Текст книги "Кофе и полынь (СИ)"

Автор книги: Софья Ролдугина

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 17 страниц)

 Бесполезно.

 На миг мне померещилось, что за спиной у неё – зыбкий силуэт, зловещая тень, оживший фрагмент тумана. Я испугалась; потом разозлилась – и выдохнула-выкрикнула:

 – Убирайся отсюда немедленно, ты!..

 С губ у меня не слетело ни звука; в то же время я совершенно ясно слышала собственные слова, точно они звучали, нет, они грохотали.

 Маркиз отчётливо вздрогнул.

 Георг и Мирей не заметили, кажется, ничего…

 Но тень исчезла – а Мадлен, моя милая Мадлен наконец очнулась и из последних сил подалась ко мне, обнимая слабыми руками, такими холодными сейчас. По лицу у неё катились слёзы; она дрожала.

 «Я уничтожу Валха, – думала я, ощущая одновременно спокойствие и ярость. Снова и снова гладила Мэдди по плечам, по спине, отгоняя видение того давнего, жуткого пожара в театре, едва не погубившего её. – Я уничтожу Валха».

 Больше ни о чём в тот момент я думать не могла.

 Та ночь была чудовищно долгой.

 Я едва-едва запомнила, как мы закрыли кофейню и отправились в особняк на Спэрроу-плейс. Мадлен ехала, разумеется, с нами, в автомобиле дяди Рэйвена; вещи ей помог собрать Рене Мирей – сам перепуганный, измученный, ослабевший, он беспокоился о ней больше, чем о себе, и всё время повторял «сестрёнка» или «сестрица» – «соррет», «соррет».

 Меня он тоже назвал «сестрицей» один раз; маркиз заметил это, но ничего не сказал, напротив, взгляд у него смягчился.

 Хуже всего, пожалуй, пришлось Георгу – всё же он был уже немолод; руки у него тряслись, а грудь сдавило, как он признался. Ему приснилась миссис Хат, ещё из тех времён, когда она звалась Рози Фолк, а Большое Путешествие вокруг света только-только началось… Вроде бы даже не кошмар, но Георг выглядел совершенно сломленным. Я взяла с него обещание завтра же обратиться к врачу.

 – Всё повторяется, опять повторяется, как с леди Милдред, – пробормотал Георг, когда мы расставались; он выглядел постаревшим лет на двадцать разом. – Сны, исчезновения, необъяснимые происшествия… Всё это съело её, да. Заживо съело.

 Осознав, что последние слова также относятся к леди Милдред, я ощутила суеверный ужас.

 – Что бы ни произошло в прошлом, это не повторится, – ответила я твёрдо и ободряюще сжала руку Георга, сейчас побелевшую и холодную. – Вы не передумали? Может переночуете в особняке?

 Но он, увы, отказался; я же, по правде сказать, не имела сил, чтобы настаивать.

 Зато с нами остался маркиз.

 Это вышло как-то само собой. Наше прибытие – позднее, суматошное – взбаламутило весь особняк. Даже мальчики Андервуд-Черри, давно уже лежавшие в своих кроватях, проснулись и прибежали вниз – узнать, что происходит… А я не могла сказать правду.

 «В кофейню проник мёртвый, вернее, не вполне мёртвый колдун» – мало того что звучит странно, так ещё и ничего не объясняет.

 Но маркиз – дядя Рэйвен – сумел уладить всё буквально парой слов.

 – В «Старом гнезде» случился небольшой пожар, мистер Мирей и мистер Белкрафт пострадали из-за дыма, а мисс Рич едва не погибла. Ей сейчас необходима тишина, отдых и, вероятно, успокоительные капли, – произнёс он и обменялся взглядами с Паолой; та, считав понятные только ей, кажется, знаки, быстро увела детей обратно в спальни, хотя Лиама пришлось тащить едва ли не за ухо. – Хотя сомневаюсь, что леди Виржиния держит успокоительное.

 – У меня есть капли, – откликнулся тут же мистер Чемберс; судя по его виду, он не то что не ложился ещё спать, но даже и не помышлял об этом. – Есть от Смитсона, есть «Королевские», а ещё есть «Умиротворяющий Травяной Чай от миссис Грин»…

 – Похвальная предусмотрительность для дворецкого, – сдержанно улыбнулся дядя Рэйвен.

 – О, скорее, насущная необходимость, раз уж приходится работать на мою племянницу, – елейным голосом возразил Клэр, который до сих пор молчал, только разглядывал меня чересчур внимательно. – Мистер Чемберс, вы ещё здесь?

 Дядя Рэйвен сам проверил у Мэдди пульс – она уже не плакала, но всё ещё вздрагивала от каждого прикосновения – и затем отмерил ей нужную дозу лекарства. Он же распорядился о том, чтобы отправить Эллису письмо с изложением случившегося. Очень своевременно; мне самой и в голову не пришло этого сделать, а ведь я хорошо понимала, что порой неведенье может тяжело ранить, особенно если речь идёт об опасности, грозящей тем, кого мы любим… Да и к тому же Мэдди нуждалась в поддержке, и не только моей.

 Письмо должны были передать ему утром.

 – Что ж, хотя бы он проведёт эту ночь спокойно. Пожалуй, даже немного завидую, – позволил себе невесёлую шутку дядя Рэйвен, и я сразу вспомнила его оговорку о том, что он почти что не отдыхал последние два дня.

 И – ощутила укол совести: если б маркиз не стал нас отвозить в особняк на своём автомобиле, если б не остался, чтоб позаботиться о Мэдди…

 – Ах, этот взгляд человека, который имел удовольствие лицезреть свою подушку в лучшем случае позавчера, – заметил в сторону Клэр; он исчез некоторое время назад, а теперь опять появился. – Незабываемый в своём роде, да. Я велел подготовить гостевую спальню, к слову, так что если вам угодно…

 Маркизу, вероятно, было «угодно», если не сказать больше; он сухо поблагодарил Клэра и, отдав указания сопровождавшему его водителю, немедленно отправился спать. Что же касалось меня, то я не имела решительно никаких сил, чтобы отпустить Мадлен от себя хоть на минуту. Да и она тоже, пожалуй… Мы так и держались за руки почти всё время, и заснула она в моей постели – на удивление быстро, почти сразу. Ко мне же, несмотря на изматывающую, истощительную усталость, сон не шёл. Я долго сидела на краю постели и мелкими глотками пила тёплое молоко с ванилью, которое заботливо принесла Юджиния. На плечах у меня лежала шаль; босые ноги замёрзли – от пола шёл холод, уже не осенний даже, но почти что зимний…

 «А ведь днём было тепло», – пронеслось в голове.

 – Так и знал, – негромко произнесли у двери. – Вы считаете, что сон вам не нужен, дорогая племянница? Или что без вашего надзора тотчас же случится нечто ужасное?

 Клэр стоял на пороге спальни, скрестив руки на груди. В полумраке, издали, облачённый в великоватую домашнюю одежду, он выглядел сейчас необыкновенно юным – скорее, моим ровесником, нежели старшим братом матери.

 – Я ни за кем не слежу, и…

 – Довольно этой чуши, – поморщился Клэр. Затем подошёл – и забрал у меня чашку, к тому моменту уже опустевшую. – Своим нелепым объяснением маркиз мог обмануть разве что вашего дворецкого. Обыкновенный пожар не напугал бы ни вас, ни эту вашу смелую девицу Мадлен… Спите спокойно. Джул сегодня обещал присмотреть за всеми нами; он, разумеется, не может бодрствовать каждую ночь, но сегодня, поверьте, нам ничего не грозит.

 – Но…

 – Спите, моё очарование, – и Клэр, улыбнувшись, шутливо ткнул мне пальцев в лоб, словно бы понуждая откинуться на постель. – А если вы не уснёте сию секунду, я велю принести сюда стул, сяду у окна и буду присматривать за вами обеими, пока не рассветёт.

 Угрозу свою он, разумеется, немедленно исполнил… а я, засыпая, нет-нет да и поглядывала на чёткий профиль на фоне окна. Там, снаружи, клубился туман. Немного пахло гарью и дымом – вероятно, от волос Мэдди; оглушительно билось сердце – её ли, моё или, может быть, Клэра?..

 «Я не одна, – подумалось вдруг. – Я не одна, а значит, смогу одолеть кого угодно».

 С этой мыслью я уснула; мне не приснилось ничего – право, хороший знак.

 Эллис появился у порога особняка уже после полудня, аккурат к позднему завтраку; измученный, встревоженный и, очевидно, очень голодный – словом, совершенно неотразимый.

 – Я получил письмо около восьми утра, – сообщил он настолько виновато, что даже у маркиза стало сочувственное лицо; и только Клэр по обыкновению закатил глаза. – Но посчитал, что немедленно заявиться к вам и всех перебудить будет бесчеловечно… – Запнувшись, он снял кепи и приложил его к груди. А затем продолжил чуть более бодро: – Но зато я успел опросить возможных свидетелей близ кофейни. Увы, никто ничего подозрительного не заметил. Незадолго до… до пожара на Гарден-стрит остановился подозрительный экипаж, но, увы, это всего лишь богатая вдова спешила на свидание к молодому любовнику. Они, бедняжки, так всполошились, когда я к ним нагрянул, что, честно признаться, я даже устыдился своей бесцеремонности.

 – Это вы-то? – не выдержал Клэр. И добавил, раздражённо цокнув языком: – И не стойте у дверей, как провинциальный лакей. Впечатлительных детей и старых ханжей тут нет, так что обнимите уже скорее свою прелестную невесту, пока она не расплакалась от избытка чувств.

 Он ещё не договорил, когда Мэдди бросилась к Эллису на шею. Возможно, и поцеловала его; я не видела, потому что была чрезвычайно занята бараньим филе под белым соусом и крокетами у себя на тарелке. Право, какой аппетит разыгрывается, если хорошенько отдохнуть и чуть подольше поспать!

 Вскоре принесли ещё тарелки и приборы, и Эллис присоединился к нам за трапезой, воздав честь и овощным крокетам, и ветчине, и даже палтусу в кляре, приготовленному по особому рецепту для дяди Рэйвена. Мэдди сидела рядом и впервые со вчерашнего вечера выглядела совершенно спокойной… Дети сейчас занимались аксонской историей под чутким надзором Юджинии – она с нетерпением ждала этого урока, ибо настало время наконец обратиться к славным деяниям и непростой судьбе Королевы-Невесты. Паола же получила редкую возможность позавтракать – или уже пообедать, учитывая ранний подъём – без необходимости заниматься воспитанием своих подопечных.

 Эллис и Мадлен, дядя Рэйвен, Паола, Клэр…

 – О, дорогая племянница, у вас сейчас такое одухотворённое лицо… Уж не собираетесь ли вы сказать нечто сентиментальное? – вкрадчиво произнёс Клэр, точно подслушав мои мысли. – Умоляю, промолчите. Вам потом будет стыдно, а всем нам неловко.

 – Циничные замечания крайне неубедительно звучат из уст человека, который всю ночь не смыкал глаз, охраняя наш покой, – заметил дядя Рэйвен, взглянув на него поверх синих стёклышек очков.

 – Я и сейчас его храню, – с достоинством отозвался Клэр. – Потому что сентиментальный порыв пройдёт, а воспоминания останутся.

 – К слову, о порывах, – отвлёкся Эллис от ветчины и от булочек, которыми его угощала Мэдди, щедро смазывая их маслом. – Дорогой друг, вы будете присутствовать на нашей свадьбе как гость со стороны жениха или гость со стороны невесты? Мы с Мадлен немного разошлись во мнениях на этот счёт.

 – Я не говорил, что вообще пойду… – начал было Клэр и осёкся. – Нет, нет, не смотрите на меня так! Вы слишком сияете, и после бессонной ночи это слепит глаза.

 Словно сговорившись, за завтраком мы не упоминали ни о Валхе, ни о вчерашнем происшествии вообще. Пожалуй, нам всем нужна была передышка… Но когда Эллис прощался, то подозвал меня и очень серьёзно произнёс:

 – Если у вас появится хоть малейший шанс избавиться от Валха, и вам понадобится помощь любого рода, то я к вашим услугам. Я и прежде обещал вам помощь… Но тогда я ещё не желал уничтожить его всем сердцем. Что угодно, Виржиния, – мрачно повторил он. – Я готов спуститься под землю или пойти на преступление… Руку или ногу готов отдать!

 – Не вздумайте, они понадобятся Мэдди, – полушутя ответила я. И, помолчав, добавила: – Попробую последовать вашему совету и попросить об услуге графа Ллойда. Но во сне это делать опасно; боюсь, что Валх не упустит шанса подловить меня там, где он силён… Леди Чиртон обещала пригласить меня в «Клуб дубовой бочки» снова, но пока не появляется в кофейне. А даже если она и сдержит слово, то попасть в комнату, где погиб граф, и пробыть там достаточно, чтоб договориться с ним, будет затруднительно. Возможно, мне понадобится ваша помощь.

 – Только скажите, – пообещал Эллис, надевая кепи; взгляд у него был сумрачный. – А я пока постараюсь продвинуться в расследовании; чем раньше мы найдём убийцу графа и потерянные документы, тем лучше.

 На том мы и расстались.

 Леди Чиртон не заглядывала в «Старое гнездо» несколько дней. Я же сама не писала ей, поскольку боялась выдать свой излишний интерес к клубу… Хотелось, чтоб всё вышло естественно.

 Так или иначе, время в ожидании не тянулось, а летело. Во многом из-за переполоха вокруг пожара в кофейне: Рене Мирей, увы, совершенно не умел помалкивать, а потому уже на следующий день все желающие, а также нежелающие и совершенно равнодушные были подробно осведомлены об «ужасном происшествии», которое едва не унесло жизнь Мэдди. О своих кошмарных снах Мирей поведал тоже, щедро перемежая рассказ восклицаниями вроде «мон дьё» и трагическими вздохами. Сперва я рассердилась и собиралась сделать ему замечание, но потом поняла, что это просто его способ изживать страхи и горе.

 А если страх уходит, то Валху не за что зацепиться.

 Внимательней всех прочих к россказням Мирея прислушивалась, как ни странно, Дженнет Блэк. Она совершенно серьёзно соглашалась с тем, что, скажем, со второго этажа до сих пор веет «смертельным ужасом» и «предчувствием погибели», а в тумане за окнами ясно видела «зловещую тень».

 – Отец недавно опубликовал крупную статью от заслуживающего доверия учёного в «Парапсихическом», – бесцветным голосом сообщила она, доверительно придвинувшись к Мирею. – Там есть и изображение мистических знаков, способных выявить зло. Выявленное зло бежит с позором! Стоит ли мне побежать за журналом прямо сейчас?

 Мирей, ко всем юным девицам относящийся, как к своим младшим сёстрам, уверил её, что не стоит так утруждаться. «Парапсихическое» мисс Блэк принесла назавтра; вместе с приятельницами из «Клуба странных леди» она аккуратно вырезала из страницы с «мистическими знаками» нечто вроде круга с щелью посередине и потом с час бродила по кофейне, разглядывая всё через эту щель. Бесстрашная компания исследовательниц во главе с мисс Блэк даже поднялась наверх – право, не уступить их горячим просьбам мог только самый чёрствый человек, а у Мэдди было доброе сердце – и осмотрела комнату, где произошёл пожар.

 Пятно на ковре, который не успели ещё заменить, произвело подавляющее впечатление.

 – Ага! – вдруг воскликнула Дженнет Блэк. – Кажется, сюда явился мертвец… или не мертвец, а просто злой дух? – нахмурилась она.

 Это было так неожиданно точно, что я вздрогнула, но нашла в себе силы отшутиться:

 – Скажите ещё, что сама смерть.

 – И она тоже, – без улыбки подтвердила мисс Блэк. – Но позже. Как жаль, что они разминулись… Какой прелестный цветок! – добавила она живо, заметив на столе лилию, сложенную из бумаги.

 Мэдди скромно призналась, что цветок сделала она – и, к счастью, с этих пор вырезанные из журнала мистические знаки были позабыты, вся компания переместилась обратно в зал кофейни. А разговоры сосредоточились на рукоделии, красоте и, что не удивительно, подготовке к свадьбе.

 Меня такой оборот вполне устраивал.

 Постепенно разговоры о пожаре утихли. Ковёр в комнате у Мэдди заменили, и новый выглядел даже лучше прежнего: нежный, бело-голубой, он точно делал помещение светлее. Его когда-то преподнесли в подарок леди Милдред, уж не помню, по какому поводу; кажется, один торговец кофе с Чёрного Континента вскоре после знаменитого кругосветного путешествия пытался заручиться её поддержкой… Так или иначе, ковёр пылился вместе со многими другими подарками все эти долгие годы, за исключением коротких эпизодов, когда прислуга доставала его, чтобы почистить.

 Что ж, по крайней мере, теперь в комнате не пахло гарью.

 Когда леди Чиртон наконец посетила «Старое гнездо», о происшествии никто уже и не вспоминал, кроме разве что впечатлительного Мирея. Пока она с супругом наслаждалась своим кофе с розмарином, я раздумывала, как бы ненавязчиво напроситься в «Клуб дубовой бочки» снова… Но, как всегда бывает в подобных случаях, ни одна из идей не пригодилась.

 – Леди Виржиния, мне, право, неловко вас обременять, но мои подруги настаивают, чтобы вы обязательно заглянули к нам через три дня! – с непривычной для неё живостью обратилась ко мне леди Чиртон и даже взяла меня за руку, заглядывая в глаза. – Я имею в виду наш клуб. Представьте себе, кузен леди Уоррингтон… он, к слову, археолог, совсем ещё юноша, но наукой буквально одержим… так вот, её кузен привёз из путешествия в Альравию переносную жаровню с песком для приготовления кофе. Затем он снова уехал, на сей раз в Эльду, и вернётся не раньше середины зимы. А леди Уоррингтон теперь одержима мыслью, что вы покажете, как пользоваться этой жаровней! – и она сделала шаг назад, выпуская наконец мою руку; ресницы дрогнули, взгляд больших серых глаз, излом бровей – всё выражало огорчение и неловкость. – Полагаю, это оттого, что новые люди у нас появляются нечасто, и в основном они… полезные, – добавила она совсем тихо, так, что за гомоном в кофейне можно было бы её и не услышать. – А ваш визит изрядно развеял скуку. Она просила меня пригласить вас ещё в прошлый раз, но я не проявила настойчивости… Теперь леди Уоррингтон, как видите, изобретает предлоги. Хоть о кофе вы и знаете больше, чем любая из нас, но принуждать вас к тому, чтобы…

 – Ни слова больше, прошу вас! – прервала я её излияния, с трудом удерживая смех. Если б леди Абигейл, к примеру, заполучила жаровню и не знала, что с ней делать, то нисколько не сомневалась бы, обращаться ко мне или нет. И, разумеется, даже не подумала бы, подобает это леди или нет! Но мы подруги, а леди Чиртон… – Вы ведь не откажетесь на несколько минут пройти со мной на кухню? А вам, боюсь, придётся немного поскучать тут с газетой, – виновато обернулась я к её супругу.

 Манеры у лорда Чиртона были безупречными, а потому он, разумеется, уверил меня, что прекрасно проведёт время и в одиночестве, и это не стоит ни малейшего беспокойства, ни малейшего.

 На кухне же я открыла стенной шкаф и подозвала леди Чиртон, чтоб та заглянула внутрь.

 На четвёртой полке красовалась аккуратная жаровня.

 – И ещё две хранятся в особняке, – пояснила я с улыбкой. – Одна слишком большая, чтобы с удобством пользоваться ею тут, а другая – наоборот, маленькая и неустойчивая, хотя и богато украшенная… Леди Милдред считала, что приготовление кофе на жаровне дисциплинирует ум и усмиряет тревоги. Этому она научила и меня. Скажите, вы всё ещё думаете, что предложение леди Уоррингтон может показаться мне оскорбительным или недостойным? Уж поверьте, не более, чем просьба показать, как вышивают салфетки альбийской «белой гладью»… к слову, как раз вышивка мне совершенно не даётся.

 В итоге мы вернулись в зал, уже договорившись о визите в клуб; оставалось лишь сообщить Эллису день и точное время – и надеяться, что он придумает, как мне остаться с призраком наедине.

 Ближе к вечеру заморосил мелкий дождь. Кофейня рано опустела; да и на меня, признаться, навалилась сонливость, такая сильная, что впору заподозрить колдовство. Так как Мэдди по-прежнему жила в особняке на Спэрроу-плейс, мы вскоре отправились туда вместе, оставив «Старое гнездо» на Георга – Мирей тоже уже уехал, сославшись на головную боль. За ужином то и дело мерещился островато-свежий запах, такой слабый, что сперва не получалось его опознать.

 «Новые приправы? – В голове крутилось воспоминание; что-то очень знакомое, приятное. – Или духи Клэра? Он иногда орошает парфюмом свои перчатки довольно щедро».

 Лимонные корочки, смятая трава на весеннем лугу…

 «Вербена!» – осознала я вдруг.

 И улыбнулась.

 Кажется, Лайзо снова звал меня на свидание, так, как умел только он.

 – Вижу, вы задумались о чём-то очень приятном, дорогая племянница, – вкрадчиво заметил Клэр.

 – Об ароматах, – ответила я почти честно. И добавила невинно: – Какие духи нравятся вам, дядя? Держу пари, что-то очень сладкое. Если б существовали духи с ароматом карамели, мёда и зефира, наверняка вы бы выбрали их.

 – Как же плохо вы меня знаете, – с притворным огорчением покачал он головой. – Совершенно мимо.

 – Сахар? Мармелад?

 – Разве сахар вообще пахнет?

 – Сливочный крем? Патока?

 – О, умолкните, ещё немного – и у меня слипнутся уши.

 – Что ж, тогда у меня остаётся только одно предположение. Уксус?

 Услышав это, Мэдди беззвучно рассмеялась, и даже у Паолы дрогнули уголки губ. Клэр же состроил настолько кислое выражение лица, насколько вообще было возможно; казалось, что ещё немного, и в моей чашке с какао свернётся молоко…

 Но уже после ужина, когда я собралась подниматься в спальню, он неожиданно остановил меня и тихо произнёс:

 – Сумерки после дождя.

 – Что?..

 Я, признаться, несколько растерялась.

 – У Элизабет были духи, которые пахли одновременно фиалками, влажной листвой и нежной сердцевиной цветка ириса, той лёгкой жёлтой пыльцой, горьковатой и сладкой, – так же непонятно продолжил он. – Она считала, что это аромат весеннего вечера, когда тёплый дождь только что прошёл, и сад дышит покоем. Когда Элизабет умерла, ей было чуть больше тридцати, а мне около семнадцати; мы были женаты всего год или вроде того. Никто не верил, что я любил её, а не её состояние – которое, напомню, досталось брату Элизабет. А я… каждый вечер я клал в изголовье постели платок, который пах теми самыми духами; так можно было вообразить, что Элизабет всё ещё рядом.

 На мгновение я ощутила себя бестактной грубиянкой; признаюсь, мне всегда казалось, что «безутешным вдовцом» Клэр себя называет только для того, чтобы отвадить чересчур пылких поклонниц.

 За всем этим как-то забывалось, что он тоже способен… любить, скорбеть?

 – Дядя, простите, я…

 – Я сказал это не для того, чтоб вас уязвить, – ворчливо откликнулся он, отступая в сторону. Дядин домашний наряд, серый с голубым, сейчас вовсе не выглядел вычурным, наоборот, слишком простым и светлым – и делал его каким-то беззащитным, пожалуй. – Просто вдруг захотел рассказать вам это. Мальчики ещё слишком малы, чтоб слушать и понимать, а меня иногда одолевает разговорчивость. Полагаю, возраст. Доброй ночи, дорогая племянница.

 – Доброй ночи, – растерянно откликнулась я.

 …А в спальне у меня пахло вербеной – и ещё немного порохом.

 Гораздо сильнее, чем можно было бы списать на разыгравшееся воображение.

 Продолжение следует…

Ещё продолжение

 А в спальне у меня пахло вербеной – и ещё немного порохом.

 Гораздо сильнее, чем можно было бы списать на разыгравшееся воображение.

 …всюду шорохи, шорохи и тени.

 Это идёт дождь – сплошной шелестящей стеной, но он снаружи, отсекает внешний мир; остаются лишь старые камни, сырость, летучие мыши под потолком, свечи и зеркала. Много зеркал; они повсюду, некоторые помутневшие, в пятнах, есть даже разбитые… Свечи тоже разные: витые, куцые, тонкие и высокие. Пламя трепещет на сквозняке, порождая призраков.

 Один из этих призраков – я сама.

 Лайзо тоже тут. Он странно одет – штаны, похожие на альравские шаровары, только тёмные, алая рубашка, широкий пояс, обмотанный вокруг талии несколько раз, короткий плащ-накидка в чёрно-серую клетку. Но на сей раз хотя бы выбрит, и мне это нравится.

 Лицо у него усталое; глаза пылают зелёным огнём, и сияние сбивает с толку, мешает считать выражение – он расстроен, опасается чего-то или наоборот, рад?

 – Виржиния, – говорит он. – Ты здесь.

 – Ты ведь позвал.

 Он улыбается.

 Размышляю, стоит ли рассказать о Валхе, но прежде чем произношу хоть слово, Лайзо говорит сам:

 – Мы все живы… Удивительно звучит, да? Не верилось до последнего, – он коротко усмехается и каким-то беспомощным жестом проводит себе по волосам, будто паутину снимает. – Этот «жёлтый туман» пахнет чесноком. Мне сначала это показалось забавным, тем более что убивает он не сразу… И даже не сразу причиняет боль. Он ползёт по земле, заливает окопы… Если подняться повыше, то можно спастись. Мне не удалось сорвать атаку, верней, не удалось предотвратить её полностью. Мы с моими ребятами пробрались в лагерь алманцев и избавились от мин, отравленных, что ли, не знаю, как и сказать… В них была маслянистая жидкость, а из неё-то и получался «жёлтый туман». Мины теперь на дне болота, глубоко-глубоко, уж я-то попросил, чтоб их затянуло на самое дно… Но не все. Нас всё-таки застигли, прямо там, в лагере. Мы побежали – прямо по болоту, иначе было никак… А алманский командир как взбесился – и приказал оставшимися минами обстрелять наши позиции. Их, мин, всего-то было две… Но по одну сторону – наши; по другую – алманцы, как ни крути, а тоже люди, и многие-то и не знают, зачем они там; а в третьей стороне – деревня, и хоть война, а над трубами дымки курятся, кто-то хлеб печёт… А в четвёртой – мы сидим посреди болота. И ветер мне в ухо шепчет: эй, колдун, куда мне подуть?

 Он рассказывает – и я вижу это как наяву. Измождённые лица; мундиры, цветов которых уже не различить; прохудившиеся ботинки, огрубевшие руки… Полевые госпитали; солдаты, отдыхающие, когда только можно; маленькую деревню, белёные подоконники, старые яблони – и людей, закрывающих глаза на войну, пока им позволяют, пока она не стучится в двери.

 – И что ты сказал? – спрашиваю тихо.

 – А я сказал: дуй, приятель, вверх.

 Дождь за стенами башни – а теперь я почти уверена в том, что мы в башне, старой, разрушенной, на самом верху – становится сильнее. Шелест его перекрывает все прочие звуки; некоторые свечи гаснут.

 Тени подступают к зеркалам.

 – И никто не погиб?

 – Только птицы, – качает Лайзо головой; взгляд у него меркнет. – Больше в небе никого.

 Я опускаюсь на камень рядом с ним, невесомая, почти бесплотная. Мои печали и невзгоды кажутся теперь надуманными и легковесными. Личное горе всегда выглядит недостойным упоминания в сравнении с бедствием, способным унести множество жизней…

 А потом я вспоминаю Мэдди, её дрожащие руки и лицо, мокрое от слёз.

 И тоже начинаю говорить.

 Лайзо выслушивает внимательно, хмурится. Моя история не нравится ему; когда я договариваю, лопается одно из зеркал – из глубины мутной поверхности проступает трещина с тем особенным щелчком, какой издаёт осколок льда, если бросить его в тёплую воду.

 – Если бы Валх пытался убить кого-то из вас, то действовал бы иначе, – произносит он наконец. – Куда надёжней подослать сомнамбулу с револьвером.

 Рассеянно киваю. Это правда. Моих родителей Валх погубил руками несчастной, сломленной женщины, Элси Тиллер, а ко мне ближе всего подобрался через безумного парикмахера. Уронить свечу на отсыревший ковёр – не слишком-то верный способ, тем более что я всё ещё была в кофейне, и к тому же не одна…

 – Он хочет меня… запугать?

 – Сломить, – соглашается Лайзо задумчиво, и лицо у него мертвеет, становится жестоким, точно он пытается поставить себя на место Валха, рассуждать и чувствовать так же. – Измучить ожиданием удара, ослабить… Но это не значит, что он не способен ни на что иное. И снова повторю: будь осторожнее; не уповай всецело на свои силы, ты их предела не знаешь, а он свои пределы изучал столетиями.

 Прикрываю глаза, размышляя.

 Леди Милдред могла нести на своих плечах, кажется, целый мир, но Валх изувечил и её. Отнял по очереди близких – всех, до кого смог дотянуться, медленно, жестоко. До последнего леди Милдред сохраняла ясный рассудок, так и не превратившись в марионетку Валха, чего он страстно желал. Но то страдание, которое она испытывала, переплавилось в болезнь, а болезнь пожрала её изнутри.

 И вот теперь он кружит надо мной чёрной тенью, выискивает слабые места… Ищет способ сломать мою волю, превратить меня в свою служанку вместо Абени.

 Ведь Абени стареет; она не бессмертна.

 – Я буду осторожной, – обещаю негромко. И добавляю: – Он меня боится.

 – Тем хуже, – отвечает Лайзо. – Потому что осторожным будет и он. И безжалостным.

 Ещё одно зеркало трескается; кажется, моё время здесь истекает. Мы молчим; наши руки рядом, но не соприкасаются, и я не уверена, что вообще смогу дотронуться до него, если захочу…

 Мои пальцы прозрачные, как стекло.

 – Мать… мама не сердится? – спрашивает вдруг Лайзо, не глядя на меня.

 Она плачет; ей больно.

 Но ему я об этом, конечно, сказать на могу.

 – Нет, не сердится, – улыбаюсь я мягко. – Но скучает. Твой подарок ей понравился.

 – Хорошо, – эхом откликается Лайзо. – Если будет беда, иди к ней. Уж сделать простой оберег или сплести ловец снов ей по силам… Жаль, что я не могу быть сейчас рядом с тобой, – вырывается у него.

 Я вспоминаю смертоносный туман, и две армии, и деревню, и дымки над трубами.

 Всё-таки никто не погиб.

 Чудо.

 – Значит, ты нужен здесь, – говорю мягко и склоняюсь к его губам.

 Он тянется навстречу…

 И тут лопается ещё одно зеркало – и вместе с ним трещина рассекает башню.

 Я очнулась за миг до поцелуя. Щёки у меня горели; на улице моросило, и воздух был таким влажным, что простыни и одеяла отсырели тоже.

 – Возвращайся скорее, – прошептала я, утыкаясь лицом в подушку, чтобы согнать румянец. – Возвращайся, пожалуйста, живым…

 По счастью, от неподобающих чувств не осталось и следа к тому времени, когда надо было спускаться к завтраку. По крайней мере, Клэр ничего не сказал. А может, он сам испытывал смущение после своей нечаянной исповеди накануне…

 «А может, ему просто привычнее спать до полудня, – пронеслось в голове. – Он ведь даже говорил, что по утрам всегда пребывает в дурном расположении духа. И всё-таки встаёт пораньше, чтобы позавтракать вместе с нами».

 Клэр украдкой зевнул, видимо, не удержавшись; я притворилась, что ничего не заметила.

 Мы с Мэдди прибыли в кофейню за час до открытия, но в зале нас уже ожидал Эллис – как всегда, полный кипучей энергии… и немного голодный, несмотря на солидную порцию пирога, от которого к нашему приходу остались лишь крошки и корочки.

 – Виржиния! У меня новости, одновременно хорошие и дурные. И у вас, похоже, тоже что-то есть, – и он взмахнул сложенной вчетверо запиской, той самой, что я отослала ему после разговора с леди Чиртон. – Я чудовищно тороплюсь, но побуду здесь ровно столько, сколько нужно, чтоб всё обговорить… Но сначала идите и выбраните вашего повара.

 – Мистера Мирея? – встревожилась я. – Зачем? Он снова затевал с вами ссору?

 Эллис закатил глаза:

 – Хуже. Он не замечал, как я затеваю с ним ссору! Так что отругайте его для тонуса, ему полезно. Некоторые люди совершенно невыносимы, тем и ценны, а стоит им исправиться – и пиши пропало… И, если уж вы идёте на кухню, то не спросите ли мистера Белкрафта о кофе, который он мне обещал?

 Полагаю, это был лишь предлог, чтоб остаться ненадолго с Мэдди наедине. Но я и так собиралась заглянуть на кухню, чтобы поприветствовать Георга. И Рене Мирея, разумеется, тоже; он не выглядел настолько подавленным, каким живописал его Эллис, но всё-таки держался чуть тише и скромнее обычного.

 – Осенью никому не избежать хандры, а от тумана болит голова. В такие минуты я скучаю по дому, да! – ответил Мирей, как мне почудилось, не вполне искренне, когда я осведомилась о его здоровье. – Пустяки.