355 500 произведений, 25 200 авторов.

Электронная библиотека книг » Софья Макарова » Грозная туча » Текст книги (страница 11)
Грозная туча
  • Текст добавлен: 29 апреля 2017, 20:30

Текст книги "Грозная туча"


Автор книги: Софья Макарова



сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 19 страниц)

Так как Акинфову было приказано как можно дольше оставаться в неприятельском лагере, чтобы дать отдых нашим войскам, то он поехал неспешным шагом, а по пути попросил у сопровождавшего его полковника разрешения полюбоваться ближайшими гусарскими полками. Тот согласился, и осмотр этот занял порядочно времени, чего и желал наш парламентер.

Подъехав к своей цепи, Акинфов объявил казацкому полковнику, что французы согласны временно не теснить наш арьергард, и поскакал к Милорадовичу. Нашел он его уже в Москве, близ Яузы.

Услышав, что Мюрат ставит условием нашим войскам выйти из Москвы до вечера, Милорадович вспылил.

– Видно, французам очень желательно поскорее занять Москву! – воскликнул он в досаде. – Поезжайте опять к Мюрату и предложите ему, в дополнение к прежнему условию, заключить перемирие до семи часов следующего утра, чтобы дать время выйти из города обозам. Иначе нам придется защищаться в Москве.

– Нельзя делать подобный вызов французам! – заметил один из адъютантов Милорадовича.

– Это, сударь, – мое дело! – оглянулся тот. – А ваше – умирать, когда понадобится.

Акинфов снова направился к французским форпостам и нашел Мюрата уже у Драгомиловской заставы. Войска его стояли уже на Поклонной горе, любуясь Москвой, которая сейчас казалась им обетованным Ханааном.

Мюрат принял Акинфова весьма ласково, тотчас согласился не вступать в Москву до следующего утра, с условием только, чтобы обозы, не принадлежащие войску, не были вывезены из города.

Глава XVIII

ак вот, наконец, этот славный город!.. – воскликнул взволнованно Наполеон, въехав в два часа пополудни на Поклонную гору.

Перед ним расстилалась Москва, словно жертва, готовящаяся на заклание. Ее украшали золотые маковки бесчисленных церковных куполов, и стены Кремля белели, будто погребальные пелены… но погребли эти стены в итоге не своих, а французов…

Наполеон торжествовал. Но войска его, растянутые по трем дорогам, ведущим к Москве, имели далеко не вид победителей!.. Усталые солдаты изнемогали от голода: они давно не видели на остановках ни водки, ни хлеба, а ели только суп из конины. Сапоги у них износились, одежда изорвалась. Кавалеристы не все были на конях, не хватало лошадей, чтобы везти пушки и боевые снаряды. Больные и раненые тащились за обозами… И все это голодное, полуживое воинство жаждало как можно скорее добраться до Москвы, отдохнуть в ее домах, нагулять жирок на даровой пище.

Наполеон не менее всех остальных стремился как можно скорее войти в Москву. Он долго смотрел на нее в подзорную трубу, затем соскочил с лошади, велел разостлать на земле план города и стал расспрашивать о разных частях его тех, кто хорошо знал Москву.

Мюрат послал ему сказать, что он заключил с русскими перемирие до следующего утра. Наполеон не обратил на это внимания и, оглядев расположение своих войск, велел пушечным выстрелом подать условный сигнал входить войскам в город.

Грозными тучами двинулись французские войска с трех сторон к Москве. Мюрат с авангардом и молодой гвардией шел на Драгомиловскую заставу, Понятовский – на Калужскую, вице-король Евгений Богарне – на Тверскую.

«Vive Napoleon!» – понеслось в воздухе.

Кавалерия скакала во весь опор, артиллерия мчалась за ней, пехота пустилась бегом. Свет помрачился от поднятой войсками пыли. Топот лошадей, скрип колес, бряцанье оружия, говор солдат – словно громовые раскаты, гулко неслись в предместьях Москвы.

Наполеон подъехал к Драгомиловской заставе, сошел с коня по левую сторону ее и принялся расхаживать взад и вперед, поджидая депутацию с ключами от городских ворот. Но никто не являлся с изъявлением покорности, и он, сгорая от нетерпения, ходил все быстрее и быстрее. Но вот прискакали к нему посланные от Мюрата с известием, что Москва пуста.

– Русская столица оставлена жителями? – воскликнул Наполеон. – Это невозможно! Дарю, ступайте туда и приведите ко мне бояр!

В это время Москва была запружена войсками: русские не успели еще выйти, как неприятель был уже на улицах города. Кавалерийские корпуса Груши и Нансути беспрепятственно вошли в Москву и направились влево, к северной части ее. Мюрат с кавалерийскими корпусами, Себастиани и Латур Мобура тоже двигались спокойно к Яузскому мосту. Они шли, как на параде, с распущенными знаменами, и грустно торжественный марш раздавался на улицах города. Один только Мортье, войдя в Кремль, был встречен ружейной стрельбой: там засели смельчаки, решившие не отдавать без боя святынь московских и царских хором. В числе их были приказчики Соляного двора и с ними Прокофий. Они встретили неприятеля залпом. Раздраженные французы бросились на них и выгнали их прикладами из Кремля. Многие из русских до того, однако, озлобились, что кидались на неприятеля и бились с ним, пока не легли мертвыми. Прокофий отделался только одной неопасной раной: один из французских солдат нанес ему удар, и он упал на камни и расшиб себе плечо.

К этому времени Милорадович успел вывести из города большую часть арьергарда и строил его неподалеку от Коломенской заставы. Вдруг он видит: два полка неприятельской кавалерии вышли из другой заставы и идут наперерез нашим по Рязанской дороге.

Зная, что передовые полки Мюрата находятся под начальством генерала Себастиани, Милорадович поскакал к ним и спросил:

– Где генерал Себастиани?

Озадаченные таким бесстрашием, польские уланы указали ему, где находится их начальник. Не успели адъютанты Милорадовича доскакать за ним до рядов неприятеля, как он уже объяснял Себастиани, что король Неаполитанский заключил с ним перемирие до семи часов следующего утра. Себастиани отвечал ему, что он не имеет от короля никаких на этот счет сведений и приказаний.

Пока велись эти переговоры, неприятельские войска сошлись с нашими, но не вступали в бой. Из всех ближайших застав продолжали выходить беспрепятственно наши военные обозы, и жители, запоздавшие с выходом из Москвы, примкнули к ним и двигались вместе с ними на Рязанскую дорогу. Казаки распоряжались нашим обозом на виду у стоявшей французской кавалерии.

– Согласитесь, – обратился Себастиани к Милорадовичу, указывая ему рукой на двигавшиеся обозы, – согласитесь, что мы преснисходительные люди: все это могло бы быть нашим, а мы позволяем беспрепятственно вывозить.

– Ошибаетесь! – сказал Милорадович. – Вы не захватили бы этого иначе, как перешагнув через мой труп. А сто тысяч человек войска, которые стоят за мной, отомстили бы за мою смерть.

Закончив сбор своих войск в виду неприятеля, Милорадович отошел с ними за четыре версты от Москвы и остановился на ночлег.

Пока войска Мюрата и Мортье располагались в Москве, остальным войскам велено было стать лагерем у Драгомиловской заставы, возле которой все еще находился Наполеон. Он был раздражен до крайности, увидав нескольких иностранцев, которых привел ему Дарю вместо русских сановников.

– Неужели Москва оставлена жителями? – спросил Наполеон явившихся.

– Еще за несколько дней была вывезена большая часть казенного имущества! – отвечали они. – И жители оставили город, забрав с собой все, что только могли они захватить при поспешных сборах и недостатке подвод.

Обманувшись в своих ожиданиях, Наполеон решил переночевать в Драгомиловском предместье. Но он никак не ожидал, что вместо почетной встречи, к которой он привык при занятии городов в Европе, Москва его угостит необычайной иллюминацией – она запылала. Прежде всего загорелись москательные лавки и гостиные ряды в Китай-городе, затем занялся и земляной город. Но, несмотря на этот сильный пожар, Наполеон велел на следующий день, в шесть часов утра, перенести главную свою квартиру в Кремль, и сам занял в то же время помещение в той части дворца, окна которой выходили на реку Москву. Он приписывал пожар небрежному обращению с огнем своих солдат и велел принять все меры для прекращения его. Но тут ему донесли, что из Москвы вывезена пожарная команда, а оставшиеся в городе жители сами поджигают свои дома.

Весть эта сильно озаботила Наполеона.

– Я потерял средство наградить мою армию! – сказал он с горечью. – Москва погибла.

И точно! Нельзя уж было узнать Белокаменную. Она вся пылала. Огонь, гасимый в одном месте, появлялся во многих других, причем поднялся сильный ветер, и пламя, подобно огненному потоку, стремилось из одной улицы в другую, разрушая все по пути, поднимаясь огненными языками по зданиям и наполняя все клубами дыма, от которого задыхались те несчастные, которые не погибли в огне.

Жители, оставшиеся еще в Москве, старались укрыться в подвалах, огородах и садах. Но и там их жизнь была на волоске. Горящие головни переносились вихрем и зажигали заборы и деревья. Смрад стоял нестерпимый.

Тут только Наполеон понял, что русские и не думают ему покориться, и что никакие сражения и победы не помогут ему завоевать Россию.

Четвертого сентября, на третий день после занятия Москвы французами, загорелись конюшни близ дворца и запылала арсенальная башня. Несколько головней упали на тот двор, где поставлены были зарядные ящики французской гвардии, а Наполеон все еще упорствовал и не хотел оставить столицы, куда входили каждый день новые его полчища, грабившие все то, что еще можно было разграбить. При этом они жестоко обращались даже с женщинами и детьми и не щадили храмов Божьих. Они не только снимали серебряные оклады с образов и срывали с них драгоценности, но и употребляли церковную утварь, как обыкновенную посуду, и превращали церкви в конюшни, провиантские магазины и сараи, причем они употребляли большие образа для разделения стойл. Солдаты не обращали внимания на приказания офицеров и продолжали грабить и бесчинствовать в их присутствии и, в буквальном смысле, плевали на охранные листы, выданные жителям по приказанию самого Наполеона.

В эту-то горящую во всех концах Москву явился четвертого сентября несчастный Санси. Узнав от Маргариты Михайловны Тучковой, что сын его ранен под Бородиным, он, как помешанный, поскакал в Колоцкий монастырь расспросить монаха, помогавшего Тучковой отыскивать тело ее мужа. Там он нашел сотни несчастных своих соотечественников, умиравших от голода, отсутствия лекарств и медицинской помощи. Со страхом подходил он к каждому мертвому офицеру, ожидая узнать в нем своего сына. Доктора и фельдшера принимали его за безумного, так как он не мог сказать им фамилии того офицера, которого искал, и не знал даже полка, в котором тот служил, а только всем твердил, что он молод, красив, служит в коннице и ранен у Семеновского. Он обошел все селения вокруг Бородина, где только были размещены раненые, и сердце его обливалось кровью при виде этих страдальцев; они сами выползали из лазаретов, чтобы подышать чистым воздухом и выпросить себе пищи у проезжих.

Чтобы скорее отделаться от его докучливых расспросов, ему сказали, что молодого кавалерийского офицера, подходящего под его описание, повезли в коляске раненых за обозом Мюрата в Можайск. Санси тотчас же отправился туда, но не застал уже там раненых офицеров; они все были отправлены в Москву. Заплатив за тележку в одну лошадь свои последние деньги, Санси отправился в Москву и нашел ее уже всю объятую пламенем. Он бегал по улицам, отыскивая устроенные французами госпитали, и подвергал свою жизнь ежеминутной опасности: то рушилась у него на глазах каменная стена, то вспыхивало факелом деревянное надворное строение или загоралась баня. В изорванной одежде, с опаленными волосами, небритый, падающий от усталости, он был просто страшен, когда обводил вокруг себя блуждающими глазами с красными от копоти и дыма веками. Французы принимали его за помешанного и из жалости к своему несчастному соплеменнику кормили из своего котла. Но у них пища была плохая. Разбивая лавки и магазины, они набрали много сахара, кофе, чая, пряностей, но нуждались в самом необходимом – в хлебе и мясе. Даже соли у многих не было, поскольку они не знали, где находится Соляной двор, а все соляные лавки сгорели. Переполох у французов был так силен из-за этих постоянных пожаров и царил в Москве такой беспорядок, что Санси не мог ни от кого узнать, где положены раненые офицеры. Несколько раз он порывался проникнуть в Кремль, чтобы видеть Мюрата, но его не пропускали. Целые отряды гвардейцев были поставлены охранять вход в Кремль. Входили в него тогда только через двое ворот, остальные ворота были завалены, так как боялись, чтобы не проникли в жилище Наполеона те, которые хотели убить его.

Санси бродил, по обыкновению, по Красной площади, когда вспыхнул в Кремле пожар и стали оттуда вывозить и выносить пожитки Наполеона, Мюрата и их свиты, уехавших в пригородный Петровский дворец. Санси со злорадством глядел на бедствие своего врага, Наполеона, и находил, что он достоин еще худшего, как его внимание привлекла лазаретная коляска, выезжавшая с другими экипажами. Он бросился к ней, но там лежал какой-то пожилой человек, раненый в голову.

– Кого вам надо? – прикрикнул грозно один из конных солдат, сопровождавших коляску.

– Я ищу сына моего друга! – ответил Санси.

– А кто он?

– Он офицер, служит в кавалерии, зовут его Этьеном. Он был ранен в большой битве близ селения Семеновского.

– Уж не нашего ли поручика Ранже он разыскивает? – спросил Ксавье Арман у своего товарища Матье Ру, тоже находившегося в конвое. – А как фамилия того, кого вы разыскиваете? – обратился он к Санси.

– Ранже, – повторил Санси наудачу только что слышанную фамилию.

– Его нет здесь. Да он не родственник ли вам? Что-то он на вас похож!

– Где он? Скажите мне скорее – где?

– Его повезли далее, за Москву. А куда – не припомню! Такие все варварские названия у этого глупого русского народа. Знаю, в какой-то город повезли… уж, верно, туда, где ему будет поудобнее. Недаром он любимец короля Неаполитанского.

«Мой сын – любимец этого выскочки Мюрата? – промелькнуло в голове у Санси; и гордому аристократу показалось это страшным унижением. – В милостях у начальства!..»

– За что его любит король? – спросил он наконец, – сдерживая свою досаду.

– А нам почем знать! – отвечал грубо Ксавье. – Видно, умел понравиться.

– Ну что пустое толковать! – остановил Армана Матье Ру. – Король его любит за храбрость и распорядительность.

У Санси отлегло немного от сердца, и луч надежды не только найти сына, но и встретить в нем достойного наследника своего знаменитого рода воскрес в нем и придал ему сил и бодрости. Он узнал от Ру название их полка, в котором служил и Этьен Ранже, и пошел отыскивать полкового адъютанта, чтобы узнать от него, куда его увезли. Но в этой сумятице он никак не мог отыскать адъютанта. Наконец один из офицеров сказал ему, что он теряет попусту время: если ему и удастся найти адъютанта, тот ему ничего не сообщит, так как он занят перевозкой своей канцелярии и не станет доставать списки, пока не устроится совсем в Петровском дворце, куда перевозят главную квартиру.

Понимая, что при таком поспешном переезде всем точно не до него, Санси решился отдохнуть, чтобы набраться сил идти в Петровское. Тут только он почувствовал, насколько он голоден, и подошел к одному из костров, разложенных французскими солдатами на Красной площади. В костре этом вместо дров горели комоды, диваны, стулья и зеркала. Перед последними еще, может быть, недавно прихорашивалась какая-нибудь московская модница, не думая о том, что скоро ее изящная мебель пойдет у французов на растопку под котлы, и будут варить они в этих котлах солонину, приготовленную ее ключницей для ее многочисленной прислуги.

Глава XIX

видав, что барин вернулся только с Аксеном, Анисья сильно затосковала. Ольга Бельская, которой она прислуживала, принимала большое участие в ее горе; она сама испытывала, как тяжело не иметь вестей от любимого человека и ежеминутно думать, что он, может быть, ранен или умирает вдали от всех близких и некому его ни поберечь, ни успокоить. Они обе много наслышались от раненых и фельдшера о том, какие бедствия и лишения переносит войско в переходах и в деле, и не раз плакали втихомолку, представляя своих мужей голодными и чуть живыми.

Хотя Григорий Григорьевич Роев, вернувшись к своим, не только не рассказал о всех ужасах оставленной жителями Москвы, но запретил и Аксену болтать о том, что видел, но тот не раз намекал и проговаривался о виденном, а тут еще стали доходить до них слухи, что Москва горит.

Только что молодая Роева вышла в детскую, чтобы заснуть немного, пока ее свекровь посидит у раненого Николая Григорьевича, как в комнату тихо вошла Анисья и бросилась ей в ноги.

– Голубушка, барыня! – просила она. – Отпустите меня, неразумную, в Москву. Моченьки моей нету, так вот слезы и льются… все равно умирать нам всем от руки басурмана, так уж лучше с ним – с Прокофием.

– Что это ты выдумала, Анисья! – воскликнула Прасковья Никитична. – Как тебе, молоденькой, идти одной да еще в такое ужасное время!..

– Я не одна пойду, барыня! – продолжала Анисья. – Со мной идет деверь и еще несколько из наших… Пустите, барыня, ради Христа, пустите! Меня свекруха не пускает, да уж я от нее убегу. Только вы меня пустите!

– Как могу я тебя отпустить! – отвечала Роева задумчиво. – Делай сама, как знаешь!

– Ну, так вы уже, голубушка барыня, никому не сказывайте, что я затеяла. Завтра до рассвета меня уже не будет здесь. Простите меня, бедную!

– Господь да хранит тебя! – ответила грустно Роева и, сняв с шейной цепочки один из образков в серебряной оправе, благословила им Анисью.

Та со слезами целовала ей руки и просила прощения, что оставляет ее.

– Кабы не сушила меня мысль о муже, – говорила она, всхлипывая, – век бы с вами не рассталась: вы мне – что мать родная.

– Как же ты пойдешь? – спросила Роева, подумав.

– Да так, матушка Прасковья Никитична, как на богомолье ходят. Только в котомку положу белье и сарафанишко, что ни на есть хуже, чтобы не позарились на них басурмане. Сама обуюсь в лапти, возьму палку да и – марш…

– А деньги-то у тебя на дорогу есть?

– Полтина медью есть. Я ее в мешочек маленький вместе с золотыми серьгами да кольцами положила и в котомочку припрятала.

– Вот тебе десять серебряных гривенников! – сказала Роева. – Только ты их в мешочек не клади, а положи в ладанку и привяжи на шнурок образа.

Анисья снова бросилась целовать руки и даже колени Прасковье Никитичне.

– Ну иди с Богом! – отпустила ее Роева. – Пора тебе в путь-дорогу собираться.

При этом она ее поцеловала и снова перекрестила, а та поклонилась ей в ноги.

На следующий день, когда молодая Роева наблюдала, как няня моет и одевает детей, вошла в детскую Мавра, свекровь Анисьи.

– Уж и сказать не могу! – заохала она. – Не могу сказать, что наша-то непутевая сделала!

– О ком ты говоришь? – спросила Роева, догадываясь, однако, что речь идет о беглянке.

– Да Анисья-то!.. Ведь убежала с теми, что в Москву ушли.

– Вот как!.. – протянула Прасковья Никитична.

– И бесстрашная же какая!.. Не боится антихриста окаянного. Да и Прокофий-то мой хорош! Нужно ему было в Москве оставаться. Куда ему с антихристом справиться! Погубит он только душу свою христианскую, непременно погубит!

– Наполеон – такой же человек, как и все мы! – успокаивала ее Роева. – Он тоже христианин.

– Какой же он христианин, голубушка барыня, коли в храмах Божьих он конюшни устраивает!

– Как конюшни? – ахнула Прасковья Никитична.

– А вот послушайте, что рассказывает плотник, который из Троицко-Сергиевского монастыря недавно вернулся… Пришел, говорит, в монастырь кузнец из Москвы, насилу от нехристей вырвался. Стали они, вишь, его звать коней им подковывать. Он было сначала не прочь. Что ж, думает, худого нет в том. Да как увидел, что кони-то ихние в храме Божьем стоят, так он со страху и остолбенел. Глядит он и глазам своим не верит: со святых икон оклады дорогие сорваны, а сами-то иконы, что побольше, вместо перегородок в стойлах поставлены.

– Не может такого быть! – в ужасе воскликнула Роева.

– Клянется именем Христовым, что говорит правду. Все сам от кузнеца слышал. А тот, как из Москвы выбег, так без шапки, как был, к Троице прибежал да монахам все это и рассказывал… Да вот еще какую весть тот кузнец принес: нехристи-то, вишь, сюда к нам идут…

– Что ты! Что ты, Мавра! Зачем им сюда забираться!..

В эту минуту раздались по всему дому беготня и отчаянные вопли. Прасковья Никитична бросилась к двери узнать, что случилось, и на пороге столкнулась со своей свекровью.

– Скорей! Скорей все укладывай! – кричала та вне себя от волнения. – Я пока с Николушкой побуду, а ты присмотри, как прислуга все укладывает и грузит на возы.

– Куда же мы? – спросила испуганно молодая Роева.

– Бежим в Катюшино… Другого спасения нет. Скорей, скорей все укладывай, что понужнее. Да серебро и золотые вещи с собой забирай. А остальное все Григорий Григорьевич в землю зароет.

– Господи! Да что же это такое? – завопила Мавра.

– Ступай помогать молодой барыне! – прикрикнула на нее старушка. – А ты, Пашенька, – обратилась она снова к невестке, – о вещах Миколушки не заботься. Я все сама для него уложу.

– Вы его не испугайте, матушка!

– Ишь что выдумала! Он спит себе да похрапывает. Рад, видно, что лихорадка перестала трясти. Ну а ты иди скорее, иди же!

Начались опять шумные сборы. Вся прислуга бегала впопыхах, больше охая, нежели делая дело. Старушка Роева неторопливо укладывала белье, платье и все необходимое для перевязки раны своего сына, предоставляя невестке все заботы о сборе провизии и остальных вещей. Вскоре нагружены были два воза, запрягли их, и, прежде чем раненый молодой Роев проснулся, все было готово к отъезду его и всех остальных. Ему осторожно сообщили о необходимости уехать в деревню, помогли одеться и выйти в столовую. Затем все присели перед дорогой, чтобы путь был благополучен, помолились на образа и стали прощаться с остававшимися. Рыдания заглушали слова, все прощались, словно никогда уже не надеялись более свидеться.

– Береги себя, Григорий Григорьевич! – просила Анна Николаевна, обняв мужа. – Приезжай скорее к нам! Помни, если что случится, у нас другого защитника нет, кроме тебя. Николушка болен, а племянник Павлуша еще подросточек.

– Хорошо, хорошо, матушка, не замедлю к вам перебраться. Лишь только все тут устрою – и тотчас к вам!

Он сам усадил в тарантас раненого сына, жену и невестку и помог им поудобнее устроиться. В это время в другой тарантас садились старушка Нелина с дочерью и сыном, а в повозки – ключница и остальная прислуга. Кучера сняли шляпы, перекрестились, подобрали вожжи и, хвастая друг перед другом умением ездить, пустили лошадей рысью. Повозки стали понемногу отставать, а возы просто двинулись шагом. У поворота на другую улицу к ним присоединился тарантас Краевых. Бабушка и внучка тоже направлялись в имение Роевых по приглашению доброй старушки и ее мужа.

Едва только экипажи скрылись, Григорий Григорьевич приказал прислуге поднять дерн в саду, выкопать довольно глубокую яму, сложить туда вещи и снова накрыть поднятым дерном. Точно таким же способом были зарыты остальные вещи возле самого берега пруда. Все это заняло немало времени; солнце стало садиться, пока вся эта работа была кончена.

– Закладывай дрожки! – приказал Григорий Григорьевич Аксену.

Но не успел кучер вывести лошадей, как в комнаты, чуть не кубарем, вкатился Мишка, должность которого была помогать лакеям в их деле. В то время таких мальчишек называли. «казачок».

– Французы в Подлипечье! – крикнул он, переводя дух после быстрого бега.

– Врешь! – крикнул на него Роев. – Казаков, видно, принял за французов.

– Ой, нет, барин! Французы – как есть французы.

– Поглядите-ка! – велел Роев работникам. – Верно ли парень говорит?

Не успели те выбежать за ворота, как тут же вернулись страшно перепуганные, крича:

– Французы! Французы!..

Нечего было и думать закладывать лошадей. Григорий Григорьевич вскочил верхом на коренную, велел себе подать два тяжеловесных мешка с деньгами, приготовленными им заранее, перекинул их через спину лошади и поскакал вон из города.

Аксен и остальная прислуга похватали наскоро свои пожитки в мешки, вскинули их себе на спины и пустились пешком вслед за барином, уводя в поводу пристяжную лошадь, на которую навьючили, что можно было наскоро собрать из оставленного женщинами при их спешных сборах в деревню.

Во всем доме остался только один старый слуга Захар. Он не мог и подумать оставить дом так, не запертым, и стал осматривать все уголки, прежде чем уйти из него. Отворив шкаф в столовой, он нашел в нем оставшуюся закуску и два граненых графинчика со сладкой водкой. Часть закуски он тут же наскоро съел, остальное завернул в бумагу и сунул за пазуху. Графинчики он тщательно обернул войлоком, крепко увязал веревкой и вскинул себе на спину. Затем он спустил с цепи верного пса Барбоску, запер дом и ворота и пустился за всеми в деревню.

Лишь только поднялся он на горку, как услышал за собой лошадиный топот, и двое всадников, говоривших между собой на непонятном языке, поскакали прямо к нему.

Старик потом так об этом рассказывал:

– Упал я на колени и промолвил чистым русским языком, не похожим на их «вуй, вуй»: «Власть ваша, а я знать ничего не знаю…» – «Гальт, гальт!» – кричат басурмане, словно галки какие, а сами на меня так вот и напирают, и напирают. Я уж думал, что мне конец пришел. А они, разбойники, хохочут да промеж собой на своем басурманском языке так и лопочут. А один палашом на меня показывает и говорит: «Катю?». «Ох, батюшки светы! – подумал я. – Ишь нехристи! Проведали, что наши в Катюшино уехали». Да и я не промах: не в Катюшино, мол, господа уехали, а в Нижний. Они все гогочут, видно, мне не верят. А один из них как подскочит ко мне да рубнет палашом по войлоку. Рассек веревки, и оба графинчика разлетелись вдребезги, и сладкая водка пролилась. Тут у них поднялся уж такой хохот, что я думал, они с лошадей попадают, а сами пальцами то на меня, то на водку показывают да за бока от хохоту хватаются. Чтобы им пусто было!.. «Адъю!» – кричат и кланяются мне, словно взаправду со мной прощаются. «А чтоб вас нелегкая унесла!» – думаю. Ну, наконец, уехали. Я поднялся, выпил остатки водочки – только на донышках графинчиков и осталось – и пустился далее в путь…

Пока все это происходило возле Дмитрова, Анисья со своими товарищами приближалась проселками к Москве. Сначала шли они спокойно. Им только и попадались крестьяне – такие же напуганные, как и они сами. Но только лишь вышли они на большую дорогу, как видят, скачут прямо на них солдаты. По мундирам видно – не наши.

– Пойдемте стороной! – говорит Анисья своим спутникам. – Может, они нас и не приметят.

И точно, французы проехали мимо, а за ними и подводы потянулись. Едут себе по дороге, на наших путников никакого внимания не обращают. Проехали и обозы… Вдруг видит Анисья, один из обозных отпряг лошадь, на нее садится и едет к ним обратно.

– Егоровна, ведь это за тобой! – говорит деверь Анисье. – Котомочку твою увидел!

Анисья бухнулась им в ноги и ну вопить:

– Батюшки! Кормильцы! Не покидайте меня горемычную, не давайте меня молоденькую в обиду вражьим детям, нехристям окаянным!

– Скидай скорей котомочку! – говорит ей деверь. – Да брось ее наземь. Может, и оставят нас в покое.

Сбросила Анисья котомочку с плеч, а сама бежать с деверем пустилась. Бежит да кричит остальным:

– Коли оставит он мою котомочку, мне назад принесите.

Тут француз подскакал к остановившимся спутникам Анисьи, соскочил с лошади, схватил котомку, пошарил, вынул из нее несколько сверточков, швырнул снова ее наземь и поскакал прочь. А Анисьины попутчики подняли котомку и понесли ей.

– Что, родненькие, не взял ли он чего? – спрашивает их Анисья.

– Вынул он, – отвечают ей, – кусок пирога, да лепешки, да еще крошечный мешочек. Как развязал он тот мешочек, мотнул головой, сказал «бон», сунул его в карман да и ускакал.

– Ах я дура этакая! – посетовала Анисья. – Ведь мешочек-то тот дорогого стоит: в нем серьги мои да кольца золотые, да денег полтина целая. Ах я недогадливая! Мне бы сунуть мешочек тот за пазуху или на гайтан ко кресту привесить… Леший меня дернул в котомку его положить!..

Погоревали-погоревали все с Анисьей и снова пустились в путь. Чем дальше идут, тем менее народа православного им попадается: все французы двигаются с обозами. Чуть лишь наши попутчики их завидят, тотчас в лес свернут или в кусты спрячутся и выжидают там, пока те не проедут. На ночлег в усадьбы заходили. Везде пусто, безлюдно; дома барские стоят заколоченные. Прислуги – ни души.

Дошли они до монастыря Никола на Пестуши, глядь, а там уж французы стоят. Они пустились бегом в сторону к соседней усадьбе. Там их встретила работница и повела в батрацкую. Но лишь только они переступили за ворота во двор, видят – и там французы. Они было назад, да работница их остановила: не бойтесь, сказала она им, они обидеть вас не посмеют; старшой их, полковник или генерал, не знаю, стоит в барском доме и не позволяет им никого обижать.

Работницу эту Ириной звали. Она их ввела в батрацкую, накормила и на ночлег оставила. Угорела ли Анисья в тепло натопленной избе или так уж от усталости и постоянной боязни французов, только она поднялась с постели совсем больнешенька.

– Как хочешь! – говорит ей деверь. – А мы ждать тебя не станем. Лежи тут, коли добрые люди тебе угла и хлеба не жалеют. А мы тем временем в Москву сходим и за тобой Прокофия пришлем, а не то сами назад сюда вернемся.

Проходит день. За ним – другой, третий. Анисья совсем уж оправилась, а из Москвы все никого нет. Заныло сердце у бедной, думает: «Жив ли Прокофий?..» – «Дай-ка я одна схожу в Москву», – говорит она Ирине, помогая ей вечерком полоскать белье на плоту.

– И то ступай! – говорит та. – Уж если тут старшой им грабить не позволяет, так в Москве подавно должно быть тихо; там их император проживает и порядок свой, говорят, установил.

Как вернулись они с речки, Анисья свою котомочку уложила и на другой день еще до рассвета встала, поблагодарила Ирину за гостеприимство, распрощалась с ней и пошла одна-одинешенька к Москве. Пробирается себе потихоньку, во все сторону оглядываясь. Утренники стояли уж холодные, легкие морозцы прихватывали землю. Солнышко встало, отразилось в росе алмазами, красные спелые ягоды рябины так и горят, желтый лист на деревьях золотым кажется… Благодать да и только! Теперь бы крестьянам радоваться и благодарить Бога за обильный урожай, а тут нивы стоят несжатые, лошадьми перетоптанные, поля, засеянные картофелем, без толку изрыты, овощи на огородах больше перепорчены, чем сняты. Вздохнула грустно Анисья, еще больше зло на французов взяло. «Ни себе, ни другим!» – подумала… И вдруг слышит за собой шаги. Оглянулась со страхом, видит, двое стареньких по той же тропинке, что и она, идут, на посохи опираются и тихо между собой разговаривают. Видно, муж да жена. Она к ним:


    Ваша оценка произведения:

Популярные книги за неделю