Текст книги "Девушка и призрак"

Автор книги: Софи Кинселла

сообщить о нарушении

Текущая страница: 18 (всего у книги 22 страниц)

Глава двадцать третья

Итак, если ее здесь нет, значит, вообще нет. Сэди, это твой последний шанс. Надеюсь, ты это понимаешь.

Через час я уже в Сент-Олбанс, а двадцать минут спустя такси высаживает меня в Арчбери. И вот я стою посреди маленькой деревенской площади: паб, автобусная остановка и странноватая современная церковь. Местечко было бы довольно живописно, если бы грузовики не гоняли со скоростью миллион миль в час, а трое подростков не орали во все горло. А мне-то казалось, что в провинции тишина.

На щите с картой окрестностей нахожу Арчбери-клоуз. Это то, во что превратили наш дом в Арчбери после пожара. Именно там я собираюсь искать Сэди.

Вскоре я уже стою перед коваными металлическими воротами с затейливой надписью «Арчбери-клоуз», за ними шесть коттеджей красного кирпича с подъездными дорожками и гаражами. Сложно представить, что когда-то здесь находилось поместье с просторным старым домом.

Наблюдатель ужасно удивился бы, увидев, как я брожу по дорожкам, хрущу гравием, заглядываю в окна и бормочу: «Сэди!»

Эх, почему я не расспросила Сэди подробнее о ее здешней жизни. Может, у нее было любимое дерево. Или уголок в саду, где теперь хранят всякий хлам.

Кажется, вокруг никого нет, так что я даже повышаю голос:

– Сэди? Ты здесь? Сэ-ди?

– Эй, милочка!

Я нервно вздрагиваю, когда кто-то тычет мне в спину. Поворачиваюсь и вижу седую женщину в цветастой кофточке, коричнево-желтых слаксах и кроссовках. Смотрит она на меня с большим подозрением.

– Сэди – это я. Что вам нужно? Вы по поводу канализации?

– Хм… не совсем. Я ищу Сэди, но другую.

– Других здесь нет, – хмурится она. – Я единственная Сэди в округе. Сэди Вильямс. Из дома номер четыре.

– Приятно познакомиться. Дело в том, что Сэди – это собака. Она убежала. Извините за беспокойство.

Я пытаюсь уйти, но Сэди Вильямс вцепляется в меня мертвой хваткой:

– Вы спустили собаку на нашей территории? Как вы могли? Здесь не выгуливают собак!

– Но… я уже извинилась. И это нигде не обозначено. К тому же она сбежала не здесь, – вру дальше я, пытаясь высвободиться.

– А теперь сидит где-нибудь в кустах и замышляет нападение! – злобно сверкает глазками Сэди Вильямс. – Собаки – опасные твари. А у нас здесь малыши. От таких, как вы, в мире сплошные беды.

– Оставьте меня в покое, – против воли вступаю я в перепалку. – У меня очень дружелюбная собака. Я бы не стала спускать с поводка опасное животное.

– Все собаки одинаковы.

– Неправда!

«Лара, прекрати. Ты же просто придумала эту собаку».

– Так или иначе, – мне наконец удается отцепиться, – ее здесь нет, иначе она бы уже прибежала. Сэди такая послушная. У нее вся грудь в медалях, – добавляю я для пущей достоверности. – Ладно, поищу ее в другом месте.

Я тороплюсь к воротам, пока Сэди Вильямс не ухватила меня еще раз. Ясно, что ее тезки здесь нет. Такое развлечение она бы не пропустила.

– А какой она породы? – обиженно кричит Сэди Вильямс. – Кто выскочит на нас из-за угла?

Вот дура. Не могу отказать себе в удовольствии.

– Питбуль, – сообщаю я, не оборачиваясь. – Но совсем безобидный.

Выхожу за ворота и бреду обратно к городской площади. Вот так и заканчиваются все мои «светлые идеи». Пшиком.

Плюхаюсь на скамейку, достаю «Твикс» и тупо гляжу перед собой. Глупо было приезжать сюда. Сейчас доем батончик, вызову такси и вернусь в Лондон. С Сэди покончено. Я и так истратила на нее уйму сил. Почему я вообще должна о ней думать? Она-то обо мне наверняка не думает.

Доедаю «Твикс» и уговариваю себя набрать номер. Надо ехать. Пора выбросить это из головы и начать новую разумную жизнь без привидений.

Но… перед глазами в который раз возникает печальное лицо Сэди. Я снова слышу ее голос. Тебе на меня плевать… Всем на меня плевать…

Если я сдалась всего через три дня, значит, она была права? Неожиданно я свирепею – злюсь на нее, на себя, на сложившуюся ситуацию. Сердито комкаю обертку и кидаю в урну. Как же поступить? Я искала, и искала, и искала. Она могла бы откликнуться, не демонстрировать упрямство.

Но не все еще потеряно. Новая мысль приходит мне в голову. Я же Великая Лара, в некотором смысле медиум. Может, стоит воспользоваться телепатическими способностями? Я должна призвать ее из другого мира. Или из «Хэрродс». В общем, оттуда, где она затаилась.

Ну хорошо. Это последняя попытка. Самая последняя.

Вдали виднеется пруд. Наверное, если призраки где и водятся, то около воды. Уж точно не возле скамеек на автобусной остановке. Глядя на заросший мхом каменный фонтан посреди пруда, я так и представляю танцующую, разбрызгивающую воду, издающую радостные вопли Сэди и полицейского, который пытается вытащить ее оттуда.

– Духи! – Я осторожно простираю руки.

По воде идет рябь, но, боюсь, все дело в ветре. Понятия не имею, что нужно говорить. Попробую придумать по ходу.

– Это я, Лара, – произношу я замогильным голосом. – Подруга духов. Хорошо, одного духа. (Не хотелось бы встретиться с духом Генриха Восьмого.) Я ищу… Сэди Ланкастер, – со значением произношу я.

Тишина, только утка крякает.

Наверно, «ищу» неправильное слово.

– Сим я призываю Сэди Ланкастер, – говорю я повелительно. – Из глубин мира призраков явись мне, Ларе Лингтон, медиуму. Услышь мой голос. Услышь мои призывы. Молю вас, духи, – для большей убедительности я трясу руками, – если ведома вам Сэди, пошлите ее ко мне.

Тишина. Ни голоса, ни проблеска, ни тени.

– Ах так! Ну и торчи там одна! – кричу я, надеясь ее спровоцировать. – Мне плевать. Есть у меня дела и поважнее, чем болтать с духами. Прощайте все.

Возвращаюсь на скамейку, достаю из сумки мобильник, звоню в службу такси и прошу прислать машину немедленно.

С меня хватит!

Мне сообщают, что машина будет у церкви через десять минут, и я направляюсь к собору, надеясь отыскать по дороге автомат с кофе. Никакого автомата не обнаруживаю. Зато внезапно натыкаюсь на табличку «Старый дом викария».

Старый дом викария.

Интересно, это тот самый викарий? Ну, отец Стивена? Значит, и сам Стивен там жил.

С любопытством заглядываю через изгородь. Большой серый дом, несколько припаркованных машин. На крыльце толпятся люди.

Дом окружен вековыми деревьями и зарослями родендронов, в глубине сада виден покосившийся каменный сарай, видимо, именно там Стивен писал картины. Так и представляю крадущуюся по дорожке босую Сэди, глаза ее сияют в лунном свете. А место и вправду живописное. Словно явилось из прошлого века. Интересно, Сэди тоже…

Нет. Я же с этим покончила. Поиски прекращены.

А что, если…

Глупости. Только не здесь. С ее-то чувством собственного достоинства. Она же говорила, что никогда не гоняется за мужчинами. Какой смысл торчать в доме того, кто разбил ей сердце. Дурацкая идея.

Но рука уже сама толкает калитку.

Это самая, самая, самая последняя попытка.

Направляясь к крыльцу, я лихорадочно придумываю ответ на вопрос «Что вы здесь делаете?». Версия с потерявшейся собакой не годится. Может, я интересуюсь старыми домами викариев? Или я студентка архитектурного факультета? Точно! Пишу работу «Жилища религиозных деятелей». Учусь в Биркбеке.[24]24
  Колледж Биркбек является частью Лондонского университета.


[Закрыть] Нет, лучше, в Гарварде.

Собираюсь позвонить в старый звонок, но тут вижу, что дверь незаперта. Воровато озираюсь, осторожно толкаю дверь и проскальзываю в холл. Старинный наборный паркет, стены обшиты деревянными панелями. О… Прямо напротив двери массивный стол, заваленный бумагами, а за ним сидит женщина с короткой стрижкой.

– Здравствуйте, – она ничуть не удивлена, – вы на экскурсию?

Экскурсию? Наконец-то повезло! Могу ходить где хочу, без всяких объяснений. Вот уж не знала, что столько людей желают осмотреть дом викария.

– Конечно. Сколько это стоит?

– Пять фунтов.

Пять фунтов?! Да это грабеж.

– Возьмите путеводитель, – предлагает она, и я машинально беру буклет и быстро направляюсь в гостиную: сплошь диваны и ковры.

– Сэди? – шепчу я. – Сэди, ты здесь?

– Здесь Мелори, должно быть, проводил вечера.

Я вздрагиваю и оглядываюсь. Это служительница последовала за мной.

– А, ясно… Очень мило. Пойду, пожалуй, дальше. – И я спешу в прилегающую столовую, которая напоминает театральные декорации из пьес, посвященных началу века. – Сэди?

– Это семейная столовая…

Вот привязалась. Я что, не могу осмотреть дом викария без сопровождающих? Подхожу к окну. Люди, которых я видела на крыльце, теперь бродят по саду. И никаких следов Сэди.

Это тоже идиотская идея. Ее нет и здесь. Что Сэди делать в доме парня, разбившего ей сердце? Поворачиваюсь с намерением покинуть дом и чуть не врезаюсь в служительницу.

– Вы, наверное, поклонница его работ?

Работ? Чьих работ?

– М-м-м… вроде того, – поспешно соглашаюсь я. – А как же. Большая поклонница. Просто огромная. – Заглядываю в буклет. Заголовок гласит: «Добро пожаловать в дом Сесила Мелори». Ниже изображение каких-то скал.

Сесил Мелори. Он, кажется, известный художник. Может, и не Пикассо, но я точно о нем слышала. А он-то здесь при чем?

– Значит, Сесил Мелори жил здесь? – спрашиваю я.

– Ну разумеется, – удивляется она. – Поэтому дом реконструировали и превратили в музей. Он жил здесь до двадцать седьмого года.

До двадцать седьмого года? Вот это да. Если он здесь жил, Сэди наверняка его знала. Они могли общаться.

– Он был другом сына викария? Стивена Неттлтона?

– Дорогая моя… – женщина явно шокирована, – вы что, не знаете, что Сесил Мелори и есть Стивен Неттлтон?

Стивен – это Сесил Мелори? Сам Сесил Мелори?

Я слишком обескуражена, чтобы сказать хоть что-то.

– Позже он окончательно сменил имя. Вероятно, из-за разногласий с родителями. После того, как переехал во Францию…

Стивен стал знаменитым художником. Как это может быть? Сэди ничего про это не говорила. А уж она прожужжала бы мне все уши. Неужели она не знала?

– С родителями он так и не помирился до самой смерти. Но вы ведь знаете, что он трагически умер совсем молодым, – смотрительница скорбно качает головой. – Вы, конечно, хотите взглянуть на спальни?

– Нет-нет. В смысле… подождите… Мне немного не по себе. Видите ли, Стивен… я хотела сказать, Сесил Мелори был другом моей двоюродной бабушки. Она жила по соседству. Они дружили. Но видимо, она так и не узнала, что он прославился.

– О-о, – понимающе кивает смотрительница. – Неудивительно, ведь он не был знаменит при жизни. Только через много лет после смерти интерес к его работам возник сначала во Франции, а потом и на родине. А поскольку он умер молодым, картин немного, и потому они особенно в цене. В восьмидесятые годы на его творчество случился настоящий бум. Тогда-то он и стал широко известен.

В восьмидесятые. А Сэди хватил удар в восемьдесят первом. Тогда-то ее и отправили в дом престарелых. Никто ей ничего не сказал. Она понятия не имела о том, что происходит в мире…

Возвращаюсь к суровой реальности и обнаруживаю, что служительница как-то странно смотрит на меня. Бьюсь об заклад, она готова вернуть мне деньги и вытолкать за дверь.

– Извините, задумалась. Он работал в сарае в саду?

Лицо ее разглаживается.

– Именно там. Если вам интересно, у нас есть несколько книг о Мелори.

Она уходит и тут же возвращается с небольшой книгой в мягкой обложке.

– О его молодости известно не так уж много, ведь городские записи сильно пострадали во время войны, а когда исследователи занялись изучением биографии художника, большинство его сверстников уже скончалось. Во Франции он писал в основном пейзажи.

Она протягивает мне брошюру, на обложке – морской пейзаж.

– Как интересно.

Я листаю книжицу и натыкаюсь на черно-белую фотографию мужчины с палитрой в руках. Подпись гласит: «Редкий снимок Сесила Мелори за работой». Теперь понятно, что влекло к нему Сэди. Высокий, брутальной наружности брюнет, темные глаза буквально притягивают. Опасный тип. Наверняка считал себя гением. Полагал, что слишком хорош для обычных отношений. И хотя он давным-давно в могиле, мне так и хочется отчитать его. Как он мог так ужасно обойтись с Сэди? Как мог уехать во Францию и забыть о ней?

– Великий художник. (Вот репей!) Его ранняя смерть – одна из величайших трагедий минувшего века.

– Что ж, возможно, он заслужил это, – недобро усмехаюсь я. – Характер у него был препротивный. Как считаете?

Смотрительница в полной растерянности. Она то открывает рот, то снова захлопывает.

Я листаю страницы. Мелькают скалы, море, какие-то куры… И вдруг! С бумаги на меня взирает глаз. Просто глаз. Это фрагмент картины. Но я где угодно узнаю эти пушистые ресницы и хулиганский блеск во взгляде.

– Вы не знаете, кто это?

– Дорогая, – женщина едва сдерживается, – но это же… Конечно, вы узнали фрагмент одного из его известнейших полотен. Если хотите взглянуть, у нас есть копия картины в библиотеке.

– Очень хочу! – Я готова сорваться с места. – Куда идти?

Она ведет меня по скрипучему коридору в темную, устланную коврами комнату. Повсюду книжные полки и старые, обитые кожей кресла. Над камином висит большая картина.

– Посмотрите, – с придыханием шепчет музейщица, – вот наша гордость.

Я лишаюсь дара речи. Горло сдавило. Замираю, притиснув книжку к груди, и смотрю, смотрю, смотрю.

Вот и она. Из позолоченной рамы на меня глядит Сэди. Никогда я не видела ее такой красивой. Такой безмятежной. Такой счастливой. В огромных темных глазах мерцают искры. Я знаю, что это такое. Любовь.

Она опирается на спинку стула, обнаженная, лишь дымчатая драпировка едва прикрывает грудь и бедра. Короткие волосы подчеркивают длинную шею. В ушах сверкают серьги. А на шее – ожерелье со стрекозой, бусины струятся по чуть прикрытой груди, стекают на руку. В ушах у меня звучит ее голос. Я была в нем счастлива… Я чувствовала себя прекрасной. Как богиня.

Теперь все встало на свои места. Вот зачем ей понадобилось ожерелье. Это символ любви и счастья. Неважно, что было до и после. Неважно, что потом ее сердце разобьется. Тогда жизнь казалась чудом.

– Поразительно, – я смахиваю слезу.

– Разве она не прекрасна? – Служительницу умиляет моя реакция. Я веду себя как истинная ценительница искусства. – Детали и нюансы великолепны. Каждая бусина – маленький шедевр. Все выписано с такой любовью. – Она преданно глядит на портрет. – И главное, это единственный портрет, который он создал.

– То есть? – недоумеваю я. – Ведь Сесил написал множество картин.

– Без сомнения. Но портретов больше нет. Никто не мог его уговорить. Когда он стал популярен в художественных кругах Франции, его просили множество раз, но он всегда отвечал: «J'ai peint celui que j'ai voulu peindre». Женщина делает эффектную паузу. «Я уже написал ту, о которой мечтал».

Я безмолвно смотрю на нее, не в силах переварить обрушившуюся на меня информацию. Он писал только Сэди? Всю свою жизнь? Ту, о которой мечтал?

– А в этой бусине… – смотрительница указывает на картину с многозначительной улыбкой, – таится маленький сюрприз. Небольшой секрет художника. – Она манит меня пальцем. – Видите?

Я послушно приглядываюсь к холсту. Бусина как бусина.

– Практически невозможно разглядеть без увеличительного стекла… Вот смотрите. – Она достает откуда-то лист плотной бумаги. На нем изображена огромная, в несколько раз увеличенная бусина с картины. С изумлением я обнаруживаю в ней лицо. Мужское.

– Это?..

– Мелори, – в восторге кивает она. – Его собственное отражение в ожерелье. Он изобразил самого себя на картине. Миниатюрный, скрытый от посторонних глаз портрет. Его впервые разглядели только десять лет назад. Это тайное послание.

– Можно взглянуть?

Трясущимися руками беру листок. Вот он какой. На картине. На ожерелье. У нее на груди. Он никогда больше не писал портретов. Он написал ту, о которой мечтал.

Он любил Сэди. Любил. Я в этом уверена.

Сквозь слезы я снова смотрю на картину. Моя сопровождающая права. Картина пронизана любовью. Она сквозит в каждом мазке.

– Потрясающе, – всхлипываю я. – А у вас есть книги о нем?

Я страстно желаю избавиться от смотрительницы. Подождав, пока шаги смолкнут, я задираю голову и кричу:

– Сэди! Сэди, ты меня слышишь? Я нашла картину! Она прекрасна. Как и ты. Ты висишь в музее. Но главное… Стивен никогда в жизни никого не писал. Ты была единственной. Он написал себя у тебя на груди. Он любил тебя. Сэди, я уверена, он тебя любил. Мне так хочется, чтобы ты увидела…

У меня срывается дыхание. Тишина в комнате мертвая. Где бы Сэди ни была сейчас, она меня не слышит. Зато я слышу шаги, быстро поворачиваюсь и лицемерно улыбаюсь. Смотрительница протягивает мне кипу книг:

– Это все, что у нас есть. Вы изучаете искусство или интересуетесь именно Мелори?

– Я интересуюсь этой картиной, – честно признаюсь я. – Вы не подскажете мне… Если это известно, если факт обнародован, кто здесь изображен? У картины есть название?

– «Девушка с ожерельем». Безусловно, многие пытались установить личность модели, – смотрительница заученно тарахтит, – но, к сожалению, пока удалось установить только ее имя. Мейбл.

– Мейбл? – переспрашиваю я в ужасе. – Почему Мейбл?

– Дорогуша! Современному человеку это имя может показаться странным, но тогда оно было чрезвычайно распространено. И с обратной стороны картины есть надпись. Мелори сам написал «Моя Мейбл».

– Это прозвище! Их тайная шутка! Ее звали Сэди! Сэди Ланкастер. Я запишу. Я точно знаю, потому что она… – я замолкаю, торжествуя, – она моя двоюродная бабушка.

Я жду ахов и охов, но получаю лишь подозрительный взгляд.

– Неужели? Это серьезное заявление. А почему вы так думаете?

– Я не думаю, а знаю. Она жила по соседству в Арчбери. И знала Стиве… то есть Сесила Мелори. Они любили друг друга. Это она.

– И у вас есть доказательства? Ее фотография в молодости? Архивные документы?

– При себе нет, – немного раздраженно признаю я, – но это точно она. И я это докажу. Вам нужно повесить табличку с ее именем и перестать звать ее «Мейбл»… – Я останавливаюсь посреди фразы, потому что меня осеняет новая мысль. – Погодите-ка. Это же картина принадлежала Сэди. Он ей ее подарил! И хотя Сэди ее потеряла, все равно картина принадлежит ей. Или папе и дяде Биллу. Откуда она у вас? Что она тут делает?

– Что вы имеете в виду? – мгновенно настораживается музейщица.

– Эта картина принадлежала моей двоюродной бабушке. Но она исчезла много лет назад. Семейный особняк сгорел, а портрет никто не мог отыскать. И вот теперь я вижу его здесь. Могу я переговорить с директором музея или кто там отвечает за эту картину? Прямо сейчас.

Смотрительница растеряна и озадачена.

– Дорогая, вы же понимаете, что это только копия?

– Копия?.. А оригинал?

– Оригинал в четыре раза больше и гораздо лучше.

– Но как же… – Для меня картина и так достаточно хороша. – И где же тогда оригинал? В частной коллекции?

– Нет, дорогуша, – терпеливо объясняет она. – В Лондонской портретной галерее.

Глава двадцать четвертая

Портрет огромный. И великолепный. В миллион раз лучше, чем копия.

Я сижу перед ним в Лондонской портретной галерее уже два часа. И не могу оторваться. Сэди взирает на зрителей бархатными темно-зелеными глазами из-под соболиных бровей, словно величественная и прекрасная богиня, сошедшая на землю. Цвета, которые Сесил Мелори выбрал для передачи оттенков ее кожи, не имеют аналогов в его творчестве. Я знаю точно, потому что преподавательница рисования полчаса назад рассказывала об этом своим ученикам. А потом они все вместе принялись искать его автопортрет в бусине.

Посмотреть на картину пришло не меньше ста человек. Кто-то прочувствованно вздыхал, кто-то улыбался, некоторые просто сидели и смотрели.

– Разве она не прекрасна? – Брюнетка в плаще кивает мне и пристраивается рядом на скамейке. – Это мой самый любимый портрет.

– И мой тоже, – соглашаюсь я.

– Интересно, о чем она думает? – размышляет вслух моя соседка.

– Она влюблена. – Я еще раз смотрю на сияющие глаза Сэди и ее раскрасневшиеся щеки. – И кажется, очень-очень счастлива.

– Вероятно, вы правы.

Мы долго сидим молча, наслаждаясь картиной.

– Она настраивает на лучшее, – признается женщина. – Я частенько заглядываю к ней в обеденный перерыв. Просто чтоб взбодриться. И дома у меня есть репродукция. Дочка подарила. Но с подлинником, конечно, ничто не сравнится.

У меня сдавливает горло, но я мужественно улыбаюсь в ответ.

– Вы правы. С подлинником ничто не сравнится.

Как раз в этот момент к картине подходит японское семейство. Мать указывает на ожерелье, дочка протяжно вздыхает, потом обе синхронно вскидывают головы и молча смотрят на лицо Сэди.

Мир обожает Сэди. А она даже не подозревает об этом.

Я звала ее до хрипоты, снова и снова, высовывалась из окна на улицу. Но она не отозвалась. Не слышала или не хотела слышать. Я смотрю на часы и резко вскакиваю. Пора. Скоро пять часов. Меня ждет Малькольм Глэдхилл, хранитель коллекции.

Спускаюсь в фойе, представляюсь секретарю и жду среди толпы французских школьников. Наконец слышу голос: «Мисс Лингтон?» Мужчина в сиреневом костюме, с каштановой бородой, торчащими из ушей пучками волос и хитрыми глазами похож на Санта-Клауса, и я тут же проникаюсь к нему симпатией.

– Это я. Здравствуйте.

– А я Малькольм Глэдхилл. Прошу вас.

Он ведет меня к потайной дверце, мы поднимаемся по ступенькам и проходим в угловой кабинет с видом на Темзу. Повсюду открытки и репродукции с картин – на стенах, в книгах и даже на его огромном компьютере.

– Итак, – он предлагает мне чаю и садится, – ваш приход связан с «Девушкой с ожерельем». Но я не совсем понял, что именно вы хотите. Может, объясните? – Он настороженно смотрит на меня.

Понятно, мое сообщение показалось ему слишком туманным. Но я не хотела посвящать во все подробности секретаршу и просто сказала, что речь идет о «Девушке с ожерельем» и что это дело жизни и смерти, вопрос государственной важности и национальной безопасности.

Уверена, для знатоков искусства мое заявление станет настоящей сенсацией.

– Объясню, – киваю я. – Во-первых, это не просто «девушка». Это моя двоюродная бабушка. Взгляните.

Я достаю фотографию Сэди с ожерельем в доме престарелых.

– Обратите внимание на ожерелье, – добавляю я.

Не зря мне сразу понравился этот Малькольм Глэдхилл. Он все правильно понял. Выпучил глаза. Щеки его порозовели от возбуждения. Переводит изучающий взгляд с меня на фотографию. Потом внимательно разглядывает ожерелье. Наконец издает странный звук, стараясь подавить возбуждение.

– Вы утверждаете, что это и есть Мейбл с картины?

Как же мне надоела эта кличка.

– Ее звали не Мейбл. Она ненавидела это имя. Ее звали Сэди. Сэди Ланкастер. Она жила в Арчбери и была возлюбленной Стивена Неттлтона. Из-за нее отец отослал его во Францию.

Малькольм Глэдхилл молчит и тяжело дышит, раздувая щеки.

– У вас есть еще какие-нибудь доказательства? Другие документы? Старые фотографии?

– Разве вам этого недостаточно? – начинаю сердиться я. – Она хранила ожерелье всю свою жизнь. Какие еще доказательства вы хотите получить?

– А где теперь ожерелье? Оно у вас? А сама леди еще жива? – Когда эта мысль приходит ему в голову, глаза его чуть не выскакивают из орбит. – Как бы это было…

– К сожалению, она недавно умерла, – обрываю я его, пока он окончательно не потерял рассудок от радости. – Ожерелья у меня нет. Но я как раз его ищу.

– Что ж, – Малькольм Глэдхилл достает клетчатый платок и вытирает вспотевший лоб, – в подобных случаях проводится тщательное расследование, прежде чем прийти к какому-либо выводу…

– Это она, – уверенно повторяю я.

– Я отправлю вас в наш исследовательский отдел. Они очень внимательно отнесутся к вашей истории и изучат все существующие доказательства…

Он ведет себя как обычный чиновник. Такова жизнь.

– С удовольствием побеседую с ними, – вежливо отвечаю я. – Уверена, они согласятся со мной. Это она.

Заметив открытку с изображением «Девушки с ожерельем», прикрепленную к компьютеру, кладу ее рядом с фотографией Сэди. Мы молча смотрим на изображения. Два восхитительных дерзких глаза на первом – два старческих на втором. И лишь сверкающее ожерелье, верный талисман, связывает их.

– Когда ваша двоюродная бабушка умерла? – вкрадчиво спрашивает Малькольм Глэдхилл.

– Несколько недель назад. Она жила в доме престарелых с начала восьмидесятых годов и мало что знала о происходящем в мире. Ей никто не сказал, что Стивен Неттлтон прославился. И ее портрет – тоже. Никому не было до нее дела. Но я хочу восстановить справедливость.

Малькольм Глэдхилл кивает.

– Ну, если наши исследователи докажут, что именно она изображена на портрете… Поверьте, мир запомнит ее имя. Недавно наш маркетинговый отдел проводил опрос, и «Девушка с ожерельем» оказалась самой популярной картиной в галерее. Чем больше о ней станет известно, тем лучше. Это чрезвычайно ценный экспонат.

– В самом деле? – переполняюсь гордостью я. – Она была бы польщена.

– Давайте я позову коллегу, и он взглянет на фотографию. Он настоящий фанатик творчества Мелори, и ваша история его наверняка заинтересует.

– Секундочку, – поднимаю руку я. – Пока вы никого не позвали, давайте обсудим еще одну деталь. С глазу на глаз. Мне нужно знать, как попала к вам эта картина. Она принадлежала Сэди. Лично ей. А теперь я вижу ее здесь.

Малькольм Глэдхилл напрягается.

– Так и думал, что рано или поздно это всплывет, – бормочет он. – После вашего звонка я посмотрел документы и выяснил подробности сделки. – Он открывает папку, все это время лежавшую на рабочем столе, и разворачивает пожелтевший от времени листок бумаги. – Полотно появилось у нас в начале восьмидесятых.

Появилось? Но откуда?

– Оно же было утрачено при пожаре. Никто не знал, где картина. Как же она попала к вам?

– К сожалению, – Глэдхилл мнется, продавец при совершении сделки пожелал сохранить инкогнито.

– Инкогнито? – Меня переполняет ярость. – Но это чужая картина! Стивен подарил ее Сэди. Кто бы ни завладел полотном, он не имел права его продавать. Вы обязаны проверять такие вещи!

– Мы и проверили, – парирует хранитель. – Право собственности было доказано. Галерея провела тщательное расследование и постановила, что владелец имеет право продать картину. Разумеется, продавец предоставил все гарантии…

– И тем не менее этот человек солгал! И знаете что? Я налогоплательщица и честно финансирую вас. И я настоятельно требую сообщить мне имя этого чертова продавца! Немедленно.

– Девочка, вы ошибаетесь, – ухмыляется Малькольм. – Мы частная галерея, вы нас уж точно не финансируете. Поверьте, я рад был бы прояснить ситуацию не меньше вашего, но существует определенное соглашение. У меня связаны руки.

– Придется вернуться с полицией и адвокатами. Я заявлю о краже картины, и вам все равно придется открыть имя.

Глэдхилл шевелит косматыми бровями.

– Разумеется, если полиция даст распоряжение, мы подчинимся.

– Вот и прекрасно. Полицейские – мои хорошие друзья, – мрачно добавляю я. – Например, инспектор Джеймс. Он с большим интересом выслушает ваши объяснения. Полотно являлось собственностью Сэди, а теперь оно принадлежит моему отцу и его брату. И мы не станем сидеть сложа руки.

Я полна решимости. Надо установить истину. Картины не появляются из воздуха.

– Я могу понять ваше волнение, – кивает Малькольм Глэдхилл. – Поверьте мне, галерея очень щепетильно относится к правам собственников.

Он не смотрит мне в глаза. И практически не отрывает взгляда от листка. Там указано имя продавца. Я точно знаю. Может, броситься через стол, повалить на пол и…

– Что ж, и на том спасибо, – любезно говорю я. – Не сомневаюсь, мы еще увидимся.

– Разумеется. – Хранитель убирает листок в папку. – Но я все-таки хотел бы представить вас моему коллеге Джереми Мустою. Уверен, он захочет взглянуть на фотографию вашей двоюродной бабушки…

Через несколько минут худощавый мужчина склоняется над снимком Сэди и несколько раз подряд повторяет «замечательно».

– Нам почти ничего не удалось узнать об этом портрете, – сообщает Джереми Мустой, отрываясь от созерцания. – Слишком мало сохранилось архивных записей и фотографий, а найти очевидцев исследователям не удалось. Конечно, решили, что модель звали Мейбл… – Он морщит лоб, вспоминая. – В начале девяностых автор одной диссертации предположил, что позировала служанка Неттлтонов по имени Мейбл, родители не одобрили «позорный» мезальянс и выслали сына во Францию.

Я готова расхохотаться. Какие же нелепости люди пишут в «научных» работах!

– У них действительно была служанка Мейбл, – терпеливо объясняю я, – но позировала не она. Стивен называл Сэди Мейбл, когда хотел поддразнить ее. И они любили друг друга. Поэтому его отправили во Францию.

– В самом деле? – Джереми смотрит на меня с интересом. – Значит… ваша двоюродная бабушка – это Мейбл из писем.

– Письма! – восклицает Малькольм Глэдхилл. – Ну как же! Совсем о них забыл. Давненько не приходилось их перечитывать.

– Какие письма? – Я недоуменно перевожу взгляд с одного на другого. – Что за письма?

– У нас в архиве хранится связка старых писем Мелори, – разъясняет Джереми. – Это то немногое, что уцелело после его смерти. Трудно сказать, посылал он их или нет, но одно точно было отправлено и вернулось обратно. К сожалению, адрес замаран черно-синими чернилами, так что даже современные технологии не в силах…

– Не может быть! А нельзя на них взглянуть?

Через час, когда я покидаю галерею, эмоции из меня так и бьют. Перед глазами стоят тонкие листки писчей бумаги с поблекшими танцующими строчками.

Все письма я не прочитала. Слишком они личные, да и времени мне дали мало. Но прочитанного оказалось более чем достаточно. Он ее любил. Даже после того, как уехал во Францию. Даже после того, как узнал, что она вышла замуж за другого.

Сэди помнила о нем всю свою жизнь. И теперь я знаю, что он тоже помнил. Пусть все эти страсти кипели много лет назад и их участники покоятся в могиле, я не могу побороть охватившую меня грусть. Жизнь обошлась с ними так несправедливо! Они этого не заслужили. Они были созданы друг для друга. Наверняка кто-то перехватывал его письма к Сэди. Может, ее ужасные родители?

Бедняжка так и не узнала правду. Думала, он ее разлюбил. А гордость не позволяла поехать и убедиться во всем собственными глазами. Из глупой мести она приняла предложение парня в жилетке. Возможно, рассчитывала увидеть Стивена хотя бы на собственном венчании. Даже когда ее вели под венец, она все еще ждала его. Но тщетно. До чего печальная история.

Все, хватит. Он давно умер. И она мертва. Ничего уже не исправишь.

Поток людей течет к станции «Ватерлоо», но я пока не готова возвращаться в свою маленькую пустую квартиру. Я должна глотнуть воздуха. Увидеть перспективу. Проталкиваюсь сквозь группу туристов и поднимаюсь на мост Ватерлоо. В прошлый раз над ним низко висели серые тучи. Сэди стояла на парапете. А я, потеряв голову, бросала слова на ветер.