Текст книги "Кофе и полынь (СИ)"

Автор книги: Софья Ролдугина

сообщить о нарушении

Текущая страница: 14 (всего у книги 17 страниц)

 …А ночью снова искала во сне Лайзо, долго и безуспешно. Проснулась совершенно измотанной; как и в прошлый раз, болела голова, неудачно подвёрнутая нога словно онемела… Да что там, верней сказать, что всё тело ощущалось каким-то избитым.

 Но горе теперь стало приглушённым, угас и гнев.

 Если раньше я чувствовала себя птицей, беспомощно бьющейся в окно, то в ужасе, то в ярости, то теперь словно бы оделась в стальное оперение.

 Может, не такое лёгкое и яркое, зато прочное.

 Когда вышла статья, то мне даже хватило сил прочитать её, не изменившись в лице – и сохранять спокойствие, когда ночную атаку дирижаблей обсуждали в кофейне. Луи ла Рон несколько раз спросил, откуда я могла узнать обо всём этом заранее, но, по счастью, он сам был настолько взбудоражен, что не слишком-то и вслушивался в ответы… Трудно его судить: статья, снабжённая детальными рисунками и насыщенная хлёсткими метафорами, и впрямь произвела фурор. Миссис Скаровски даже написала оду «для неизвестного героя»…

 Знал бы Лайзо!

 А с «жизнью, принесённой на алтарь во имя множества других жизней» я и впрямь попала в точку.

 Тем же вечером в «Старое гнездо» наконец заглянул и Эллис, и не с пустыми руками, а с целой стопкой машинописных листов.

 – Вот, признание Гибсона, – пояснил он, передавая бумаги мне и подвигая к себе чашку чая – для разнообразия – и тарелку с пирогом. Пирог приготовил лично Рене Мирей и именно для «мсье детектива»: с тех пор как Эллис буквально спас ему жизнь, он полностью изменил своё отношение и не скупился теперь на угощения… Хотя подшучивать над ним и Мэдди не перестал. – Прочитайте сейчас, но учтите, что всё это – большая тайна. Можно сказать даже, что государственная! И, кстати, оцените слог: показания печатал на машинке тот самый Рэндалл, который постоянно вьётся вокруг маркиза и явно метит в его преемники, если не сказать больше. Так вот, в парне явно гибнет писатель! Конкурент, не побоюсь утверждать, великого Монро.

 Я, конечно, вежливо улыбнулась, но потом вынужденно признала, что не так уж он шутил.

 А история мистера Гибсона оказалась запутанной – и одновременно очень простой.

 Всё началось примерно десять лет назад, когда покончила с собой Конни, а её мать, опустошённая горем, полностью отрешилась от мира, отказываясь даже умываться самостоятельно. Во всём этом Альберт Гибсон винил только себя: уступил щедрым посулам, когда нанимался в усадьбу к Каннингу, потом отмахнулся от дурных знаков, не уследил за дочерью и позволил ей попасться извергу на глаза… Самого Каннинга он ненавидел. Чувство это было настолько давнее и сильное, что оно вросло в плоть, стало неотъемлемой частью мира.

 Арчи Каннинг – не человек, а чумная крыса, которую надо уничтожить.

 Поначалу Гибсон надеялся добиться справедливости законными методами. Но «гуси», которые сперва очень и очень заинтересовались безвременной гибелью бедной девушки и событиями, предшествующими трагедии, вскоре как-то слишком резко переменили мнение и стали говорить, что-де «покойная, вероятно, не отличалась благонравием» и сама была во всём виновата. Газетчики, которые обещали устроить большой скандал, исчезли, так и не выпустив статью… У Каннинга были, разумеется, политические противники, которые с охотой ухватились за этот чудовищный случай, но дело так и ограничилось пустыми посулами.

 Гибсон не сдавался. Он продолжал отправлять письмо за письмом в Управление спокойствия, писал в газеты, в парламент… В какой-то момент показалось даже, что победа близка: очередное письмо попало в руки сентиментального генерала, который пообещал добиться аудиенции у самой королевы и сместить наконец Каннинга – а заодно и потопить партию, интересы которой тот представлял.

 Именно в тот момент и возник граф Ллойд, который был тогда председателем палаты общин.

 Он пригласил Гибсона к себе и лично поговорил с ним. Принёс глубочайшие извинения; был разозлён, смущён, поносил Каннинга на чём свет стоит… однако попросил позабыть о возмездии и погасить скандал.

 – Политическая обстановка в тот момент сложилась непростая, – заметил Эллис, когда я добралась до этой части. – Королева тяжело больна; принц Артур, наследник престола, который только что сочетался узами брака, трагически погиб. В Альбе назревал бунт из-за неразумно высоких налогов… Ещё только и парламентского кризиса не хватало! Каннинг, при всех его серьёзных недостатках, имел тогда большое влияние – и, самое главное, он поддерживал принца Вильгельма и ратовал за стабильность. Словом, он был нужен.

 …примерно то же самое объяснил граф Ллойд и Гибсону. А ещё пообещал, что безнаказанным Каннинг не останется: его сместят, хотя и не сразу, а потом вышлют «куда-нибудь подальше».

 Кроме того, в отставку пообещал уйти и сам Ллойд, взяв на себя часть ответственности.

 Гибсон был бесконечно далёк от политики и считал, что такого «наказания» для Каннинга недостаточно. Но, увы, дотянуться до него сам не мог. Да и как? Отравить, застрелить, ножом заколоть? Для этого ведь нужно оказаться поближе, что не так уж просто. Да и к тому же Гибсон не переставал думать о том, что будет с его женой, если он сам попадёт на виселицу…

 Он принял извинения графа Ллойда; взял от него деньги, которые после ушли на сиделку для жены; позволил устроить себя на хорошую работу вдали от места трагедии.

 Но, конечно, ничего не забыл.

 – Год назад на него вышла алманская разведка. Да, всё же алманский след, Виржиния, будь он неладен, – вздохнул Эллис, почесав в затылке. – Сначала некая благотворительница, супруга алманского дипломата, милосердно оплатила пребывание миссис Гибсон в доме призрения. Затем появились её «друзья», которые ненавязчиво просили мистера Гибсона то об одном, то о другом… И вот летом, когда началось открытое противостояние с Алманией, ставки резко выросли. Разведке кое-что понадобилось. В качестве платы они пообещали убрать Арчи Каннинга… как там сказано? – и он заглянул в бумаги, которые я читала. – Ах, да. «Тем способом, какой он заслуживает». Это было несложно, к слову: Каннинг сейчас не тот, что раньше, ни прежнего влияния, ни осторожности. Он у многих был бельмом в глазу, так что устранить его получилось без проблем.

 – И мистер Гибсон согласился? Пошёл на сделку с врагами Аксонии прямо в разгар войны? – спросила я, не пытаясь забрать документы обратно.

 Слог был и впрямь лёгкий – Мэтью Рэндалл, похоже, немного облагородил рассказ, печатая его на машинке, но вот содержание…

 – Как видите, – задумчиво откликнулся Эллис. – Люди, которые завербовали Гибсона, считали, что получают удобного агента в «Клубе дубовой бочки», который может подслушивать, подсматривать и выполнять небольшие поручения – очень удобно, потому что чуть раньше поддельного «лакея» там разоблачили. Но когда полностью, в деталях всплыла вся эта история с Каннингом и с участием Ллойда… Они поняли, что им досталось настоящее сокровище. Ллойд занимался оснащением и обеспечением армии, вернее, той частью этого процесса, которая зависит от столицы. Он честный и неподкупный, он истинный патриот Аксонии. Но даже к нему, как выяснилось, можно подобрать правильный ключик.

 …сперва Ллойда попытались шантажировать – безуспешно. Он только встревожился. Более того, попытался разузнать, кто стоит за этими попытками, даже обратился к Гибсону в «Клубе дубовой бочки» и спросил, не интересовался ли кто-то давно забытой историей.

 Нанимателям Гибсона это, конечно, не понравилось.

 Они решили сыграть по-крупному – выкрасть документы и одновременно устранить Ллойда, раз уж он стал о много догадываться.

 – Вы, думаю, понимаете, сколько может знать такой человек, – вздохнул Эллис, отодвигая пустую тарелку. Пирог у него обычно заканчивался раньше, чем кофе – или чай, как сейчас. – Снабжение и обеспечение армии! Можно сказать, её кровь. Ну, план у них был неплохой, надо признать. Если б всё получилось, то мы бы считали, что граф ни в какой Бромли не приезжал и пропал неподалёку от своего поместья – и, возможно, что к его исчезновению как-то причастна супруга, которая сперва давала одни показания, а затем другие… Загвоздка была только с документами. Похитители знали, что всё самое важное граф хранит в особняке, в своём кабинете, в шкафу у стола, «на второй полке сверху». Но уже после убийства выяснилось – вот сюрприз! – что там не одинокая папка с надписью «Самые Важные Бумаги», а целая куча книг. Незаметно выкрасть бы их не получилось – секретарь Ллойда поднял бы тревогу…

 – И тогда они от имени графа Ллойда послали телеграмму с просьбой отправить эти книги в загородное поместье, – понятливо продолжила я. – Граф к тому времени был уже мёртв и возразить не мог.

 – А секретарь, который лично собрал посылку, был уверен, что отправляет её именно ему, – кивнул Эллис. – Ведь все, включая секретаря, считали, что граф Ллойд отдыхает за городом. В посылке было немного личных вещей, табак… и те самые полторы дюжины книг со второй полки.

 – Там спрятан шифр? – нахмурилась я. Всё представлялось мне крайне сложным и запутанным. И ещё этот договор с призраком… Убийцу мы нашли, но что с документами? – Какое-то указание, как найти секретные бумаги, связанные с армией?

 Эллис широко ухмыльнулся:

 – Лучше. Книги – и есть документы! Не ваша вина, Виржиния, я и сам не сразу догадался, хотя видел их своими глазами… Если коротко, то сами книги не такие уж толстые, зато у них плотные обложки, обшитые кожей, с застёжками на ремешках. Обложки, понимаете?

 Тут уж не догадался бы даже глупец.

 – Бумаги спрятаны внутри обложек?

 – Именно, – Эллис вздохнул. – Там как раз размер подходящий, и тайник сделан весьма искусно… А я-то думал, зачем графу срочно понадобились жизнеописания святых и поучительные притчи? Ну, когда я узнал всю историю целиком, то всё стало абсолютно ясно. Документы мы уже извлекли, и маркиз Рокпорт о них позаботился, так что в этой части обещание вы сдержали. Убийцу тоже нашли. Что же до предателя… Секретарь, конечно, собрал и отправил документы, но графа он не предавал, так и передайте. И дочитывайте показания – там осталось самое интересное.

 На последней странице Гибсон излагал, как именно он выманил графа Ллойда – пригрозил публикацией в газете, но пообещал, что откажется от этого, если граф лично попросит прощения, на коленях. С кем-то другим могло и не получиться… Но граф Ллойд до сих пор, вероятно, испытывал вину за то, что вынужден был скрывать преступления насильника десять лет назад. А Гибсон не просил ни денег, ни услуг, не принуждал предавать родину – он всего лишь требовал извинений.

 И граф Ллойд согласился.

 Дальше всё было кроваво и просто.

 В назначенный час он, никем не замеченный, пришёл в «Клуб дубовой бочки». Гибсон впустил его сам – и попросил немного подождать, а сам отправился за «примирительным виски». Графа Ллойда предполагалось отравить, тихо и без суеты… Но он в последний момент разволновался и решил связаться с приятелем из «ос», чтобы обсудить свои подозрения.

 За звонком его застал Гибсон.

 – Револьвером его снабдили алманские друзья – на случай, если что-то пойдёт не так. И оно, конечно, пошло, – сообщил Эллис довольно, словно вражеское невезение было исключительно его личной заслугой. – Итак, Гибсон выстрелил в Ллойда, а потом услышал имя – то, к которому просто не мог отнестись равнодушно. «Конни», да… Он откликнулся – и имел неосторожность проговориться потом об этом своим алманцам. Позже, конечно. Уже после того как он завернул тело покойного графа в первые попавшиеся тряпки, верней, в сушившиеся неподалёку юбки, отнёс вниз, в подвал, и спрятал в подходящей по размеру бочке.

 Меня замутило, и я быстро сделала глоток кофе, чтобы смыть иллюзорный привкус во рту.

 – Не удивительно, что собачка леди Уоррингтон лаяла на бочку.

 – У собак чуткие носы, – согласился Эллис. – Жаль, что свидетельских показаний собаки не дают… Так или иначе, виски не дал появиться запаху тления. А грязь, следы и расплескавшийся алкоголь Гибсон скрыл изящно – выбил у одной из маленьких бочек дно и отправил служанок убираться. Прячь подобное среди подобного, как говорится… От испачканных юбок он избавился позже, и комнату тоже убрал потом – у него ведь все ключи, да и живёт он в комнате при клубе, а значит, располагает временем. Казалось бы, месть свершилась, Каннинг мёртв, мёртв и граф Ллойд, хоть он был виноват лишь косвенно, в сокрытии злодейства… И всё же Гибсона терзало беспокойство. Та часть его сердца, что была ещё жива, болела. Как думаете, почему?

 Ответила я не сразу, хотя тотчас же поняла, что он имеет в виду.

 – Конни, – тихо произнесла я наконец.

 В мыслях у меня была полная сумятица.

 – Верно, – подтвердил Эллис. – Гибсон, конечно, действовал с потрясающим хладнокровием, но не мог выбросить из головы девушку на другом конце провода. И не мог забыть, что сообщил о ней людям весьма безжалостным. Кто она? Похожа ли она на его дочь, раз носит такое же имя? Есть ли у неё семья? Счастлива ли она? Вот такие вопросы мысленно повторял он вновь и вновь. На амбиции Алмании ему ведь на самом деле наплевать, своей жизнью он уже давно не дорожит… Я лишь немного намекнул ему накануне, что из-за его упрямства могут пострадать невинные люди, а затем показал ему мисс Белл. И он сделал выбор.

 – Значит, в нём оставалось что-то человеческое, – откликнулась я задумчиво. Представлять себя на месте Гибсона было страшно. Каково это – жить, потеряв смысл, потеряв самое дорогое? – Верней, осталось сострадание.

 Эллис вздёрнул брови:

 – А разве не сострадание делает нас людьми, Виржиния? О, и вот что ещё интересно, – и он интригующе наклонился, налегая локтями на столешницу. – Пребывание миссис Гибсон в доме призрения оплатил не её муж. Это был граф Ллойд. Помните, я говорил чуть ранее, что алманцы пытались его шантажировать, и он говорил об этом с Гибсоном? Вероятно, тогда в разговоре всплыл тот самый дом призрения… Граф Ллойд немедля отправил туда своего секретаря, чтоб тот сделал взнос; в приходную книгу по его просьбе внесли имя Гибсона. И знаете, в чём ирония? Когда Гибсон узнал, что его жене в ближайшие годы не угрожает бедность или голод, что о ней позаботятся… Он решил, что его больше ничего не держит здесь. И – согласился на предложение алманцев. Вот такая злая ирония: получается, что в некотором роде граф Ллойд оплатил собственную смерть.

 Он криво улыбнулся. А я вспомнила призрак Ллойда: то, как говорил, о чём говорил… и подумала о том, каким он был человеком при жизни.

 – Вряд ли он об этом жалел.

 – Что?.. – растерянно откликнулся Эллис, который как раз убирал документы с глаз долой. – Я не совсем понял.

 – Граф Ллойд вряд ли об этом пожалел, – повторила я, глядя в окно. Там было совсем темно, и клубился туман – точь-в-точь как рукав призрачного одеяния. Шум и голоса в зале казались далёкими, словно бы и не настоящими… Как сон. – Такие люди никогда не сожалеют, если поступают правильно и по совести. Даже если в итоге приходится заплатить дорогую цену.

 – Вам видней, – развёл Эллис руками. – Я-то человек простой, моё дело – преступников ловить и уничтожать ваши запасы кофе, кексов, паштета и пирогов. И, кстати, насчёт пирога…

 – За этим вам, пожалуй, стоит обратиться к мистеру Мирею – думаю, он рад будет вас угостить.

 – Нет уж, спасибо! – искренне откликнулся Эллис. И заговорщически шепнул, прикрываясь ладонью: – Вы знаете, Мирей, конечно, раньше меня раздражал. Эти шуточки, издёвки, стремление разжигать скандалы… Но когда он гостеприимен и вежлив – и вовсе оторопь берёт!

 Тем не менее, вторую порцию пирога он получил и, разделавшись с нею, спешно убежал по делам, которых у него всегда было невпроворот. Я же закрыла кофейню пораньше, пользуясь правом хозяйки, и вместе с Мэдди отправилась домой.

 Ночь предстояла трудная.

 Мы нашли пропавшие документы и разоблачили убийцу – пришла пора графу Ллойду исполнять свою часть договора. И, если всё получится так, как задумано, вскоре мне придётся схлестнуться с Валхом в прямом противостоянии…

 Только вот сейчас это меня не пугало.

 Наоборот.

 Разумнее всего было бы выждать несколько дней и снова приехать в «Клуб дубовой бочки», чтобы поговорить с графом Ллойдом наяву. И я правда собралась так и поступить!

 Но затем передумала.

 Во-первых, ждать пришлось бы долго. Даже маркиз Рокпорт со своим влиянием не смог бы сейчас провести меня в клуб, не привлекая лишнего внимания, потому что тот был попросту закрыт. Вряд ли навсегда, конечно, однако его завсегдатаи ещё нескоро соберутся, чтобы выпить хорошего виски и обсудить судьбы Аксонии.

 Во-вторых… Конечно, я рисковала, отправляясь на встречу с мертвецом во сне, где Валх силён, более того, где он уже победил однажды. Но пока его взгляд был прикован ко мне, пока он строил козни и создавал ловушки для меня, другие оставались в безопасности.

 Лиам; мальчики Андервуд-Черри; Юджиния и Паола; Эллис, Мадлен и Клэр…

 Лайзо говорил, что Валх труслив и осторожен; а трус, тяжело пострадав в сражении, какое-то время будет выжидать.

 Потому тем же вечером я подожгла благовонные бхаратские палочки, подарок дяди Рэйвена, приоткрыла окно от духоты, легла в постель – и почти тотчас же уснула. Сейчас это казалось простым, почти как открыть дверь и шагнуть за порог… Наверное, потому что сон был не совсем сном.

 А путешествием.

 …теперь, когда я знаю всю историю целиком, то вижу графа Ллойда иначе.

 Нет, облик его остаётся прежним, но впечатление другое. То, что раньше казалось неуместным и нелепым, теперь обретает смысл. Он похож на рыцарский замок, старинный и ныне заброшенный, со славным прошлым, полным доблести и битв; дикие вьюны оплетают башню, и никто уже не живёт там, и удел его – забвение.

 Слепые бойницы; незрячие глаза, затянутые чёрным туманом.

 Но всё есть в нём то особое благородство, которое заставляет сердце сжаться, и тогда жалеешь, что нечто хорошее уходит, что время его миновало безвозвратно.

 – Граф Ллойд, – зову я, как и прежде.

 – Это я! – печально откликается он, поворачиваясь на месте снова и снова. – Да, да, граф Ллойд – это я.

 И нет комнаты, и самого «Клуба дубовой бочки» тоже нет. Мы стоим на холме – не знаю, право, существует ли он на самом деле; перед нами простирается Бромли – изменчивый город в низине, на дне «блюдца» с загнутыми краями, рассечённый Эйвоном, как трещиной. Здесь трава по колено, густая, но почти неосязаемая, как дым; над нами небо, где звёзды летят наперегонки с луной, а луна меняет фазы.

 – Договор исполнен, – говорю я.

 Слова не исчезают; они повисают вокруг нас в воздухе – неясное сияние, мерцающее движение. Я рассказываю об Альберте Гибсоне – о человеке, похожем на остывший пепел, едва ли сохранившем живую искру, и о его мести, которая не принесла облегчения. Рассказываю об обманутом секретаре, искренне винившем себя за то, что поддался обману и едва не утратил доверенные ему документы. Наконец о документах – о том, как аккуратно извлекли их из тайника и передали в Особую службу, туда, где знают им цену…

 Туда, где их не позволят обратить во вред Аксонии.

 Граф Ллойд слушает. Он недвижим, но весь его силуэт, зыбкий, как туман, словно бы становится чётче – и одновременно прозрачнее, светлее.

 Наверное, так уходит тревога.

 – Вот как, – говорит наконец граф, и голос его похож на голос живого человека, просто усталого. – Вот как оно обернулось… Скажите, леди, – он поднимает голову и смотрит в упор; взгляд ощущается как слабое тепло – так бывает, если поднести руку к свече, угасшей только что. – Я сильно виноват?

 Оценивать вину, взвешивать грехи на весах… На то воля Небес, а не человеческая. Однако граф ждёт от меня не суда, а утешения.

 И я отвечаю:

 – Вы поступали так, как вам велела совесть. И долг… – умолкаю, а потом добавляю: – Я думаю, что вы поступали хорошо. Я… буду помнить о вас.

 Наверное, это именно то, что графу Ллойду нужно услышать, потому что ощущение света, пробивающегося сквозь него, становится сильнее.

 – Спасибо, – произносит он и, кажется, улыбается. – И за то, что вы сдержали обещание, я тоже благодарен… Пришёл срок и мне ответить тем же.

 Стоит ему произнести это, и всё замирает: луна; звёзды; трава, колеблемая незримым ветром. На в сравнении с неподвижным, безмолвным миром живой город внизу, в долине, кажется похожим на бушующее море.

 Где-то там – Валх.

 – Тогда найдите колдуна, – прошу я тихо. – Того, кто не жив и не мёртв. Того, кто преследует мою семью уже три поколения. Того, чьи руки в крови; кто несёт зло… Некогда он был жрецом и в каком-то смысле защитником этой земли, но всё изменилось. Найдите его; найдите, где он прячет своё тело, потому что иначе мне не победить.

 Договорив, я достаю из-за корсажа медальон, тот самый, где леди Милдред, совсем ещё девочка, и Абени изображены вместе – а за ними стоит Валх, грозная тень, мертвец, жадный до жизни… Медальон на самом деле хранится у маркиза, но сейчас, во сне, это не имеет значения.

  Граф Ллойд забирает его и долго-долго смотрит на изображение – так, словно пытается не просто запомнить в деталях, а проникнуть в самую суть. Затем он поднимает руку – и в руке возникает рог. Над холмом прокатывается низкий, будоражащий звук, и на пение это откликаются другие рога. И звенит металл – мечи и доспехи; и трепещут знамёна на ветру. Граф Ллойд – в полном рыцарском облачении, непохожий на себя – берётся за рукоять и обнажает клинок.

 И – указывает на город.

 Целое мгновение, бессмысленное и мучительное, не происходит ничего, а затем поднимается вдруг волна, сизо-серая, похожая не то на дым, не то на туман, и захлёстывает холм. Меня она обтекает с двух сторон, как вода огибает камень в стремнине, но я слышу отчётливо и ясно и боевые кличи, и перестук копыт, и бряцание оружия…

 Граф Ллойд дарит мне долгий взгляд – и тоже вливается в этот поток; тень среди теней, мертвец среди мертвецов.

 Волна, в которой чудятся лица и силуэты, скатывается с холма и захлёстывает Бромли.

 «Сонмы, – думаю я. – Их сонмы».

 Звёзды и луна, замершие было, снова приходят в движение, и ветер снова колеблет верхушки травы. Бромлинское «блюдце» захлёстывает сизо-серый поток, переливается через край, в Ист-хилл, и рассеивается. В какой-то миг кажется даже, что он уходит, как вода в песок, исчезает бесследно… Но то здесь, то там вздымается снова эта волна.

 В Смоки-Халлоу.

 Близ королевского дворца.

 В Дэйзи-раунд…

 Докатившись до Вест-хилл, поток задирается к небу – и обрушивается назад, в город, откатывается, как море во время отлива. Я снова слышу конский топот, и металлический звон, и голоса, и пение рогов. Волна прокатывается мимо меня, огибая, и уносится во тьму за холмом.

 Из тумана выступает граф Ллойд, рыцарь в полном облачении. На поясе у него рог; меч убран в ножны. Становится очень тихо – так, что слышен звон, который издают звёзды высоко-высоко над головой.

 Здесь только я; и мёртвый граф; и вечность.

 – Мы не нашли колдуна, – говорит он. – Но нашли его след.

 И протягивает мне цветок.

 Это подсолнух – чахлый, одичалый, размером с детскую ладонь. На секунду он вспыхивает вдруг, точно на него падает луч закатного солнца… и так же вспыхивает купол вдали.

 Собор святой Люсии.

 – Договор исполнен, – произносит граф тихо и глухо, а затем делает шаг назад и исчезает прежде, чем я успеваю что-либо спросить.

 Когда я проснулась, уже совсем рассвело. Окно распахнулось настежь; комната выстыла. Выветрились бхаратские благовония, и пахло осенью – сухой листвой, увяданием, обнажившейся землёй… С площади доносились автомобильные гудки, звук шагов, перестук копыт, человеческие голоса. Быстро летели по небу облака, линялые, рваные. Верхушки деревьев начали оголяться. Близость зимы ощущалась как никогда ясно: вот-вот, сейчас, совсем скоро.

 В руке у меня был зажат цветок подсолнуха – пусть хилый, с тонким стеблем и редкими лепестками, но живой, словно только что сорванный.

 – Значит, собор святой Люсии, – пробормотала я. – Что ж, по крайней мере, ясно, с чего начать.

 В одиночку ехать мне не хотелось, но Мадлен нужна была в кофейне – всё же нехорошо оставлять гостей совсем без привычной заботы. Клэр выглядел очень сонным и откровенно измученным – бдения у постели Кеннета порядком измотали его, и потому после завтрака я спросила Паолу, не желает ли она составить мне компанию.

 Паола удивилась, но согласилась, разумеется.

 Хоть поездка выдалась и недлинная, но молчать всю дорогу было бы глупо, а потому мы беседовали о пустяках. О погоде, особенно переменчивой нынче осенью; о том, что по краю Спэрроу-плейс частенько стала гулять пожилая дама с очаровательным сеттером на поводке, и этот сеттер иногда гоняется за опавшими листьями; о том, что Лиам в последнее время полюбил рыцарские романы… В романах я, увы, не разбиралась, в отличие от Паолы, которая даже в образе «мистера Бьянки» всюду возила с собой несколько дюжин книг.

 – …считаю, впрочем, что подобные сюжеты воспитывают благородство духа, да и к тому же помогают заинтересовать мальчиков историей. Рэйвен тоже считает так же, хотя, по его мнению…

 Она осеклась на полуслове и побледнела, словно совершила преступление, и её поймали. Я даже не сразу сообразила, что такого страшного, а когда поняла, то ощутила острое сочувствие – и странную нежность.

 «Наверное, больно любить человека и не иметь возможности признаться, – пронеслось в голове. – Но всё же лучше, чем любить и потерять».

 – Вы можете называть его по имени сколько угодно, по крайней мере, когда мы с вами наедине, – сказала я, поймав её взгляд. И ободряюще улыбнулась: – И к тому же что не позволено миссис Мариани, то позволено сеньоре де Нарвенья – а именно этот титул унаследовала недавно, напомню, ваша семья. Так что считает маркиз?

 – Что нет такой книги, из которой нельзя извлечь пользу, – ответила она, пусть и не сразу, с запинкой. Взгляд у неё стал задумчивым; кажется, моя полушутливая ремарка насчёт романского титула задела очень важные струны – и заставила взглянуть на всё чуть иначе. – И что детям порой не хватает опыта, чтобы отличить низкое от достойного, но это не значит, что от низкого их надо беречь. Лучше обсуждать с ними и то, что они читают, и то, на что они смотрят. Мы с… с Рэйвеном часто говорим о книгах, – добавила она, вздёрнув подбородок с непривычной для неё дерзостью.

 – О, чудесно. Уверена, что ему не хватало таких обсуждений в последние годы, – ответила я, опустив окончание реплики: «…особенно после смерти моего отца».

 – Чего ему не хватает, так это свободного времени, – вздохнула Паола и искоса глянула на меня, точно проверяя, как откликнутся слова. – И… и, знаете, мы обсуждали кинематограф. Вы слышали что-нибудь о компании «Коллинз и Смит»?

 – Припоминаю шумиху несколько лет назад, но тогда мне было не до кинематографа, – улыбнулась я немного виновато. – Период между похоронами родителей и смертью леди Милдред выдался нелёгкий… Да и потом проще не стало. Однако надеюсь однажды наверстать упущение.

 Похоже, что-то в моём ответе утвердило Паолу в мысли, что она на правильном пути.

 – Рэйвен тоже так сказал, представьте себе, – ответила она, и у неё тоже дрогнули уголки губ. – Я… я собиралась предложить ему посетить киносеанс. «Смит и Коллинз», судя по всему, хотят вернуть себе утраченное влияние и собираются делать фильм по книге сэра Монро. Верней, уже сделали, но отложили премьеру из-за того, что пришлось перемонтировать финал.

 – Полагаете, им можно надеяться на успех?

 – Отчего нет! Ведь это они выпустили кинокартину «Побег грабителя»… – Паола разомкнула сложенные на коленях руки, а потом снова сцепила в замок; единственный жест, который выдавал её волнение. – И я вышила для Рэйвена платок.

 – Чудесно!

 – И собираюсь его подарить.

 – Очаровательная идея! Уверена, что подобное никому ещё не приходило в голову.

 – Вы шутите надо мной.

 – Разве я похожа на человека, который станет так шутить? – ответила я, хотя и впрямь чуть не рассмеялась. Паола выглядела непривычно взволнованной – впервые с тех пор как её шумное семейство отбыло обратно в Романию. – И маркиз тоже не станет шутить с вашими чувствами, а потому вы можете говорить с ним открыто.

 Паола отвела взгляд и уставилась за окном; вдали, над крышами, мелькнул купол собора святой Люсии – мы уже подъезжали к месту.

 – Я не надеюсь на то, что он полюбит меня, – едва слышно произнесла она. – Место в его сердце занято… занято другим человеком, пусть его сейчас и нет в живых. Он рассказывал мне, и…

 Повисла пауза.

 – Что ж, тогда он был с вами более откровенен, чем со мной, – заметила я вскользь. Реплика прозвучала так, словно меня это задело, хотя на самом деле не было ни ревности, ни сожаления… только печаль, потому что и моё сердце принадлежало тому, кто мог уже и не вернуться. – Хороший знак, полагаю. А что до любви, то она бывает разной. И яркой, похожей на вспышку, и тихой, спокойной. Вы тоже не похожи на человека, одержимого страстью… и ваше сердце тоже было разбито, пусть и иначе, разве не так? Пообещайте мне, что подарите этот платок, – закончила я невпопад.

 Паола не ответила – но еле заметно кивнула.

 Около храма было на удивление пустынно. Может, этому способствовала погода – приятная, но слишком тихая, точно убаюкивающая. Даже попрошайки подевались куда-то. Одно семейство – степенная пара, полдюжины детей, несколько тётушек, хромой старик в мундире – спускалось по ступеням; другое, почти в таком же составе, наоборот заходило. Молодой послушник, отложив в сторону метлу, читал собравшимся у боковой лестницы детишкам-беспризорникам книгу. Я удивилась было благочестию, с которым внимали ему мальчишки, но, проходя мимо, увидела, что в руках у него не Писание, а «Большая иллюстрированная книга рецептов миссис Мюм».

 – С чем-чем можно запечь кролика? – зачарованно спросил один оборванец, аккурат когда я проходила мимо.

 – С ананасом! – гордо, с отчётливо голодным взглядом ответил послушник. – Слушайте дальше, отроки…

 «Может, отправить в приют святого Кира Эйвонского ананасов и апельсинов? – задумалась я не на шутку, невольно ускоряя шаг, так что Паола за мной едва поспевала. – Надо будет узнать, что поставляют нынче из Колони».

 Под сводами храма царил полумрак, прохладный и ароматный; было по-особенному тихо – тот вид тишины, который близок чем-то к пустоте и заставляет ощутить печаль. Свечи горели, но совсем немного. Иногда потрескивали фитили. Слабо пахло воском и остывшим камнем стен, чуть сильнее – хризантемами, которых была целая гора, разных, и мелких, и крупных, и свежих, и уже увядающих… В основном лиловых, цвета заката, багровых и бледно-жёлтых.