355 500 произведений, 25 200 авторов.

Электронная библиотека книг » Софья Макарова » Грозная туча » Текст книги (страница 14)
Грозная туча
  • Текст добавлен: 29 апреля 2017, 20:30

Текст книги "Грозная туча"


Автор книги: Софья Макарова



сообщить о нарушении

Текущая страница: 14 (всего у книги 19 страниц)

Глава XXII

 числе нескольких дворян, не успевших выехать из Москвы до входа в нее французов, находился богач Яковлев. Он до последней минуты не желал верить, что Москва будет занята неприятелем, и велел закладывать лошадей в то время, когда тот уже был в городе. Семья его только что разместилась в экипажи, когда к ним во двор ворвались французы и отняли у них все, начиная с лошадей и экипажа, кончая обувью и последней провизией. Ограбленные, испуганные и голодные, они скитались по пылавшей Москве, где было у них много собственных домов, но все они сгорели. Наконец Яковлев решился обратиться к маршалу Мортье, поставленному Наполеоном московским генерал-губернатором, прося его дать ему пропуск для выхода из Москвы.

Узнав, что проситель – брат того Яковлева, который находится резидентом в Штутгарте, Наполеон пожелал его видеть. И когда тот явился, стал, по обыкновению, объяснять ему все свои действия – разумеется, объяснять в свою пользу.

– Мои доблестные войска, – говорил он, – занимали почти все европейские столицы. Но я не сжег ни одной из них. А вы сами решили сжечь Москву. Москву священную! Москву, в которой покоится прах всех предков царей ваших!

– Мне неизвестно, – ответил Яковлев, – кто именно виноват в общем бедствии, но я сам на себе испытываю все последствия его.

– Россия – прекраснейшая страна! – продолжал Наполеон. – Вся она обработана, населена. Но дома я нашел пустыми или подожженными. Вы сами разоряете вашу прекрасную страну. И зачем? Это не помешало мне идти вперед. Пускай бы поступали так в Польше. Поляки того заслужили, они встречали нас с восторгом… Пора положить конец кровопролитию. Нам с вами легко поладить. Я не требую от вас ничего, кроме неукоснительного исполнения Тильзитского договора. Я готов возвратиться, потому что главное дело для меня – справиться с Англией. Если бы я взял Лондон, то не скоро оставил бы его. Если император Александр желает мира, пусть только даст мне знать, и мы тотчас же помиримся. Если же он хочет войны, будем воевать. Мои войска просят, чтобы я их вел на Петербург. Пойдем и туда… В таком случае и Петербург подвергнется одной участи с Москвою.

Затем Наполеон заговорил о русском войске и стал превозносить свои силы и способы и, понюхав табаку, перешел разом к другому.

– Вы хотите уехать из Москвы? – спросил он. – Я согласен на это. Только с тем условием, что вы, проводив своих, поедете тотчас в Петербург и, как очевидец, расскажете вашему императору обо всем, что делается в Москве.

– Я не имею права надеяться быть представленным государю! – заметил Яковлев.

– Постарайтесь быть представленным или встретить императора Александра на прогулке.

– Я нахожусь теперь вполне в вашей власти, – заметил Яковлев, – но я подданный императора Александра и останусь им до последней капли крови. Не требуйте от меня того, чего я не могу обещать.

– Хорошо! – кивнул Наполеон. – Я напишу вашему императору и скажу ему, что я послал сам за вами, но вы доставите это письмо…

На следующий день Яковлев получил письмо Наполеона к императору Александру и вместе с ним свободный пропуск из Москвы через передовые посты французской армии. Он вышел из города пешком со всей своей семьей, дворней и находившимися в Москве его крестьянами. К ним еще примкнули все те, которые рады были воспользоваться случаем уйти из города. Всего с Яковлевым вышли 500 человек.

Будучи уверен, что император Александр охотно согласится на мир, Наполеон не заботился о том, чтобы его войска преследовали наши, и спокойно ждал ответа от государя. Однако император Александр не только не отвечал, но даже не принял приехавшего в Петербург Яковлева, чтобы не дать никакого повода думать, что он желает вести какие бы то ни было переговоры с Бонапартом.

В это время русская армия отступала по Рязанской дороге, чтобы перейти на Калужскую и обойти французский авангард, стоявший тут на реке Чернишне. Армия наша двигалась так скрытно, что когда Мюрат захотел возобновить наступательное движение, он был сбит с толку нашими отдельными отрядами и казацкими и башкирскими полками, которые он принял за главную армию и, преследуя их, отошел в сторону от русских главных сил.

Чтобы не допустить Наполеона к Калуге, где находились склады продовольствия и все необходимое для войска, нашим надо было непременно занять Калужскую дорогу, укрепившись на которой, можно было также защищать весьма важные для нас пункты: Тулу с ее оружейным заводом и Брянск. От Москвы на Калугу ведут три пути; самый кратчайший – это через Красную Пахру. Кутузов пошел по ней и устроил свою главную квартиру в Красной Пахре, а затем отступил далее за реку Нару в селение Тарутино, вокруг которого главная наша армия расположилась лагерем, так как не только необходимо было дать войскам отдых и запастись провиантом, но следовало еще приучить вновь сформированные полки к строю.

В Тарутинский лагерь стали подвозить со всех сторон все нужные припасы. Отправляя обозы, хозяева говорили своим приказчикам не брать ни одной лишней копейки. Пожертвования от подмосковных деревень и южных губерний были так щедры, что можно было отпускать нашим солдатам почти ежедневно порции мяса и вина. Этот безопасный отдых и изобилие припасов весьма ободрили русские войска, приунывшие после сдачи Москвы.

Кутузов говорил впоследствии: «Каждый день, проведенный нами в этой позиции, был золотым днем для меня и для всей нашей армии, и мы в полной мере воспользовались этими днями!»

И точно, он отлично воспользовался этим отдыхом, чтобы привести в полный порядок наши войска, расстроенные потерями в сражении под Бородиным.

Даже и погода способствовала нашей стоянке. Дни были ясные, только ночью приходилось разводить костры, так как чувствовалось уже приближение суровой осени.

При свете этих бивачных огней наш известный поэт Василий Андреевич Жуковский начал лучшее свое произведение «Певец в стане русских воинов», в котором так ярко охарактеризовал многих из наших славных героев-предводителей, начиная с Кутузова:

 
Хвала тебе, наш бодрый вождь,
Герой под сединами!
Как юный ратник, вихрь, и дождь,
И труд он делит с нами.
 

По вечерам, перед зарей, играла в русском лагере музыка и раздавались веселые песни. Множество крестьян из соседних деревень приходили в лагерь к своим знакомым или просто полюбоваться на веселье солдат.

Совсем иная атмосфера царила в лагере короля Неаполитанского, остановившегося на реке Чернишне верстах в десяти от Тарутина ближе к Москве. Место, им занимаемое, не было хорошо защищено от внезапного нападения, и французам приходилось постоянно быть настороже. Возвращаясь после утомительной форпостной службы, солдаты не находили в лагере другой пищи, кроме крупы и конины. Если случалось им добыть сколько-нибудь ржи и пшеницы, они толкли зерна на камнях и варили себе похлебку, употребляя порох вместо соли и сальные свечи вместо сала. Непривыкшие к холоду французы и итальянцы сильно зябли в осенние ночи, а между тем у них не было дров, чтобы развести костры; они дрожали от стужи и сильно страдали от зубной боли. Лошадей приходилось им кормить соломой с кровель, если только удавалось отыскать ее.

Ксавье Арману пришлось сильно поубавить золота из своего кошелька, а кошелек у него был презамысловатый: он сшил его в Москве из кожи, да такой длинный, что он охватывал вокруг его стан и служил ему поясом. Кошелек этот он туго набил червонцами и разными золотыми вещами, добытыми им грабежом, и считал себя Крезом. Но он не приучил себя переносить разные лишения и любил полакомиться, а при такой бескормице каждый кусок повкуснее стоил ему весьма дорого, хотя не всегда попадал ему в рот. Бывало, купит он за несколько золотых белого хлеба и вина, а товарищи отнимут да еще, смеясь, повторят его же любимые слова: «На войне, если не грабить, умрешь с голоду!».

Это лагерное затишье продолжалось две недели, от двадцатого сентября по шестое октября, но партизанские наши отряды не переставали тревожить французов и наносить им всевозможный вред.

Фигнер и гусарский поручик Орлов переоделись во французские мундиры и отправились в самый лагерь короля Неаполитанского. Пробравшись с помощью крестьянина, указывавшего им дорогу, помимо ведетов, они благополучно подъехали к мосту через речку, за которой находился лагерь. Пехотный часовой, стоявший на мосту, окликнул их и потребовал отзыва. Фигнер, чтобы не дать заметить, что он не знает отзыва, разбранил часового за такую формальность по отношению к рунду, проверяющему посты. Часовой, сбитый с толку такой неожиданной нахлобучкой, пропустил их в лагерь, куда Фигнер явился, словно свой. Он преспокойно подъехал к кострам и разговаривал с офицерами.

Разузнав все, что ему было нужно, он смело отправился назад к мосту, снова прочел нотацию часовому, чтобы он никогда не смел останавливать рунда, и доехал шагом до самых ведетов. Тут его снова окликнули: «Qui vive?». Но он и Орлов дали шпоры коням и пронеслись мимо ошеломленных солдат, выстреливших по ним наудачу, однако пули просвистели мимо, не задев смельчаков.

После одной из таких проделок Александр Фигнер писал в главную квартиру:

«Ныне в полдень между большой армией и авангардом побью и возьму нескольких пленных. Немалая часть кавалерии неприятельской, находящейся в авангарде, будет обращена против меня. Уведомляю для того, что, может быть, наша армия сим воспользуется».

В другой раз он уведомлял:

«Вчера мне стало известно, что вы беспокоитесь узнать о силах и движениях неприятеля; чего ради вчера же был у французов один, а сегодня посещал их вооруженной рукою, после чего опять имел с ними переговоры. Обо всем случившемся расскажет вам посланный мною ротмистр Алексеев, ибо я боюсь расхвастаться».

Другой партизан, князь Кудашев, узнал, что двадцать седьмого сентября остановился в селении Никольском, близ Серпуховской дороги, довольно большой отряд французских фуражирщиков. У него самого было только пятьсот казаков, но он все-таки пошел к Никольскому и нашел там две тысячи пятьсот фуражиров с прикрытием из шести эскадронов под начальством двух генералов. Многочисленность французов не остановила его. Он послал в тыл им сотню казаков, а сам с четырьмя сотнями бросился смело прямо на них и обратил их в бегство. В этот день были убиты более ста человек и захвачены в плен более двухсот, тогда как наших убили и ранили только троих.

Через два дня сотня казаков из отряда того же князя Кудашева перебралась через реку Мочу, выгнала из селения французскую пехоту, и, когда та построилась на поляне, чтобы дать отпор, казаки так стремительно бросились на нее, что убили более сорока человек и шестьдесят увели в плен.

Вообще наши партизаны наносили французской армии страшный вред. В продолжение десяти дней от двадцатого до тридцатого сентября они взяли в плен до шестидесяти офицеров и более трехсот солдат, причем ими было истреблено еще большее число. Были все страшно озлоблены на французов за их кощунство над святыней, даже башкирцы негодовали на них за это и, указывая на мучившихся в судорогах от голода французов, говорили: «Вот француз умирает за то, что вашу мечеть (церковь) грабил».

В тот же день, как князь Кудашев двигался к Никольскому, другой партизан, Дорохов, по приказанию главнокомандующего отправился с небольшим отрядом к Верее. В этом городе засели вестфальцы, возведя в нем земляные укрепления для защиты Смоленской дороги от нападения партизанских отрядов. В Боровске Дорохов встретил партизанский отряд Вадбольского, который поджидал его там. Дорохов оставил в Боровске часть партизан наблюдать, чтобы неприятель не отрезал его от нашей армии, другую часть отправил в Верею преграждать путь к отступлению сидевшим там вестфальцам, а сам с остальными партизанами пошел к Верее. Не доходя трех верст до этого города, он велел своим партизанам сложить в одном селении ранцы, переправился налегке через реку Протву и двадцать седьмого сентября до рассвета подошел к Верее. Город этот расположен на горе, и был укреплен французами земляным валом с палисадами. Сказав солдатам краткую речь, Дорохов повел их на приступ, приказал идти тихо и атаковать неприятеля без выстрела – штыками. Вестфальцы были застигнуты нашими врасплох и кинулись к оружию тогда уже, когда наши ворвались в город; но все-таки защищались упорно. Они засели в домах и церквях, отбивались отчаянно и сдались только тогда, когда значительная часть их была перебита. При этом взято нашими в плен: один полковник, четырнадцать офицеров и триста пятьдесят солдат. Только что Дорохов овладел городом, как из Можайска показался сильный неприятельский отряд с несколькими орудиями; но увидав, что Верея занята русскими, отряд сей не решился подойти к городу и ушел обратно. Священник верейского собора явился к Дорохову с несколькими сотнями крестьян, чтобы разрушить земляные укрепления вестфальцев. Дорохов отдал горожанам пятьсот ружей и все запасы, отнятые у неприятеля.

По примеру наших партизан крестьяне стали собираться в отряды и нападать на французов. Когда войска Нея заняли в конце сентября город Богородск, крестьяне села Павлова отправили всех стариков, женщин и детей в лес, а сами решили умереть или отомстить злодею, оскверняющему святыни. Начальником своей дружины они выбрали крестьянина Герасима Курина и не ошиблись в своем выборе. Прежде всего Курин приказал всем, кто может, купить ружья, а остальным сделать пики, и когда в пяти верстах от Павлова появились французы, он перешел со своими через реку и повел их на неприятеля. Сначала крестьяне с непривычки оробели, но Курин ободрил их словами: «Для чего же мы христиане, если не пострадаем за веру? Для чего же мы православные, если не умрем за веру и царя!». Ободренные словами и примером Курина, крестьяне дружно бросились на врага и прогнали его в лес, захватив две повозки с четырьмя лошадьми и десять ружей.

Двадцать первого сентября Курин узнал, что французы хотят сжечь соседнюю деревню. Он пошел со своими на защиту и тоже прогнал неприятеля.

Двадцать седьмого сентября явились французские гусары в шести верстах от Павлова, и начальник этого отряда прислал ему сказать, что желает жить с ним и его дружиной мирно. Но Курин не поверил этому обещанию, бегом пустился со своими на неприятеля и бился с ним от одиннадцати часов дня до двух часов пополудни. В этой стычке неприятель потерял восемнадцать человек убитыми. Были захвачены трое пленных и с десяток лошадей.

Двадцать восьмого сентября французы послали новый отряд отыскивать своих пропавших гусаров. Курина в это время не было в Павлове, он поехал в город Покров просить князя Голицына дать ему подкрепление. Получив в помощь двадцать человек конницы, он вернулся в Павлово и напал на французов, шедших туда. Те, застигнутые врасплох, побежали, а Курин преследовал их на протяжении нескольких верст и захватил десять лошадей и две повозки.

Увидав, что Курин со своей дружиной действует так успешно, крестьяне соседних деревень тоже стали собираться толпами, вооружаться и отбивать у неприятеля все награбленное им.

Французы решили наказать крестьян и послали довольно сильный отряд в эту местность. Узнав об этом, все соседние крестьяне из сел и деревень, лежащих близ Павлова, примкнули к Курину, и у него образовался отряд в пять тысяч человек. Отстояв обедню, они отслужили молебен, простились друг с другом и поклялись перед алтарем не выдавать друг друга до последней капли крови.

– Постоим за отечество и за дом Пресвятой Богородицы! – сказал Курин. – Французы грозят сжечь все наши дома и содрать кожу со всех нас. Так что же нам жалеть себя в битве с ними!..

Затем Курин разделил свою дружину на три части, поручил старосте Стулову всю конницу и немного пеших, другому крестьянину тысячу пеших и, расположив их в засадах, не велел трогаться без его повестки, а сам с остальными засел скрытно в Павлове. Ничего не подозревая об устроенных засадах, французский отряд выслал два эскадрона в село Павлово, требуя от крестьян муки, крупы и овса, обещая за все заплатить по цене, какую сами крестьяне назначат. Один из эскадронов остановился вне Павлова, а другой – на площади села. Курин вышел к французам вместо старшины и сказал, что все будет доставлено, а сам послал дать знать Стулову, чтобы тот напал на эскадрон, стоявший вне села, не подозревая, что большой отряд неприятеля находится в трех верстах от Павлова. Сам он заманил вошедший в Павлово эскадрон в крестьянский двор, велел завалить ворота и истребил его почти весь. В это же время Стулов со своими бросился на второй эскадрон, перебил многих и преследовал остальных до деревни Грибовой. Но тут на них напал весь отряд французов, погнался за ними и вместе с ними ворвался в селение Павлово. Плохо пришлось бы Курину и его дружине, если бы не подоспели к ним на помощь пешие, спрятанные в оврагах. Французы, не ожидавшие нападения с этой стороны, пришли в замешательство и побежали, а наши преследовали их восемь верст, и только наступившая темная ночь спасла французов от окончательного истребления. Нашим досталось в добычу двадцать пар конных повозок с лошадьми, двадцать пять ружей, сто двадцать пять пистолетов и четыреста сумок с патронами. На следующий день Курин повел свою рать к городу Богородску, чтобы выгнать неприятеля из сего города, но он не нашел уже там французов, ибо они выступили на соединение с главной армией.

Между тем, в разных местах России стали появляться крестьянские дружины. Крестьяне выставляли на возвышенных местах своих сторожевых, зорко следивших за движением неприятеля, и лишь только узнавали, что подходившие отряды малочисленны, нападали на них и истребяли до последнего человека. Если же подходивший отряд был велик, сторожившие подавали весть в ближайшее село, а там набатом собирали в условленное место крестьян со всех соседних деревень и сообща нападали внезапно на неприятеля.

В Смоленской губернии народ тоже весьма упорно боролся с французами. В Сычевском уезде майор Емельянов прославился истреблением множества неприятеля, а в Гжатском уезде успешно нападал на врагов гусар Самус. Помещики Энгельгардт и Шубин были расстреляны французами за вооруженную борьбу с ними.

Глава XXIII

аполеон, видя, что война довольно быстро принимает народный характер и что ему приходится бороться не с войском, а со всем народом, решил выступить из Москвы и еще раз попытался завести мирные переговоры. Он послал к Кутузову своего генерал-адъютанта, но император Александр сделал строгий выговор главнокомандующему за то, что тот переговорщика принял, и отказался наотрез мириться с Наполеоном, пока войска его находятся в России.

Между тем Наполеон делал уже все распоряжения к отступлению. Он приказал маршалу Виктору расположить свой корпус между Смоленском и Оршей и, поддерживая французские войска, находившиеся близ Волыни и за Двиной, управлять Литвой и Белоруссией, наблюдая за заготовлением провианта.

Поставленному им в Смоленске коменданту Браге-д’Илье Наполеон приказал расположить войска у Гжатска, Вязьмы и Дорогобужа, а вестфальцам оставаться в занятой ими местности между Москвой и Можайском. Обоим маршалам было приказано тоже собрать как можно больше повозок и вывезти всех раненых из госпиталей, устроенных по Смоленской дороге в Можайске, Рузе, Колоцком монастыре и Гжатске.

Призвав к себе Дюма, Наполеон приказал ему разделить раненых, находящихся в Москве и в окружности ее, на два разряда: в первом поместить всех тех, которые могут идти пешком и безнадежных, а во втором – всех прочих.

– О первых заботиться нам нечего, – сказал он ему. – А потому обратите только внимание на остальных.

Вместе с тем он велел склонять жителей Московской губернии на свою сторону, всевозможными обещаниями заставлять их разведывать, что делается в русской армии, и распускать там слухи, будто бы в Москве сохранилось много хлеба и французы намерены тут зимовать. С этой же целью он рассылал всюду и свои воззвания; но граф Растопчин старался уничтожить своими афишками вредное действие, которое Наполеон мог иметь на народ.

Он писал:

«Крестьяне и жители Московской губернии! Враг рода человеческого, злой француз пришел в Москву, предал все мечу и пламени, ограбил храмы Божьи, осквернил алтари и церковные сосуды, надевал ризы вместо попов, посорвал оклады и венцы со святых икон, поставил лошадей в церквях. Он разграбил дома и имущество, обижал женщин и детей, осквернил кладбища; заловил кого мог и заставил таскать вместо лошадей вещи, им накраденные. Морит наших с голоду, а теперь, как самому стало есть нечего, пустил своих ратников, как лютых зверей, пожирать все вокруг Москвы и вздумал лаской сзывать вас на торги, мастеров – на промысел, обещая порядок и защиту всякому. Неужели вы, православные, верные слуги Царя вашего, кормильцы матушки каменной Москвы, на его посулы положитесь и дадитесь в обман лютому врагу, кровожадному злодею? Отнимет он у вас последнюю кроху, и придется вам умереть голодной смертью. Проведет он вас обещаниями, а коли деньги даст, то фальшивые; с ними же вам будет беда. Оставайтесь, братцы, покорными христианами, воинами Божьей Матери; не слушайте пустых слов. Почитайте начальников и помещиков: они ваши защитники. Истребим остальную силу неприятельскую; погребем их на святой Руси; станем бить где ни встретятся; уж мало их осталось, а нас – сорок миллионов людей; слетаются со всех сторон, как стаи орлиные. Истребим гадину заморскую, предадим тела их волкам, вороньям, а Москва опять украсится, покажутся золотые верхи, дома каменные, повалит народ со всех сторон. Отольются зверю лютому горькие слезы; еще недельки две, так кричать „пардон“ будет, а вы будто не слышите. Уж им один конец: съедят все, как саранча, и станут мертвецами непогребенными. Куда ни придут, тут и вали живых и мертвых в глубокую могилу. Солдаты русские вам помогут; который побежит, того казаки добьют. А вы не робейте, братцы удалые, дружина московская, и где удастся, поблизости, истребляйте нечистую гадину. А кто из вас злодея послушается, тому гореть в аду, как горела наша мать Москва!»

В отряде, посланном конвоировать раненых французов, лежавших в Дмитрове, находился и Ксавье Арман. Он нашел Этьена Ранже уже выздоравливающим, но еще очень слабым.

Вместо того, чтобы порадоваться выздоровлению своего земляка, он испытывал сильную досаду. «А каково! Не умер! – подумал Ксавье. – Ишь какой живучий!.. Того и гляди, скоро выздоровеет и займет место еще выше прежнего, за большое сражение его произвели в ротмистры… а что он такого сделал? То же, что и мы все, да вдобавок угодил еще под пулю».

Этьен, не подозревавший страшной злобы и зависти в бывшем своем сотоварище, был искренне рад встрече с ним. Он давно простил ему его жестокий поступок в ту минуту, когда был ранен и, узнав, что в лагере Мюрата Арман голодал вместе со всеми, поспешил поделиться с Ксавье всем, что только у него было, и согласился, чтобы тот переночевал в соседней комнате, поскольку Этьен, Как офицер, занимал особое помещение в устроенном наскоро госпитале.

На следующий день Этьен проснулся довольно поздно и, к своему удивлению, услышал скрип колес отъезжающих повозок. Он стал звать госпитальную прислугу, но в соседней комнате никто не откликнулся. Встревоженный этим странным молчанием, он кое-как добрался до окна и вдруг увидел, что транспорт раненых уже двинулся и даже последние повозки выехали на большую улицу.

Он стал кричать им, спрашивая, отчего они его оставляют, но его голос в транспорте не услышали.

– Что это все значит? – спросил он вошедшего в эту минуту Ксавье. – Отчего меня не везут вместе с транспортом раненых?

– Оттого, – отвечал тот совершенно хладнокровно, – что ты записан в число безнадежных.

– Как? Еще не далее как вчера доктор говорил мне, что я скоро совершенно поправлюсь.

– Все доктора обыкновенно говорят это больным, но нужно иметь свой рассудок и не верить им. Говорю тебе это прямо, зная, что ты храбро становишься лицом к лицу со смертью.

– Но я сам чувствую, что начинаю поправляться! – продолжал Этьен. – У меня нет больше той изнуряющей лихорадки. Вот вторая уж ночь, как я сплю очень крепко.

– Ну и отдыхай себе тут на просторе, а мне пора.

И Ксавье, взяв свой палаш, который забыл накануне в комнате Этьена, протянул руку земляку на прощание.

– Когда же повезут слабых и опасных? – спросил Этьен, пожимая протянутую ему руку.

Рука Ксавье заметно дрогнула в его руке, но голос не изменил ему, и он сказал спокойно:

– Почем я знаю? Я ведь не офицер, как ты, а простой рядовой. Прощай!

И Ксавье оставил комнату, отлично зная, что второго транспорта для раненых не будет, сел на коня и поскакал догонять товарищей.

Первое время Этьен лежал недвижно, устав от продолжительного разговора с Ксавье. Но чем дольше он лежал, тем ему становилось удивительнее, что никто не навещал его и не справлялся по обыкновению о том, проснулся ли он и не пора ли ему делать перевязку. Прошел так целый час. Он, наконец, более не выдержал и, хватаясь за мебель, дошел до выхода и начал стучать. Никто ему не ответил.

Встревоженный тем, что его оставили совсем беспомощного, он толкнул дверь, та открылась, и он вышел на крыльцо и снова окликнул госпитальную прислугу. Но везде было пусто.

Этьен попытался сойти с лестницы, но не удержался за перила и грохнулся на землю. От сотрясения и боли в раненой ноге он лишился чувств.

Когда он пришел в себя, он уже находился в чистой, удобной комнате и около него хлопотал доктор, перевязывая ему рану. Оказалось, что его перенесли в дом командира одного из полков дивизии, которая стояла в Дмитрове. Все были удивлены, что Этьена не увезли вместе с остальными ранеными, и когда навели справки об этом, то оказалось, что бывший его товарищ по полку, которого он оставил у себя ночевать, взялся сам с помощью доктора усадить его в отдельный экипаж, вследствие чего остальные и не заботились более о нем.

Этьену крайне тяжело было узнать, как отблагодарил его Ксавье за радушный прием, но он все-таки пощадил своего земляка и объяснил все дело недоразумением. Полковой командир обещал дать ему экипаж и фельдшера до Москвы, но вдруг пришло ему предписание выступить налегке и немедленно со своим полком в Москву. Пришлось оставить весь обоз в Дмитрове, и Этьену ничего более не оставалось, как терпеливо ждать, когда обозу велят двигаться и он поедет вместе с ним.

Этьен грустно следил глазами за отъезжавшими, но считал себя в полнейшей безопасности и надеялся тоже вскоре быть в Москве. Он спокойно заснул, но вдруг был разбужен страшным шумом и криками. Взглянув в окно, он увидел, что русские партизаны напали на обоз и дерутся с оставшимися при нем французами.

Не ожидая себе пощады от русских, он кое-как выполз из дома и спрятался в сарае в разном хламе. Из укрытия своего он слышал, как победившие партизаны заняли дом, как кто-то расхаживал по двору и распоряжался, словно хозяин. В то же время он заметил, что в соседнем доме было тихо: если кто и входил в него, то тотчас же возвращался. Вследствие этих наблюдений он решился при первом удобном случае туда перебраться. Когда все затихло во время послеобеденного отдыха, он ползком перебрался в соседний сад и оттуда – во двор. Не имея силы вползти на крыльцо, он долго сидел, скорчившись, возле ступенек и прислушивался. Но слыша, что в доме никого нет, он, как неумелый ребенок, взобрался-таки на крыльцо – опираясь на руки и волоча раненую ногу – и очутился в небольших сенях. Тут, отдохнув, он пополз дальше. Найдя небольшой темный чуланчик, Этьен забился в угол за большую кадку.

Пока французы выступали из городов, занятых ими далее Москвы, русская армия продолжала отдыхать. Однако Винценгероде не дал спокойно дойти до Москвы дивизии Дельзона и сильно ее потрепал. Казаки между тем постоянно шныряли вокруг французского авангарда и высмотрели, что на опушке большого леса, примыкавшего к лагерю короля Неаполитанского, не выставляются охранные разъезды. Генерал Толь осмотрел весь лес тщательно и несколько раз по всем направлениям и доложил Кутузову, что с этой стороны легко подойти к неприятелю незамеченными и атаковать его. Главнокомандующий не скоро согласился на такое опасное предприятие: он боялся этим нападением на Мюрата вызвать Наполеона из Москвы, что имело бы следствием генеральное сражение. После долгих совещаний он, наконец, согласился и поручил генералу Беннигсену начальство над войсками, назначенными идти в обход неприятеля, а сам с главными силами должен был атаковать неприятеля пятого октября с фронта.

Приказано было всем русским войскам, находившимся в лагере, перейти четвертого вечером за реку Нару и стать в указанном каждому отряду месте. Чтобы неприятель не заметил этого движения, велено было оставить в лагере от всех полков барабанщиков и музыкантов, чтобы они в надлежащее время били зарю. Для поддержания лагерных огней и для наблюдения за порядком в оставленном лагере назначили по одному унтер-офицеру от каждой роты. Нашим партизанам, Дорохову и Фигнеру, предписано было двинуться к селению Воронову – истребить стоявшие там два полка и отрезать Мюрату отступление к Москве.

Но приказания не были вовремя и точно переданы, шедшие на позицию русские войска встретили непредвиденные препятствия и вместо того, чтобы напасть на французов ночью, Беннигсену пришлось двигаться на них утром. Кутузов, прибыв к войску, нашел его совсем не готовым к выступлению: большинство людей еще спали, лошади стояли неоседланными, орудия не были заряжены. Тем не менее по данному ранее приказанию Беннигсеном Багговут пошел со своими на неприятеля, а Орлов-Денисов повел казаков в атаку.

На передовом посту Себастиани французы готовили себе завтрак. В больших котлах варилась похлебка с мясом павших лошадей. Офицеры расположились на скамьях, составленных из больших образов, подле столов, устроенных таким же образом, и ждали своего кофе.

Ксавье, пристроившись к костру, устанавливал собственный кофейник, озираясь во все стороны. Он боялся, чтобы его товарищи не заметили лакомства, добытого им у Этьена. При этом он ни разу не вспомнил о бедном Этьене и с наслаждением думал о том, как он сейчас станет пить кофе, закусывая белым хлебом, тоже данным ему Ранже…

Вдруг в лесу послышался шум и, прежде чем Ксавье и его товарищи опомнились, показались казаки. Они неслись тучей прямо на французский полк.

– Седлай! Стройся! – закричали офицеры, вскакивая со своих мест.

Между тем пехота строилась в каре.

Но казаки смяли пехоту, ворвались в лагерь и разграбили все, что в нем нашли.


    Ваша оценка произведения:

Популярные книги за неделю