Текст книги "Сущность вина (СИ)"

Автор книги: Соня Таволга

сообщить о нарушении

Текущая страница: 14 (всего у книги 14 страниц)

Гулянка смолкает, обрывается на жадном вдохе. Будто верхушку свечи срезает раскаленный клинок. Народ, пятясь, расступается к краям поляны. Громогласная речь жреца разносится над лесом. Веер крови жертвенной девицы подобен вспышке. Вино в кувшине, смешиваясь с кровью, богатеет оттенком. Жрец, оросив алтари, и отшвырнув кувшин, крепким шагом удаляется с поляны в свою хижину. Я не спрыгиваю с коленей в истертую траву, и не кидаюсь за ним следом.

Я бегу вдоль реки, вдоль извилистого невысокого бережка, по мягким кочкам. Трава здесь густая, сочная и хрусткая, небо открытое, не забитое кронами. Я в обличии мальчишки. Вместо белой шерсти у меня белые волосы, вместо когтистых лапок – грязные босые ноги. На мне короткие штаны и длинная рубаха – все как у людей. Вода в реке теплая, я это заранее знаю, и впрыгиваю в нее с разбегу. Брызги летят стеной, солнце в них играет, блеск слепит глаза. Я скачу по песчаному дну, шлепаю ладонями по воде, брызги летят, солнце играет…

Моя жизнь кажется мне пригоршней разноцветных леденцов, подкинутых в воздух. Тем самым мигом, когда они долетели до верхних своих точек, и замерли перед срывом вниз.

Сегодня охотник носил воду с реки для бани, курсировал туда-сюда. Его толстая неповоротливая жена сидела у хижины на лавке, вышивала рубаху. Когда резвый охотник приближался к берегу, я перекидывалась в его жену, и рассаживалась на ласковом песочке. Бедолага, он ум вывихивал, пытаясь понять, каким образом она всякий раз добиралась быстрее. И, что немаловажно, зачем. По ту сторону пути, у хижины, уму женщины тоже доставалось. Но ведь весело же!

Я плещусь, резвлюсь, приплясываю. Васильковые стрекозы скользят над водой на фоне бликов. Мое человеческое сердце изнывает от своей песни. День такой яркий, как будто два дня случились одновременно, наложились друг на друга, и умножились. Солнца так много, как будто оно направилось на меня одну, сэкономив на остальных.

– Хорошо скачешь, – летит из зарослей рогоза грубый мужской голос, мрачная ухмылка.

Реплика мажет серой краской по моему дню.

В примятом пятачке сидит сутулый мужик, с лицом обрюзгшим и щетинистым, со взглядом старого дворового пса. Я разворачиваюсь к нему корпусом, приближаюсь, улыбаясь кричаще.

– Тебе бы тоже скакать, Татиль, – замечаю мягко. – А иначе зачем это все?

Мужик делает из своего лица моченое яблоко, кисло и мутно морщась.

– Затем, что я глупая, – с безнадежной тоской выжимает он.

Татиль – сущность поля, слуга бога труда и хозяйства. Она научила людей варить хорошую отраву против насекомых, портящих посевы, за что была изгнана из Межмирья. Она сделала это специально, потому что истомилась в монотонности дома и пассивности бытия. Решила, что в Мире у нее будет такая жизнь, на какую тратить время своей вечности не жалко. Стремительная, острая, полная чувств и свершений.

– О тебе столько толков, – бубнит Татиль голосом немолодого и несчастливого мужика. – Как ты играешь, любишь, учишься, меняешь Мир. Мы все – не забыли про тебя.

Да, и некоторые из вас позавидовали мне. Упустив, что я из угара состою, а они – нет. Плоская и тупоугольная сущность поля решила, что она может стать кем-то другим.

– Зато теперь тебе можно общаться со мной! – восклицаю сочно. – Вот и выгода!

Моя насмешка жестока, и я смущаюсь. Мне жаль простушку-Татиль, для которой Мир никогда не станет своим, потому что всякий побег цепляется корнем за поле, а вне поля для него быть противоестественно. Вне поля он вянет, сохнет, и рассыпается в труху. Или становится сожранным кем-то.

– Можешь пойти со мной, если хочешь, – потускнев, пожимаю плечами, и отгоняю маячащую перед носом стрекозу.

– Надеешься придумать, как меня сожрать? – сухо смеется Татиль, переводя смех в кашель.

Я чуть-чуть отвыкла от собеседников, которые слышат мои мысли, и всю меня чувствуют, как себя. С людьми в чем-то труднее, а в чем-то легче.

Я не нахожу, что ответить, поэтому делаю резкий взмах ногой, отчего осколки реки осыпают Татиль с плеши на голове до мозоли на пятке. Обрызганная, она вскидывается было в возмущении, но тут же обмякает, и неуверенно улыбается.

Зависнув на корточках над кучей термитника, вспоминаю Плард. Город сейчас такой же, как этот термитник – копошащийся и подвижный в своей густонаселенности. Туда съехалось столько народу, что мест не осталось не только в ночлежках и домах гостеприимных жителей, но и на площадях, где можно постелить коврик для сна. Администрация, наконец, спохватилась, и запретила въезд в город всякого, кто не местный, и не торговец. Многие чиновники этот запрет предлагали давно, но градоначальник не хотел влезать между Ставленником и его поклонниками. Всякая борьба с этой любовью – масло в огонь оной. Каждый день, проведенный Ставленником в заточении – каждый день его мученичества – порция питательной субстанции для пламени любви. Чтобы не продолжать растить героя, городничий распорядился выпустить Хальданара из темницы, и предоставил ему роскошные покои в своем имении. Тучи стражи ведут за ним наблюдение день и ночь, во сне и на горшке. Контакты, переписка под запретом, но об этом не распространяются. Городничий утомился от дурацкой шумихи вокруг приблудного жреца; она для него подобна хромоте – дефекту, осложняющему деятельность. Он готовится провозгласить себя императором, но момент неподходящий – ведь в таком шуме его могут не расслышать! Его звезде придется соперничать за внимание со звездой Хальданара! А он уже созрел, настроился. Уже придумал название великому своему государству – Лорелия. Городничий – не поэт, творческие искания ему не близки, поэтому он не пошел в дебри, а позволил молвить нутру. Лорелия – это имя его любимой дочки. Назвать империю в ее честь – маленькая блажь стариковской души.

Я бросаю термитник, бреду дальше. Стряхиваю с себя тоскливый душок, которым слегка заразилась от унылой сущности поля. Сочетание крон и неба похоже на витраж в зодвингском Дворце правосудия. Каким он был до катапульты плардовцев, разумеется. Лес, исполосованный лучами, пропитанный птичьим пением, обыкновенен в своем великолепии. Когда люди бродят по нему – в поисках грибов, ягод, дичи, собирая хворост, или просто гуляя – они видят его именно таким. Но… Лес обыкновенен за мгновение до. До того, как наполниться лентами сущностей, будто сгустками воздуха, толпящимися и переплетающимися, и проникающими друг в друга. Отвыкнув от межмирной картины, я едва не вскрикиваю ошеломленно, и кручусь на месте, нелепо и напугано, как делал бы на моем месте человек. Совершаю рывок, чтобы побежать куда-то, но не чувствую ног, и вскинутых рук не чувствую тоже. Оболочка растворена, мое тело – лента, я в клубках с другими, в системе с другими, как капля в ливне.

Я слышу зов, и взмываю ввысь. Скольжу меж подруг и сестер, скольжу внутри них. Пронзая слой сущностей, попадаю в слой света – попадаю в луч бога. Не родной красновато-оранжевый свет богини праздника и удовольствия, а чужой синевато-стальной свет бога власти. Я – в Надмирье, и оно состоит для меня из чужого господина. Я перемешиваюсь с его сиянием, с этой металлической далью без горизонтов, и теперь я – единое целое с ним. В Межмирье клубятся сущности, в Мире течет время, а я – в объятиях бога, и для меня нет ничего другого. Мы с ним заполняем вселенную, мы заполняем муравья, сидящего на листе подорожника. Мы заполняем недоумение охотника и уныние Татиль. Мы заполняем бесконечность времен и пространств, бесконечность циклов, начал и концов. Я слышу звон масс крошечных колокольчиков. Это бог власти говорит со мной.

========== 25. ==========

Лорелия похожа на своего отца, почти как одна колонна на другую. Ее миниатюрное сухонькое тельце так же по-детски непредставительно выглядит за столами, как тельце городничего. Ее ладошки столь же потешны, и башмачки едва не кукольны. Ее поступь так же легка – будто бы неполное касание земли. Ее взор так же отрешенно-тверд – взор человека, который всегда над пустяками и глупостью. Когда она тихо разговаривает, ее слышат яснее барабанного боя. Городничий не зря души не чает в дочке. У него есть два старших сына, но те будто бы подкатились к нему от другой яблони. Один гуляка, прожигатель жизни, другой рубака, проглоченный войной. Ни один из них не умеет видеть далеко и мыслить стройно, и ни один не хочет. А Лорелия давно знает, в чем ее назначение, и полностью соответствует ему.

Однажды она увидела во сне невообразимо огромный корабль – такой большой, что не поместится в море. Палуба его была речной долиной, и где-то ближе к корме зеленела Венавия. У левого борта шипели на солнце полупустынная Сардарра и пустынный Мхемат. У правого борта звенел кирками горный Зодвинг. Россыпь прочих городов меж ними призывно пахла солью и ветром. Все они величественно расправляли плечи под белыми плардовскими парусами. Лорелию так потряс ее сон, что она заболела после него. Он оставил такое жгущее и пугающее послевкусие, словно был не сном, а путешествием в запретный мир. Будто она соприкоснулась с тем, чего до нее не касался ни один человек. Когда она рассказала обо всем отцу, тот не понял ее чувств, но вдохновился своими. Когда муж Лорелии погиб в одном из сражений, ее видение повторилось. Но на сей раз она вернулась из путешествия спокойной и укрепленной, как возвращаются со встречи с покровителем.

Я никогда не интересовалась ею. Мое внимание привлекают страсти, пороки, рвения, а ее эмоции так упорядочены, что за них не зацепиться без кошачьих когтей или горного снаряжения. Она кажется мне колодцем – неприметным и стоячим, и глубоким до головокружения. Дно этого колодца так далеко, что скрыто не только от людей, но и от сущностей. Если бы бог власти не сообщил мне самолично, я бы так и не узнала, кто его настоящий Ставленник.

Она гуляет по парку усадьбы с маленьким сыном, а я гуляю неподалеку в девичьем обличии состоятельной гостьи. Ей бы хотелось компании Хальданара, но тому запрещено покидать покои. Ночью она вновь придет к нему сама, а пока ее тонкое лицо припудрено затаенным светом. Ее подошвы даже меньше трогают землю, чем обычно. Она стрижет волосы коротко, до подбородка, как не делает никто из женщин Пларда. Эта прическа придает ее облику какой-то сдержанной свободы. Присев на скамейку в тени платана, она замечает меня, и приветствует легким кивком. Беззвучно, одними губами с духом улыбки, она обращается ко мне по имени, и так же беззвучно добавляет «благодарю».

– Он пишет хуже меня, – бормочет Эйрик, старательно вглядываясь в бумажный лист, водя напряженным пальцем по горбатым строчкам.

Неправда. Почерк Хальданара довольно плох, но он хотя бы похож на почерк. Его буквы напоминают пинки по камням, но буквы они напоминают больше. Его рука уверенна и рьяна, и почти отчаянна. А пернатый пока что пишет так, как надлежит писать человеку, только начавшему постигать сие искусство.

Те два конверта, что Хальданар запечатал в темнице, хранятся у Одеоса со всем почтением. Один из них является Конвертом, и потому хранится под туникой, пропитываясь потом, и оберегаясь подобно сердцу. Внутри у него сокрыто имя преемника – нового Владыки гильдии Зодвинга. Вопреки вековым традициям жреческих рядов, Одеос знает, чье имя внутри. Его любовь, бесценный друг, с коим затянулась разлука, скоро облачится в рубиновую митру, а условие оказываемой чести зафиксировано в письме, которое сейчас пытается читать Эйрик.

Это не условие, а просьба, конечно. Хальданар не собирался покидать тюрьму, он приготовился сгинуть там, и напоследок захотел обеспечить Перьеносцу будущее. Удобное, сытое и теплое, как тому и мечталось. Обеспеченное и комфортное – в лоне респектабельной семьи Одеоса. Надеюсь, многочисленные милые сестрицы и добрая маменька подлечат помятую чудоносную душу. А если они не справятся, то четырехразовое богатое питание, шелковая постель, и звенящий монетами кошель непременно произведут эффект.

Я забираю у Эйрика измусоленный муками чтения лист, и кладу на облезлый стол. Этот постоялый двор надоел мне до колик, к которым сущности не способны. Настолько надоел, что я стала сбегать с него ястребом в деревни долины. Но те мне тоже надоели, как и сам Мир в целом, если говорить откровенно. Мир, в котором я вроде бы развлекалась, а на самом деле выполняла задание бога власти – чужого господина. Обслуживала Лорелию – его Ставленницу. Боги не отчитываются перед сущностями, не посвящают в планы, так что даже Минэль не обвинишь в обмане. Она сама не знала, чем мы занимались, ведя Хальданара – побочную линию. Вспомогательную. И мы не узнаем, чем Лорелия приглянулась богу власти, почему он выделил ее, и ниспослал тот сон, тот контакт с собою. Но мы уже в курсе, что городничий болен, несмотря на свой цветущий пока еще вид, и что вскоре после принятия им титула императора дочь унаследует объединенные земли. И переименует их в Лореос – в его честь. И если какие-то болваны усомнятся, что женщина, да при двух старших братьях, годится для этой роли, их сомнения развеет авторитет Первого Храма. Точнее, авторитет нашумевшей, местами аж легендарной, фигуры у того во главе.

Я ложусь на кровать, вытягиваю ноги. Обшарпанная комната вокруг меня золотится закатом, втекающим в широкое окно. На потолке сидит бабочка, которой лучше бы сидеть на цветке, но она влетела в ночлежку по дурости, а теперь не может выбраться.

– Полежи со мной, – тихо прошу Эйрика.

Он спокойно ложится рядом, вытягивает ноги. Я утыкаюсь лицом в его шею, вдыхаю запах. Его кожа пахнет просто кожей – обычной человеческой, принимавшей ванну чуть менее суток назад.

– Ты не злишься, – замечает он.

Верно. Полагаю, мне надлежит пылать возмущением, кричать, что меня обманули, использовали, отобрали игрушку, наконец. Сокрушаться, что я считала Хальданара своим, а в действительности готовила его для другой. Той, которой его пообещали облагороженным, ограненным, перевязанным бантиком. Но на самом деле подобные переживания сейчас кажутся мне слишком мелкими для моей иномирной, вечной персоны. Я просто поучаствовала в чужом мероприятии, посетила гулянку селян. Примерила забавный маскарадный костюм. Раскрасилась свеклой и сажей, обвешалась бусами из сушеных ягод, погремушками из ракушек и желудей.

– Ты не пойдешь к нему? – Эйрик мягко переворачивается на бок, прижимается лбом к моему виску.

Он сегодня такой ровный, как лесное озеро в рассветном тумане. От его голоса и касаний я ощущаю приятную слабость в пояснице.

Наверное, не пойду. Хальданар сейчас на подъеме предвкушений. Он называет будущую императрицу «Лори», и слегка розовеет щеками, произнося эти звуки. Он еще не восстановился после ужасной тюрьмы – лечится, откармливается, возвращает форму, очищает дух. Он мало думает о безглавом Первом Храме, и об ордах людей на улицах, жаждущих увидеть его лучезарный стан, услышать его приветственную речь. Секретарь Булочка морально готовится к тому, чтобы прийти к нему со смиренною просьбою, и первым преклонить колени. Поскольку нет другого способа разогнать эти грохочущие полчища, да и вообще не едет ныне их храмовая телега. Провалилась в овраг, увязла. Скоро гнить начнет, если не вытащить. Нелегко придется Булочке, но вера поможет.

***

Днем выпал первый снег, а к вечеру почти растаял. Остался в виде редких белых клякс на траве, и глянцевой пленки на брусчатке. Желтоватые пятна фонарного света идут вдаль ровным рядом тротуара. Город озвучен неспешным ритмом конских копыт, поскрипыванием экипажей, болтовней суетливых прохожих в цилиндрах, корсетах и пенсне. На мне темный плащ с капюшоном, лоснящийся от влаги в воздухе. Я иду вдоль подсвеченных витрин, распахнутых кабаков, источающих зычный гам и табачные клубы. Иду быстро, огибая народ, не глядя ни на кого. От холодного ветра ломит веки и шмыгает нос. С живого проспекта ныряю в подворотню, где поверхность под ногами матовая без подсветки, и неустойчивый гражданин справляет малую нужду на стену. В каменном ящике двора выискиваю узкую дверь, обозначенную периметром едва заметного света, пробивающегося изнутри. Меня не манит опиумный притон – я за хорошее вино, и против наркотиков. Но человек, которого я ищу, с высокой вероятностью там, так что придется идти.

История получится долгой. Сначала он станет отбрыкиваться от меня, потом снизойдет до приятельства, но не захочет слушать. Я принесу ему идеи, которые ему будет трудно усвоить. Все эти истории похожи одна на другую. Мне давно надоело слово «слуга», и я заменила его словом «представитель». Я – представитель бога власти в Мире. Я получаю очередное задание, и усердно выполняю его. Веду нового избранного человека к глобальной цели. Мой сегодняшний наркоман – завтрашний вождь революции. Хотя скорее послезавтрашний, если честно. Большие дела редко творятся быстро. А мы с богом власти не спешим – куда нам спешить?