Текст книги "Грозная туча"

Автор книги: Софья Макарова

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 19 страниц)

Глава IX

итатели, вероятно, догадались, что молодой французский солдат, с которого казак снял медальон, попавший затем в руки Нелиной, был не кто иной, как Этьен Ранже.

С обычной своей храбростью Этьен не раз бросался отважно вперед во время атак и, смело врезавшись в ряды русских солдат, рубил направо и налево, не щадя ни неприятеля, ни собственной своей жизни. Он дрался словно в чаду каком или неистовом опьянении: прежде ему было невыносимо слушать стоны раненых и бросаться с поднятым палашом на своего ближнего, но вид крови приводил его в неистовство, и Этьен, поддаваясь этому чувству, не видел более человека в своем противнике.

Изнуренные безостановочным движением вперед и беспрестанными стычками с неприятелем, Этьен и его товарищи сознавали одно только – что надо во что бы то ни стало занять Смоленск, иначе им не дадут отдохнуть, и бросались в атаку, как бешенные.

Мюрат не раз обращал внимание на храброго Этьена Ранже, воодушевлявшего своих товарищей и поддерживавшего в них бодрость; не раз он замечал его распорядительность и толковость. Кроме того, сам по себе Этьен был ему чрезвычайно симпатичен, и он решил произвести его в офицеры.

Но в одну из кровавых схваток конь Этьена, испугавшийся штыка, шарахнулся в сторону и со всего размаха ударил своего седока головой о дерево. Молодой человек свалился как сноп на землю. Казаки приняли его за убитого и ограбили.

Что сталось бы с Этьеном, если бы его оставили на месте, неизвестно; но на его счастье казак, переворошивший его ранец, повернул Этьена лицом кверху, и Мюрат, следуя за передовым своим отрядом, проехал мимо него и узнал своего храброго любимца.

– Убит? – спросил он, указывая на него.

– Кажется, – отвечал равнодушно генерал-адъютант короля Росетти.

Но тут Этьен пошевелился. Мюрат велел адъютанту осмотреть, куда он ранен, и тот, к общему удивлению, не нашел на нем никакой раны.

– Дайте ему понюхать соли! – велел Мюрат своей обычной скороговоркой. – Он, вероятно, лишился чувств от ушиба.

Росетти поднес к лицу Этьена флакон с нашатырем, поданный ему Мюратом, и Этьен, открыв глаза, обвел всех мутным взором.

– Взять его с собой! – скомандовал Мюрат. – И вперед, друзья! Времени терять не будем!

Адъютанты подхватили Этьена под руки, и один из них посадил его перед собой на лошадь.

Быстрая езда вскоре согрела окоченевшие члены Этьена, и он почувствовал себя совсем здоровым и бодрым и тотчас же заявил об этом.

Ему дали одну из запасных лошадей, и он понесся вдогонку за своим взводом, шедшим в авангарде отряда.

В одну из следующих стычек Мюрат крикнул одному молодому солдату:

– Браво, молодец! Как зовут?

И едва не попятился в удивлении, когда солдат, приложив руку к киверу, отвечал:

– Этьен Ранже, ваше величество!

– Как! Кого же подняли полумертвым мои адъютанты?

– Меня, ваше величество! – отвечал бодро молодой человек.

– И ты уже снова рубишься впереди всех?.. Становись на место убитого подпоручика Марто. Видно, судьба тебе быть офицером еще до занятия Смоленска, хотя я собирался тебя произвести после взятия этого города! – сказал Мюрат с обычной своей самоуверенностью, будто бы взять Смоленск было так же легко, как занять какую-нибудь деревушку.

Ксавье Арман с завистью поглядывал, как один из приятелей Этьена поднес ему эполеты и саблю, снятые с убитого в схватке Марто, и Этьен мгновенно преобразился в подпоручика и стал выше первого офицерского чина, что было вовсе не редкость в такое время, когда простые рядовые в одну кампанию достигали чина полковника или даже генерала.

Сам Иоаким Мюрат был сыном трактирщика. Своей отчаянной храбростью он обратил на себя внимание Наполеона, когда тот еще был генералом, и быстро пошел в гору. В 1800 году он женился на сестре Наполеона и в 1808 году был возведен им на престол неаполитанских королей.

В то время, как Этьен надевал офицерские эполеты, князь Багратион получил известие, что дивизия Неверовского разбита под Красным и преследуется Мюратом, и приказал корпусу Раевского идти поддержать Неверовского и защищать Смоленск.

Так как необходимо было во что бы то ни стало удержать этот город за собой по возможности дольше, чтобы дать нашим армиям время выйти на Московскую дорогу, то и Барклай-де-Толли отправил туда из Первой армии корпус Багговута. Но тот прибыл к Смоленску только на рассвете пятого августа, когда французские ядра уже осыпали улицы города. Багговут со своими остановился на бивуаках по правую сторону Днепра у самого Смоленска, в предместье, находящемся на правом берегу Днепра, тогда как собственно город расположен на склоне левого берега и окружен каменной зубчатой стеной, построенной еще при Годунове. Кремль составляет продолжение этой стены, в четыре сажени высотой, с десятью башнями, круглыми, четырехугольными, неправильно расположенными в разных местах. Стены эти прорезаны только двумя воротами: одни ведут на дорогу к Красному, другие – на Мстиславль в Москву. Тот и другой выходы защищены полукруглым земляным валом, укрепленным бастионами без палисадов. На эти бастионы нельзя было поставить пушки, и пятьдесят орудий расположили по полукруглому валу и подле бастионов.

С высокого правого берега, на котором находился корпус Багговута, виделся отчетливо не только весь Смоленск с его земляными укреплениями впереди стен, но и неприятельский лагерь. Французские войска обложили городские укрепления с левой стороны Днепра, и полукруглые фланги их доходили до самой реки. Они часто бросались на приступ то с одной, то с другой стороны и особенно сильно напирали на одни ворота. Гул несся страшный; грохот пушек, ружейная пальба, крики сражающихся и стоны раненых и умирающих сливались в один звук. Вскоре деревянные дома загорелись и пылали, словно гигантские костры, и даже иные старинные башни были объяты пламенем. К вечеру весь город уже был в огне. И вдруг раздался протяжный благовест в соборе, призывая к всенощной накануне великого праздника Преображения Господня. Колокола остальных церквей завторили, и торжественный благовест разлился по городу.

Несмотря на пожар, окружавший церкви и колокольни, и на непрекращавшуюся бомбардировку, народ стекался со всех сторон к всенощной и в теплой молитве к Господу искал успокоения и отрады. А неприятельские ядра меж тем жужжали, шипели, свистели в воздухе, гулко ударяя в землю или в стены зданий, неся с собой смерть и разрушение.

Вечер был прекрасный: ни малейшего ветра. Огонь и дым поднимались столбом под самые облака. Куполы церквей и колоколен ясно виделись на фоне пылающего неба.

Сражение прекратилось только к ночи. Солдаты и офицеры улеглись под открытым небом, возле ружей, составленных в козлы, стараясь восстановить сном свои силы. Все ожидали, что на следующий день начнется новый смертельный бой.

Дивизия, в которой находился Павел Алексеевич Тучков, заняла Петербургское предместье Смоленска, на правой стороне Днепра. К ночи офицеры собрались в кружок и толковали, угощаясь кое-какой закуской.

– Если бы мы не ходили взад и вперед то к Инкову, то к Смоленску, – говорил один из офицеров, – мы бы успели отразить неприятеля у Красного. А тут вот пришлось только с горки глядеть на сражение.

– Как знать, как знать! – пожимал плечами Майор. – А это не так-то легко, как кажется. Вот ведь верные известия были получены о том, что Наполеон идет на Смоленск, и двинули нас сюда было, а пришли, и все же мы стали кричать, что нас обманули; ушли к Инкову, а тут французы без нас перешли Днепр и взяли Красный.

– Как хотите, господа, – сказал кто-то, понижая голос, – а странно, что наш главнокомандующий избегает боя…

– Верно, верно! – поддержали его другие.

– Полноте, господа! – заговорил снова майор. – Разве могли мы выдержать генеральное сражение, пока наши две армии не соединятся?

– К чему нужно было растягивать войска? – проворчал капитан. – И без того у нас войска втрое меньше, чем у неприятеля. А тут еще разделили на три армии и растянули от Балтийского моря до самой Галиции.

– Нельзя было знать, с какой стороны Наполеон вторгнется в наши владения.

– Что ж! Разве мы помешали его переправе?.. Все это мудрят у нас в штабе немцы. Если бы все войска были в одном месте, не допустили бы мы Наполеона до Смоленска.

– Ну что толковать! – прервал его майор. – Главное сделано: наша Первая армия соединилась с армией Багратиона. И теперь нас до ста пятидесяти тысяч при семистах шестидесяти орудиях.

– Вы почем знаете численность войск и орудий?

– Помогал в вычислениях адъютанту, писавшему докладную записку главнокомандующему.

– Вот посмотрим, что станут делать теперь, когда обе армии соединились! – говорила молодежь. – Куда поведут нас наши немцы?

– Уж, разумеется, не отступим от Смоленска! – бросил майор уверенно. – И не отдадим такой важный пункт в руки неприятеля.

– Только бы этого недоставало! – крикнул кто-то из молодых.

– А я так и тут не уверен, чтобы мы не отступали, – молвил насмешливо капитан. – Ведь можно же было не допустить неприятеля до переправы через Неман, но переправился он благополучно и без помех.

– Кто же мог думать, что Наполеон вторгнется в наши пределы, не объявив предварительно войны! – покачал головой майор.

– От него всего можно было ожидать! – прервал его капитан запальчиво. – А мы все ему дорогу очищаем. Вспомните только, господа, как было дело с нашей бригадой: мы жгли мост на Вилии, когда Наполеон уже перешел через Неман.

– А здоровый мост был! – заметил пожилой прапорщик. – Бревна – толще не бывает! Много хвороста и соломы нужно было натаскать на него, чтобы огонь охватил намокшую древесину.

– Есть о чем жалеть! – засмеялся один из молодежи. – Сколько людей с тех пор полегло, а он о бревнах жалеет.

– Не перебивайте меня! – начал снова капитан. – Дайте мне перечислить все наши походы. Помнится, мы отступили от Вилии пятнадцатого июня. Семнадцатого и восемнадцатого простояли на месте. Затем двинулись к главной квартире в пресловутые укрепления Дриссы.

– Опять немцы! – заметил запальчиво один из молодых. – Чего стоили эти укрепления и оказались никуда не годными!

– Тут мы тоже жгли, – продолжал капитан настойчиво. – Только уже не мост, а провиантские магазины.

– И сожгли одного хлеба на миллион рублей! – ввернул снова старый прапорщик.

– А сколько громких слов было сказано Барклаем-де-Толли! – продолжал капитан. – Помните, господа?.. Когда укрепляли лагерь под Дриссой, главнокомандующий говорил, что копает могилы неприятелю. А пришли мы в Дриссу, так все увидели, что, останься мы в этом укреплении, нас, как мух, перебьют французы… Тут снова уверял в своем приказе Барклай-де-Толли: «Не отступлю более ни на шаг перед неприятелем». А второго вся армия отступила через Двину по дороге к Полоцку.

– И мы замыкали шествие, поджидая себе в подкрепление графа Витгенштейна! – добавил кто-то из молодежи.

– А никто и не думал нападать на нас, – продолжал капитан. – И мы преспокойно прибыли одиннадцатого июля в Витебск и расположились на берегу Двины, как стоим теперь над Днепром. И простояли до тех пор, – добавил он с горечью, – пока главнокомандующий не получил донесение от князя Багратиона, что Могилев взят Наполеоном, и обе армии через это не могут соединиться иначе, как под Смоленском.

– И мы снова потянулись, отступая, – сказал не без сарказма один молодой офицер. – Только на этот раз по дороге к Поречью, а французы меж тем овладели оставленным нами Витебском.

– Жутко досталось тогда нашему арьергарду от войск Мюрата! – заметил кто-то.

– Зато граф Пален второй молодецки сдержал напор! – ответил майор. – Наши войска бились на славу!

– А помните, господа, как послали нашего командира Павла Алексеевича заступить место барона Корфа по случаю приключившейся у того болезни?

– Мы тогда только вдвоем с ним отправились обратно по дороге к Витебску! – сказал адъютант Тучкова Новиков, хранивший до сих пор молчание.

– Невесело вам тогда было! – заметил молодой подпоручик.

– До Витебска было ничего! – решил рассказать адъютант. – Вся дорога, однако, была запружена повозками и народом, бежавшим из города. Встречные нас уверяли, что Витебск занят уже французами. Но Павел Алексеевич не верил этому и хотел убедиться, точно ли французы в городе… Ну и убедился – если не воочию, то воушию: только-только въехали мы с ним в предместье, как слышим – в улицах города идет пальба. Сомнения тут больше никакого не было в том, что французы в городе. И нам следовало уходить, чтобы не попасть в плен. Мы свернули с большой дороги вправо и поехали полями отыскивать свой отряд. Дело было к вечеру, а мы не знали наверно, где он находится, и постоянно рисковали наскочить на неприятеля. Меня Павел Алексеевич послал в одну сторону осмотреть местность, а сам направился в другую, и мы потеряли друг друга, и пришлось каждому из нас пробираться к своим поодиночке. Сильно стемнело, едва можно было разглядеть путь на просторных равнинах, окружающих Витебск. Вижу вдруг, идет кавалерия. Впереди уланы… Наши или неприятель – решить трудно. Ведь польские уланы, сражающиеся против нас заодно с французами, в мундирах, очень похожих на наших улан, а французы, заняв Витебск, могли выслать польских уланов для прикрытия своего фланга. Пока я раздумывал, ехать ли мне навстречу показавшейся коннице или скакать от нее, за уланами показались гусары в серых мундирах… «Слава Богу! Это наш Елисаветградский полк!» – вздохнул я облегченно и поскакал к нему.

– Так вы и шли с конницей?

– Куда же мне было деваться! Примкнул я к ней, да вскоре к нам присоединился и Павел Алексеевич. Он, оказалось, тоже долго не решался к нам подъехать, боялся попасть в плен. Так вышло, что и сам барон Корф был в этом отряде. Так мы с ним и проследовали до самого города Поречья, где тогда находилась главная квартира нашей Первой армии. Нам, однако, велено было остановиться версты за три, не доходя до города, и Павел Алексеевич расположил принятый им отряд на самой дороге, близ корчмы. Ночью мы услышали страшный крик в Поречье, до нас долетело громкое «ура!». Павел Алексеевич велел мне скакать в главную квартиру и узнать, что там делается. Я пустил своего коня в карьер, и вдруг узнаю, что некоторые из солдатиков добрались до покинутых откупщиками подвалов, выкатили оттуда бочки с вином и подняли весь этот шум на радостях.

– Вот какая оказия! – засмеялся старый прапорщик.

– Тут вскоре обе армии соединились под Смоленском! – прервал рассказчика благодушный майор.

– И Павел Алексеевич принял начальство над нашим отрядом, – добавил прапорщик.

– Главное то, что армии соединились! – отметил майор.

– Того и жди, что опять велят нам отступать, – покачал головой капитан.

– Полно вам вороной каркать! – остановил его строго майор.

– Пора, однако, нам и на покой! – засобирался адъютант. – Неизвестно, каков-то будет завтрашний день. Может быть, придется и нам биться весь день с неприятелем.

Вскоре все улеглось и заснуло, кроме часовых, мерно двигавшихся по периметру лагеря.

Все затихло и мирно спало, как вдруг раздался перестук конских копыт. И проезжавший мимо ординарец крикнул:

– Господа, отступаем!

– Куда? Как? – взволновались офицеры, вскакивая и озираясь.

– Пошутил? Быть не может! – заметил спокойно майор.

Но не успел он договорить, как раздался ружейный огонь, и мирный их лагерь огласился страшными криками. Несколько солдат лежали мертвые и тяжелораненые.

Оказалось, что русские войска, точно выступили ночью из Смоленска, и неприятель, пробравшись через опустевший город, пошел на Петербургское предместье, лежавшее на правом берегу реки и соединенное с городом деревянным мостом. Передовые стрелки, высланные вперед неприятелем, застали врасплох бригаду Павла Алексеевича Тучкова и разбудили ее залпом из ружей.

Через минуту весь отряд уже был на ногах. Тучков пересел на другую лошадь, так как его была ранена пулей, и переправился со своим отрядом на левый берег Днепра, меж тем как присланный главнокомандующим барон Корф отогнал французов обратно за Днепр и занял Петербургское предместье.

Весь день шестого августа вся армия простояла в боевом порядке, но главнокомандующий Барклай-де-Толли нашел невыгодным дать генеральное сражение. Офицеры, особенно молодежь, волновались более, чем когда-либо; тут и там слышались насмешки.

В шесть часов вечера Павел Алексеевич Тучков получил приказание явиться в главную квартиру, где было ему объявлено, что армия должна отступать по дороге к Москве, а ему, Тучкову, предписано идти в авангарде первой колонны, которая двинется под начальством его старшего брата, корпусного командира Николая Алексеевича Тучкова. Павел Алексеевич должен был идти за братом на расстоянии четырех верст.

В восемь часов вечера Павел Алексеевич Тучков выступил со своим отрядом. Всю ночь шли они лесом. Приходилось зачастую перебираться через заболоченные ручьи, а мосты на них были так плохи, что не имелось никакой возможности переправлять по ним орудия, и приходилось не только поправлять мосты, но просто разбирать их и перестраивать. Только к восьми часам утра вышли они на большую Московскую дорогу. Пройдя почти безостановочно ровно двенадцать часов, все сильно устали и с радостью думали о скором отдыхе в селении Бредихино, где велено было им остановиться. Утро выдалось чудное, и после бессонной ночи, проведенной в болотистой лесной чаще, особенно приятно было чувствовать на себе теплые лучи ярко светившего солнца. Все шли бодро, как вдруг проводник-белорус свернул влево с большого тракта.

– Стой! – закричал ему Тучков. – Куда ты это?

– Да в Бредихино, милостивый господин!

– Разве Бредихино влево за дорогой в Смоленск?

– А то как же, милостивый господин! Дорогу к Смоленску мы уже миновали: она вправо, а Бредихино будет тут!.. – и он указал по левую сторону.

– Странное дело! – сказал Павел Алексеевич Тучков своему брату Александру, командовавшему Ревельским полком, шедшим вместе с его передовым отрядом. – Если мы отойдем в Бредихино, французы займут большую дорогу, и наша армия окажется отрезанной от Москвы; тогда как заняв выход со Смоленской дороги на Московскую, мы не допустим французов сделать это.

– Надо идти в Смоленскую дорогу! – сказал решительно Александр Алексеевич.

– Но на меня ляжет страшная ответственность! – возразил ему озабоченно Павел Алексеевич. – Я получил весьма точное приказание идти в Бредихино.

– Но это явная ошибка. И происходит она от незнания местности! – говорил горячо Александр Алексеевич. – Не могло начальство оставить столь важный пункт без внимания – не занятым…

После некоторого раздумья Павел Алексеевич обратился к окружавшим его офицерам:

– А ведь дело-то неладное, господа! – сказал хмуро он. – Если мы сейчас уйдем в Бредихино, то оставим выход от Смоленска на большой Московский тракт совсем свободным. Французы не дураки. Займут этот пункт и запрут дорогу на Москву.

– Верно, верно! – послышалось со всех сторон из офицерского кружка.

– По-моему, господа, – продолжал Тучков, – нам следует идти не в Бредихино, а несколько вернуться назад, к Смоленску, чтобы не допустить французов пресечь дорогу нашим армиям.

Из группы офицеров ослышались возгласы одобрения.

– Господин Новиков! – позвал Тучков своего адъютанта. – Скачите по дороге к Бредихину и верните генерала Всеволожского, ушедшего туда с нашим авангардом.

Отряд Тучкова быстро повернул фронт и вскоре уже был на Смоленской дороге. Пройдя версты три, они дошли до горы Валутиной. Тут Тучков осмотрел местность и велел остановиться, найдя, что всего удобнее будет им стрелять в неприятеля с этой горы и не позволить французам перебраться через речку Строгань.

Местность здесь была болотистая. Густой кустарник покрывал берега топкой речки Строгани с мутными водами. Влево шла болотистая лощина и доходила почти до самого Днепра.

– Следовало бы занять вот и этот пригорок! – говорил полковник, указывая на возвышенность, поднимавшуюся за рекой.

– Что ж, попробуем! – согласился Тучков и послал эскадрон гусар с двумя орудиями занять указанный пригорок, а егерям велел засесть в кустах по обеим сторонам дороги и по берегам речки.

Глава X

ока русские войска пробирались ночью окольным путем на Московскую дорогу, Наполеон решил оставаться в Смоленске, чтобы дать спокойный ночлег своим весьма измотанным войскам. Лазутчики его донесли, что русские войска двинулись в обход, и он был уверен, что Мюрат со своей конницей успеет перерезать им дорогу к Москве, если двинется в путь на другой день утром. Император велел Мюрату выступить на рассвете, а за ним двинуться маршалу Нею с пехотой. Поужинав плотно и выспавшись, весело поднялись французские кавалеристы; шутя и пересмеиваясь, седлали они коней, готовились к отъезду.

Один Ксавье Арман был что-то задумчив и ни с кем не разговаривал. У него из головы не выходило быстрое повышение Этьена.

«А каково! – думал он. – Вот счастливец! Произведен самим Мюратом! И не в корнеты, а сразу в подпоручики!.. И за что? За то, что лошадь шарахнула его о дерево. Не я буду, если не проделаю такую же штуку… Только надо сделать это как-то поумнее, дабы не расшибиться так, как он расшибся – голова-то и левое плечо до сих пор у Этьена болят… Этак попади виском, останешься на век на месте! Нет, я сам направлю свою лошадь. Почет-то какой мне будет: вдруг являюсь в Нанси в эполетах!.. Говору, говору сколько пойдет! А Роза станет вдруг офицершей. А хорошо ведь! То-то обрадуется она – моя красотка!»

– Торопитесь! Торопитесь, друзья! – крикнул Этьен. – Пора выступать!

«А каково! Ведь он теперь начальство! – продолжал раздумывать Ксавье, косясь в сторону Этьена. – И распечет – ты должен смолчать. Нет, долго я подчиняться ему не буду, сумею сам выслужиться в офицеры. Не глупее я какого-то Ранже!»

Вскоре авангард двинулся по Смоленской дороге, а за ним следовал, по обыкновению, сам Мюрат со своим штабом. По дороге столкнулись с разными мелкими затруднениями: плохие мосты, плохие гати… Офицеры спешивались и указывали, как исправлять дороги кольями и бревнами. Для этих нужд беспощадно разбирались избенки и дворы крестьян.

Ксавье вызвался вернуться с другими солдатами в ближайшую деревушку за материалами для моста. Он, разумеется, больше кричал, бранил крестьян и пугал их саблей, чем работал над разрушением строения. Когда его товарищи двинулись назад, он отстал в небольшом лесу и затем, словно догоняя вскачь своих, направил лошадь прямо на дерево и свалился, будто бы сильно ударившись о ветвь. Лошадь в недоумении остановилась около него, широко раскрыв ноздри и громко фыркая. Все это Ксавье проделал, завидя пыль, поднятую скачущим штабом Мюрата. И точно: король Неаполитанский вскоре был подле него.

– Этот дурак чего тут валяется? – крикнул Мюрат, осаживая свою лошадь, едва не наступившую на ногу Ксавье.

Офицеры пожали плечами.

– Вот я тебя, лентяй!.. – добавил Мюрат, хлестнув хлыстом Ксавье чуть не по лицу, и проскакал мимо.

– Вот не везет! – проворчал Ксавье, поднимаясь, лишь только пронеслись мимо него штабные офицеры. – Это все ты, дьявол! – обратился он к коню и, сев на него, хлестнул и дал шпоры изо всех сил несчастному животному.

Раздраженный конь понесся с места во всю мочь и чуть не наскочил на коня одного из штабных офицеров. Тот оглянулся и погрозил Ксавье хлыстом:

– Опять хочешь этого отведать, дурак?

Ксавье свернул на лесную тропу и старался перегнать штаб, чтобы соединиться со своим отрядом. Но тропа вела незаметно все вправо и вправо, и Ксавье вскоре очутился у Днепра.

– Экая чертовщина! – воскликнул он с досадой и, напоив коня и сам напившись, поехал назад.

Вырвавшись на дорогу, он, чтобы догнать своих, поскакал, как шальной.

В это время отряд, в котором он находился, подходил уже к тому месту, где засели русские передовые стрелки.

Французы ехали, не ожидая встретить неприятеля, и вдруг… были осыпаны пулями егерей.

Пришлось тут коннице отступить и выставить стрелков. В это время подъехал Мюрат, велел занять один из пригорков артиллерией и стрелять по русским орудиям и гусарскому эскадрону. А коннице приказал готовиться к атаке.

Но Павел Алексеевич Тучков понял замысел Мюрата и не допустил неприятеля овладеть орудиями. Он велел увезти пушки, а гусарам и егерям – примкнуть к остальным войскам, выстроенным на Валутиной горе, причем велел им сжечь мост на Строгани, лишь только они переберутся через него, а сам послал ординарца предупредить своего брата Николая Алексеевича, в какой опасности находится его отряд. Между тем французы подскакали к горе, уже оставленной нашими, втащили на нее орудия и открыли огонь по русским позициям.

Однако Валутина гора была несравненно выше той, на которой поместились французы, и русские ядра наносили сильный урон им, тогда как их ядра постоянно не долетали до цели.

– Взять во что бы то ни стало русскую батарею! – кричал Мюрат своим генералам. – Мы так медлим, что русские войска уже вышли на Московскую дорогу. Надо непременно захватить хотя бы их артиллерию и весь обоз.

Генералы рассеялись по своим отрядам и старались всеми силами исполнить приказ Мюрата, чтобы не навлечь на себя гнев его и Наполеона. Корпусной командир Нансути велел своим кавалеристам идти в атаку и взять Валутину гору.

В это время вернулся к своему отряду Ксавье Арман. Лошадь его вся в пене и тяжело дышит, он сам красен, как вареный рак, и чувствует сильную усталость.

– Стройся! – кричал их непосредственный командир. – Сомкнитесь! И в путь – рысью!..

– В карьер! – командует он, проехав несколько саженей вперед.

Кони помчались вихрем, но уставшая лошадь Ксавье зашаталась и пала. Ксавье бы раздавили, если бы не перескочила через него следующая лошадь. Падение его произвело небольшое замешательство, не скрывшееся от глаз Мюрата.

– Что там такое? – спросил он с досадой у своего адъютанта.

Тот поскакал узнать, в чем дело, и, вернувшись, объявил, что свалился один кавалерист.

– Дурак! – процедил сквозь зубы Мюрат с досадой. – Чего же они остановились? – упросил он, указывая на замерший отряд.

– Мост сожжен неприятелем, и не могут найти брод, – объяснил почтительно адъютант.

– Ослы! – крикнул Мюрат, ударил хлыстом своего любимого арабского коня, и тот стрелой помчал его к Строгани.

Следом поскакал весь его штаб, хотя многим вовсе не хотелось приближаться к тому месту, где угрожающе свистели русские ядра. Прежде, однако, чем Мюрат успел доскакать до пустившейся в атаку кавалерии, та уже мчалась назад. Подскакавший к королю Неаполитанскому Нансути объявил, что нет никакой возможности перейти реку вброд под картечью неприятеля.

– Ведите их лощиной в обход! – крикнул ему Мюрат, а маршалу Нею приказал двинуть свои пехотные полки в атаку.

Но в это время к русским подоспело сильное подкрепление, затем явился и сам Барклай-де-Толли и велел Орлову-Денисову с казаками занять всю лощину до самого Днепра.

– Эй, братцы! – крикнул Орлов-Денисов. – Не дадим французу обойти наших!

И он так стремительно бросился с казаками: в лощину, что занял ее, хотя пришлось жестоко биться с кавалерией Мюрата.

В это же время Коновницын успел отразить сильную атаку Нея с его пехотинцами.

Мюрат был вне себя от такой неудачи. Он пошел на хитрость: прекратил разом наступление, словно оставил всякое желание отбить Валутину гору у русских; но лишь только солнце стало клониться к западу, он велел непрерывно стрелять из всех батарей, расставленных на возвышенностях, и направил колонны пехотинцев прямо на русские позиции.

Павел Алексеевич Тучков пребывал в сильном волнении; он видел, что многие косятся на него за его решимость действовать вопреки данному ему приказанию идти в Бредихино, и боялся, чтобы его недоброжелатели не испортили так удачно ведомое им дело. В этой постоянной тревоге он лично осматривал все пункты, занятые его отрядом. Только спокоен он был за Валутину гору, которую отстаивал, не щадя себя, брат его Александр Алексеевич. Кроме преданности своему отечеству, младшего Тучкова воодушевляла любовь к жене. Он знал: если неприятель прорвется на Московскую дорогу, он захватит русский обоз, а в нем – его сокровище, горячо его любящая жена Маргарита Михайловна, оставившая их малолетнего сына, чтобы делить вместе с ним все тяготы военного похода. И он, покрытый пылью и пороховой гарью, не знал усталости, являлся всюду, где только его воины изнемогали, и своим примером воодушевлял всех.

Павел Алексеевич, хорошо зная мужество и непоколебимость своего брата, был совершенно спокоен за Валутину гору… как вдруг он услышал, что орудия замолкли на этой горе. Он бросился туда и узнал, что весь запас зарядов истощился и артиллеристы собрались уже увозить пушки.

– Открой зарядный ящик! – приказал он солдату.

В ящике оказались еще несколько зарядов.

– Стреляй, пока не явится перемена! – велел он офицеру.

Сам же поскакал к главнокомандующему просить разрешения повести в атаку пехоту, чтобы не дать французам возможности взять Валутину гору прежде, чем успеют ввезти на нее новые орудия. Получив от Барклая-де-Толли согласие, он обратился к одному из полковых командиров:

– Вам велено вести ваш полк в атаку!..

– Мой полк сильно устал. Шли безостановочно… Я не смею вести своих гренадеров, не дав прежде им отдохнуть.

Тучков вспылил. Он велел полку следовать за собой и повел его лично на неприятеля. Но не успел Павел Алексеевич двинуться вперед, как лошадь его была ранена пулей в шею. Не теряя ни минуты, он соскочил с нее и пошел пешком впереди гренадеров…

Как ни отважен был Тучков, как ни был он уверен, что надо поспешить с атакой, иначе Валутина гора может быть взята неприятелем, но вести в бой полк помимо желания его командира надо было очень осмотрительно и осторожно. Тучков не был даже уверен, весь ли полк двинулся разом за ним, и, не желая кинуться на неприятеля с горстью людей, не повел передовую колонну бегом, желая дать время остальным колоннам примкнуть скорее к ней.

Вот уж остается ему несколько шагов до неприятеля, гренадеры закричали «ура» и кинулись в штыки. Но французы дали такой сильный отпор русским, что те попятились. Тучков, получив сильный удар штыком в правый бок, упал на землю замертво. Будь возле него его приближенные и солдаты его отряда, его бы не оставили на месте при отступлении. Но чужие не позаботились о нем, и он остался лежать смертельно раненый под выстрелами неприятелей.