Текст книги "Шостакович и Сталин-художник и царь"

Автор книги: Соломон Волков

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 26 страниц)

Среди исполнителей гимнов-претендентов были ведущие певцы Большого театра. Один из них утверждал впоследствии, что гимны Прокофьева, Шостаковича и Хачатуряна не

произвели на комиссию благоприятного впечатления. На самом деле ситуация была более сложной. Сталин сразу выделил гимны Шостаковича и Хачатуряна, оценив их по десятибалльной системе высшим баллом. Те написали по нескольку вариантов и даже один совместный гимн специально по заказу вождя, верившего в плодотворность коллективного метода работы. Сталин высказался в том смысле, что только в гимнах у Шостаковича и Хачатуряна он слышит что-то свое, оригинальное; у остальных получились большей частью традиционные марши. Но Сталин также понимал, что в государственном гимне оригинальность – не главное. Гимн в первую очередь должен лапидарно выражать политическую установку государства, он должен быть легко запоминающимся и удобным для исполнения. Как выразился Сталин, новый гимн должны понимать все – «от пионеров до пенсионеров». В этом плане Сталина устраивал торжественный «Гимн партии большевиков», сочиненный Александровым еще до войны и уже, так сказать, прошедший испытательный срок. Сталин называл эту песню «дредноутом». По его представлениям, она должна была мощно «пойти» в соединении с патриотическим текстом Михалкова и Эль-Регистана, в кото-

58•соломон волков

ром поминались и великая Русь, и Ленин, и Сталин – избранник народа1.

Сталин редко торопился с принятием важных решений. Он предпочитал сначала ознакомиться с возможно более широким спектром суждений тех людей, чье профессиональное мнение уважал. После одного из прослушиваний с авансцены объявили: «Шостаковича и Хачатуряна просят в ложу!» Обоих быстро провели, в сопровождении охраны, в ложу Сталина, где композиторов уже ожидали.

В примыкавшей к ложе небольшой красной гостиной (артисты называли ее «предбанником») стоял вождь, поодаль – другие члены Политбюро: Молотов, Ворошилов, Микоян, Хрущев – человек десять-пятнадцать. Шостакович, знавший их всех по портретам и обладавший феноменальной памятью, вежливо поприветствовал каждого по имени-отчеству: «Здравствуйте, Иосиф Виссарионович! Здравствуйте, Вячеслав Михайлович! Здравствуйте, Климент Ефремович! Здравствуйте, Анастас Иванович! Здравствуйте, Никита Сергеевич!» Это понравилось Сталину. «Мы робких не

Интересно, что Сталин вычеркнул из окончательного текста слова «избранник народа» – ведь он никогда не выставлял своей кандидатуры ни на одно всенародное голосование. Он также вычеркнул имевшееся в тексте слово «грядущее», объяснив, что крестьяне это слово вряд ли поймут.

ШОСТАКОВИЧ И СТАЛИН

любим, но мы и нахалов не любим», – говаривал он.

Теперь они с любопытством рассматривали друг друга: невысокий, широкоплечий, с лицом, изрытым следами оспы, разглаживающий свои знаменитые, уже посеребренные проседью усы вождь – и самый знаменитый «серьезный» композитор его страны, в очках, с вечным юношеским хохолком на голове и обманчивым видом первого ученика, нервно готовящегося оттарабанить выученный урок. На Сталине был новенький маршальский мундир светло-защитного цвета с широкими красными лампасами. В руке он держал свою неизменную трубку.

Обращаясь к Шостаковичу, Сталин сказал: «Ваша музыка очень хороша, но что поделать, песня Александрова более подходит для гимна по своему торжественному звучанию». Затем он повернулся к своим соратникам: «Я полагаю, что следует принять музыку Александрова, а Шостаковича…» (Тут вождь сделал паузу; композитор позднее признавался одному своему знакомому, что уже готов был услышать – «а Шостаковича вывести во двор и расстрелять».) Но вождь закончил иначе: «А Шостаковича – поблагодарить».

Затем Сталин обратился к присутствовавшему тут же Александрову: «Вот только у вас,

59

60

СОЛОМОН ВОЛКОВ

ШОСТАКОВИЧ И СТАЛИН

61

профессор, что-то с инструментовкой неладно». Александров начал оправдываться: дескать, из-за отсутствия времени он поручил выполнить оркестровку своему заместителю Виктору Кнушевицкому, а тот, видно, схалтурил. Внезапно Шостакович взорвался и прервал Александрова: «Как вам не стыдно, Александр Васильевич! Вы же отлично знаете, что Кнушевицкий – мастер своего дела, инструментует замечательно. Вы несправедливо обвиняете своего подчиненного, да еще за глаза, когда он вам не может ответить. Постыдитесь!»

Воцарилось молчание. Все замерли, ожидая реакции Сталина на столь необычную вспышку. Сталин, попыхивая трубочкой, с интересом поглядывал то на Шостаковича, то на смутившегося Александрова. И наконец заметил: «А что, профессор, нехорошо получилось…»

Цель Шостаковича была достигнута: Кнушевицкий был спасен от разжалования и, возможно, даже от ареста. Молотов спросил Шостаковича: «А ваш гимн тоже инструментовал Кнушевицкий?» И получил убежденный ответ, что композитор должен оркестровать свои сочинения сам. Когда музыканты покинули комнату, Сталин, обращаясь к Молотову, заметил: «А этот Шостакович, кажется, приличный человек…» Учитывая разницу эпох, темпе-

раментов и ситуаций, это можно было считать эквивалентом объявления Николаем I Пушкина «умнейшим человеком в России».

Постановлением правительства песня Александрова была провозглашена государственным гимном Советского Союза. Впервые он прозвучал по московскому радио 1 января 1944 года. Накануне Шостакович, знавший, что он находится «под колпаком» постоянного пристального наблюдения вездесущих «компетентных органов», и догадывавшийся, что письма его перлюстрируются, писал другу в Ташкент, взвешивая каждое свое слово – и все же не в силах скрыть прорывающейся из-за частокола чересчур «правильных», подчеркнуто официозного пошиба фраз грусти: «Сейчас последний день 1943 года, 16 часов. За окном шумит пурга. Наступает 1944 год.«Год счастья, год радости, год победы. Этот год принесет нам много радости. Свободолюбивые народы наконец-то сбросят ярмо гитлеризма, и воцарится мир во всем мире, и снова мы заживем мирной жизнью, под солнцем сталинской конституции. Я в этом убежден и потому испытываю величайшую радость. Мы сейчас временно разлучены с тобой; как мне не хватает тебя, чтобы вместе порадоваться славным победам Красной армии во главе с великим полководцем тов. Сталиным».

•

СОЛОМОН ВОЛКОВ

ШОСТАКОВИЧ И СТАЛИН

63

А на другой день художник и фотограф Александр Родченко, оплакивая конец авангардного искусства в России, одним из лидеров которого он был, записал в своем потаенном московском дневнике:

«Сегодня играли новый гимн композитора Александрова Очень интересный… Других нет.

Ведь не Шостаковичу же давать или Прокофьеву?

К тому же он «истинно» русский-Империя ложного реализма и сдирания…

Говорят, что разрабатывается установка в искусстве на реализм, на передвижников, на русское искусство.

Что делать?

Шью колпак за упокой искусства, своего ивсех… левых…. • . ..

Господи и люди будущего, простите меня!

Что я жил не вовремя.

Я больше не буду…

У нас было жить очень скучно.

И зачем мы жили, все ждали, ждали и верили…

То, что мы сделали, это было никому не нужно».

* * *

Еще Георгии Федотов, один из самых проницательных наблюдателей и истолкователей сталинизма, в своем эссе, опубликованном в

парижском русском эмигрантском журнале в 1936 году, отметил поразительное сходство поведения Сталина как вождя с Николаем I: «Иные жесты его кажутся прямо скопированными с Николая I».

Это сходство, надо сказать, не бросалось в глаза. Скорее Сталин старался его замаскировать, Другое дело – такие русские самодержцы, как Иван Грозный и Петр I. Параллели с ними сталинского правления стали подчеркиваться в советской прессе и искусстве еще с довоенных лет. Известна язвительная шутка того времени – выходя с просмотра кинофильма «Петр Первый», выпущенного на экраны в конце 30-х годов (и впоследствии удое– * тоенного Сталинской премии), мальчик спрашивает отца: «А что, папа, все цари были за большевиков?»

Подобная новая политическая линия тогда многих ставила в тупик: ведь отношение к этим двум одиозным монархам у русских либеральных историков до революции, а уж тем более в первые годы Советской власти было, мягко говоря, не апологетическим. Например, Малая советская энциклопедия поносила Петра I за его крайнюю психическую неуравновешенность, жестокость, запойное пьянство и безудержный разврат. Не лучше отзывались и

1.|.1. ,..,,.., J ;,,… j

64

СОЛОМОН ВОЛКОВ

ШОСТАКОВИЧ И СТАЛИН

65

об Иване Грозном. Тон резко изменился, когда стали выходить – созданные по прямому указанию Сталина – книги, пьесы, фильмы об этих царях, восхваляющие и их политику, и их личности. Но Николай I по-прежнему трактовался с сугубой враждебностью.

Между тем политика Николая I определенно служила образцом для Сталина, причем именно в той сфере, которая нас интересует более всего, – в области культуры. Ни Иван Грозный, ни Петр I не уделяли много внимания вопросам литературы и изящных искусств, но Николай I уже не мог себе позволить их игнорировать (хотя, по замечанию графа Владимира Соллогуба, «пишущих людей вообще недолюбливал»).

Именно в царствование Николая I ведущими для русского образования и культуры были провозглашены три принципа: православие, самодержавие и народность. Характер чеканной формулы этой традиционной триаде (модифицировавшей известный военный девиз эпохи Отечественной войны 1812 года с Наполеоном – «за Веру, Царя и Отечество») придал в 1833 году министр просвещения при Николае I граф Сергей Уваров. Она на долгие годы легла в основу всей культурной жизни

России, вызывая все растущее противодействие либеральной интеллигенции1.

Сталин, хорошо знавший российскую историю, несомненно, много читал об этой знаменитой идеологической триаде. О ней писал весьма известный в предреволюционные годы плодовитый историк литературы Александр Пыпин, двоюродный брат кумира революционеров Николая Чернышевского. Пыпин даже выпустил об этом книгу – «Характеристики литературных мнений от двадцатых до пятидесятых годов»; появившаяся впервые в 1890 году, она до 1909 года успела выйти четырьмя изданиями. В ней Пыпин объяснял формулу Уварова как некий бюрократический катехизис, который регулировал все формы социальной и культурной жизни России в эпоху Николая I. Интересно, что особенно негативно Пыпин комментировал третий догмат – «народность», считая, что это был просто-напросто эвфемизм, обозначавший поддержку статус-кво; для Пыпина то была извращенная «официальная народность», долженствовавшая служить оправданием самодержавного

Уже в 1841 году популярный критик Виссарион Белинский высмеивал эту формулу (правда, не в прессе, а в ироническом частном письме): «Литература наша процветает, ибо явно начинает уклоняться от гибельного влияния лукавого Запада – делается до того православною, что пахнет мощами и отзывается пономарским звоном, до того самодержавною, что состоит из одних доносов, до того народною, что не выражается иначе, как по-матерну».

66

СОЛОМОН ВОЛКОВ

ШОСТАКОВИЧ И СТАЛИН

67

режима. Вся эта теория, писал Пыпин, «сводилась к панегирику настоящего».

Но то, что гневало дореволюционного либерала, должно было быть милым сердцу Ста-лина, когда он в начале тридцатых годов задумал переход от прежнего, ленинского «пролетарского» государства – к «общенародному», под своей эгидой. Соответственно должны были смениться и идеологические вехи. Здесь основополагающая формула николаевской эпохи Сталину весьма пригодилась. Вообще его должно было многое привлекать и в царствовании, и в самой фигуре Николая I.

Конечно, как человек невысокого роста и вдобавок некрасивый (многие современники отмечали рябое лицо Сталина, его землистый цвет, низкий лоб), коммунистический диктатор должен был завидовать высокому, стройному красавцу императору. Но ведь высокий рост Петра Великого не мешал Сталину уважать этого русского царя. А с Николаем I его многое сближало – прежде всего проистекавшая из личного опыта абсолютная убежденность в предначертанности своей роли и полной незаменимости в руководстве страной.

Отсюда – стремление обоих правителей выстроить государство по своему замыслу сверху донизу, как некий идеально функционирую-

щий механизм, с тщательно регламентированной иерархией во всех областях, включая культуру. В системах и Николая I, и Сталина дисциплина была постоянной целью, послушание и исполнительность – высшими достоинствами. Во всем должен был царствовать порядок. «Мы, инженеры», – любил повторять Николай I. Сталин однажды даже писателей сравнил с «инженерами человеческих душ». Нет сомнения, что таковым он воображал и себя.

И Николай I, и Сталин считали, что русскому народу нужен хозяин, царь1. Хозяин лучше всех знает, как именно вести свой народ к светлому будущему. Но хозяин не только требует усердия и трудолюбия от своих подчиненных, он должен трудиться сам, показывая другим пример. И Николай I, и Сталин были трудоголиками, проводившими в кабинете по шестнадцать-восемнадцать часов в сутки. Они дотошно вникали в мельчайшие детали работы государственного аппарата. Как вспоминала о Николае I близко его наблюдавшая придворная фрейлина Александра Тютчева (дочь великого поэта), «он чистосердечно

Любопытно, что уже упоминавшийся Бели не кий, иконная фм1"ур;1 русской «прогресс и иной» мысли, одно время склонялся к гни же идее, доказывая, что «безусловное повиновение царской пл.кти есть не одна польза и необходимость наша, но и высшая мочшя нашей жизни, наша народность..».

68•соломон волков

и искренне верил, что в состоянии все видеть своими глазами, все преобразовать своею волею». Буквально то же можно было сказать и о Сталине.

Оба правителя были неприхотливы в личном быту, но отлично понимали необходимость пышности и торжественности для создания образа великой державы. Для пропагандистских целей ни Николай I, ни Сталин денег не жалели, хотя хозяевами были достаточно прижимистыми. В эпоху, когда в Западной Европе уже господствовали черные фраки, Николай I особое внимание уделял дизайну блестящих военных костюмов. И в этом, как во многом другом, Сталин был его прямым последователем.

Николай I стремился воздвигнуть железный занавес между Россией и Западной Европой. Тут он разительно отличался от своего прадеда Петра Великого, хотя в других отношениях всю жизнь старался ему подражать. Петр I намеревался сравнительно широко открыть Россию западному влиянию. В одном из первых же манифестов Николая I после восстания декабристов была сформулирована прямо противоположная задача: «Очистить Русь Святую от заразы, извне к нам нанесенной». Соответственно для народа рекомендовалось «отечественное, природное, не чужеземное

ШОСТАКОВИЧ И СТАЛИН*69

воспитание». В этом вопросе Сталин тоже следовал за Николаем I, критикуя Петра I зато, что при нем в Россию «налезло слишком много немцев».

Константин Симонов, близкий к Сталину писатель, вспоминал, как в 1947 году тот, беседуя с писателями в Кремле, с нажимом заговорил о том, что неоправданное преклонение перед заграничной культурой идет в России от Петра I: «Сначала немцы, потом французы, было преклонение перед иностранцами, – сказал Сталин и вдруг, лукаво пришурясь, чуть слышной скороговоркой прорифмовал: – засранцами, – усмехнулся и снова стал серьезным».

В 1831 году Николай I издал распоряжение, запрещавшее русской молодежи обучаться за границей. Это шло прямо вразрез с идеями Петра I, настаивавшего, как известно, на том, чтобы молодые россияне по возможности получали образование на Западе. Сталин и в этом вопросе следовал за Николаем I, а не за Петром I, хотя публично он представлял Петра I – и Ивана Грозного – как своих политических предшественников, а об императоре I (иколае I помалкивал: зачем обращать внимание на идеологическое сходство с пресловутым палачом декабристов, душителем революционной культуры?

L ' " : ! !-N-l-N-li|-l:l I I И ИФ1ФМ!И'1ФИФ!Ф|

70

СОЛОМОН ВОЛКОВ

ШОСТАКОВИЧ И СТАЛИН

71

А между тем николаевская триада «православие, самодержавие и народность» пришлась Сталину, как перчатка но руке, хотя он, естественно, не мог использовать эту формулу в ее первозданном виде. При Сталине место православия, разоблаченного большевиками как «опиум для народа», заняла новая религия – коммунистическая идеология. Культ самодержавия был сменен выполнявшим практически те же политические и идеологические функции культом вождя – в данном случае Сталина. Наконец, самый туманный и расплывчатый постулат – «народность» – был включен в состав нового, но не менее расплывчатого и туманного термина «социалистический реализм».

Истолкованию социалистического реализма посвящены тысячи книг и брошюр и бесчисленное количество статей на многих языках. Вся эта наукообразная продукция в советское время так или иначе варьировала первоначальное определение, выработанное при участии Сталина, Максима Горького, Николая Бухарина и Андрея Жданова в 1934 году и зафиксированное тогда же в уставе Союза советских писателей: «Социалистический реализм, являясь основным методом советской художественной литературы и литературной критики, требует от художника правдивого,

исторически-конкретного изображения действительности в ее революционном развитии. При этом правдивость и историческая конкретность художественного изображения действительности должны сочетаться с задачей идейной переделки и воспитания трудящихся в духе социализма».

Это сравнительно лаконичное описание, носящее на себе отчетливый отпечаток свойственного Сталину бюрократически-тавтологического стиля, звучит тем не менее достаточно уклончиво. Представляется, что суть социалистического реализма гораздо откровеннее и точнее, хотя и несколько более циничным образом, была сформулирована на сто лет ранее николаевским шефом жандармов Бенкендорфом: «Прошлое России было удивительно, ее настоящее более чем великолепно, что же касается ее будущего, то оно выше всего, что только может себе представить самое пылкое воображение; вот точка зрения, с которой русская история должна быть рассматриваема и писана».

Б сходстве культурных идей и проблематики николаевской и сталинской эпох убеждаешься вновь и вновь. Но особый личный интерес Сталина вызывали отношения императора с Пушкиным. Литературные вкусы Сталина во многом сформировались в годы его обуче-

¦ *' "¦ •¦ ›'› * › •¦ '¦ i't'itS'MSjiM-j'fiH'H'W't^i'HStitiltftpl''

72

СОЛОМОН ВОЛКОВ

ШОСТАКОВИЧ И СТАЛИН

73

ния в тифлисской духовной семинарии в конце XIX века. Это как раз был период, когда у царского правительства окончательно сложился взгляд на Пушкина как на главнейшего национального поэта. Его произведения изучались во всех учебных заведениях страны.

С особым размахом было отпраздновано столетие со дня рождения Пушкина в 1899 году. Этот юбилей отметили, как писали тогда газеты, «на обширном пространстве от Тихого океана до Балтийского моря и от Ледовитого океана до границ Афганистана» бесчисленными лекциями, торжественными заседаниями, концертами и театральными представлениями (и даже бесплатной раздачей школьникам плиток шоколада с изображением поэта). Подключилась и православная церковь: богослужения в честь юбилея прошли по всей стране, в том числе и в тифлисской семинарии.

К Пушкину Сталин, согласно воспоминаниям, с юности относился восторженно. В тот период сочинения поэта изучались в учебных заведениях в основном в свете николаевской триады «православие, самодержавие и народность»; на особые отношения Пушкина с Николаем I делался специальный упор. Слова Николая I об «умнейшем человеке в России» повторялись неоднократно, акцентировалась

и благодарность Пушкина за милостивое отношение к нему царя.

Сталин к этому времени уже прочел «Капитал» Маркса и, считая себя социалистом, руководил в семинарии подпольными марксистскими кружками учащихся. Став революционером, Сталин, конечно, скептически оценивал официальную легенду о благостных отношениях между царем и поэтом. Но он не мог не отдать должного хитроумной культурной стратегии Николая I в общении с Пушкиным. Как писали льстецы Государя, «умный покорил мудрого»: император сумел очаровать поэта и подтолкнуть его к созданию произведений, из которых правительство извлекло существенную идеологическую и пропагандистскую выгоду.

По специальному заказу Николая I Пушкин написал и представил ему обширный секретный меморандум «О народном воспитании»; в этом же ряду – капитальные штудии Пушкина из русской истории: о восстании Пугачева, о Петре I. Все это предназначалось в первую очередь для глаз императора, и царь читал внимательно, с карандашом в руке; на полях записки «О народном воспитании» он поставил тридцать пять вопросительных и один восклицательный знак! В своем меморандуме Пушкин, среди прочего, предлагал

74•соломон волков

ШОСТАКОВИЧ И СТАЛИН

75

отменить телесные наказания для учащихся; он также доказывал, что в русских учебных заведениях необходимо изучать и республиканские идеи. Против этого места Николай I поставил пять вопросительных знаков, но поручил все тому же Бенкендорфу передать Пушкину «высочайшую свою признательность»1.

Бенкендорф, выражая мнение своего августейшего патрона, считал, что Пушкин «все-таки порядочный шалопай, но если удастся направить его перо и его речи, то это будет выгодно». Поэта даже попытались – вместе с некоторыми другими известными литераторами – сделать тайным сотрудником Третьего отделения. Пушкин вежливо, но твердо отказался (хотя и был вынужден несколько раз представлять в Третье отделение записки о разных людях, в том числе о своем друге Адаме Мицкевиче, великом польском поэте; впрочем, меморандумы эти всякий раз имели целью помочь человеку).

Но если с прямой вербовкой поэта случилась осечка, его творчество сослужило императору определенную службу. Речь идет о нескольких стихотворениях Пушкина, так или иначе способствовавших созданию, если так

1 Пушкин позже заметит в разговоре с приятелем: «Мне бы легко было написать то, чего хотели, но не надобно лее пропускать такого случая, чтоб сделать добро».

можно выразиться, культа личности Николая I. Ведь когда Николай I в 1825 году неожиданно для всех и в обход своего отрекшегося от трона старшего брата Константина взошел на престол, он был мало известен широкой публике. Тут же была запущена в ход пропагандистская машина, сравнивавшая нового правителя России с его великим предком, Петром I.

Пушкин включился в эту кампанию своим опубликованным с разрешения царя стихотворением 1826 года «Стансы», в котором он проводил параллели между Петром I и Николаем I и призывал последнего быть милостивым к мятежникам-декабристам:

В надежде славы и добра Гляжу вперед я без боязни: Начало славных дней Петра Мрачили мятежи и казни. Но правдой он привлек сердца Но нравы укротил наукой… итд.

Эта публикация скверно отразилась на репутации Пушкина. Его, еще совсем недавно кумира русского просвещенного общества, теперь даже некоторые ближайшие друзья стали обвинять в продажности и подлости. Распускались слухи, что «Стансы» были написаны по заказу Николая I прямо в его кабинете в Кремле, за пятнадцать минут, и что Пушкин теперь шпионит за политическими про-

76

СОЛОМОН ВОЛКОВ

ШОСТАКОВИЧ И СТАЛИН*77

тивниками правительства. По рукам ходила грубая анонимная эпиграмма:

Я прежде вольность проповедал, Царей с народом звал на суд, Но только царских хцей отведал И стал придворный лизоблюд.

Пушкин чувствовал себя глубоко оскорбленным, но от позиции своей не отступился. Ответом на критику и нападки «слева» стало его стихотворение «Друзьям» («Нет, я не льстец, когда царю/Хвалу свободную слагаю…»), в котором Пушкин настаивал на своей роли либерального советчика при Николае I:

Беда стране, где раб и льстец Одни приближены к престолу, А небом избранный певец Молчит, потупя очи долу.

После того как это стихотворение тоже было представлено императору, Бенкендорф сообщил Пушкину, что «его величество совершенно доволен им, но не желает, чтобы оно было напечатано»: дословно – «Cela peut courir, mais pas etre imprime» («Пусть ходит, но не печатается»). Таким образом, это произведение Пушкина было с официального дозволения выпущено в тогдашний «самиздат»!

О стихах Пушкина, посвященных Николаю I, в предреволюционной России не уставали напоминать, и Сталин, конечно, хорошо их знал. Но еще более должны были запасть ему в

память включенные в программу тифлисской семинарии два патриотических опуса Пушкина – «Клеветникам России» и «Бородинская годовщина». На них в семинарии обращали особое внимание. Эти стихи Пушкина были откликом на антирусское восстание 1830-1831 годов в Польше. Он закончил их, как только русские войска, жестоко подавив сопротивление поляков, вошли в Варшаву, и немедленно прочитал императору Николаю I и его семье. По личному распоряжению монарха оба произведения были включены в специальную брошюру «На взятие Варшавы», молниеносно выпущенную военной типографией.

Для Николая I было важно подготовить общественное мнение страны к возможной конфронтации с Западом, где русскую военную акцию встретили крайне враждебно. Вот почему царь высоко оценил пропагандистскую ценность националистического порыва Пушкина.

Иль русского царя уже бессильно слово?

Иль нам с Европой спорить ново?

Иль русский от побед отвык?

Иль мало нас? или от Перми до Тавриды,

От минских хладных скал до пламенной Колхиды,

От потрясенного Кремля

До стен недвижного Китая,

Стальной щетиною сверкая,

Не встанет русская земля?..

78•соломон волков

ШОСТАКОВИЧ И СТАЛИН*79

Б русском обществе эти стихи Пушкина вызвали оживленную (хотя и не отразившуюся по понятным причинам на страницах печати) полемику. Один из друзей Пушкина писал ему в восторге: «Вот вы наконец и национальный поэт; вы наконец угадали свое призвание». Другой, напротив, сурово выговаривал: «Это дело весьма важно в государственном отношении, но тут нет ни на грош поэзии. (…) Мало ли что политика может и должна делать? Ей нужны палачи, но разве вы будете их петь». Вряд ли кто-нибудь, включая самого Пушкина, догадывался в тот момент, что эти стихи все еще будут использоваться в пропагандных целях более чем сто лет спустя. Но случилось именно так: по распоряжению Сталина в годы войны с Гитлером вышеприведенная пушкинская строфа широко перепечаты-валась (разумеется, без упоминания о царе).

Огромный пропагандистский потенциал творчества и жизни Пушкина Сталин оценил и начал реализовывать еще до войны, в тридцатые годы. Он превратил празднование столетия со дня гибели Пушкина в 1937 году в беспрецедентный по своему размаху политический спектакль. В связи с этой памятной датой произведения поэта были изданы тиражом около двадцати миллионов экземпляров. Газеты были заполнены пушкинскими мате-

риалами, которые подавались как важные политические новости. Тон здесь задавала газета «Правда», напечатавшая серию редакционных статей о Пушкине, воспринимавшихся как партийные директивы руководства.

На фабриках, в колхозах и школах, в армейских частях организовывались бесчисленные пушкинские «мероприятия»: собрания, чтения, лекции, концерты, выставки. Сталин использовал имя Пушкина для решения нескольких в высшей степени амбициозных задач. Во-первых, сочинения Пушкина легли в основу программы «социалистического образования» широких масс Лозунгом было: «Пушкина – в каждую семью!» (При этом Пушкина огромными тиражами переводили на многочисленные языки других национальностей, составлявших Советский Союз. Для них тоже приобщение к культуре должно было осуществляться через Пушкина.)

Затем фигура Пушкина использовалась в качестве модели для воспитания «нового советского человека». Здесь Сталин, несомненно, принял во внимание известное высказывание Гоголя о Пушкине, что тот – «это русский человек в его развитии, в каком он, может быть, явится через двести лет». Но так же как и в случае с пресловутыми сталинскими «пятилетними планами» развития народного хо-

80

СОЛОМОН ВОЛКОВ

ШОСТАКОВИЧ И СТАЛИН

81

зяйства, второй из которых завершился с опережением как раз в 1937 году, вождь решил ускорить процесс воспитания «новых Пушкиных»: у него они должны были появиться досрочно.

В сталинской системе пропаганды позитивным примерам всегда отводилась гораздо более важная роль, чем негативным. Врагу не следовало занимать центра сцены – вот почему Сталин никогда не устраивал выставки, подобной гитлеровскому показу «дегенеративного искусства» в 1937 году. «Положительный», кристально чистый образ патриота Пушкина, создававшийся сталинскими СМИ, должен был помочь принизить жалкий облик разгромленных оппозиционеров – всех этих Зиновьевых, Каменевых и пр., представить их как выродков, ублюдков, предателей, лакеев западного империализма. Сталин осудил их на расстрел, но главное – на полное забвение и исчезновение из народной памяти, а вот Пушкина будут помнить вечно.

Как радостно предрек поэт Николай Тихонов на посвященном Пушкину торжественном заседании в Большом театре: «И когда мы окончательно победим во всем мире и все народы принесут на пир дружбы радостные имена своих гениальных поэтов и писателей, мы вспомним тебя, Пушкин, первым на всемир-

ном нашем торжестве!» (Бурные аплодисменты, все присутствовавшие встали в сладком предвкушении обещанной «победы во всем мире».)

При советской власти судьба Пушкина служила также постоянным напоминанием о том, какой тяжкой и безысходной была жизнь в царское время – во всех областях, включая культуру. Пушкина преследовали, ссылали, оскорбляли, унижали и, наконец, убили молодым, 37-летним – на дуэли, под улюлюканье двора и при попустительстве императора! И убил-то заезжий «иностранец-засранец»!

Сталин готовил и проводил в жизнь свои пропагандистские планы большей частью тщательно, методично и рационально, но личных эмоций при этом полностью все же не отключал. Несомненно, что он искренне любил Пушкина, считая его образцовым народным поэтом. Вряд ли Сталин сознательно «соревновался» с Пушкиным как творческая фигура, как литератор (хотя он и считал себя, как известно, «писателем»). Но с Николаем I он, как новый правитель России, себя, несомненно, сопоставлял и должен был ощущать здесь некое свое превосходство. Как бы Сталин ни относился к императору и его культурной программе, он винил его за смерть Пушкина. Если бы

" I '¦' |.|!,.|, ИГ |! Р -|- И

82

СОЛОМОН ВОЛКОВ

великий поэт жил при нем, при Сталине, то вождь не дал бы ему погибнуть.

Эта сильная эмоция несомненно окрасила отношение Сталина к тем современным ему деятелям культуры, которых он тоже считал великими творцами, непревзойденными «мастерами» своего дела: писателю Максиму Горькому, режиссерам Константину Станиславскому и Владимиру Немировичу-Данченко. Их Сталин уважал, по-своему любил, а Горького побаивался даже. Во всяком случае, ему хотелось войти в их круг в качестве покровителя, строгого, но справедливого мецената и советника, даже друга – каким он был бы и для Пушкина, если бы тот вдруг оказался современником Сталина. Народ интуитивно понимал эту интимность отношений вождя с поэтом, что и отразилось в известном анекдоте той поры о конкурсе на лучший проект юбилейного памятника Пушкину: «Третье место – Пушкин читает Пушкина; второе место – Сталин читает Пушкина; первое место – Пушкин читает Сталина».