Текст книги "Грозная туча"

Автор книги: Софья Макарова

сообщить о нарушении

Текущая страница: 13 (всего у книги 19 страниц)

Приказание его было мгновенно исполнено. Мародеры не успели даже схватиться за оружие, оставленное ими в корчме, иначе бы дело не обошлось без кровавой схватки.

«А ты, отец святой, что тут делаешь? – спросил меня сурово офицер. – Помогаешь мародерам грабить своих?»

«Что вы, милостивец! – воскликнул я в ужасе. – Они меня самого ограбили. Ехал я за сбором от доминиканского монастыря, а они на меня здесь и напали, чуть было всех моих овец не перерезали, а деньги все до последнего червонца отняли».

Офицер так грозно крикнул на мародеров, что я даже вздрогнул, а когда те ему проворчали что-то в ответ, он выхватил свой палаш из ножен и принялся бить им плашмя кого ни попадя, скомандовав и своим уланам также бить их.

Мародеры видят, дело плохо, закричали «Pardon! Pardon!» и стали возвращать мои червонцы.

«Все ли тут?» – спросил меня офицер, отдавая мне горсть золота.

«Должно быть все! – ответил я, не пересчитав еще червонцев. – Если они и утаили какой-нибудь из них, так Бог да простит им».

«Вот тебе еще один!» – сказал он мне, вынимая из собственного кошелька золотой с вычеканенным на нем изображением Наполеона Бонапарта.

«Спасибо вам, милостивец! – молвил я, кланяясь. – Весь монастырь станет Бога молить, чтобы Он Всеблагой послал вам здоровье и счастье».

Надев сапоги и снова припрятав свои червонцы в тавлинку, я вызвал из кустов спрятавшегося там мальчонку, сел на таратайку и направился прямо к вам, надеясь встретить гостеприимный прием, какой и точно встретил.

– Не совсем-то гостеприимно мы вас встретили! – сказала Пулавская с улыбкой. – Но у страха глаза велики. Моей прислуге показалось, что двигаются к нам мародеры.

– Понял, понял я это, сударыня, и после всего, за последнее время виденного мною, нахожу всякую предосторожность вовсе не лишней. Хотя ваша усадьба и в стороне, и защищена леском, а все-таки не мешает быть настороже.

Тут подали ужин, и хозяйка обратилась ко всем с приглашением откушать, чем Бог послал.

Все уселись за стол и принялись за молодой, только что выкопанный картофель со свежим маслом, мастерски сбитым привычной рукой панны домовой, или ключницы.

Глава XXI

олько что Роевы, приехав в Катюшино, разобрались с вещами, и Анна Николаевна велела подавать самовар, как явился к ним Григорий Григорьевич.

– Ну слава Богу! – обрадовалась Анна Николаевна. – А то я уж боялась, что ты не приедешь сегодня. Садись пить чай. А знаешь ли, какую оплошность я сделала? Не взяла с собой среднюю подушку. Теперь просто и не знаю, что под ногу Николушке подложить.

– Что вы это, маменька! – возразил молодой Роев, сидевший уже у чайного стола. – Вы обо мне, словно о ребенке каком хлопочете!..

– Не так как о ребенке, а как о больном! – заметила на это мать.

– Я уже почти совсем здоров… – начал было Николай Григорьевич.

Но мать снова его перебила:

– Как бы не так! Я тебе не поверю! Точно я не знаю, что перед дождем больную ногу тебе ломит! Вот тут-то подушка небольшая и необходима. Да я, погоди, за ней нарочного пошлю.

– Что ты! Что ты это, матушка! – сказал быстро старик Роев. – Французы уже в Дмитрове.

– Ах Господи! То-то ты поспешил так!

– Пришлось скакать верхом. Я еще не успел выехать из Дмитрова, они уже в Подлипечье были. Да что же это Пашеньки не видать?

– Все в детской возится, полог детям устраивает да решетки у кроваток ситцевыми подушками закрывает, чтобы малютки не ушиблись.

– Эх, затей-то у вас, женщин, вечно много. Такое ли время, чтобы о пологах думать!

– Да как же это, батюшка Григорий Григорьевич, не заботиться матери о детях! Без полога они простудиться могут, и глазки у них заболят от солнца.

– А Ольга Владимировна где? – обратился Григорий Григорьевич к Нелиной.

– Прасковье Никитичне помогает. Они нынче неразлучные. Только тогда Оля и не тоскует, пока они вместе в детской хлопочут.

– А что это Краевых не видно? – любопытствовал старик Роев.

– Ось у них сломалась. Пришлось запасную в соседней деревне поставить, – отвечала старушка Роева.

– Вот и они – легки на помине! – добавила Нелина. – Да кто ж это с ними? Военный, кажется!

– Митя! Митя! – закричал со двора Павлуша, выбежавший встречать приехавших.

– Митя! – раздался в комнатах веселый женский крик, и Ольга пробежала мимо сидящих за чаем и была уже возле мужа.

– Как? Зачем? Как пустили? – посыпались со всех сторон вопросы на входившего в столовую Бельского.

– Нас защищать приехал! – говорила с торжеством его жена. – Он все время останется с нами!

– Как? – удивились мужчины. – Разве он ранен?

– Что вы! Нисколько не ранен! – ответила быстро Ольга Владимировна, однако сама с беспокойством стала осматривать мужа и, увидав, что рукав у него разрезан и завязан ленточками, ахнула и побледнела.

– Чего испугалась? – успокаивал ее Бельский. – Это лишь легкая царапина. Доктор не велел только утруждать еще руку, продевая ее в рукав, хотя она давно уже у меня здорова. Вот и доказательство, – добавил он, вынимая раненой рукой пакет из кармана. – Это вам письмо! – обратился он к старушке Краевой.

Марья Прохоровна взяла письмо дрожащими от волнения руками и стала читать его про себя. Анюта между тем стала за стулом бабушки и мигом прочла письмо отца, так как в нем было не много строк. Краев писал, что работы – головы не поднять. Но он чувствует себя бодрым и здоровым. Одно его только сокрушает – это постоянное отступление русских войск, словно драться русские разучились. Князь Багратион лежит раненый в имении князя Голицына, недалеко от города Покрова. Ему отняли ногу.

Пока бабушка с внучкой читали и перечитывали письмо, Ольга Владимировна болтала, не умолкая; она суетилась около мужа и быстро расспрашивала его обо всем. Но тот отвечал весьма кратко и казался озабоченным или сильно уставшим.

Воспользовавшись случаем, когда супруга его пошла распорядиться, как поместить его удобнее, а другие дамы разошлись тоже по своим комнатам, он подошел к Роевым.

– Оля сказала верно! – шепнул он им. – Я защищать вас сюда явился. Поступил в партизанский отряд и буду с ним действовать в окрестностях Дмитрова.

– Вот как-с!.. – протянул старик Роев. – То-то я удивился: неужели с такой незначительной раной – да на отдых!..

– Такое ли время, Григорий Григорьевич!.. Но, знаете ли, вам и здесь небезопасно. Придется, может быть, всем в лес забираться. Тут мародеры большими шайками ходят. Того и гляди нагрянут!

– А мы-то на что! – приободрился вдруг старик. – Мы их дубьем встретим. Я говорил с крестьянами. Они все готовы выйти по первому моему зову.

– Это и нам на руку! – молвил весело Бельский. – Мы, партизаны, одни ничего сделать не можем по своей малочисленности, если попадем на большой отряд французских войск. А когда крестьяне помогают, мы и на большие отряды смело идем.

– Уж и до нас доходили слухи о партизанах! – сказал Павлуша. – Пребесстрашные они. Только я не знаю хорошо, в чем состоит их деятельность и кто их высылает.

– Это отряды, действующие самостоятельно и не имеющие ничего общего с армией. Их дело состоит в том, чтобы вредить неприятелю, чем только можно, и не давать ему возможности подвозить в войско провиант и фураж.

– Кто же первый придумал составить партизанский отряд?

– Начало партизанской войне положил подполковник Ахтырского гусарского полка Денис Васильевич Давыдов. Он был адъютантом при Багратионе и перешел от него в гусары, чтобы составить отдельный партизанский отряд. Но это ему не удавалось. Когда войска наши еще только двигались к Бородину, он писал Багратиону, что до сих пор ему приходится действовать лишь в рядах товарищей и просил у него дозволения явиться к нему лично для объяснения плана своих действий. «Будьте надежны, – заканчивал он свое письмо, – что тот, который носил звание адъютанта Багратиона пять лет сряду, тот поддержит честь эту со всей ревностью, какую бедственное положение нашего любезного отечества требует». Переговорив с Давыдовым, Багратион стал просить Кутузова послать отряд в тыл неприятеля, совершенно отдельно от остальных наших войск. Но главнокомандующий находил подобное предприятие слишком рискованным и согласился дать только пятьдесят человек, требуя, чтобы с ними шел сам Давыдов. Когда князь Багратион передал эти слова Давыдову, тот ответил: «Я стыдился бы, князь, предложить опасное предприятие, уступив исполнение его другому. Вы сами знаете, я готов на все, но надо, чтобы дело вышло с пользой, а для этого пятидесяти человек мало». – «Он более не даст! – сказал Багратион. – Говорит, что и этих он обрекает на верную смерть». – «Если так, – сказал Давыдов, – то я иду с этими пятьюдесятью. Авось, открою путь большим отрядам!.. Верьте, князь, партия будет цела, ручаюсь в том честью! Для этого только нужны, при осторожности в залетах, решительность в крутых случаях и неусыпность на привалах и ночлегах. За это я берусь… но только людей мало. Дайте мне тысячу казаков и увидите, что будет!» – «Я бы дал тебе три тысячи! – сказал Багратион. – Но об этом нечего и говорить: фельдмаршал сам назначил силу партии, нам следует повиноваться».

– Молодец Денис Васильевич Давыдов! – воскликнул торжественно Павлуша. – Взялся и исполнил. Но зато он не был в деле под Бородиным.

– Как не был? Был! И дрался на славу. А затем отпросился к генерал-адъютанту Васильчикову с письмом от князя Багратиона, прося Васильчикова назначить в партизаны лучших гусар. Кланяйся Павлу Алексеевичу Тучкову, смеялись над Давыдовым бывшие тут генералы, уверенные, что он вскоре попадет к французам в плен. Но Дениса Васильевича не смутишь насмешками. Взяв полсотни гусаров и восемьдесят казаков, он зашел с ними в тыл неприятельских обозов, двигавшихся по Смоленской дороге к Москве, напал на транспорт из тридцати повозок с прикрытием из двухсот пятнадцати человек пехоты, захватил в плен до ста человек, остальные все были убиты. Затем он взял еще небольшой обоз, брошенный струсившим прикрытием, и навел такой страх на французов, что они теперь не смеют отходить небольшими отрядами от войска и высылать фуражиров с малым прикрытием.

– Вот молодец! – воскликнули в один голос Роев и Павлуша; последний даже привскочил на стуле от восторга.

– С легкой руки Давыдова стали всюду появляться партизанские отряды! – продолжал Бельский. – Вы бы послушали про проделки Фигнера… Одно только нехорошо: беспощаден к неприятелю, редко кого в плен берет, всех убивает.

– Кто у него под командой? – спросил Павлуша.

– Есть и ахтырские гусары, есть и уланы, есть тоже и драгуны, и казаки. Говорят, Фигнер хочет во что бы то ни стало убить Наполеона, которого ненавидит. В начале кампании он все молился, а когда неприятель занял Москву, он несколько раз пробирался в город, одетый то во фрак, то в крестьянскую сермягу; входил в дома, занятые французами, высматривал, выведывал, что ему нужно, а ночью, подобрав себе товарищей, нападал на шнырявших по городу французов и убивал их. Ему, однако, ни разу не удалось застигнуть Наполеона врасплох, и он продолжал действовать со своим отрядом неподалеку от Москвы. Он убивает всех французов, двигающихся небольшими командами, уничтожает их артиллерию и боевые снаряды и старается истребить весь провиант и фураж, который может дойти до неприятельских войск. Фигнер хорошо знает французский язык и часто, переодевшись во французский мундир, беседует с неприятелем, как со своими, и узнает от них все необходимые сведения. При этом он поражает всех своим хладнокровием. Как-то ему надо было узнать численность одного отряда. Он переоделся французским кирасиром, надел белый плащ и, спрятав свой отряд в лесу, выехал на просеку у большой дороги и остановился в тени у лесной опушки. Когда показались на дороге французские кирасиры, он дал пройти трем эскадронам и затем крикнул: «Qui vive?»[5]5
  Кто идет? (Франц.).


[Закрыть]. Один из офицеров подъехал к нему и поговорил с ним. Но ему этого было мало. Он вернулся к своему отряду, провел своих по глухим тропинкам, велел им сойти с коней и притаиться в чаще, а затем с двумя уланскими офицерами, мундир которых был похож на мундир польских улан, служивших во французских войсках, поехал в неприятельский лагерь. Отряд остановившихся тут французов оказался довольно велик. Фигнер со своими товарищами подъехал рысцой к лагерю и с таким беззаботным видом, что часовым не пришло и в голову окликнуть его, и он прямо направился к кирасирскому полку, проходившему ночью мимо его отряда, и стал разговаривать с подъезжавшим накануне к нему офицером, как со старым знакомым. В это время его товарищи принуждены были вступить в разговор с другими офицерами, их обступившими. Один из них мог кое-как говорить по-французски, но другой не понимал ни слова. Но так как французы приняли их за поляков, то нисколько не удивлялись их незнанию французского языка. Разведав, что ему было необходимо, Фигнер распрощался с офицерами, повернул лошадь и отъехал несколько шагов; но, будто вспомнив что-то, опять вернулся к ним, поговорил еще немного и хладнокровно поехал обратно в лес.

– Вот так отвага! – воскликнул Павлуша в восторге. – Если бы он не был таким безжалостным, я бы непременно поступил в его отряд. А теперь не хочу и поступлю лучше к вам! – обратился он к своему зятю.

– Я употреблю все, от меня зависящие, средства, чтобы это тебе не удалось! – решительно сказал Бельский.

– Это почему? – обиделся Павлуша. – Ты думаешь, я струшу, что ли?

– Нет, такого я не думаю. Наоборот, боюсь, чтобы ты не бросался безрассудно в опасность и не портил бы этим дело. В партизанском отряде надо действовать наверняка и не давать неприятелю возможности сообщить своим о случившемся. Поверь мне, ни один порядочный партизан не станет подвергать свою жизнь опасности без особой нужды и пожертвует жизнью только тогда, когда нет другого выхода.

– Сумею и я выдержать характер, не беспокойтесь! – крикнул Павлуша запальчиво. – Если ты помешаешь мне поступить в ваш отряд, я пойду в другой!

– Ну, это мы еще увидим!

Павлуша примолк, не желая скрывать свою досаду, но вскоре снова заговорил.

– А где ваш отряд? – спросил он Бельского.

– Прячется в лесу неподалеку от Катюшино.

– И скоро вы будете в деле?

– Как только узнаем, что идет такая партия неприятеля, которую наши могут осилить.

– Не забудьте, что я с крестьянами помогу вам! – напомнил Григорий Григорьевич. – Только предупредите меня за несколько часов, а я соберу крестьян и кого нужно из дворни.

– Мы сами иногда не знаем, куда через каких-нибудь полчаса двинемся, – отвечал Бельский. – Все зависит от вестей, которые доставят нам крестьяне, высматривающие неприятеля со всех сторон.

– Так я сейчас пойду и переговорю со своими, – сказал Григорий Григорьевич, поднимаясь. – Научу их, как действовать, и сообщу им условный знак, по которому они тотчас должны явиться ко мне вооруженные и готовые двинуться в путь.

– И я с вами! – молвил решительно Павлуша и пошел вслед за уходившим старым Роевым.

Молодой Роев стал двигать раненой ногой, но вдруг почувствовал в ней такую боль, что чуть не застонал.

– Плоха еще! – сказал он тихо.

– Уж и вы с нами не собираетесь ли? – спросил его Бельский.

– Отчего бы и нет! Если бы я только мог ходить свободно… Вот и вы ведь ранены, а участвуете в схватках!

– Какая это рана! Просто глубокая царапина на левой руке: палашом зацепили, просекли только рукав и верхние покровы тела. Из одного только желания скорее ею действовать и согласился я оставить руку забинтованной.

– Не успокоюсь, пока сама не увижу твоей раны! – сказала озабоченно Ольга Владимировна, вошедшая в эту минуту в комнату.

– Хорошо, хорошо! Сама убедишься, что пустяк. Пойдем, мне кстати нужно поправить бинт на руке.

В продолжение нескольких дней все три семьи жили спокойно в Катюшине, отдыхая от всех пережитых лишений и тревог. Они все сходились за большим столом к чаю, завтраку, обеду, ужину, и тогда велся нескончаемый общий разговор и сообщались друг другу разные новости.

Старик Роев и Бельский ездили каждый день верхом в лес, но эти отлучки не тревожили дам: они были уверены, что мужчины ездят на охоту. Брали они иногда с собой и Прокофия, который недавно вернулся со своей женой и занимал всю деревню рассказами о том, что делается в Москве.

Раз вечером, когда все сидели за ужином, прискакал казак и привез Бельскому какое-то письмо.

– Что такое? Откуда? – встрепенулась Ольга Владимировна.

– Наш полк проходит неподалеку! – ответил ей спокойно Бельский. – Так товарищи мои просят меня приехать, чтобы повидаться с ними.

– Зовите их сюда! – предложила гостеприимная Роева.

– Весьма вам благодарен! – сказал Бельский. – Но полк наш проходит сторонкой, остановится довольно далеко отсюда, а офицерам в военное время нельзя отъезжать от своей команды… Не тревожься, если я не вернусь к утру! – обратился он тут к жене. – Мне предстоит часов шесть пути да с товарищами проведу несколько часов.

– Павлуша! – сказала Анна Николаевна племяннику. – Распорядись, чтобы дали поужинать казаку и угости его чаркой водки.

Это неожиданное поручение сильно, обрадовало юношу. Он сидел, как на иголках, выжидая конца ужина, а тут вдруг он может тотчас встать из-за стола и бежать именно туда, куда он стремился. Он пустился стрелой на задний двор, куда увели казака, усадил того на крылечке, стал угощать всем, что только мог выпросить у ключницы, а сам старался выведать от него, куда направлялся партизанский отряд, так как он понял, что за Бельским прислал начальник отряда и что готовится ночное нападение наших на неприятеля.

– Когда выступаете? – спросил он казака, словно зная о ночной экспедиции.

– Не могим знать! – отвечал тот, засовывая себе в рот ложку, полную каши, щедро приправленной маслом.

– Ну а оружие готовят?

– Чего его готовить? – говорил нехотя казак, снова протягивая ложку к каше.

– Ну… сабли острят, патроны готовят…

– Пики и сабли у всех отточены, – продолжал медленно казак. – Патроны тоже всегда наготове. Хоть сейчас в бой!

Не узнав от казака положительно ничего, Павлуша поставил перед ним большую чарку водки. Затем, не дожидаясь, когда он кончит ужин, побежал к Прокофию. Тот был в казакине и крепко стягивал широкий кожаный пояс, на котором висели охотничий нож и сумка с патронами.

– Голубчик, Прокофий, куда идете? – спросил Павлуша как можно ласковее.

– Куда идем, про то ведает барин, – отвечал довольно сурово Прокофий. – А мы пойдем, куда прикажут.

– Так все наши двигаются?

– Мне почем знать!

– И я пойду с вами!

– Ну нет, сударь! Этого не полагается. Кто же тут с барынями останется?

– Николай Григорьевич…

– Они больны. Каждый день пробуют ступить на раненую ногу, да никак не могут.

– А распорядиться все-таки может!

– Да кем распоряжаться-то! Считай, вся деревня идет с нами.

– А?! Так все идут?

– Да ну вас! – буркнул сердито Прокофий, недовольный тем, что все-таки проговорился. – Нашли время, когда разговоры вести! А я вам вот что скажу: коли только увижу, что вы примкнете к нашим, тут же старому барину доложу..

– Полно, голубчик Прокофий! Я и не собираюсь… я так только…

– То-то! Я слово свое сдержу, так и знайте. Хоть по дороге примкнете – тотчас же объявлю.

Павлуша, видя, что Прокофий точно может выдать его, решился ехать следом за Бельским. Он воспользовался общей суматохой, забрался в конюшню, оседлал там своего конька, вывел его незаметно в ту сторону, откуда приехал казак, отнес туда свое ружье, кинжал и все необходимое для похода и стал ожидать в кустах.

Он слышал, как во дворе его звали и даже искали, затем все стихло, и на дороге показался Бельский в сопровождении казака. Как только Павлуша его завидел, он тотчас же вскочил на свою лошадь и стал пробираться боковой тропинкой в том же направлении, прислушиваясь к топоту коней, гулко раздававшемуся в ночной тишине. Ехали они так уже часа с три, пробираясь все леском. По расчету Павлуши, они должны были уже объехать Дмитров, как вдруг он перестал слышать топот коней. Он остановился, стал прислушиваться… Нигде ни звука, словно ехавшие сквозь землю провалились.

Павлуша чуть не заплакал с досады. Он не знал, куда ему ехать.

А дело было в том, что Бельский, подъехав к опушке леса, примыкавшей к дороге из Дмитрова в Москву, остановился. Казак соскочил с коня, подвязал рогожками копыта обеим лошадям, и они оба поехали далее в полнейшей тишине. Отряд их был неподалеку, и, примкнув вскоре к нему, они пошли вместе с ним, двигаясь по опушке вдоль большой дороги и прислушиваясь к малейшему шороху. Тишина у них была полнейшая. Никто бы в нескольких саженях не услышал, что двигается целый отряд. Слышно было, как совы перекликались или кричал заяц, попавшийся в когти какого-то хищника.

Прошли так довольно долго, когда ехавший впереди начальник отряда громко скомандовал: отдых!

Все остановились, сошли с коней, закурили трубки и расположились, как кому было удобнее. Кто вытащил сухарь и грыз его, макая в воду, взятую из ближайшего родника, кто поправлял седло и осматривал ружье. Офицеры окружили начальника отряда.

– Будет нам помощь? – спросил тот у Бельского.

– Вся деревня Катюшино идет со своим помещиком Роевым. Двигаются они ближайшей дорогой, которой проехал и я.

– А что? Можно на них положиться? Не струсят?

– Господин Роев ручается, что не струсят.

– А вот увидим!

Стало светать. Повеял легкий ветерок, багровая полоса показалась между деревьями, набирало силу веселое щебетание птиц, и, наконец, величественно выплыло из-за леса солнце, рассыпало свои золотые лучи, отразившиеся в каждой капле росы.

Не прошло и получаса, как послышался вдалеке топот многих лошадей. Начальник отряда тихо скомандовал:

– Смирно!..

И все затихли, спрятавшись по кустам.

Топот становился сильнее и сильнее и, наконец, громко понесся по затихшим окрестностям. Весь партизанский отряд замер в ожидании. Вскоре показалась первая партия фуражиров, двигавшаяся с сильным конвоем.

Ехавшие впереди офицеры беспечно разговаривали, покуривая коротенькие трубочки. Между ними ехал старик в штатской одежде.

– Странно, – говорил старику один из офицеров. – Не даются нам в руки сокровища из самого богатого монастыря. Я два раза ходил с герцогом де-Мартемаром, чтобы захватить их, и оба раза неудачно. А монастырь от Москвы милях в десяти – не более.

– Это вы ходили в Троицкую лавру, – пояснил ему старик.

– Ну да! Вы верно назвали монастырь.

– Да, в нем собраны громадные богатства. Но и стены его крепки.

– Что стены! С нами были пушки… Но первый раз мы сбились с пути, побоялись столкнуться с партизанами и вернулись; а во второй раз такой туман застлал местность, что и в двух шагах ничего не было видно; даже на самых храбрых из наших солдат напал какой-то панический страх, и мы, переночевав в двух милях от Москвы, вернулись в нее обратно, хотя герцог сильно опасался гнева Наполеона, велевшего во что бы то ни стало овладеть неоцененными сокровищами этого монастыря.

– Вообще, – заметил другой офицер, – в России много золота и серебра, драгоценностей, но провизии ни за какие деньги не достанешь! Пора доставить запасы в Москву, а то там уже принимаются стрелять кошек и ворон. Питались кониной, теперь и ее не стало. А о хлебе давно и помину нет. Говорят, у короля Неаполитанского войска давно голодают.

В эту минуту они поравнялись с засевшими в кустах партизанами. Те осыпали их градом пуль и, выскочив из кустов, мгновенно окружили.

– Сдавайтесь! Не то всех перебьем! – прокричал по-французски начальник отряда.

Но французы выхватили сабли и бросились на тех из наших, которые преградили им дальнейший путь. Началась ожесточенная схватка.

Уже несколько убитых и раненых лежали в пыли, как в лесу послышались крики, и на опушке леса показался Павлуша на взмыленном коньке.

– Наши бегом идут! – кричал он что было мочи. – Сейчас здесь будут!

Но на него никто не обратил внимания.

При виде раненых и убитых Павлуша остановился. Сердце у него сильно билось. «Так вот она, война-то! – мелькнуло у него в голове. – Неужто и мне стрелять в этих несчастных?» И ему стало невыносимо жаль французов. Но вот неприятельский гусар, держа саблю наготове, скачет прямо на Митю. Павлуша прицелился во врага, выстрелил, и тот ткнулся лицом в шею лошади.

«Неужто убил?» – подумал Павлуша, невольно вздрогнув. Но раздумывать было некогда, надо было показывать пример подошедшим крестьянам, и Павлуша смело бросился вперед.

Французы храбро отбивались, но, увидев нагрянувшую на них из леса толпу крестьян, вооруженных вилами, топорами, кольями и даже ружьями, они сообразили, что не пробьются к Дмитрову, и начальник их отряда поднял белый платок на сабле в знак того, что они сдаются.

Сражение прекратилось. Французы с суровыми лицами молча отдавали оружие. Раненые стонали, стараясь приподняться. Павлуша, до тех пор храбро действовавший, помогая своим, с ужасом смотрел на страдания раненых и на убитого им француза, свалившегося с лошади и лежавшего ничком у кустов. Ему захотелось увидеть его лицо и узнать, не жив ли он еще… Павлуша подошел к нему и повернул его на спину. Это был совсем еще молодой, красивый гусар с едва пробивавшимися усиками. На шее алела глубокая рана, мертвое лицо все еще было прекрасно. Павлуша не выдержал, отвернулся и заплакал.

Вдруг ему послышалось, что гусар говорит по-французски:

– Умереть… не увидав…

Павлуша быстро обернулся и тут только увидел, что в кустах за убитым лежит старик, обливаясь кровью.

– Я вам помогу! – сказал Павлуша по-французски, бросаясь к старику. – Боже! Да это господин Санси! – вскричал он вне себя, узнав лицо раненого старика. – Несите сюда носилки! – крикнул он крестьянам, исполнявшим обязанности санитаров. – Зовите скорее фельдшера! Наш знакомый ранен!

– Ах, это вы, monsieur Paul!.. – прошептал Санси. – Вы мне не дадите умереть… Я ехал к сыну…

Санси не договорил и лишился чувств. Павлуша помог фельдшеру поднять старика и остановить кровь, обильно лившуюся из пробитого пулей плеча.

– Ничего! – сказал фельдшер. – Пуля только задела кость. Одно нехорошо: много крови вышло. Для такого слабого старика это может быть смертельно.

– В путь! Скорее в путь! – торопил начальник отряда. – Выстрелы могли быть слышны в Дмитрове. Того и гляди, нагрянут французы.

Поспешно подняли раненых, оттащили в кусты убитых, завалили тела их сучьями, и отряд двинулся в глубь леса.

Бельский обратился к начальнику отряда:

– Дозвольте отнести раненых в имение господина Роева. Там есть кому за ними ухаживать.

– Сделайте одолжение! – согласился тот. – Возьмите с собой и раненых французов. Они нас только стесняют. А велеть их добить язык не поворачивается…

Пожав Бельскому руку, начальник отряда поехал со своими в противоположную сторону, уводя пленных, чтобы сдать их в ближайший город. А Бельский, Роев и Павлуша со всеми ранеными, окруженные крестьянами, направились прямиком в Катюшино. Павлуша ехал возле самых носилок, на которых лежал Санси, и беспрестанно просил фельдшера смотреть, жив ли он, и велел нести его как можно осторожнее. Это, наконец, так надоело фельдшеру, что он крикнул:

– Да кому, сударь, знать – вам или мне, – как лучше нести раненого!..