Текст книги "160 шагов до Лео (СИ)"

Автор книги: Соль Астров

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 16 страниц)

Глава 5. Он сошел со сцены!

Тоскана, Италия, 90-е гг

Солнце просачивается между деревянных полосок венецианских ставен, рисуя длинные тени на шахматной доске полов. Я чувствую запах сваренного кофе и нотки новой для меня едко-травяной смеси табака и цитрусовых. Пора бы уже и привыкнуть, что именно так пахнет бабушка!

Я встала и попрыгала по черно-белой плитке к окну: если бы я здесь росла, вот было бы развлечение! С утра до ночи играть в классики!

Серо-белая мебель, оранжевые стены и психоделические картины выглядели необычно после югославской мебели и обоев в цветочек нашей советской квартиры, но мне все здесь нравилось. Особенно сбегать со спальной зоны вниз по невысокой лестнице на кухню, чтобы таскать из вазочки на круглом столе миндальное печенье, бабушкин конек.

С улицы послышался громкий и чуть грубый голос Сандры:

– Соня! Уж кофе остыл, а все круассаны съедены давно!

Я открыла окно и зафиксировала ставни, посмотрела вниз.

Красная герань, фиолетовые цикламены пестрели в белых деревянных ящиках на отросшей щетине вечно-зеленой травы. Мимоза бесстыдно развесила плюшевые желтые ветви над соседскими гортензиями.

Бабуля в розовом пеньюаре с сигарой во рту убирает сорняки с цветов и ее окрикивает женский голос из соседнего окна:

– Сандра, ты когда свою мимозу пострижешь? Посмотри: она не дает дышать моим цветам. Не заставляй жаловаться нашему соседу-адвокату.

– Ох, Синьора Рита! У меня тоже есть друг-комиссар. Только, пожалуйста, перестань удобрять нас аппетитными запахами запеченных свиных ребрышек и шоколадной кростаты (разновидность итальянского песочного пирога). Здесь от одних ароматов не только мимоза, но и я поправляюсь. Смотри, и внучке моей фигуру испортишь. Мне ее еще замуж выдавать.

– Внучка? К тебе внучка приехала? Ну надо же! А покажешь нам ее?

– Как только разбужу эту соню.

– Уверена, что она такая же хорошенькая, как и ее бабушка.

– Разве, что моложе и сигару еще не курит. А что ваш внук?

– Леонардо? Ни свет ни заря уже куда-то с Энцо улизнул, – я услышала, как она пшикала пульверизатором для цветов.

– В мои семнадцать тоже никто знал, где я, – я уловила в голосе бабушки напряжение и вспомнила историю ее детства, которую ни один раз рассказывала баба Нюра.

Когда скрипнула дверь, она крикнула с нижнего этажа:

– Эй, соня! Табак тебя знает, как можно столько спать!

– Ну ба! Сегодня суббота! – откликнулась я недовольно из своей комнаты.

Бабушка не собиралась сдаваться:

– Вот именно. Стало быть, дел больше, чем обычно. Заграница не любит лентяев.

Не думаю, что она нервничает из-за того, что должна впервые показать мне свою кондитерскую. Бабуля загремела посудой на нижнем этаже, где находилась кухня.

Я соскочила с постели и нырнула в ее комнату. Кровать идеально заправлена – ни одной складочки! Рядом с зеркальным плательным шкафом стоит открытая обувница с двадцатью парами обуви всех мастей. На прикроватной тумбе – недокуренная сигара в хрустальной пепельнице и черная шляпа с маленькой вуалью. Та самая, в которой она впервые появилась в моей жизни. Я подошла к зеркалу, примерила ее и произнесла:

– Сан-д-ра! Вот она тебе, батенька, и заграница! Хоть имя меняй!

От голоса бабушки за спиной я подпрыгнула:

– Это еще зачем? У тебя красивое, многообещающее имя. Уверена, что все твоя мать. В ее стиле.

Я удивилась: – Так ты ее даже не знала!

Она не придала значения моим словам и сняла с меня шляпу, стряхивая пыль:

– Пришла пора ее убрать. Я больше не хочу повода для ее использования. Ну же, давай, поторопись!

Я вернулась в свою комнату. Буржуйка! У меня теперь личные покои с полутороспальной кроватью, платяным шкафом, тумбочкой со старинным абажуром и туалетным столиком с пуфиком! Я покружилась по комнате, потом натянула джинсы, белый свитер, кроссовки и куртку – бабушка по приезде сразу же занялась моим гардеробом, оборудовала под меня гостевую комнату. Я побежала по коридору до лестницы, ведущей вниз. Но чего-то не хватало. А, конечно: очки! После смерти родителей у меня резко ухудшилось зрение. Как сказал психолог, я с трудом видела свое будущее, тем более за границей. Вернулась за ними в комнату, металась, как юла, но не нигде их не находила. Бабушка коршуном стояла в дверном проеме. На ней были джинсы, туфли на каблуке, бежевая блузка и пиджак чуть темнее из плотного джерси. Какая же она у меня красавица!

– Бабушка, куда подевались мои очки? Я их вечно теряю, – рассердилась я.

– Глаза по ложке, а не видишь ни крошки! Главное, чтобы сердце всегда оставалось с тобой. Ну, же, поторопись! – жестко сказала она, спустилась вниз и зазвенела ключами за дверью. Через мгновение я уже бежала по лестнице из корабельной сосны в кухню. Здесь облицовка из кремовой плитки освежала темное дерево гарнитура, а белые с вышивкой занавески вместо дверок делали ее уютной и даже романтичной. В таком же стиле скатерть, покрывающая большой круглый стол посредине кухни, а на нем фарфоровая ваза, благодаря которой я приобрела новую привычку: на ходу утащить две миндальные печеньки к себе в карман. Это слишком вкусно, чтобы оставлять их здесь в одиночестве!

Наконец, через сад мы выходим на улицу. Идем мимо желтых двухэтажных домов, с пестрой геранью, затем сворачиваем направо и примерно через сто пятьдесят метров подходим к площади.

– Пьяцца Сан-фран-че-ско, – читаю я указатель.

Большое облако сахарной ватой повисло над остроконечной колокольней из красного кирпича, такого же, как и остальная часть собора. Весенний ветер теребит мою новую укладку, разбирая ее по волосинке, – мы только что вышли с бабушкой из парикмахерской и я себе очень и очень нравлюсь. Теперь каждую субботу мной будет заниматься ее доверенное лицо, парикмахер Альдо.

Когда мы поравнялись с высоким жгучим брюнетом в белом плаще, они с бабушкой любезно поздоровались. Он даже поцеловал ей руку. Затем раскрыл плащ и достал из внутреннего кармана черного пиджака визитку, протянул ее бабушке. Кажется, на поясе блеснула кожаная кобура. Или мне показалось? Я поправила скользящие по вспотевшему носу очки.

По шершавой, пористой брусчатке суетно ходили голуби и ворковали. Вдалеке сидела влюбленная парочка и бесстыдно целовалась. Я закрыла глаза от слепящего солнечного света и представила себя и Леонардо на их месте под певучую речь бабушки с усатиком в плаще. Сколько времени мне понадобится, чтобы научиться бегло лепетать, как они?

Тут Сандра горячо попрощалась со своим собеседником и, покачав головой, сказала:

– Табак его знает, где его носило все это время! А как он любит круассаны с фисташками из Бронте! Самый безотказный трюк с мужчиной, будь он не только комиссар, – это помнить, что он больше всего любит поесть.

Я достала из кармана печенье и откусила, роняя песочные крошки к великому птичьему удовольствию. Пернатые тут же налетели, а самые наглые сели на плечи и руки, претендуя на свою долю лакомства. Я засмеялась и бросила им печенье, и, отряхнув ладони, догнала бабушку.

– Ты так легко отдаешь то, что любишь? – возмутилась она.

Я пожала плечами: к чему этот ее странный вопрос? И тут же поинтересовалась:

– Бабушка, ты ведь из-за любви сюда сбежала?

– Табак с тобой! – уклонилась она от ответа, а я прочла беспокойство на ее лице.

Наконец, мы свернули за угол и, пройдя несколько метров, оказались перед вывеской. «Fa-sol» – скандировала я. – Бабушка, что это?

– «Фа-соль»? Твоя тезка. Я влюбилась в это романтическое место, представив во что могла бы его превратить.

Мы вошли, и от запахов ванили, корицы, гвоздики у меня потекли слюнки. Внутри было еще светлее от бежевых стен, чисто-белой мебели, огромных подносов с шуршащим безе и зефиром, воздушными бантами на фиолетовых коробках. Стена напротив была украшена красно-желтыми и розовыми цепями из карамели в прозрачных фантиках. Холодильную витрину занимали торты с белоснежной глазурью, между которыми пестрели пирожные с разноцветными фруктами, печенья с шоколадом разной масти.

– Ну, как тебе?

Сандра уже переоделась и на ней были белые чепец и фартук. Меня переполняли эмоции так, что я обняла ее:

– Обалдеть, ба! Это просто кондитерский рай! А ты … как зефирная королева! Бабушка очень хорошо вписывалась это место и до меня дошло: это было именно то место, в которое она очень органично инкрустирована как самоцвет в золотое кольцо.

Сандра вынесла из кухни подносы и принялась их аккуратно раскладывать на витрине:

– Моя Беата взяла выходной. Будем как-то сами справляться. У меня ведь теперь новая молоденькая помощница. Могу я на нее рассчитывать?

Я заулыбалась, подумав о том, что жизнь довольно странно устроена: иногда мечтаешь, мечтаешь, а оно не исполняется, а порой приходит то, о чем даже не думаешь-не гадаешь.

Когда мы закончили раскладывать пирожные, в магазин начали входить люди. Я мало что понимала, говорила еще меньше, но бабушка первое время вполголоса синхронно переводила:

– Это синьор Марио. Поздоровайся с ним.

– Буонджороно! Добрый день! – это слово я репетировала по раз пятьдесят в день и, похоже, итальянцы меня понимали, почтительно улыбались и отвечали тем же.

– Это синьора Роза.

– Буонджорно!

– Сальве, Сандра. Как поживаете? Красивая у вас дочка.

– Это моя внучка.

– Очень милая. На вас похожа.

Как мне рассказывала бабушка, я в точности повторяла то, с чего начался и ее новый этап жизни. Днем я помогала ей в магазине, который в тайне ото всех называла “зефирный рай”, а вечерами учила итальянский и слушала рассказы Сандры о том, как она училась жить по-итальянски.

– Бабушка, я никогда не научусь говорить на их языке!

– Потому, что ты слишком комплексуешь! Это ведь нормально. Дети тоже не сразу начинают разговаривать, делают много ошибок, падают, снова поднимаются. Это не должно тормозить твоего желания общаться.

– Это ужасно! Я никогда не смогу говорить как ты! Ты будешь меня стыдиться!

– Глупенькая! Многие из них и на своем-то языке не умеют хорошо разговаривать! Ты знаешь, сколько трудностей вызывает у самих итальянцев passato remoto (Давно прошедшее время в итал. языке)? Впрочем, в обыденной жизни многие вещи решаются в более простых глагольных временах. Изучение теории оставь для учебы в университете.

Я сижу и размышляю о том, что совсем не прочь провести остаток своей жизни среди пирожных и тортов. Но бабушка другого мнения:

– Нет, университет тебе нужен, чтобы ты могла найти себе друзей. Ну и культурный уровень свой повысить. Ты же не можешь жить без высшего образования, – в этом она мне очень напомнила маму.

В восемь вечера бабушка закрывала кондитерскую, снова меняла кроссовки на каблуки, надевала шубу, даже когда на улице было плюс пятнадцать, красила губы ярко-красной помадой, и мы шли делать круг почета по площади святого Франциска. Потом садились за столик в баре «У Витторио» с видом на кафедральный собор святого Франциска и заказывали два кофе маккиато, обязательно со стаканом воды. А после того, как официант приносил нам заказ, бабушка оплачивала, накидывая двести лир чаевых. Потом она медленно и элегантно доставала свою «Тоскану» из портсигара, и я замечала, как оживали мужчины вокруг, замолкали, оборачивались на нее, ожидая, как она обнимет своими губами шоколадного цвета шершавый торс сигареты, чтобы наперегонки помочь ей ее зажечь.

Я все еще с трудом переносила этот едкий кислый травяной запах, но соревнование «зажигателей» бабушкиных сигар меня порядком веселили. Победитель даже премию свою получал, которую я называла “улыбкиссима”, улыбка в превосходной степени, за которую ей вполне могли присудить приз самой красивой во всей вселенной.

Полагаю, что именно так у бабушки завелся поклонник, который дарил ей по пятницам большую корзину с розами. Эти дары имели самые высокие шансы на выживание. Все остальные букеты, которые доставлял флорист, заканчивали свою жизнь в мусорке.

В это воскресенье, мы как обычно, варили мясное рагу для уже готовой яичной лапши – длинные, широкие полоски теста, замешанного из шести желтков, белки же бабуля смывала холодной водой в раковине. Дед бы удавился, если бы я решила повторить это на нашей ташкентской кухне. Шесть яиц для лапши в той реальности были непростительным буржуйским расточительством, а смывать белки могла позволить себе только дочь расстрелянного зажиточного кулака, типа бабушки, о чем не забывал частенько упоминать дед: “Госпожа, мать твою!”

– Рагу получается особо деликатным, если варишь его не менее трех часов на маленьком огне, помешивая. И смотри, булькать оно должно едва-едва, – она делает дирижерский жест руками, потом протягивает мне деревянную лопатку и ставит таймер на три часа.

– Чтоооо? Три долбаных часа мне надо стоять над ним с лопаткой?! Это не закончится никогда! – возмущаюсь я.

– Нетерпение – плохая черта для девушки. Так ты никогда не найдешь своего принца.

– Не очень-то я его и хочу, – бормочу себе под нос.

Но потом брала деревянную лопатку и смиренно мешала, все три часа мечтая о том, что мой принц будет очень похож на Леонардо, разве что профессию я бы ему заменила на нечто более земное. Кондитер или врач, на крайний случай. Запахи лаврушки, розмарина, жареного лука с сельдереем и красного вина вводили в измененное состояние сознания, и я видела, как за моей спиной вместе с бабушкой за столом сидели родители и рассказывали, что баба Нюра ни за что и никогда не отпустит сюда деда. Особенно на эту кухню из темного дерева с вышитыми белыми занавесками, где за столом в розовом пеньюаре с сигарой во рту сидит Сандра и режет лапшу, замешанную из шести желтков.

В дверь позвонили. Бабуля стряхнула руки, вытерла их о фартук и приказала:

– Пойди открой. Я сейчас.

Баба Саша исчезла в ванной, а я открыла высокому, привлекательному мужчине с коробкой пирожных в одной руке и букетом роз в другой. Его некогда темные волосы уже почти побелели, будто кто-то пересолил, а в сине-бирюзовых глазах, словно зелёные ящерицы, скакали отблески от коридорных ламп.

– Ничего себе! Выходит, ты и есть Ассоль. Che bella! – кажется, он сказал, что рад видеть меня и что я красавица.

Я засмущалась и крикнула:

– Бабушка, это к тебе!

Мужчина вручил мне коробку с пирожными и корзину с пахучими бордовыми розами. Похоже, он хорошо разбирался в предпочтениях бабушки.

– Уже иду, – отозвалась она из ванной. Я обратила внимание, как он несколько раз поправил полы пиджака, когда услышал ее голос.

В дверях появилась бабушка в темно-красном бархатном платье и такого же оттенка помаде на губах и поцеловалась с ним по-дружески поочередно в обе щеки.

Ее глаза светились и, чтобы не показывать это мне, несколько театрально приказала:

– Ассоль, накрой же скорее для моего друга! – она сделала акцент на последнем слове, будто я не понимала, что ради друзей не меняют наряд и не красят красной помадой губы.

Я передала бабушке принесенные подарки и она, ставя их на столик перед диваном, с раздражением произнесла:

– Алекс, я тебе благодарна, конечно, но не понимаю, зачем нам пирожные, если я сама их делаю? И потом, разве ты не знаешь, кто на самом деле лучший друг женщин?

– Сандра, ты просто чудо! – снова засмеялся Алекс.

Нет, это я не придумала. Это было синхронным переводом слов бабушки, как и его последующие расспросы, хорошо ли мне живется в этой стране, появились ли у меня друзья и прочее.

Затем Алекс стал рассказывать что-то про своего сына, который жил в Швеции или Швейцарии, я толком так и не поняла. Затем он подсел к бабушке на диван, и они принялись между собой о чем-то ворковать.

“Ха! Друзья! Так могли разговаривать только влюбленные!” – подумала я. “Кажется, я догадываюсь о причине ее побега сюда”.

А когда после еды бабуля достала сигару все из той же металлической коробочки с изображением, которое оказалось на самом деле куполом Брунеллески, Алекс поднялся, достал зажигалку, щелкнул ею и поднес к сигаре, нежно положив другую руку на бабушкино плечо.

В его жестах было столько чувств, что будь я на месте бабушки, я бы в тот вечер его никуда не отпустила, отправив внучку к соседке Рите. Тем более, что там есть красавчик-внук, с которым мы все еще никак не встретимся, но которого тоже зовут Леонардо, как и того парня на сцене Сан-Ремо.

Потом мы пили чай с пирожными, но бабушка к ним даже не притронулась. Когда я услышала в их разговоре слово “политика”, бабуля неожиданно вспылила:

– Пока нашим регионом будут управлять левые, в жизни мало что изменится.

– Сандра, давай не будем о политике. Иначе мы снова с тобой поссоримся.

Но бабушка ему что-то буркнула. Алекс встал и засобирался, протянув мне на прощание руку:

– Чао, Ассоль.

– Чао, Алекс, – ответила ему я рукопожатием, а сама подумала: «Очень приятный персонаж ее романа. Дед с его похмельным синдромом ему уж точно не ровня. И костюмчик щегольской такой, и шелковый белый шарфик, и очень приятный влекущий запах».

Вечером раздался телефонный звонок. Я подняла трубку, но из всего потока слов, знакомыми оказались только два: «чао» и «Ассоль»

«Мо-ме-нто» – собираясь с духом, скандировала я и позвала бабушку:

– Ба, это тебя!

Она что-то весело с космической скоростью лепетала в трубку, похожую на пульт от телевизора. Из всего произнесенного я разобрала лишь три имени: “Алекс”, “Лео” и “Энцо”.

Закончив разговор, она постояла несколько секунд, что-то обдумала и сказала:

– Значит, так. Ах, надо еще им позвонить, – бубнила озабоченно Сандра.

Снова сняла трубку, набрала номер, с кем-то что-то долго обсуждала. Я смотрела на нее, но, не разобрав ни слова, направилась к дивану заучивать диалог “В кафе” из самоучителя по итальянскому. Слышала, как она клацала маникюром по кнопкам телефона, а потом снова с кем-то говорила. Когда веселая беседа подошла к концу, она отложила трубку и обратилась ко мне, а на самом деле разговаривала сама с собой:

– Срочный заказ за о-о-очень достойные деньги! Они лишними не бывают. Так-так. Она приложила пальцы ко рту, над чем-то поразмыслила, потом добавила:

– А что если мы закажем его у конкурентов? Оставлю тебя в кондитерской, на случай, если за тортом раньше зайдут, а сама мигом на другой конец города смотаюсь и обратно. Если игра стоит свеч, можно и попой подвигать.

«Лео? Энцо? И причем тут Алекс? Ничего не понимаю! То она его выпроваживает, то мчится на другой конец города!» Я прихватила самоучитель итальянского и вышла вслед за бабушкой.

Мы сели в ее розовый Фиат 500 и направились в сторону центра. Когда добрались до площади, она высадила меня и вручила ключи от кондитерской. Захлопнув дверцу, я услышала, как Сандра нажала на газ – фуу-фии! – и умчалась в неизвестном направлении. Когда я получу права, то тоже смогу лихачить на ее розовом Фиате. И назову его Фу-фи.

Я вошла в “зефирный рай”, положила самоучитель около кассового аппарата и осмотрелась. Мой взгляд привлек бабушкин чепец на вешалке рядом с зеркалом. Сняла очки, надела его, расправила волосы и посмотрелась в зеркало. Мы действительно очень похожи с бабушкой. Вот только, пожалуй, надо перестать есть столько сладкого и выше поднять голову. Как бабушка! Я выпрямилась, подняла подбородок и…

В этот момент я услышала, как дверь кондитерской брякнула колокольчиком и в нее вошли двое молодых людей. Я вернулась за прилавок, наблюдая за входящими.

Первый был не очень высокий, с черными пружинами волос, обрамляющих одуванчиком узкое лицо. Когда он подошел ближе, я обратила внимание, что у него орлиный нос и белая ниточка шрама над верхней губой.

Второй был на полголовы выше, с тёмно-каштановыми густыми волосами до широких плеч, обтянутых белой рубашкой, в темно-синих джинсах. О Боже! Этого не может быть! Кажется, он сошел со сцены Сан Ремо!

Они что-то говорили, но я мало чего понимала. Надо же! В замешательстве я искала очки, словно они могли мне как-то сейчас помочь! Вместо того чтобы поискать в самоучителе подходящую фразу, в голове предательски крутилась песня, которую напевала бабушка:

“Certi amori non finiscono

Fanno dei giri immensi

E poi ritornano…”

(Цитата из песни репертуара Антонелло Вендитти, итал “Некоторые истории любви не заканчиваются, они идут огромными кругами по спирали, чтобы вновь вернуться”)

Черный одуванчик снова что-то проскрипел другу. Я подумала, что это могло быть нечто типа: «Похоже, наша Сандра сбросила лет сорок. Интересно, что она скурила?»

– Энцо, – слетело с тонких губ сгоревшего одуванчика, и он скривил рот в улыбке.

– Леонардо, – дружелюбно улыбнулся второй и протянул мне руку. Такая теплая, большая ладонь, а из малахитовых глаз свет зелеными ящерицами ныряет в мое сердце, рассыпаясь щекоткой в животе. Похоже, амур перестарался со стрелами, потому что в этот момент на кухне послышались грохот и женское оханье.

2000-е, Италия, Тоскана, кафе “Лоджия делла Фрари”

– Фасолина, я сейчас расплачусь! – глаза Энн стали влажными. – Нельзя в моем возрасте становиться сентиментальной! Дьявол побери! Кажется, линзу потеряла.

– Ты тоже носишь очки? – удивилась я. “Выходит, все-таки какой – то изъян у Аньки есть!”

– Люди, которые хотят все контролировать, часто не замечают, что происходит у них под носом, – она что-то поискала в сумочке, повесила ее на плечо и встала. – Когда я вернусь, хочу продолжения истории. Всегда завидовала твоему умению безбашенно влюбляться.

По возвращении из туалетной комнаты, Энн села на свое место, по-хозяйски разлила вино по фужерам, взяла свой в руки и, развалившись на диванчике, лениво попивая, промолвила:

– Не томи! Случилась ли между вами история?