Текст книги "Улей"

Автор книги: Соня Фрейм

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 24 страниц)

7
Большой злой волк

 
She’s got a hold on me,
Maybe she’s just what they want me to be.
Even in these chains, you can’t stop me.
 
 
Она держит меня в узде,
Но, возможно, она – это то, кем меня хотят видеть.
Даже в этих цепях ты не остановишь меня.
 

In This Moment, «Big Bad Wolf»

Что снится мертвым?

Другие миры.

«Рут… Рут… ты слышишь меня? Рут…»

Этот голос во тьме.

«Знаю, что ты меня слышишь. Я чувствую тебя. Всегда чувствую…»

Клубится черный туман… Кто-то зовет ее из бесконечного мрака и тянет руки…

«Рут… Рут…»

Перед глазами встает обелиск с вырезанным лицом, и тьма вытекает из приоткрытого рта. Как магнитом ее влечет куда-то туда…

На Перекресток.

* * *

Эй, Винсент. Привет тебе, где бы ты ни был. Знаю, что ты меня слышишь, и это лучше, чем говорить с несуществующим богом. Или же мы получаем тех слушателей, которых заслуживаем.

Там, на Перекрестке, ты сказал мне вслед: «Беги отсюда, Рут. Беги назад, в жизнь, и не будь как я. Не будь „нигде“». Я слушаюсь, ибо это единственное полезное напутствие, которое я получила.

Раньше была Рут Мейер, студентка, которая никак не могла дописать свою дипломную работу, неудачливая, мнительная и вечно всего боявшаяся. Я была тихим человеком и становилась счастливее, когда молчала. Так изменилось ли что-то после моей смерти?

Смотри-ка, я снова брожу среди людей, но никто меня не видит. Я обладаю телом из плоти и крови, но мое существование противоречит законам биологии. А хуже всего – дыра в груди, которая только ширится, потому что я больше не чувствую себя частью этого мира.

Я расскажу тебе, что стало после возвращения. По своей воле я пошла в услужение к ведьме. Да и к кому еще идти воскресшему мертвецу? Она нашла мне применение, сделав звеном в ритуальной цепи, и я превратилась в часть древнего безымянного обряда, цель которого мне неизвестна. Но слуги не задают вопросов. Они выполняют.

Так я стала бумагой, на которой расписываются. В этом мой труд: я заключаю с людьми соглашения, и они отдают мне то, что нужно колдунье. Сама она почти при смерти, чтобы пропускать через себя большой поток контрактов, а мне уже ничто не грозит. Худшее, что может приключиться с мертвецом, – это если он снова оживет, и это уже случилось.

Но в этом новом мире ничто не происходит просто так. Все друг другу должны и повязаны по рукам и ногам. Мы заключили с ней нерушимый договор на Перекрестке миров, и в ответ ведьма выполнит мою волю.

Она вытащит тебя из печального золотого лабиринта между мирами. Даст тебе умереть по-настоящему и перейти в новый цикл. То же произойдет со мной после завершения сделки.

«Какая же ты тупица, Рут, – как наяву слышу я ее брюзгливый голос. – Ты могла пожелать себе смерть! Ты могла пожелать себе жизнь! А ты сдуру пообещала на Перекрестке спасти какое-то непонятное привидение!»

Мы с тобой стали связаны в тот момент, когда наши дороги разошлись. Я сказала, что найду тебя, а на перекрестках заключаются все сделки. Каждое слово, произнесенное там, – контракт. Каждое обещание – на века. Так сошлись нити и стянулись узлы.

Теперь мы скованы, но это не ошибка. Я чувствую, что должна тебе помочь. Часто спрашиваю себя: кто мы, Винсент? Две заблудшие души в океане мрака? Две травмы, которые так безупречно сошлись в момент нашей смерти? Я не знала тебя при жизни. Может, ты был хорошим человеком, а возможно, полнейшим ублюдком, сам сказал: тебя застрелили – и правильно сделали. Но, думаю, ты стал мне ответом. На Перекресток приходят, когда ищут. Там молят и получают. После смерти я просила только об истине, и кто-то направил мои стопы к тебе.

Мне никогда не удавалось найти свою дорожку самой: такой уж родилась. Я – зрячая слепая, ведомая, слуга. Единственное, в чем вижу свой смысл сейчас, – послужить твоему спасению. Мне почему-то кажется, ты его заслуживаешь.

Знай, что я слышу тебя, Винсент, одинокий узник двух дорог. Твой голос живет в моих снах собственной жизнью. Только я знаю, где тебя искать. Когда у меня была возможность, я просила у Господ за тебя, а не за себя.

Ведь, как только выйдешь из мрака ты, за тобой выйду и я.

* * *

Больше всего Рут не любила воскресенья. В эти дни Кларисса отсыхала у себя дома, поручений не было, дел – соответственно, тоже. Ей ничего не оставалось, как пялиться в телевизор, создававший иллюзию чьего-то присутствия.

Единственной компанией был паук на потолке спальни, сидевший там уже несколько дней. Рут его не трогала. У всех свои дела в этом мире, так зачем же им друг другу мешать?

За окном порхали с ветки на ветку птицы, а солнце прошивало листья, бросая на стены ажурные тени. В доме царила тишина. Никто не ныл, не клянчил обнимашек, не гремел посудой, не спускал воду в туалете по сто раз. Значит, Хаблова все еще нет.

Последние две недели он жил у Клариссы. Они виделись, когда он пришел за вещами. Ему оставалось только посочувствовать: это в любом случае будет болезненное ученичество.

Данила обещал заскакивать, но визитов не было, значит, бабка припахала его по полной. Рут предпочитала думать, что он занят или даже в плену, но ей не нравилась мысль, что, возможно, он о ней забыл. Потому что она уже стала считать его другом, и других в ее положении не было.

Что она делала все это время?

Свою работу. Приходила к незнакомым людям по наводкам ведьмы, заключала с ними сделку, забирала у них кровь. Такой вот нехитрый труд. Свежесть крови Клариссу не интересовала, поэтому колбы копились, и Рут планировала вскоре отвезти ведьме двадцать штук, а заодно нормально поговорить. Если Кларисса не хотела кого-то видеть, то встретиться с ней лицом к лицу было невозможно. Это злило.

В то воскресенье ее вконец достала неопределенность, и она набрала ведьме с утра пораньше. Трубку взяли сразу.

– Алло…

Голос как вой проржавевших труб.

– Надо увидеться.

– Я помню. Занозы в заднице не забываются. А моя заноза – это ты.

– Ты меня своими обещаниями уже месяц кормишь. Я хочу поговорить с Господами. Что-то я не в курсе, как они выполняют обещание, данное мне!

– А ну замолкни! – прошипела Кларисса. – Я не могу влиять на процесс. Ты свою часть еще не выполнила. Работы непочатый край.

– А я вообще этот край увижу? Я пол-Германии объездила и уже чувствую себя Бундесбанком по забору крови. Ты не сказала, когда моя работа закончится. И что с Винсентом творится, я тоже не знаю.

– Мы что, промежуточные отчеты должны тебе слать? – тоненько хихикнула ведьма. – С твоим отморозком ничего не сделается. Оттуда, куда он угодил, выхода нет. А дело наше имеет конец, осталась половина.

Рут примолкла, но в ней по-прежнему кипело недовольство. Кларисса не давала напрямую поговорить с Господами, а именно от них зависел успех дела. Ведьма рассказывала, что они могут творить великие чудеса, но пока у девушки было ощущение, что ее просто используют.

Кларисса поймала паузу и взяла вожжи беседы в свои руки:

– Слушай внимательно. Ты меня задолбала своими звонками. Будешь выделываться, мы вообще можем расторгнуть контракт. Болтайся дальше среди людей, только уже без гарантий и без твоего призрачного парниши. Ты меня поняла?

– Ты не сможешь, – нервно усмехнулась Рут. – Это договор на Перекрестке.

– Ты – никто, последнее звено в системе, – жгла ее своими злыми словами бабка. – У тебя нет права голоса, и Господа подобрали тебя из милости. А еще в пункте нашего контракта не стоит, что мы должны что-то сообщать о ходе твоего дела. Раз Господа пообещали, то сделают. Поэтому не мельтеши. Это был твой последний звонок мне, поняла?

С этими словами Кларисса бросила трубку. Рут в бешенстве уставилась на дисплей телефона. Некоторое время она боролась с гневом, но безуспешно. От злости хотелось спонтанно что-нибудь разрушить. После смерти в ней появилось много неконтролируемой агрессии, которая раньше не была ей присуща.

Кларисса, гнойная старая жаба, питающаяся чужими унижениями. Все должны плясать под ее дудку…

Убить бы ее и всех, кто приложил руку к тому, что Рут так глупо встряла между жизнью, смертью и обещанием, которое должна выполнить.

Но виноватых нет.

Или же есть? Вдруг само зажглось старое воспоминание, когда она только пришла к Клариссе и та начала ковыряться в ее жизни, как в плохо сваренной каше:

«…Порча на тебе, милая… Сглазили еще в детстве. Тяни еще… Императрица перевернутая. Женщина с двумя детьми: дочки у нее. И глаз черный. Всех сглаживает. По тебе проехалась от души. Да и маме твоей досталось. Ее зовут Альма…»

Внутри вдруг стало тихо. Она замерла, вслушиваясь в звуки уходящего вечера, словно пытаясь найти в них призрачный след той зацепки, что всплыла в голове.

Иногда козел отпущения жизненно необходим, а если такового нет, то лучше его найти.

Альма. Альма. Альма.

А кстати она о ней вспомнила.

Альма была подругой ее матери. Обычная тетка, из тех, что слегка молодятся, ностальгируют по былым временам и порхают вокруг своих деток. Брюнетка с живыми темными глазами, в которых всегда читались внимание и даже какая-то эмпатия. Пожалуй, это единственное, что Рут помнила об этой Альме: ее чуткость к чужим настроениям, настолько тонкая, что казалось, будто она забирается тебе под кожу.

Рут уже знала, что так называемые порчи случаются в мире сплошь и рядом. Суть этих проклятий в том, что человека сдвигают на другие координаты в энергетическом потоке и начинает действовать принцип воронки. Несчастья липнут как мухи, дороги закрываются, и возникает ощущение тупика. Человек загоняет себя в могилу уже сам. Много гнусных бабок вроде Клариссы не просто умеют сдвигать координаты, но и зарабатывают на этом хорошие деньги. Но есть и те, кто использует это в личных интересах…

Внезапно своими глазами захотелось увидеть эту Альму, проклявшую ее семью. Кларисса в таких вещах не ошибается: раз сказала, что было, значит, было. Если бы не Альма, Рут никогда не поехала бы в мерзкий Пфорцхайм за предсказанием, испортившим ей жизнь в буквальном смысле…

Когда делать нечего, надо отвести душу.

Взяв с собой только сигареты и телефон, Рут отправилась на вокзал. Пора вернуться в родной Кельн и посмотреть кое-кому в глаза. А потом убить эту мразь.

* * *

Раньше Рут больше всего любила момент возвращения в родной город на поезде. Она выходила на центральной станции Кельна ради одного-единственного впечатления – собора, стоящего впритык к зданию вокзала. Стоит выйти наружу, как его архитектура словно обрушивается с неба. Когда она в этот раз сошла с поезда, то невольно заплакала, потому что почувствовала, что дома. Обманчиво показалось, что ничего и не было, что ее жизнь может быть прежней.

С неба накрапывал мелкий дождь, пока она на автомате брела домой. В течение этой прогулки чувствовалось кожей: у всех мест есть души, и душа этого города была ей рада. Кельн скучал по ней, плакал вместе с ней.

Часто после своей смерти она думала: как будет идти по знакомым улицам любимого города, никем не узнанная? Рут предпочла умереть не только для других, но и для себя самой. Ее звали так же, как и при жизни, но это была девушка без родного города и без семьи. Когда она думала о себе в таком ракурсе, было чуть легче. Восприятие реальности тоже изменилось, словно ее укутали в полиэтиленовый мешок, из которого ни черта не видно и не слышно…

Однако возвращение чувствовалось правильным. Несмотря на свою незаметную, мрачную жизнь, здесь она была чаще счастлива, чем нет.

Они жили в старом многоквартирном доме, в Альтштадт-Норде. По дороге глаза выхватили странную фразу на стене одного из зданий:

This too won’t last[12]12
  И это тоже пройдет (англ.).


[Закрыть] .

Это называлось ирония стен. Граффити было тут уже много лет, но именно сейчас надпись показалась пророческой. Ее будто специально для Рут написали.

Дверь подъезда неожиданно оказалась приоткрытой. Она взбежала по лестнице, словно у нее были крылья. И только перед дверью квартиры поняла, что ключей нет. Черт знает, где они теперь. Может, все еще в морге Пфорцхайма…

Некоторое время Рут стояла перед дверью. Все события после ее смерти начинались с этого. Но ломать дверь родного дома она не стала. Палец нажал на звонок.

На часах было шесть утра. Про себя она молилась тому, кого не было, только об одном: пусть мама откроет дверь и увидит ее саму, а не пустое место. Пусть Рут вернется в мир людей.

Дверь открыли, но Рут не увидели.

Мама замерла в проходе, тревожно глядя в пустоту лестничной площадки, хотя ее дочь была в невероятной близи и с ее волос капала дождевая вода.

Мать казалась той же, только более уставшей. Недоуменно обведя площадку сонным взглядом, она закрыла дверь, но Рут уже переступила порог.

«Зря говорят, что нечисть должна входить только по приглашению», – невесело усмехнулась она и последовала вглубь квартиры.

Рядом с прикроватной тумбочкой возвышалась гора пилюль и склянок. Осторожно перебрав их, Рут поняла, что это снотворные, успокоительные и средства для улучшения кровообращения.

Утренний свет окрасил лицо матери пепельным цветом, и она почти слилась с серой подушкой. Девушка присела рядом и провела по ее волосам рукой со сбитыми костяшками. Плакать больше не хотелось. Было просто грустно.

Мать быстро уснула, и Рут без промедлений начала искать Альму. В блокноте с контактами имелся не только ее телефонный номер, но и адрес. Никогда она не понимала, зачем мать записывает в телефонную книжку все подряд. Возможно, ей просто нравилось быть тщательной. Но сейчас это оказалось только на руку.

Альма жила в районе Хорвайлер.

Прежде чем отправиться туда, Рут снова прошлась по квартире и замерла у зеркала в спальне. Перед ней раскинулось волшебное царство ее детства: косметика, кремы, духи. Когда она была маленькой, то только и ждала, когда мама уйдет на работу, чтобы начать ковыряться в ее флаконах. Косметика казалась магическим трофеем и атрибутом истинной женщины.

«Когда вырасту, я смогу всем этим пользоваться!» – думала она в детстве, с восторгом залезая пальцами в тени и ломая губные помады…

Рут провела рукой по пыльным крышечкам духов. Похоже, к туалетному столику не приближались уже несколько месяцев. Внезапно возникло сильное желание чем-нибудь попользоваться по детской привычке. Она выудила свои любимые Voyage d’Hermes и не глядя брызнула на шею. По комнате растекся знакомый горький аромат. Глаза закрылись в немом блаженстве.

Когда она снова их открыла, то увидела, что мама проснулась и сидит в кресле у окна. Ее взгляд блуждал по крышам домов, и в нем витала задумчивость…

– Мне кажется, ты тут, девочка моя, – вдруг сказала она, и Рут хотелось вопить от счастья. – Ты позвонила, и я открыла. Пусть я тебя не вижу, но ты дома.

По квартире гулял терпкий запах Voyage d’Hermes. Рут ушла, оставив след.

* * *

Хорвайлер казался типичным безликим районом с кучей новостроек и неплохой инфраструктурой, но репутация у здешних мест все равно сложилась сомнительная. В каждом городе есть свое гетто, и Хорвайлер был чем-то вроде него. Впрочем, что еще могла себе позволить Альма: она была бедна как церковная мышь.

Хаблов, криминальная душонка, научил Рут вскрывать несложные замки, хотя она все равно продолжала ломать двери из вредности. Это стало ее отдушиной. Но навык был с ней, как и пара булавок. Да и в этот раз не хотелось привлекать внимания. Этот замок оказался очень простым и сдался почти сразу.

В квартире стоял запах жареного и царила пустота: видно, все разбежались по делам. Судя по горе обуви разных фасонов, здесь обитали только женщины: Альма и две ее дочери, чуть младше Рут.

В помещениях присутствовал лоскутный уют, но витало и что-то затхлое.

В спальне Альмы обнаружилась любопытная находка: маленький столик с оплывшими свечами и подвешенными сверху травами. Магический алтарь.

Сомнений не было: она практикует, в курсе некоторых ритуалов. Но далеко не профи в отличие от Клариссы. Об этом говорило огромное количество разномастных несовместимых атрибутов вроде пентаграмм, четок и даже икон… Альма, похоже, старалась верить во все и сразу, на всякий случай. Пристрастие к бутафории выдает дилетанта.

Над кроватью в ряд висели фотографии Альмы и ее дочерей во всех фазах взросления.

Сумасшедшая наседка, смертоносная мамаша, из тех, кто душит, убивает своею любовью.

Альма, не женщина, а собирательный образ. Сколько таких теток на этой планете, которые любят своих близких настолько, что счастье других людей кажется им угрозой? Сколько таких не может мириться с чужим достатком и жизнерадостностью? Да таких как она – миллионы.

Альмы.

Они живут в своих тесных, дешевых квартирах, на которые так и не заработали, хотя костьми ложатся за свою работу, аренду и быт. Они готовят вонючую еду и не проветривают комнат, верят во все и сразу, потому что никогда не знаешь, что из этого окажется правдой. Альмы обожают все потустороннее, ведь только в этом им видится защита от жизненных невзгод.

Альмам всегда кажется, что жизнь их обделила и дала меньше, чем другим. Отсюда их злоба. Альмы верят в справедливость того, что делают. Но они сеют разрушение и должны получить по заслугам. И если некому в этом мире наводить порядок, то пусть каждый прибирает за своей Альмой сам.

В прихожей раздался шум открывающейся входной двери. Рут живо скрылась за ширмой для переодевания. Если эта женщина – медиум, то она увидит ее. Сквозь прорези было видно, как та прошла в комнату.

В последний раз Рут видела ее лет шесть назад. Она постарела. Темные волосы серебрились проседью, а морщины под глазами сделали ее взгляд пронзительнее. Возраст выдавал и тяжеловатый шаг.

Альма казалась слегка встревоженной. Ей было не по себе. Зачем-то она заглянула под кровать, а потом и за ширму. Рут была готова, что ее увидят, но Альма только обвела пространство взволнованным взором и присела на кровать.

«Ты чувствуешь что-то. Но пока не знаешь, что».

Зазвонил телефон.

– Алло, да, милая. Привет, – мелодично ответила она кому-то.

Такой тонкий голос, почти вибрирует в воздухе.

Кровь в венах закипела. Должно быть, так чувствовал себя Волк из «Красной Шапочки», когда готовился сожрать бабушку. В Рут нарастал незнакомый кровожадный азарт.

– Да вот, вернулась из булочной… Как ты там? Отдыхаете?

«С дочкой болтает», – поняла Рут.

– Тревожно мне за вас. Не знаю, почему. С утра сердце не на месте. Или же дома что-то… – невнятно бормотала она и зачем-то оглянулась.

Рут вышла из-за ширмы.

– Чужим духом пахнет, мертвым, – пробормотала Альма. – Нет, я не спятила, как ты вообще с матерью разговариваешь?! Ладно, позвоню еще.

Жалюзи задернулись, и комната погрузилась в полумрак. Альма зажгла свечи и с отрешенным лицом присела перед алтарем. Раздался нечленораздельный шепот, после чего она подожгла пучок травы, и по комнате пополз удушливый смрад. Рут внезапно стало некомфортно. Она ощутила легкое покалывание во всем теле, и очень захотелось попрыгать, почесаться и даже вывернуть себя наизнанку. Альма выкуривала «мертвый дух».

Это только разозлило еще больше: какая-то мелкая сошка, даже не настоящая ведьма, пытается указывать ей через свои травки, что делать. Со всего маха Рут опрокинула на ее чадящий пучок графин с водой.

Альма вскрикнула и принялась шептать что-то с еще большей отдачей. Глаза закатились, и мелькнули белки. Рут в любом случае уже было не остановить. Токсичная обида, питавшая ее все это время, превратилась в нешуточную злость. При жизни она всего боялась, но сейчас терять нечего.

Твори что хочешь.

Она резко дернула Альму за волосы, наматывая их на кулак. Та завопила дурным голосом, но упорно продолжила что-то шептать. Какая упрямая… Ее левый зрачок вылез и безумно запрыгал туда-сюда, а губы повторяли уже только одно:

– Покажись. Покажись. Покажись.

Несмотря на боль и мертвую хватку Рут, она дотянулась до зеркала на алтаре, подняла его на уровень глаз и завопила еще более дурным голосом, увидев в отражении лицо.

– А ну замолкни, – прошипела Рут и резко развернула ее лицом к себе. – Ну так смотри, Альма. Смотри же! И только попробуй не признать.

Взгляд мутно сфокусировался, и Альма по-рыбьи открывала рот, не в силах справиться со сбившимся дыханием. Но зеркало сделало ее на мгновение зрячей. Рут обрела свой облик перед ней.

– Теперь скажи мне, похожа я на черта? – отчетливо спросила девушка.

На лице Альмы мелькнула гримаса узнавания.

– Ты же… – с недоумением выдавила она.

– Верно, дочь Патриции, та самая Рут, которая умерла.

Альма молчала. Постепенно ее взор становился более осмысленным.

Полноценным медиумом она не была, но какие-то способности имелись. Кларисса называла такую разновидность людей «мусором». Они могли заниматься мелкими магическими ритуалами, но настоящим даром владели очень редко.

Когда Альма снова заговорила, то голос зазвучал даже ласково:

– Я понимаю, деточка. Ты – неупокоенная душа… Только ко мне зачем пришла? Я помочь не могу.

Без церемоний Рут отвесила женщине тяжелую затрещину. В ответ раздался очередной комариный вопль. Рут нравилось бить по живому. Она ощущала, как удары отзываются в Альме взрывом капилляров.

– Знаешь, зачем я здесь? Я хочу, чтобы ты сдохла. Потому что знаю все, что ты сделала с мамой и со мной.

– Я… я ничего…

– Ты нас прокляла, – тихо сказала Рут, нависнув над ней, а ее волосы утекли вниз, почти касаясь пола. – Ты воруешь у других ради себя и своих детей. Но ты занимаешься дерьмовой арифметикой. Отняв у них, получаешь не плюс, а дважды минус. Ты влезаешь в долги. Но в конце платят все, даже мертвые вроде меня.

Складной нож из кармана сам прыгнул в руку, и она резко ударила им по запястью Альмы. Женщина издала очередной тонкий крик, похожий на звон стекла. Кровь брызнула на обеих, и Рут обмазала ею обе ладони, а затем взяла ее за руку. Белки глаз почернели, и Альму парализовало.

Рут могла бы безвкусно ее замочить, но это не единственное, что ей было доступно. Она использовала свое главное оружие – способность заключать договоры.

– Да что ты такое… – с трудом прошептала Альма, глядя на Рут как кролик на удава. – Со мной делай что хочешь, только не тронь моих девочек!

Мир вокруг них темнел, и издали послышался вой: ветер на Перекрестке… Рут едва слушала ее, пребывая в особом энергетическом потоке. Внутренним зрением она видела ту искаженную картину фальшивых координат, которые эта женщина выстраивала через свои обряды. Они походили на паутину, и в нее она намеревалась швырнуть Альму.

– Сейчас мы все вернем на свои места, – дрожащим от ярости голосом выдавила она. – Ты когда-то взяла у меня и не вернула, следовательно, ты обокрала меня. Я заключаю с тобой контракт о возвращении. Это моя особая способность – стряпать договоры с кем угодно.

Они застыли перед Стражем во тьме миров, и между их пальцев вязко текла кровь. Что-то в этой реальности пожухшего золота было на стороне Рут, и Альма не могла ни вырвать руку, ни пошевелиться, пригвожденная к месту невидимой силой.

– Твои дети будут выплачивать твои долги. Все, что ты забрала у других, вернется к ним, – отчеканила Рут. – Любое решение, принятое на Перекрестке, непреложно. Здесь не только заключают нерушимые договоры, но и судят, возвращают отнятое.

По щекам Альмы текли слезы. Она пыталась подключиться к какому-нибудь энергетическому потоку, но все каналы вдруг погасли. Нити судеб переплетались, и структура пространства вокруг них менялась.

Страж равнодушно взирал на обеих, благословляя суд Рут.

– Боже, прости… – сипло выдохнула Альма, испуганно поднимая глаза на обелиск.

Но это был не бог.

Исподволь стало светлеть. Они выходили из той реальности. Вой стих, и вокруг проступили стены комнаты. Свечи догорали…

– О каком боге речь? Ты – глупая и злая женщина, Альма. Все, что ты творила, ты делала сама.

Голова Альмы упала на грудь. Так пришла смерть. Весь пол был залит ее кровью. Какое-то мгновение Рут взирала на это с отвращением и ненавистью, а затем ушла.

«Ну молодец, „сожгла“ ведьму, оторвалась. Легче стало?» – ехидно спросил внутренний голос.

В горле саднило, а тяжесть в душе угнездилась еще прочнее.

Эта жестокая выходка не принесла ей ни счастья, ни удовлетворения. Но знать, что Альма живет безнаказанно, было хуже.