишком хлюпкий для сапера…
– Интересно, – буркнул болтун, пользуясь небдительностью икоты.
– Да, очень, очень. Подъезжаем, уважаемый, к той деревне с колокольней. Ночь, холод. Отступаем, но отступаем в порядке и спокойно. Впереди наши отряды, а сзади сильное прикрытие. Ночь, в воздухе покой. Запах отличный. В сапогах навоз. Вдруг – выстрелы. Стучат винтовки, потом пулеметы начинают подливать масла в огонь. Колонна сходит с дороги. Садимся в кювет. Жужжание длится несколько минут. Лотом удаляется и затихает. Входим в деревню. Деревня ничего себе. Я вхожу в каменный дом. Заглядываю на кухню – что за сюрприз! Вы тоже старый солдат, вы поймете и оцените. В печке огонь бузует, а на плите, в горшке, подпрыгивает курица величиной с индюка. Бульон свербит в носу. В животе уже слышна серенада. Дом пустой. Хозяев распугали выстрелы. Возле горшка военная ложка. Под стеной вещевой мешок и какие-то военные манатки.
– Горшок голубой.
– Голубой, – согласился я неохотно, потому что я не люблю, когда меня перебивают. – Съели мы курицу, запили бульоном. Парим ноги, сушим портянки, хвалим деревню и ложимся наконец спать. И тут вдруг вопли, тревога. Что оказалось? Какой-то проклятый кретин поджег на реке мост. Вместо того чтобы поспать пару часов, взяли ноги в руки и айда искать переправу. Бродили целую ночь. Зубами вытаскивали из воды снаряжение. Вот видите, и один идиот может людям попортить крови. Даже на войне.
– Он поджег, потому что ему приказали.
– Икота прошла, поздравляю.
Болтун покраснел.
– Сжечь мост – это не шутки. Ни взрывчатых веществ, ни бензина, ни нефти. Дают тебе пару снопов соломы, ведро смолы и говорят: «Поджигай». Семь потов с нас сошло. В моем распоряжении пять людей и ни одного сапера. Потому что я, извольте знать, стрелок, а не сапер. Это был мой первый мост в жизни. Кто дела не знает, не должен обзывать людей кретинами.
– Надо было ждать, пока ситуация прояснится. Вы же знали, что мы идем за вами? Вы думали, что у нас ночью выросли крылья и мы со всеми пожитками на другой берег перепорхнем?
– Перестрелка выглядела грозно. Говорили, что вас разбили и от переправы отбросили.
– На то и война, чтобы стрелять. Уланы полезли на свою пехоту и, прежде чем договорились, сделали несколько приветственных выстрелов. Вот и вся грозная перестрелка. Хороший солдат сам производит грозные выстрелы. Так меня учили. Неприятельские выстрелы ему до одного места.
Болтун был свекольного цвета.
– Хорошо умничать с того берега.
– Да?.. Послушайте. Надо было выслать патруль и обследовать берег реки. От страха у вас ум за разум зашел.
– А почему пошли в сторону? – заорал болтун. – Почему не выслали разведку в направлении зарева? Мост горел как из милости. Ребенок мог загасить.
– Ладно вам. Все были уверены, что неприятель разогнал вас на все четыре стороны, вышел к реке и поджег мост, чтобы обезопасить себя от нас. И еще я вам скажу: война – это занятие для взрослых. Оставим детей в покое. Ребенок не для того, чтобы после вас мосты гасить, уважаемый бывший стрелок.
Тем временем поезд выехал на мост. Под ним промелькнула река, грязная, как помои. Мы со свистом приближались к станции, где нас ожидала пересадка. Портфели с полки мы стаскивали молча.
Болтун заметно обмяк. Сказал примирительно:
– Мы квиты. Вы съели мою курицу и позаботились о рюкзаке. В нем было полбанки тушенки и плитка прессованного кофе.
– Возможно. Кофе при случае я вам поставлю. Курица в бульоне мост не сквитывает. Мост, это, знаете ли, мост. Мосты и до войны на улицах не валялись.
Я хотел добавить еще несколько слов, но болтун схватил портфель и выбежал вон. Я избавился от болтуна по-хорошему.
Пересев в местный поезд, я поехал дальше. Родных я застал в предпраздничных хлопотах. Они натирали полы мастикой.
– Я только за тазом, – объявил я, целуя всех по очереди. – Не обращайте на меня внимания, дорогие.
Я сел за стол и, для того чтобы избежать церемонии, добавил:
– У вас всегда была отличная свекла с хреном. Постной свининки я, может, и съел бы кусочек, но ничего не ищите специально. Пусть кто-нибудь из ребят сбегает за елкой, а вы садитесь, потому что я не принес угля, чтобы самому сидеть. Расскажу, как я ехал… Вынесите эти тряпки и бутылки. Скипидар со свининой не в ладу. Тарелка есть, вилка есть, нож есть… Меня учили, что тут должна стоять рюмка. Вот, пожалуйста, нашлась и рюмка. Садитесь, зимовать у вас не собираюсь. Кто хочет слушать, пусть не откладывает на завтра. У вас нет скатерти. Этот замучил меня простыней: странные на ней пятна, видите ли. Значительно лучше и приятней, чем некоторые. А со здоровьем как? Физиономии вытянутые, скривившиеся. Наверно, опять требуха? Ну, так под требуху… Ну, что с елкой? Может, кто-нибудь сбегает за парнем и напомнит. А теперь слушайте. Ну кто там так галдит? Пылесос? Позор! Я должен перекрикивать машину. Ну, поехали мы значит. Вроде едем, но останавливаемся у каждого семафора. Вот я и думаю, что приключится на этот раз, потому что в поездах всегда что-нибудь случается…
Я рассказываю, а родичи сидят как кролики, слушают. Я прерываю на минуту рассказ, напоминаю:
– Таз вычистить, а то стыдно из порядочного дома в другой город грязь возить.
Потом я возвращаюсь к теме. Принимаюсь песочить болтуна. Объясняю родичам, что и как, потому что в каждом рассказе должна быть мораль, как в маринованной сливе косточка.
Перевел Вл. Бурич.
КАРНАВАЛ
Вначале она все время говорила: «Ну, пожалуйста…» – напевала марши и вальсики, ссылалась на устав. Звали ее Фумарола, она была сержантом морской пехоты, ее новый мундир пах нафталином.
Мы познакомились на карнавале. Среди искрящихся раскаленных белых стен, под лазурным небом, среди розовых и алых цветов, на фоне сотни оттенков зелени, я рассказывал Фумароле о Соломоновых островах.
– У каждого есть свой остров счастья, – шептал я, гладя ее смуглую руку, – и ничего с этим не поделаешь.
В сумерки короткие тропические ливни барабанили по крыше. Ночи были влажными и душными. Небо позолочено блеском звезд. На лицах блестели капли пота. Тогда я так себе представлял росу любви. Я все с большим воодушевлением рассказывал о далеких островах. Фумарола молчала. В какие-то моменты она становилась мне такой же далекой и чужой, как эти чертовы острова, о которых я говорил с упорством маньяка.
А в городе – балы, гирлянды, хороводы, букеты, фестивали, игры, танцы и турниры. Об обычной одежде жители города забыли. Нормальной одеждой стал карнавальный костюм. Карнавал в Упании длится сто лет. А может быть, даже и дольше.
Любовь расцвела с буйностью агавы.
– Ты чудесно пахнешь.
– Дураки, ни один мне этого не сказал, – промурлыкала Фумарола и опять удалилась на тысячу миль. Комплимент, который она отпустила минутой позднее, привел меня в ужас и оцепенение. Несмотря на все это, между нами еще ничего не склеилось.
Мы решили уехать. Упания расположена на берегу большой реки. Ночью, когда смолкают барабаны и свистульки, когда расходятся по домам уставшие оркестры, когда уже только свистки переговариваются между собою, сквозь закрытые ставни проникает шум большой реки. Теплый ветер шелестит в муслиновых занавесках, щекочет кожу, не дает сидеть на месте, заставляет открывать настежь двери, ставит приезжих в положение, противоречащее местным законам.
– Фумарола, мы уезжаем!
– Закрой дверь, а то что-нибудь влетит.
– Мы поплывем вверх по реке, мы будем счастливы! Фумарола, бежим на пристань!
– В это время суток можно прогуляться только в одно место. – Фумарола встала и заперла дверь на четыре оборота. – Ты еще ничего не знаешь.
– Значит, завтра…
– Трудно с билетами.
– Я знаю Будзисука!
– Ты? Будзисука? – Фумарола махнула рукой и повернулась спиной.
– Фумарола, почему ты мне не веришь? Я привез рекомендательные письма от Сукота. Мы вместе учились. Приятели, кореша. Фумарола!
– Ну, чего тебе? Я хочу спать.
Я сел в плетеное кресло возле кровати. Слишком рано я вылез со своей любовью, как агава. Решительно ничего еще не клеится.
– Но склеится, Фумарола…
Она ответила демонстративным похрапыванием. Я плакал слезами ревности, а Фумарола спала как убитая. На правом боку, с подобранными к животу ногами. Короткая ночь тянулась бесконечно. Я с трудом дождался утра. Растрескавшаяся лоза кресла щипала и колола. Никогда раньше мне не было так грустно.
На рассвете Фумарола вскочила, автоматическим движением протерла блестящие пуговицы и натянула мундир. На мое предложение ответила очаровательной улыбкой.
– Пиши заявление. Иду за билетами. Может, нас пропустят на теплоход.
Мои усилия достать билеты наткнулись на огромные трудности. Проблема оказалась более сложной, чем я себе представлял. Я вынужден был послать телеграмму Будзисуку, Вскоре пришел очень вежливый ответ. Будзисук приглашал к себе и обещал, что даст знать куда следует, чтобы ускорить наш отъезд. Слово свое он сдержал.
В пятницу я лежал на диване и отмахивался от мушек, похожих на наших оводов. День был исключительно жаркий. Мушки кусали до крови. Фумарола вбежала в комнату с бумагами в руках. Я бросил полотенце и сел.
– У меня билеты, билеты! Мы вместе!
– Фумарола!..
Фумарола обняла меня за шею и очень нежно прошептала:
– Теперь я уверена: мы будем любить друг друга. Знаешь где?
– На пароходе!
– Ты угадал, – и она с силой прижалась ко мне, – только чтобы не очень укачивало…
Оркестр весело играл, пока мы шли через город в порт. В порту нам указали на пустую площадь, прилегающую к набережной. На шестой день пришел старый моряк. Похлопал меня по плечу и большим пальцем показал на стоящий на якоре корабль.
– Я сразу обратила на него внимание, – шепнула Фумарола. – Я знала, что это наш корабль.
В порту стоял только этот пароход. Счастье, как хорошее вино, вступило в ноги. Шаг за шагом я приближался к трапу. Фумарола согласно обычаю держалась немного сзади. Капитан приложил руку к козырьку, из громкоговорителя полилась бодрая мелодия. И прежде чем я успел пожать руку бравому капитану, раздался испуганный крик Фумаролы.
Что-то треснуло, как будто над головой разорвался снаряд. Ужасная боль и непроглядный мрак. «Бог покарал меня и мою любовь…» – молнией пронеслось в голове. Путешествие началось ужасно, хотя и с музыкой.
Наш корабль называется «Торкаток»,
Наш корабль, наш корабль,
наш корабль «Торкаток»!
Гей, «Торка»,
Гей, «Каток»!
«Торка», «Торка», «Торкаток»!
Мы плывем. По обеим сторонам равнина. Правый берег зеленый, левый темно-синий.
– Люди долговечны, реки преогромны и в среднем течении широки как море.
Капитан Макардек развлекает меня беседой. Прикрыв глаза, я слушаю профессиональные объяснения:
– Порвался бом-шпиль. Если бом-шпиль порвется, бом-марс-штанга летит, потому что ее уже не держит левый шпринг бом-шпиля. Шпрунги должны быть дубельтовые. Оборвалась бом-марс-штанга и упала вместе с бом-марс-штанг-зайтлем. Так это и случилось. Зайтель наделал много бед, но виноват был шпрунг.
Я улыбаюсь и поддакиваю.
– Бывает, случается. Закажите усиленные шпрунги.
Макардек ударил кулаком по колену.
– Каждый год обещают. Теперь я им покажу. Я им задам!
Я отвечаю сонно:
– Обязательно подействует.
Капитан понял. Еще раз извинился и пошел к себе. Он обещал лекарство, «которое должно помочь».
Два винта движут нас против течения. Палуба вибрирует, мой шезлонг дрожит. Влажный ветер сдувает запах смазочных масел, сталкивает на воду верещание репродуктора.
– …«Торка», «Торка», «Торкаток»!
Я не протестую. По всей вероятности, репродуктор надрывается в мою честь. Второй источник шума мы тащим за собой. «Торкаток» буксирует барку с передвижной мастерской.
– Путешествие длинное, но ничто не остановит меня в пути, – похвалился Макардек, когда я спросил его о причине стука. – У меня такие ловкачи, что любую часть выкуют на наковальне. Из ведра трубу сделают, а из заступа – винт. Сделали бы и шпрунги, но на изготовление шпрунгов нет разрешения.
Жесть бренчит, сталь звенит, молот бьет по железу, а вдобавок ко всему что-то скрежещет и скрипит. Голова прямо раскалывается. Еще немного, и она бы действительно раскололась. Во время посадки я получил в лоб зайтлем. Бом-марс-штанга упала на грузчика.
– Голова грузчика разлетелась, и мужику крышка! – крикнул кто-то из экипажа, увидя, что стряслось.
– Эй, младший сержант, – кричали с берега – сейчас же бушлат в воду, а то не отстирается! Как он нас забрызгал, что же надо было иметь в голове?
Когда я пришел в себя, капитан Макардек вручил мне письменное соболезнование команды, от судовладельца и от механиков с барки. Несколько слов самым сочувственным тоном он добавил также от себя.
– Фумарола… – прошептал я.
– Тише, тише, не волнуйся. Багаж я сберегла. Ничего у тебя не украли.
– Фумаролочка, как ты…
– Здорова, здорова, и еще как! Солнце греет, ветер щекочет, я сама с собой ничего поделать не могу. Нескоро дождусь я радости. От тебя мокрое место. Заграничная голова, а так быстро испортилась!
У Фумаролы дрожали губы, но она все время пыталась легкомысленно шутить. Но ее шутки были такими же, как мои восторги, когда я однажды наткнулся на уже месяц не стиранные трусы. «Мне плохо, – подумал я, – это мне напомнило прошлое». Нервозность Фумаролы дала мне богатую пищу для размышлений. Удачным обмороком я прервал разговор. «Оборвалася бом-шпиль…» – гласит официальная версия. «Оборвалася, ведь шпрунги…», и поэтому железный лом прошел в сантиметре от меня? Хм… Этот случай нравился мне все меньше. Из вежливых писем было трудно понять, кто поврежден, пассажир-иностранец или флагманское судно «Торкаток».
Гей, «Торка»,
Гей, «Каток»!
Река называется Каток. Пейзаж не меняется, берега по-прежнему пологие, мы плывем на огромных распростертых крыльях. Вот уже капитан вызвал по радио врача. Вот от пристани отчалила к нам моторная лодка, везущая доктора, капли, пластырь и термометр. Я чувствую себя лучше, хотя у меня на голове шишка величиной с большую картофелину. Фумарола лечит меня по-домашнему: прикладывает к шишке разливательную ложку, взятую на время в кают-компании. Металл быстро нагревается, поэтому Фумарола охлаждает черпак в бадье. Бадья – голова, голова – бадья, вот и все разнообразие так неудачно начавшегося путешествия. Над головой трепещет полосатый тент. Я не могу собраться с мыслями. Ну, к тому же и этот черпак…
– Фумарола, положи черпак, а то я сойду с ума. Мне кажется, что ты залезаешь им мне в голову, как в горшок с супом. Сначала выберешь из головы жижу, потом начнешь выбирать гущу, и тогда мне конец. Гуща в голове самое важное. Фумаролочка, а что было до путешествия?
– Хлопоты.
– Это я помню четко. Фумця, а какие это были хлопоты?
– Разные.
– Хм… А что еще?
– Мы ездили в город на карнавал. Играли в разные игры.
– А как я себя вел, прилично?
– Задавал наивные вопросы, но не скандалил.
– Откуда эта тревога? Фумарола, откровенно говоря, я немного боюсь.
– Затем и бьют по голове, чтобы люди боялись.
– Фумарола… Намекаешь? Ты, наверно, шутишь? Скажи, что шутишь! Скажи, что во всем виновата перемена климата или путешествие на теплоходе. Скажи, что тебе стоит? Молчишь?
– Молчу.
– Ты очень усложнила ситуацию. Собственно говоря, почему мы плывем вверх по реке?
– Нас пригласил Будзисук. Мы должны были любить друг друга в каюте, на палубе и под мачтой. Эх…
– Плывем, потому что у нас есть билеты… Ну и качка, это корыто качается как пьяное!
– Ни ветра, ни волны́… Эх…
В эту минуту я почувствовал на голове приятный холод.
– Черпак?
– Полотенце. Черпак я отнесла в камбуз. Он нужен поварам, так как в котел что-то упало и они не знают что. У одного из стюардов пропали туфли, они ищут их по всему кораблю.
– Ты была на кухне? Жаль… Я так хорошо поговорил, мне показалось, что это мы с тобой так приятно поболтали.
– Перестань разговаривать сам с собой. В таком разговоре оправдаться труднее всего.
– И точно, потому что нет оппонента.
– Плетет, мой чудак, и плетет. Привязалась горячка, а врач по пути рыб рукой ловит. Ох уж этот врач, он так спешит, что хочется ему морду набить. Палка по нем плачет!
– Я немного вздремнул, Фумочка. Мне приснилось, что шишку у меня украли. Увы, шишка осталась…
– Немного даже выросла, паскуда. После обеда я снова принесу ложку. Металл лучше всего. Он вытягивает горячку, а когда горячка пройдет, то и опухоль уменьшится. Луна в полнолуние тоже против шишки помогает.
– Фумарола, откуда ты все это знаешь? Я спал, а ты ходила на медицинский факультет? Мне очень стыдно!
– Я советовалась с шеф-поваром. Умный человек. Два года был главным врачом в районном городке. Кого он там только не лечил!.. О каких болезнях он мне только не рассказывал!..
– Прости, но я не понимаю. Зачем капитан вызвал врача по радио, если у него под боком есть великолепный, как ты говоришь, специалист? Честное слово, я ничего не понимаю.
– Потому что ты не хочешь понять, ты все делаешь назло. При всем своем желании капитан не может повернуть время вспять. Год тому назад нынешний шеф-повар лечил кого ни попало. Год прошел, и разрешение на врачебную практику кончилось, потому что врача перевели по службе на должность шеф-повара. Понимаешь? Врачом сейчас он не является. Сейчас он следит за изготовлением пищи и далек от разбитых голов и эротических дезертиров. Хорошо было бы, если бы к пациенту пришел шеф-повар в белом колпаке и сказал: «Разденьтесь, пожалуйста, на что жалуетесь? Высуньте язык и скажите а-а-а». Смешно! Страшно подумать, что могло бы получиться из такой шутки.
– Бом-марс-штанг-зайтель разбил мне голову, а тебе заодно перекрутил шарики. Фумарола, я люблю тебя больше жизни, но подобной чепухи я не могу слышать, не промочив горла. Фумочка, подойди, пожалуйста, ближе, мне очень плохо… Где твоя ручка?
– Мы не одни, – шепнула Фумарола. – Может, ты, наконец, встанешь? Сразу почувствуешь себя лучше. Уменьшится давление на шишку. Встань, любимый, если человек залежится, даже лучшее лекарство не поставит его на ноги. Я не выношу мужчин, впустую тратящих время. От одного их вида мне делается плохо. И тогда я говорю не по делу, потому что мужчина должен быть мужчиной. И косить, и любить.
Фумарола сделала многозначительную гримасу. Поэтому я встал и, опираясь на плечо моего сержанта, подошел к балюстраде. На нижней палубе дети играли в оригинальную игру.
– А это что еще такое?
– Не узнаешь? Котик. Знаешь, когда я была маленькая, продавали собачек, зайчиков, мышек и крысят, но я всегда мечтала именно о такой прелести. Продавали также и большие игрушки. Но они стоили больших денег. Всех игрушек в магазинах не выставляли. Богачи забирали их в свои квартиры прямо с фабрики. Я смотрю на котика – и вижу свое детство. А ты? Ну да, ты всегда видишь что-то другое!
– Фумарола, что это значит? Из чего это сделано?
– Из кота, из настоящего кота. А ты думал, имитация? Нет! Настоящие кошачьи косточки на резиночках и пружинках. Смотри, как он крутит головой, как машет хвостиком на все стороны и ставит лапки, как живой! Я бы с большой охотой поиграла, прекрасный котик, чудесный!
Дети, ползая на четвереньках взад и вперед, таскали кошачий скелет. Мальчики скалили зубы. Один рычал и изображал собаку, второй палочкой бил по кошачьему черепу. Девочки каждую минуту хватали котика и, прижав, убаюкивали, как куклу. Мальчики пробовали оторвать хвост, но пружина держала его прочно. Кот был хорошего качества.