Текст книги "Тёмная дикая ночь (СИ)"

Автор книги: София Калитина

сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 16 страниц)

Номер уже оплачен, и с ключом в руке я поднимаюсь наверх. Роскошный люкс оформлен в нейтральных тонах с яркими цветами в вазе на столе. Огромная двуспальная кровать занимает максимум пространства спальни, а сквозь приоткрытые французские двери, ведущие на балкон, виден горизонт Лос-Анджелеса.

Он очень красивый, а грядущие дни обещают быть захватывающими, но у меня сосет под ложечкой. Как бы отчаянно это ни звучало, но мне не нравится идея несколько дней быть вдали от Леры. У нас все только началось, и еще не время даже для коротких расставаний.

Беру телефон, чтобы ей позвонить, и вижу два пропущенных звонка от моего редактора, три от Бенни и один от Леры.

Первым я прослушиваю сообщение Леры, пока иду в ванную, попутно раздеваясь.

Мне нужен душ, еда в номер и полноценный сон.

«Привет, лапочка. Уже соскучилась. Надеюсь, дорога была легкой. Сегодня собираюсь поужинать с нашими. Тебя там будет не хватать. Позже тоже, – она понижает голос: —Не хочу сегодня спать одна в своей постели. Хочу там тебя и верхом на мне. Тася, я спятила. Позвони, когда приедешь, и мы с тобой поиграем. Я люблю тебя».

Я слушаю запись снова и снова, пока не включаю воду и с улыбкой не вспоминаю каждое её прикосновение, забыв о других сообщениях, мигающих красным на экране телефона.

***

Машина забирает меня у входа в отель на следующий день в девять утра, и по дороге через центр Л-А я глазею в окно. Вчера после душа я перезвонила Лере, и мы разговаривали три часа, пока не охрипли от усталости. Внезапно мне хочется иметь её и наше фото – чтобы смотреть на неё вместо однообразия зданий, тротуаров и габаритных огней машин впереди.

Но когда я достаю телефон, чтобы посмотреть, какие у меня вообще есть фотки, на экране мигает уведомление о еще одном звонке Бенни.

– Блин, – еле выдыхаю я, большим пальцем чувствуя, что телефон был поставлен на беззвучный режим с момента приезда из Сан-Диего. – Блин, блинский блин! – я забыла, что он звонил. И даже не прослушала его сообщения.

«Тася, это Бенни, перезвони».

«Тася, милая, я только что разговаривал с Эриком. Он ждет, когда ему пришлешь рукопись».

Мой редактор? Что?

«Привет, Тася, это Эрик. Набери мне. Как успехи с «Майским Жуком»? Нужно вычитать, что уже есть, и обсудить, понадобится ли тебе дополнительное время».

– Дополнительное время? – вслух повторяю я. Водитель тут же смотрит на меня в зеркало заднего вида. А я трясущимися руками открываю приложение с календарем.

Я не могла перепутать сроки.

Просто не возможно, чтобы я перепутала сроки.

Ищу и быстро моргаю. Я вроде бы знаю о сроках по книге на следующей неделе – все время себе напоминаю, что пора доделать – но в календаре ничего нет. Прокручиваю вперед на одну неделю, две, три… Ничего. Пролистываю назад эту неделю, предыдущую.

Тоже ничего.

Водитель подъезжает к офисам студии, и, рассеянно поблагодарив, я выхожу из машины. Руки становятся влажными от пота. Со страхом где-то в животе открываю календарь на две недели назад. С пометкой на среду там красуются слова:

Сдать «Майского Жука» Эрику.

Это было две недели назад.

У меня готово всего семнадцать панно для следующей книги, а срок сдачи был две недели назад. Теперь я понимаю, почему Эрик писал мне на почту, как обычно, перепроверяя. И теперь понятно, почему Бенни нервничал о книге, как о своей собственной.

Никогда в жизни я не запарывала дедлайны – даже такие незначительные, как домашние задания по математике.

Я выбегаю из здания и хотя понимаю, что опаздываю на встречу с Остином и Лэнгдоном, но больше ждать не могу. Бенни на мой звонок не отвечает, и я оставляю ему бессвязное сообщение, истерически пытаясь объяснить произошедшее: что я внесла уведомление в календарь и почему-то запомнила, что это будет в марте, а не в феврале, и пусть он позвонит Эрику и все объяснит, и пожалуйста, пусть скажет, что мне нужно еще время, и я никогда больше о таком не попрошу, и все это полностью моя вина.

Приходит сообщение от Леры: «Удачи сегодня!» – и моя паника возрастает в разы.

Я понятия не имею, как собираюсь сегодня сосредоточиться хоть на чем-нибудь, зная, что так мощно облажалась.

– Доброе утро, Тасенька! – окликает меня Остин откуда позади, и, оглянувшись, вижу, как он не спеша направляется со стороны многоуровневой парковки по соседству.

Он широко улыбается, и я бросаю телефон в сумку, все еще дрожа.

– Доброе утро.

Когда, приблизившись, он видит мое лицо – а я не сомневаюсь, что выгляжу бледной и тревожной – то хмурится и притворно сварливо смотрит на меня.

– Ты сегодня не выглядишь крутышкой, готовой надрать всем задницы.

– Просто я сейчас поняла, что пропустила…

Остину на самом деле плевать. Он уже проходит мимо, кивком показывая идти за ним.

Оттянув ворот блузки, чтоб хоть немного охладиться и успокоиться, я вслед за ним иду в здание. И черт бы побрал: на моей синей блузке подмышками уже проступили большие следы от пота. И они явно станут еще больше. Моим первым порывом было желание позвонить Лере и обо всем рассказать, после чего расслабиться, когда она спокойно уверит, что все нормально, и предложит вариант, как мне поступить.

– Лэнгдон скоро будет, – говорит мне Остин. – О чем ты говорила? Пропустила что-то?

– Ох, – отвечаю я, стараясь идти в ногу с его быстрыми шагами, пока мы идем к лифту. – Мне нужно было кое-что отослать редактору.

Я чувствую, как голова идет кругом, когда вытаскиваю телефон проверить, нет ли звонка от Бенни.

– Упс, нет-нет, никаких гаджетов! – говорит он и указательным пальцем нажимает на кнопку наверху моего телефона. – У нас сегодня миллион дел, – наклонившись ко мне, он добавляет: – И нет ничего более важного, верно?

***

Остин ведет меня в конференц-зал и вручает распечатанную копию сценария – как мне показалось на первый взгляд – а это значит, что у меня есть полчаса просмотреть его до приезда Лэнгдона.

– Он застрял в пробке, – говорит Остин, хмуро глядя в свой телефон.

– Я еще даже не читала…

– Не волнуйся, – мягко перебивает меня он. Обходит стол и садится рядом. То, как искренне он поморщился, говорит мне, что он знает, насколько все это для меня тяжело. Просто обычно трудно сказать, на моей ли он стороне. – У нас есть целый день на внимательное изучение. Клянусь, Тася, у тебя будет сколько угодно времени на работу с этим сценарием.

К тому моменту, как приезжает Лэнгдон, и мы втроем рассаживаемся вокруг стола, я исписала блокнот малопонятными и хаотичными заметками про первые сцены. Рукопись передо мной – одна из самых захватывающих вещей в моей жизни, но я не могу как следует погрузиться в процесс. Мое внимание перемещается с «Майского Жука» к Лере и обратно – то с облегчением, то с тревогой. Но Лэнгдон с Остином ориентируются в сценарии очень хорошо, так что даже без учета паники из-за дедлайна и одержимости Лерой, которая не выходит у меня из головы, я чувствую себя так, будто пытаюсь догнать машину на дороге, когда стараюсь не потерять нить разговора.

Мне просто нужно сосредоточиться. И у меня не получится посмотреть, звонил ли мне Бенни или Эрик. Так что нужно просто пережить этот день.

Просто продержись день.

Просто продержись…

– Ну так что, Тася, – в мою усердную работу по сохранению спокойствия врывается Остин, кончиком ручки почесывая голову. В тихом зале хорошо слышен этот звук. Я провожу ладонями по голым рукам, задаваясь вопросом, зачем так сильно включили кондиционер. – Мы думали о первой сцене, – продолжает он. – Куинн вполне себе может возвращаться и из библиотеки, а не просыпаться у себя в постели.

Я пробегаю взглядом по своему списку вопросов и вижу, что тут у меня нет никаких замечаний. Я на самом деле люблю первую сцену.

– Но в библиотеке не так пугающе, чем когда она просыпается и видит его, – не соглашаюсь я.

– Я просто не уверен в расположенности зрителей к Рэйзору, стоящему в спальне восемнадцатилетней девушки, – замечает Лэнгдон.

Я уставилась на них обоих.

– Особенно если учесть, что Куинн пятнадцать.

Остин поднимает взгляд на Лэнгдона, и я замечаю его едва заметное покачивание головы.

– Давайте сначала сосредоточимся на этой сцене и решим, библиотека или спальня.

– Зрители и не должны быть расположенными к Рэйзору в начале, – мне что, действительно нужно это объяснять? Я чувствую, как мой прежний стресс сменяется новым, будто кто-то подлил масло в огонь. – Он изуродован шрамами, у него острые, как ножи, зубы. Он не похож на героя, потому что в начале истории он и не такой.

Остин пускается в объяснения о том, как важно зрительское доверие и верное первое впечатление, и использует столько профессионального сленга, что через несколько минут мой мозг начинает отвлекаться и вместо происходящего думать – о Лере в её кабинете, как она сказала мне быть тихой, как будто бы знала, что при мысли об отъезде на эти три дня я была близка к панике, насколько сильно она уже меня любит и как доверяет, что я её правильно пойму, и как сильно она мне нужна прямо сейчас, с направленным на меня взглядом и помогающая мне справиться со всем этим, шаг за шагом.

– …так что вопрос на самом деле в том, чтобы буквально схватить их за шкирку и орать в лицо, что они обязаны полюбить Рэйзора, – продолжает Остин, – причем независимо от того, что тот делает. И да, прямо в первой сцене. Это потом поможет им простить его за последующие действия.

Я киваю, а в голове каша. В том, о чем он говорит, вроде бы есть смысл.

Но при этом и ни капли нет.

И, блядь, я понимаю, что пропустила бóльшую часть его пояснений, но я не могу не начать спорить.

– Просто я считаю…

Тяжело вздохнув, Лэнгдон раздраженно смотрит в сторону Остина.

– У нас на это нет времени.

– Нет-нет, – отмахнувшись от Лэнгдона и обаятельно улыбаясь, говорит Остин. – Пусть говорит.

Я с трудом нахожу слова, несколько долгих мучительных секунд внезапно пытаясь вспомнить, о какой именно сцене мы вообще говорим.

– М-м…

– Начало… – терпеливо подсказывает Остин.

Несколько раз кивнув, я продолжаю:

– Я предпочитаю, чтобы все осталось, как в книге.

Лэнгдон насмешливо бормочет себе под нос:

– Ну вот и сюрприз.

Я резко поворачиваюсь к нему.

– Прошу прощения? – мое сердце бьется так сильно, что я начинаю дрожать. – Разве это не адаптация книги? Я не одну неделю редактировала эту сцену, чтобы все было правильно.

Лэнгдон саркастически улыбается.

– Сколько тебе лет? – наклоняясь вперед и облокачиваясь на локти, спрашивает он.

Я сажусь.

На панно изображена девушка с канистрой бензина, держащая в руках спичку.

– Двадцать три.

– Двадцать три, и ты написала книгу, которая кому-то понравилась. Ну а теперь ты все стала понимать в Голливуде, – щелкнув пальцами, он откидывается на спинку кресла. – Честно говоря, не понимаю, зачем я здесь.

Температура моей крови превысила кипение. Что он сейчас сказал?

– Я тоже не понимаю, зачем, – наконец выдаю я подрагивающим голосом. – Тебе сорок пять, и ты написал только один адаптированный сценарий для крупного фильма, собравшего в прокате меньше одиннадцати миллионов. Наш бюджет в десять раз больше.

Лэнгдон делает глубокий вдох, от чего становится похожим на дракона, который вот-вот изрыгнет пламя.

– Я занимаюсь инди-фильмами, и это перспективная ниша, которая позволяет мне…

Остин пытается засмеяться, но получается резкий вопль.

– Лэнгдон, остановись. Не звезди. Тася просто говорит, как чувствует. Это все для нее в новинку, – он поворачивается ко мне и успокаивающе говорит: – Что-то из этого – и да, я понимаю, насколько это трудно – ты должна доверить нам. Мне. Лэнгдону. Доверить процесс. Как думаешь, сможешь? – он кивает и улыбается, будто я уже согласилась.

Я же потрясенно смотрю на него.

– Превосходно, – заявляет он. – Мы самую-самую малость изменим первую сцену, и бах! На экранах появится созданный тобой мир!

***

Остаток встречи был таким же ужасным. Лэнгдон наконец справился со своим раздражением, но вся моя история оказалась порезанной на перемешанные между собой куски. Исчезли диалоги, которые я так люблю. В сценарии стали красоваться сцены, которые мне и в голову бы не пришло включить в книгу. Не то чтобы я сильно трясусь над своей работой, но так много изменений просто не имеет смысла. И мы будем продолжать делать это и завтра. И послезавтра.

Я заказала еду в номер и переоделась в пижаму, когда на часах еще не было и восьми вечера. Эрик позвонил во время нашего короткого перерыва на ланч, и мы договорились созвониться еще раз в пятницу, когда поеду домой. Судя по голосу, он вроде не собирался меня прикончить. Но я знаю, что по приезде затаюсь в своей писательской пещере.

Черным безжизненным пятном в центре мягкой кровати лежит мой телефон. Мне хочется позвонить Лере и попросить её поболтать со мной, чтобы отвлечься от этого вымораживающего безумия, но воздух при каждом моем вдохе проходит только полпути по горлу и тут же спускается обратно.

Она нужна мне здесь. У меня список дел длиной в пять километров, но от одиночества я чувствую беспокойство. Такая сильная потребность в ней – и так скоро – кажется настоящим помешательством. Большую часть дня вместо работы над сценарием я провела в желании вернуться в Сан-Диего.

Но я не хочу разговаривать с Лерой по телефону, потому что чувствую панику, которую нереально толком сформулировать: по поводу нас с ней, книги, фильма, всего происходящего в целом… И по этой же причине я не могу написать ей смс, ведь уложить эту бездну в несколько слов на экране маленького гаджета – банально и нелепо. Я настолько странно и безрассудно скучаю по ней. Меня тянет уехать отсюда и быть этой ночью с ней. Лера нужна мне в этом номере, и я точно знаю: она тут же, не раздумывая, приедет сюда, стоит мне только попросить. Успокоит меня, рассмешит, и её подначивания сведут мое помешательство на нет. Отвлечет какой-нибудь ерундой: пушистой штучкой, надевающейся на кончик ручки, яркой пластмассовой слинки. Чем-нибудь дурацким и бесполезным.

Но если она поедет сюда, то будет в дороге одна, причем поздно. А люди любят выпить.

Они часто неосторожны. Часто за рулем говорят по телефону и пишут смс. А от Сан-Диего ехать больше двухсот километров.

От входящего сообщения вибрирует телефон, и я на экране я вижу её имя.

«Как все прошло?»

Беру телефон и начинаю набирать с десяток различных ответов, но удаляю каждый.

Бросив в итоге его на кровать, я выключаю телевизор и иду в душ. После чего беру блокнот, следующие несколько часов провожу за самыми худшими зарисовками, что когда-либо делала, и швыряю его на кровать. Был ли успех «Рыбы Рэйзор» счастливой случайностью? Я начала его создавать в пятнадцать лет, и мне понадобилось три года, чтобы закончить. Следующие два ушли на редактуру и еще два на подготовку к публикации. Как я вообще думала написать следующую книгу во время вечных поездок, работой над фильмом и влюбленности?

На панно изображен грызущий все на своем пути монстр.

Я выжата, как лимон, но ум и не собирался останавливаться. Тогда, покопавшись в сумке, я нахожу снотворное. Эти маленькие белые таблетки всем своим видом словно бросают мне вызов.

Я даже толком не почувствовала, как одна скользнула вниз по горлу. От объемного и пустого мир сужается до размеров точки, где я в руке держу карандаш. Линия удлиняется и выходит за пределы листа, а мои веки резко, как срубленные деревья в лесу, закрываются.

***

На следующее утро у входа в здание меня встречает Остин огромной кружкой кофе в руках.

– Подумал, тебе понадобится, да? – спрашивает он, попивая свой крошечный эспрессо.

Я улыбаюсь и, поблагодарив, беру кружку. Внутренне вздрагиваю: он дает понять, что сегодняшний день будет длиннее и труднее вчерашнего? Или же мне просто нужно быть сосредоточенной, и он решил, что кофе тут в самый раз?

Следуя за ним к лифтам, я слушаю его короткий разговор по телефону. Как только подъезжает лифт, он отключается, и вместе с толпой мы входим в кабину.

– Хочу, чтобы ты знала: Лэнгдон действительно чувствует дух твоей истории, – слишком громко для такого замкнутого пространства произносит Остин.

– Конечно, – мне хочется поговорить об этом с Остином – плюс убедиться, что мы вовремя закруглимся, и я успею поработать в отеле – но только не в переполненном лифте.

– И я понимаю, что та тема с возрастом стала камнем преткновения…

– Именно, – тихо отвечаю я.

– Но у Лэнгдона отменное чутье на кино, он знает, что будет иметь успех, а что нет. Мы не можем показать по большей части мужской зрительской аудитории пятнадцатилетнюю героиню.

Все вокруг притихли и явно ждут, что я отвечу.

– Ну и зря, – замечаю я, и позади кто-то фыркает. Трудно сказать, была ли это поддержка или насмешка. – Хотя той же Натали Портман в «Леоне» было двенадцать, и многие нюансы отношений Рэйзора и Куинн позаимствованы оттуда.

Лифт останавливается на нашем этаже.

– Ну, в свое время были, конечно, обсуждения сексуальных нюансов их отношений, – замечает он.

Я уже открываю рот высказать свое мнение – о больном воображении людей, кто находит то, чего нет, и что между Матильдой и Леоном не было никаких сексуальных отношений – как раздвигаются двери, и Остин выходит из лифта.

– Секс хорошо продается, – бросает он через плечо. – Не зря так говорят.

– Росомаха тоже, – громко кричу ему вслед я, хотя знаю, он слышит меня, даже когда листает что-то в телефоне. – Он обучал молодых девушек, но по отношению к ним не позволял себе ничего мерзкого.

Остин игнорирует мои слова, и мы идем в тот же конференц-зал, где были вчера. Через стеклянную дверь видно, что Лэнгдон уже на месте, разговаривает и смеется с каким-то мужчиной– чуть старше его, но стройнее, с седыми висками и в очках в широкой оправе.

– О, отлично, они оба здесь, – говорит Остин и толкает дверь. – Тася, это Грегори Сент-Джуд.

Мужчина встает, поворачивается и с осторожностью смотрит на меня.

– Наш режиссер, – добавляет Остин.

Я пожимаю ему руку. Он ниже меня ростом, но приветствует меня крепким рукопожатием и дружественным кивком, после чего снова садится рядом с Лэнгдоном.

– Моего отца тоже зовут Григорий, – замечаю я, как надеюсь, с приветливой улыбкой.

Он напряженно отвечает:

– Вообще-то, я предпочитаю Грегори.

– Да. Конечно.

Это хреново. Я и так чувствую себя неуверенно после неудачного разговора с Остином, а теперь я словно Рэйзор – представитель совершенно иной версии этого мира. Я откашливаюсь, пытаясь сдержать смешок при этой мысли.

Кладу телефон на стол, и тут меня накрывает острое желание позвонить Лере, чтобы рассказать ей об этом. Услышать её голос и попробовать на вкус нормальную жизнь.

И вот так я словно ломаю печать и впускаю поток до этого момента убранных подальше мыслей.

Со вчерашнего вечера я ей не писала, кроме кучи смайликов с сердечками утром и «SOS. С Л-А все странно».

Но она ответила:

«Дрыхла без задних ног. Кажется, это результат недостатка сна? Набери, как закончишь сегодня».

Но мне этого недостаточно. Я быстренько еще раз обдумываю идею её приезда сюда, чтобы провести эту пару ночей вместе. Но смогу ли я сосредоточиться, когда она будет так близко? И даже если так, когда я вообще буду работать?

– Тася? – зовет меня Остин, и я замечаю, что, оказывается, уставилась на экран телефона, и, кажется, он окликает меня не в первый раз.

– Прощу прощения. Я просто… – я с улыбкой выключаю телефон. – Итак. С чего начнем?

Он устало улыбается.

– Страница шестьдесят.

========== Тася ==========

Днем в пятницу Лера стоит у моего дома, когда черная машина подъезжает к тротуару. Открыв мне дверь, водитель достает из багажника мою маленькую сумку и отказывается от чаевых.

– Те все покрыли, – с улыбкой говорит он.

Я падаю духом – ведь на этот раз я заранее подготовилась. Засовываю двадцатку обратно в карман и поднимаю взгляд.

По ночам на телефоне я включала бесшумный режим, днем лихорадочно пыталась оставаться вовлеченной в обсуждения, а с Лерой разговаривала всего пару раз за последние два дня – суммарно где-то минут десять – и моя реакция на неё сейчас именно такая, как я и ожидала. На ней темно-синие джинсы, темно-красная футболка и синие конверсы. Прядь волос свисает на лоб. А стекла очков не скрывают сверкающие голубые глаза. Её улыбка, когда она прикусывает уголок губы ровными белыми зубами, – как десяток глотков свежего воздуха.

Она делает шаг ко мне, и я устремляюсь в её объятия, изо всех сил прижимаясь к ней, когда она так стискивает меня, что мне становится нечем дышать. Её рот путешествует от моего виска по щекам к губам, которые она осыпает множеством поцелуев, требовательно скользя языком внутрь.

Руки нетерпеливо поглаживают мою талию, бедра, попу, а по губам скользят её слова, как она скучала, очень скучала, безумно скучала по мне.

Мне хочется подняться наверх, заняться любовью и утонуть в ней. Но на часах почти семь, и нас ждет ужин с папой. Лера со стоном отстраняется и кивает в сторону своей припаркованной машины. Переплетя наши пальцы, она ведет меня к пассажирской двери.

– Готова?

Я киваю.

– Нет.

Она смеется и открывает мне дверь.

– Поехали.

***

Кажется невероятным, но у меня еще не было таких неловких моментов в общении с отцом. Даже когда он вернулся домой с войны, и мы сидели друг напротив друга за завтраком, оба не в состоянии думать ни о чем, кроме его жутких ночных кошмаров и криков посреди ночи от образов войны, что не уходили из его головы. Даже когда ушла мама, и он потерял остатки рассудка во флаконе с таблетками, а я тащила его в постель, давала попить и слушала бесконечные рыдания. Даже когда он пришел ко мне в комнату, пока я делала домашнее задание, и признался, что нуждается в помощи. У нас бывали трудные времена – даже суровые – но еще никогда не было неловко.

Это начинается еще в момент, когда мы паркуемся у обочины, а папа ждет на крыльце с улыбкой на все лицо.

До этого момента я не задумывалась о том, что в свои двадцать три еще не приводила домой девушек.

Едва мы подходим, я понимаю, что это будет именно настолько ужасно, насколько предполагала: его улыбка практически достигает ушей, когда он с резким звуком хлопает Леру по спине.

В непринужденной улыбке Леры сверкает веселье.

– Привет, Гош.

– Доченька! – приветствует папа.

В животе все скручивается в узел.

– Пап, не надо.

Он смеется.

– Что не надо, Таисия?

– Не превращай вечер в странный.

Он уже качает головой.

– В странный? С чего это? Только потому, что поприветствовал тебя и твою девушку? Твою…

Я рычу на него, перебивая на полуслове.

Он приносит диск Барри Уайта и ведерко льда с бутылкой шампанского.

– За счастливую пару!

Смешок Леры – один короткий всплеск веселья, всегда такой не напряжный и никогда никого не заставляющий ощущать неловкость. Она забирает бутылку из рук папы.

– Не лишай меня этого удовольствия.

– Не думаю, что стану тут спорить, – шутит папа.

Я закрываю глаза рукой. Что они оба так дружат – это и хорошо, и плохо одновременно.

На панно изображена девушка, подбросившая тяжелую сковородку в воздух и тихо вставшая под ней.

Шлепнув каждого по плечу, я прохожу мимо них.

– Если я вдруг понадоблюсь на этом фесте тешащих эго, буду на заднем дворе.

– А как же бокал Шампанского В Честь Новых Отношений, Тася? – окликает меня папа, но я уже прошла через кухню и вышла на бодрящий воздух.

Там великолепно. Лозы маракуйи обвивают забор, отделяющий наш двор от двора Тупиц, и от которого их старое дерево склоняется на нашу сторону. Летом в его ветвях кружит так много пчел, что я всегда представляла, что они сообща смогут поднять дерево, забор, весь двор и дом так же легко, как оторвать наклейку от бумажной основы. А когда маракуйя созревает, она с тихим шлепком падает на жесткую землю. Я закрываю глаза, вспоминая, как жужжали пчелы над головой, когда карабкалась по лозам нарвать спелых плодов.

Я ощущаю себя так, будто все эти дни не дышала, а сейчас, вдали от Л-А, наконец могу.

И замечаю сжатость в горле именно тогда, когда чувствую облегчение, будто разжимается стиснутый кулак. Хотя напряжение из живота никуда не девается: мне еще так много нужно сделать.

Сценарий не дописан, а Остин с Лэнгдоном поставили его под угрозу, дав мне отредактировать совместно придуманный вариант при условии, что я не вернусь к оригинальной версии там, где уже все обсудили. Эрик дал мне две недели на завершение «Майского Жука», что потрясающе, потому что сразу после этого я уезжаю в очередной промотур книги и вернусь через неделю, как раз к первому съемочному дню с участием главных актеров. Мне еще никогда не приходилось управляться со столькими делами одновременно, постоянно переключая голову с фильма «Рыба Рейзор» на книгу «Рыба Рэйзор», а потом на книгу «Майский Жук» и снова по кругу. Все это настолько сложно, я будто заново учусь писать. И еще ощущаю себя резервуаром с медленно вытекающей водой.

Со стороны дома слышен низкий голос Леры, смех папы и звук выскочившей из бутылки пробки. Несмотря на свои беспокойства, прикусываю губу и улыбаюсь при звуке их голосов и беспечного тона. Когда они рядом – это слишком, но я, зная такое за папой, все равно привела Леру на ужин. Они так искренне обожают друг друга, что меня это и пугает, и вызывает облегчение одновременно.

Голоса в доме смолкают, затем позади меня скрипит дверь, я слышу неторопливые шаги вниз по лестнице, а потом чувствую чье-то тепло рядом с собой на лужайке.

Я облокачиваюсь на неё сбоку, закрываю глаза и чувствую острое желание перекатиться на неё, чтобы понежиться в её близости.

– Где папа? – спрашиваю я.

Лера проводит рукой мне по спине и обхватывает талию. Ртом находит шею и отвечает, не отрываясь от нее:

– Заканчивает с ужином в честь нашего Появления На Публике.

Я смеюсь, снова закрываю глаза и делаю глубокий вдох.

– Тебе не нравится, как он принял это?

– Я… – уклончиво бормочу я. – Просто это все равно что сделать новую стрижку. Тебе вроде бы и хочется, чтобы всем понравилось, но и напрягает повышенное внимание.

Она наклоняется и целует уголок моего рта.

– Ты терпеть не можешь такое внимание, правда ведь? Тебе хочется, чтобы мы – Талеры, – тут она подмигивает, – были уже устоявшимся фактом. Чем-то решенным. Не новостью.

Я улыбаюсь ей и чувствую, как в животе порхает миллион бабочек.

– Или же я хочу, чтобы папа с молчаливой улыбкой просто знал, а уж я сама буду той, у кого голова кругом от Талеров.

– Как эгоистично, – поддразнивает она. – И так, на минуточку, я ни разу не видела, чтобы твой отец чему-то спокойно улыбался.

Прикусив губу, я поднимаю на неё взгляд. Она еле заметно улыбается, и я знаю: она и шутит, и вместе с тем серьезна.

– Знаю.

Повернувшись ко мне, она поглаживает подушечкой указательного пальца мою нижнюю губу.

– Георгий счастлив за тебя, – сделав паузу, она рассматривает меня, пока я стараюсь не забывать дышать под её заботливым и пристальным взглядом. Следующие слова она произносит гораздо тише: – У меня такое чувство, что ты не многих девушек приводила домой к отцу.

– Или вообще никого, – отвечаю я, и её взгляд становится тяжелым, задержавшись на моих губах. – Ты первая.

– Значит, у тебя ни с кем не было долговременных отношений?

Протянув руку, я касаюсь кончиком пальца её подбородка.

– Я бы пока еще не стала называть наши отношения как долговременные.

Она смеется.

– Думаю, все зависит от того, что ты подразумеваешь под этим термином, ведь мы шли к этому продолжительное время. Я имею в виду кого-то, с кем ты была достаточно долго, чтобы захотеть привести домой.

– Ты спрашиваешь, со сколькими я была?

По её губам скользнула улыбка.

– Не напрямую.

Смеясь, я отвечаю ей:

– Ты моя пятая, – она делает немного сердитое лицо, какого я еще никогда у неё не видела, и я спрашиваю: – Хочешь, чтобы и я у тебя спросила?

– Ты можешь, – бросает вызов она и встречается со мной взглядом, может быть, зная, что я на самом деле не хочу спрашивать. Я жду, и она наконец хохочет, подмигивая мне. – Хотя я толком не знаю. Было много случайных встреч на одну ночь в универе. Могу предположить что-то около тридцати.

Я киваю, затаив дыхание и, оглядываясь на забор, выжидаю, когда исчезнет боль от укола в легкие.

– Тебе не нравится мой ответ, – замечает она.

– А тебе – мой?

Она со смехом соглашается:

– Не очень. В моем идеальном мире я забрала твою девственность той ночью.

Закатив глаза, я отвечаю:

– Девушки как ты становятся просто нелепыми, когда речь заходит об этом.

– Ну, явно не только девушки, – возражает она. – Тебе тоже не понравилось, что я была с другими женщинами.

– Мне не нравится мысль, что ты любила других женщин.

Она не может сдержать хулиганскую улыбку. Лера наклоняется и ртом скользит по моей шее к уху.

– Ну, не думаю, что любила когда-то, как сейчас. Когда голова кругом, когда все кардинально другое и стирает все предыдущее. Когда я вижу себя с ней на всю оставшуюся жизнь.

Это ощущается настолько по-новому, настолько открыто и откровенно. Хотелось бы мне знать, понимает ли Лера степень моего страха, когда я привела её сюда, чтобы этим действием признать – даже если сама не могу произнести эти три коротких слова – что мне важна её любовь ко мне. Ведь как только мы открываем свои сердца навстречу любви, мы показываем вселенной простейший способ разбить их на кусочки.

Тридцать женщин. Не то чтобы я сильно удивилась или информация режет слух, не после первого шока, во всяком случае. Просто мы столько месяцев не обсуждали такие вещи, и это очень непривычно. Я не могу решить, нравится мне это или нет, когда, перебирая в уме все, что я о ней знаю, прихожу к выводу: я не знаю о ней ровным счетом ничего. Знаю, какой вид искусства заставляет её любоваться им, не отводя глаз, какие фильмы любит, а

какие терпеть не может. Что заказать ей в «Царской Гончей», если она опаздывает. Что она единственный ребенок в семье. Что не любит кетчуп. Но я совсем не в курсе её эмоциональной стороны: как выглядел образ той, в кого она могла бы влюбиться, разбивали ли ей сердце, какой девушкой она была для всех тех женщин.

Или что может заставить её уйти.

Маленькими круговыми движениями она поглаживает меня по спине.

– Я соскучилась, – шепотом произносит она.

Боже, мое сердце…

– Я тоже.

– Почему ты больше не звонила?

Я пожимаю плечами и облокачиваюсь на неё.

– Не знала, что сказать. Встреча была тяжелой. Еще я пропустила важный дедлайн. Все становится таким странным.

– Какой дедлайн? – она отодвигается взглянуть на меня.

– По «Майскому Жуку» – говорю я и ощущаю, как накатывает уже знакомая тошнота. – Срок сдачи был две недели назад.

– Уже прошел? – округлив глаза, спросил она. – Я не знала…

Я киваю.

– Да. В календаре все есть, а я почему-то решила, что он только на следующей неделе. Но даже будь это так, я все равно опаздываю.