Текст книги "Последние рыцари"

Автор книги: Симо Матавуль

сообщить о нарушении

Текущая страница: 22 (всего у книги 29 страниц)

За три дня до праздника святого Антония, после очередной, пятой в этом году, католической литии, каноник и капеллан с удивлением отметили, что торжественное шествие по сравнению с прежними сократилось примерно на треть. А чиновники удивились еще больше, обратив внимание на то, что во время вечерней прогулки к известным уже приятелям Амруша примкнули Зането, инженер, оба учителя, четыре писаря и торговая молодежь, которая до сих пор только допускалась в «Австрию».

И вдруг у всех открылись глаза: каждый понял, что «из покрытых пеплом углей вырвалось пламя», что Зането и есть тот самый «благоприятный ветер», что наступают времена, когда старое деление на касты и веры исчезнет и его заменят две партии: либеральная и консервативная. Люди почувствовали, что столкновение буйной нови со старым укладом, может быть немного и прогнившим, но крепко сколоченным, будет страшным!

Розопек охватила лихорадка, ничтожными показались все прежние треволнения из-за проповедей, крестных ходов, балов, погребения самоубийцы-офицера, замужества чиновничьей сестры… Слова «наш» и «ихний» приобрели другое значение. Самыми ласковыми кличками для консерваторов были: тухлые консервы, сан-маркини[42]42
  святые гниющие (итал.).


[Закрыть], реакционеры, мракобесы, поповские лизоблюды. Не остались забытыми и либералы. Их величали гарибальдийцами, фармазонами, красными, атеистами и т. д.

Попы объявили войну учителям; высшие чиновники стали грубы с подчиненными; аптекарь выгнал своего помощника; звонари обеих церквей договорились и сократили время звона.

Но печальнее всего бывало вечером на площади, добрую половину которой захватили либералы. А поскольку гуляющих теперь прибавилось, то и те и другие едва-едва передвигались. Пять-шесть самых красивых дам из консервативного лагеря были весьма опечалены тем, что многие лучшие их кавалеры переметнулись в неприятельский стан, где уже разгуливали дамы, принадлежавшие к «новому свету», среди которых царила красавица Зането. Тереза, жена податного, и Вица, дочь таможенника, то есть самая лукавая женщина и самая красивая девушка из аристократического общества, во время прогулки держались пограничной черты, ступая одной ногой по территории консерваторов, а другой – республики, умаляя тем самым достоинство партии. Но что поделаешь с женщинами!

Не вмешивались в борьбу лишь старые морские капитаны. Они оставались на высоте, в прямом и переносном значении этого слова, – ибо, как и прежде, сидели на своих террасах и регулярно принимали сообщения о грызне между консерваторами и либералами (упорно называя одних «беповцами», а других «амрушевцами»). И те и другие служили старикам постоянным поводом для шуток. Сколько раз они перекликались примерно вот этак:

– Эй, капитан Лазар!

– Слушаю, капитан Марко.

– Не слыхать ли чего нового о наших соседях, беповцах?

– Нет, брат, столкновения пока не произошло, но война на носу…

И подумать только, что все это случилось еще до того, как новая кафана была увенчана кровлей!..

Кафану достроили. Шесть больших окон выходили на площадь, шесть на море – друг против друга, так что с площади видно было море. Дом воздвигли одноэтажным, но потолки в комнатах были чуть пониже Беповой двухэтажной кафаны, если считать до крыши. Фундамент и стены обошлись Амрушу во столько же, во сколько и земля. Значит, не так уж ничтожна была привезенная им из Америки «безделица».

После того как в новом доме соорудили стойку, поставили бильярд, столы, огромные зеркала, повесили четыре большие картины (четыре женщины, олицетворяющие времена года), не говоря уж о прочей мелочи, то есть к тому времени, когда либеральный лагерь был готов, весть о расколе в Розопеке разнеслась далеко за пределы старого города.

Первая корреспонденция появилась в «Католическом дневнике». Первая атака была направлена на Амруша, «который показал себя уже в день своего возвращения на родину, – этот приверженец восточной церкви, войдя в кафану и увидав лик девы Марии, схватил со стойки лимон и швырнул его в непорочную», и т. д. «О прошлом этого горького пьяницы много рассказывают наши люди, повидавшие мир. Рассказывают, например, что он, ограбив дилижанс, бежал из Америки. Впрочем, даже лицо его свидетельствует о том, что он способен и не на такие дела. Разумеется, это ничуть не помешало нашим славным Городским Властям выдать ему разрешение на открытие в центре города кафаны, которая уже построена».

В другой корреспонденции досталось доктору Зането, о котором писали: «Наш уважаемый доктор Зането (в просторечии доктор «Сардина»), организатор и вождь красных Розопека, открыто проповедует, что детям вредно бывать в церкви, да и взрослым нечего терять там зря время. Сей молодой человек, оставивший добрую память о себе в Падуе, где он учился (об этом можно справиться у его товарищей), сейчас вдруг возомнил себя и…»

И так по порядку имена всех видных либералов промелькнули на газетных столбцах «Католического дневника».

Но и либералы не остались в долгу. В ряде статей, которые поместил «Конституционалист», были обнародованы биографии консерваторов. Особенно тягостное впечатление произвели две обличительные заметки о прошлом каноника и судьи; первому напомнили о некоей госпоже, вынужденной из-за него покинуть Розопек, а второму намекнули на какое-то сиротское наследство…

В результате всего этого «Католический дневник» сцепился с «Конституционалистом», и Розопек приобрел дурную славу, разошедшуюся по всему краю.

Так сказать, можно было воскликнуть: плохо, как в Розопеке!

В день рождества богородицы, чуть забрезжило, к Розопеку подплыла четырехвесельная лодка с дюжиной музыкантов. Они направились к новой кафане, уселись перед ней за самый большой стол и вскоре стали клевать носами. Когда большинство уже храпело, откуда-то появился десяток крестьян, а с ними рослый шестнадцатилетний паренек, полнощекий, кудрявый, зубастый. Крестьяне окружили музыкантов; юноша стал вертеться около скрипок и большого барабана, старшие же принялись расспрашивать музыкантов, когда они прибыли из города, что там нового и т. д. Музыкантам в конце концов надоело, они разбудили спящих товарищей и дружно принялись настраивать инструменты. Началось пощипывание струн, пиликанье смычков, гудение и взвизгивание духовых инструментов, способное отогнать даже крестьян. Необычный шум в эту раннюю пору привлек к окну прежде всего госпожу Терезу, а потом и остальных обитателей площади. Дверь новой кафаны тоже приотворилась, и из нее высунулась голова Амруша. Крестьяне двинулись к нему с приветствиями: «Доброе утро, землячок! Доброе утро, дядя! Как спал-ночевал, весело ль вставал?!» Но поскольку Амруш тут же затворил дверь, они снова уселись за стол.

Маленький плечистый крестьянин с морщинистым лицом, назвавший Амруша «дядей», облокотился на стол, плюнул и хмуро поглядел на паренька.

– А ты чего зубы скалишь, болван? Вишь ты, расселся среди людей! Дай-ка ему, староста, по морде! Сконфуженный паренек встал.

Староста, сухощавый рыжеусый детина, тоже был не в духе. По лицу его было ясно, что ему не терпится сорвать злость на Амруша, дав хотя бы кому-нибудь по морде, но сорвал он ее на собственной деревянной трубке, принявшись что было силы выколачивать из нее пепел. Все уставились на него. Мало-помалу лицо старосты посветлело, наконец он обратился к пареньку:

– Слушай, Мичан… – но тут же вместе с остальными земляками обернулся к оглушительно заоравшим музыкантам. Двое из них давно уже из-за чего-то препирались, а сейчас, угрожающе помахивая перед самым носом пальцами, они стали, точно два петуха, наскакивать друг на друга. Один из музыкантов пытался разнять их, сунув между ними скрипку, другой схватил более сильного за плечи, трое, казалось, были на стороне слабого; все горланили по-итальянски и бранились по-сербски. Крестьяне засмеялись. Кто-то из них крикнул:

– Эй, соколы! Не так поступали ваши отцы! Двое дерутся – третий не мешай! Ну, макаронники, вперед! Да отпустите их, ради святой богородицы, пусть померятся силами!

Мичан покатывался со смеху и хлопал в ладоши. Отец подошел к нему сзади, поднял руку, чтобы дать ему затрещину, но, увидав на пороге дядю Амруша, снял шляпу, а сына пнул ногой. Крестьяне поднялись и поздоровались с ним. Музыканты умолкли. Амруш смерил их холодным взглядом и процедил:

– Если вы будете так себя вести, я сейчас же позову полицию, годем, я не скандалить приглашал вас сюда! Либо сядьте по-человечески, либо убирайтесь вон! – Амруш постоял еще немного, глядя на них, и направился к землякам.

– Доброго здоровья, староста! Бог в помощь, люди! – сказал он, внимательно всматриваясь в паренька, который подошел к нему, поцеловал руку и спросил: «Как поживаешь, дядя?»

– Здесь не к месту ни «как поживаешь», ни «дядя», я, так сказать, твой хозяин. Разве отец тебе не сказал?

– Само собой! Ей-богу! – подтвердил племянник, который сам же и научил сына поздороваться таким образом.

– Неуч он еще, мужик мужиком, вроде скотины, но скоро научится, увидишь, голова у него точь-в-точь как у тебя в его возрасте, – завел было староста.

– И в самом деле, вылитый Амруш в юности…

Амруш насупился, но, взглянув случайно на кафану Бепо, разинул рот, и губы его растянулись в улыбке. И было чему дивиться и улыбаться. Дверь, окна и весь фасад кафаны «Австрия» были залеплены зелеными и розовыми объявлениями – его объявлениями, отпечатанными в уезде, которые вот уже восемь дней мозолят глаза на всех перекрестках. Но облепили ими стены «Австрии» не по его приказу. Напротив, хоть Амруш и улыбнулся, но в то же время досадовал – ведь могут подумать, что он способен на такие детские проказы. И Амруш снова нахмурился, сообразив, что это дело рук Жирафа.

– Я хочу, – начал он, глядя на Мичана, – перво-наперво поговорить с тобой, так сказать, начистоту. Прежде всего я прихожусь тебе не дядей, а скорее дедом (и мне, так сказать, плевать на то, что меня делают моложе), но мне не надо ни того, ни другого, ты будешь звать меня «сударь» и говорить мне «вы». Это во-первых. Затем вот твои обязанности: спать ложиться, когда позволю, вставать на заре. Прежде чем лечь, подмести кафану, утром вытереть пыль и развести огонь. Воду будет носить другой. Что делать еще, узнаешь после, а сейчас заруби себе на носу: ежели поймаю тебя с какой служанкой или увижу, что ковыряешь ветчину или пьешь вино, пиво, ракию, – отлупцую и отправлю туда, откуда пришел. Ты меня понял? Тебе ясно?

– Яснее быть не может, дай бог тебе здоровья, – отозвался Мичанов отец. – Благодарю тебя, господи, что допустил человеку весь свет обойти! Разве могу я вот так сына наставить?

– Всякий страх в доме хорош! – добавил староста. – В ком страх, в том и бог! А ежели тебя, Мичан, дядя прогонит…

– Ежели прогонит, домой, ей-богу, и не являйся, ступай куда хочешь, у меня голова кругом идет еще от семерых! – проворчал сердито отец. – Да чтоб он, голодная вошь, и…

– Ну, будет! – бросил Амруш, посмотрев на свою кафану, где открывали окна, потом взглянул на золотые часы. – Ступай, сынок, к двери, подожди меня!

У входа Мичан встретил девушку в оранжевом платье и белом переднике, которая с порога разглядывала площадь. Пышная, белолицая, рыжекудрая, с большими голубыми глазами, она казалась на первый взгляд некрасивой, но стоило ей улыбнуться шутке музыканта и сверкнуть белыми, как кипень, зубами, как она стала миловидной.

– Фани! – позвал ее Амруш и принялся ей что-то толковать по-итальянски. Она часто кивала головой, без стеснения поглядывая на крестьян, и потом ушла.

– Как, вместо слуги? – спросил староста.

– Да, кельнерша, – ответил Амруш, глядя в сторону.

Бепо и Мандалина показались на тротуаре. Мандалина первой увидела оскверненный фасад и разразилась бранью; к ней присоединился Бепо, грозя Амрушу кулаком. «Американец» направился к ним.

– Клянусь честью, это сделано вопреки моему желанию, я заплачу, чтобы все почистили и покрасили заново.

– Спасибо за любезность! – заорал Бепо. – Встретимся на суде! Малец, ступай позови полицейского. Сейчас же полицейского! – крикнул он какому-то уличному мальчишке, который, вместо того чтобы бежать за полицейским, вложил в рот два пальца и засвистел перед самым его носом. А другой оборванец принялся громко читать объявление, в котором сообщалось, что 8 сентября Амруш открывает кафану и пивную «Новый Свет»; в ней посетителям предлагается пиво, вина лучших сортов и холодная закуска. В конце афиши были изображены две руки, а между ними жирным шрифтом стояло: «В новой кафане имеется элегантный бильярд. Первый бильярд в Розопеке». Тем временем Бепо принялся швырять камнями в мальчишек. Амруш, подняв брови, вернулся к крестьянам, где его поджидала женщина средних лет с отвислыми щеками. Это была кухарка Марица, прибывшая накануне из города вместе с Фаникой. Она заговорила «по-нашенски» (собственно, «по-своему» – она была чешкой) о гуляше и вермуте, но хозяин прервал ее и направился в кафану.

Крестьяне последовали за ним и остановились у окна. Староста кивнул головой. Остальные поступили так же, а племянник еще и языком прищелкнул. Мичан, выпучив глаза, стоял без шапки, облокотясь рукой о мраморную стойку. Фани, сунув палец в рот, о чем-то задумалась. Амруш вышел из-за большой перегородки, отделявшей стойку от очага, и, кинув к ногам паренька пару ботинок, что-то сказал ему. Тот сел, снял опанки, чулки и обул на босу ногу ботинки. Потом Фани повела Мичана за перегородку. Хозяин скинул черный пиджак, бросил его на бильярд, достал с полки молоток и большой медный кран и вбил его в бочонок с пивом. Мичан вернулся преображенный. Вместо крестьянской одежды на нем была доверху застегнутая блуза на манер военной. Брюки остались прежние, а поскольку, красный от смущения, он еще и неуклюже передвигал ногами в своих новых ботинках, то выглядел страшно потешным. Староста подтолкнул локтем соседа, все прыснули, отошли от окна и сели.

Солнце стояло уже высоко.

Жираф, а с ним изрядное число «либералов» средней руки заняли места.

Перед кафаной Бепо тоже сидели завсегдатаи, но, вопреки обыкновению, повернувшись спиной к «Новому Свету». Объявления были по возможности счищены, но стены еще кое-где пестрели ими.

Наконец пришли доктор Зането, инженер, безработный аптекарский помощник, пять-шесть писарей, несколько молодых лавочников – в общем, весь «штаб» либералов.

Амруш велел музыкантам сесть в сторонке, отдал дополнительные распоряжения капельмейстеру, кликнул Мичана, и они вдвоем вынесли вывеску. Воцарилась тишина. Капельмейстер поднял палочку. Амруш и Мичан с трудом подняли и повесили тяжелый железный щит. Грянула музыка. Либералы закричали «ура» и замахали шапками, приветствуя изображение свободы.

Овальная и слегка выпуклая, сделанная по заказу в Триесте, вывеска до последнего мгновения была спрятана. Вверху, полукругом, голубыми буквами на белом фоне, красовалась надпись: «Кафана и пивная «Новый Свет». Ниже была нарисована молодая полная женщина в белом до колен платье, с развевающимися волосами и обнаженными до плеч руками. В правой руке женщина держала пылающий факел; левую ногу согнула в колене, словно танцевала.

– Да здравствует свобода! Ура! – крикнул Жираф.

– Ура! – подхватили другие и уселись.

Амруш, Мичан, Фаника и Марица принялись разносить кофе, пиво, ракию, вино, ветчину, колбасу. Молодежь заигрывала с Фаникой, хватая ее за руки и дергая за юбку. Дамы, глядевшие из окон домов, направили на нее бинокли. Мичан споткнулся раза два под общий хохот.

Но вот поднялся доктор Зането и махнул музыкантам. Все встали, музыка смолкла. Доктор в длинной здравице приветствовал «дух нового времени», которым повеяло даже в стародавнем, сонном Розопеке. А пионера этого прогресса, которым является наш энергичный Амруш, поздравил с основанием смелого предприятия и горячо поблагодарил за то, что он избрал своим девизом свободу и свет, под которым отныне всегда будет собираться молодежь Розопека.

– Да здравствует Амруш! – вырвалось из пятидесяти глоток.

– Пусть здравствует мой милый дядя, который… – заученно начал было племянник.

– Тс! тс! – зашипели на него со всех сторон, и музыка грянула туш.

Амруш, весь запарившись, пожимая руки, отвечал:

– От всего сердца благодарю вас. Я, так сказать, не могу выразить ничего другого, кроме как… не могу…

– Клянусь богом, можешь! Сумел же ты в Америке! – снова вмешался племянник.

– Замолчи, скотина! – заорал Амруш.

Либералы замяли речь оглушительным «живио», а музыка снова грянула туш.

И опять поднялся галдеж.

Крестьяне за отдельным столом пили пиво, закусывали всякой копченой снедью. Насытившись, староста закурил и принялся разглядывать изображенную на вывеске полуобнаженную женщину. На это обратил внимание Жираф. Он подсел к крестьянам и принялся объяснять, что означает зажженный факел. Слушали внимательно, пока племянник Амруша не перебил его:

– Скажи на милость, чего она, убей ее бог, задрала ногу?

Крестьяне повернули головы к вывеске и, словно сговорившись, захохотали. Жираф окинул их презрительным взглядом, направился к музыкантам, заказал вальс и, обхватив Фанику, закружился с ней вокруг бильярда. Помощник аптекаря пригласил Марицу, а прочие, почти сплошь молодые люди, обнявшись, закружились следом. А Мичан снова от смеха хватался за живот и хлопал в ладоши.

После вальса Зането пригласил Амруша «сделать почин» на бильярде карамболем. Поначалу Амруш отнекивался, потом согласился, но с тем, чтобы играть лишь до двенадцати очков. Молодежь толпилась вокруг них. Тощий Зането ударил элегантно, но третьего шара не нашел – промахнулся. Огромный Амруш, несмотря на то что пришлось перегнуться и несмотря на трудный шар, сделал его и еще три, но, увидя, что Зането и инженер поражены, нарочно промазал. Большинство молодых людей не имело понятия об игре, поэтому Жираф и аптекарский помощник, стараясь показать себя знатоками, делали бесконечные замечания. Амруш выиграл без всякого напряжения. В ответ на похвалы он скромно заметил, что в молодости играл гораздо лучше.

– Вполне естественно, – отозвался доктор Зането, внимательно поглядывая на Амруша, – но я знаю, что такое карамболь, и вижу, что ты мог дать мне и двадцать и тридцать очков форы. Значит, ты служил в Америке маркером, а это занятие весьма прибыльное.

– Эх, доктор, будь я в Америке маркером, мне бы сейчас никакой кафаны в Розопеке не понадобилось бы открывать, годем! – возразил Амруш, закатывая глаза.

Жираф крикнул, что идут офицеры. Врач повертел головой вслед отошедшему Амрушу и заметил инженеру:

– Задел его за живое, а все потому, что попал в точку. Ясное дело, был маркером и нахватал много денег.

– Зачем же скрывать?

– Стыдно признать, что был мотом, а сейчас, под старость, испугался бедности.

На пороге, возглавляя толпу офицеров, появился майор. По мере того как офицеры входили, слово «сакрамент» звучало все чаще – до того они были изумлены.

Оглядев Фанику, содержимое полок, кухню, обстановку, картины, они поздравили хозяина, который сопровождал их, давая пояснения. Указывал, например, на бочки и уверял, будто в них лучшее экспортное градацкое пиво, которое он продает всего на два сольдо дороже Бороевой мути. Разумеется, если они пожелают пить еще лучшее пиво, он закажет – ведь в конце концов он только ради них и держит пиво, местные жители его мало употребляют. Господам офицерам стоит приказать, и точно в назначенное время пиво будет доставлено в крепость.

Когда взоры офицеров еще раз обратились к Фанике и майор, взяв ее за подбородок, заговорил с ней по-немецки, Амруш добавил:

– Вот ради вас и девочку взял, чтобы… чтобы в кафане кто-нибудь говорил по-вашему. Если же она не управится (потому, я полагаю, станут приходить и унтер-офицеры), подыщу еще одну.

– Да ведь он просто очаровательный человек, этот американец! – заметил один из молодых офицеров.

– Да, настоящий американец!

– Можно ли было ожидать что-нибудь подобное в Розопеке!

А попробовав пиво, все согласились с тем, что Амрушу следует поставить памятник еще при жизни.

После сиесты в «Новом Свете» зашумели пуще прежнего, либералы явились со своими дамами, вслед за офицерами, прибыли и унтер-офицеры. При всем том, несмотря на жару, по бильярду непрестанно катались шары и время от времени гремела музыка.

Тем временем в Беповой кафане играли в бришкулу. Играли единственно из уважения к заведенному обычаю, никто не обращал внимания ни на подаваемые знаки, ни на ошибки. Комиссар, прислушиваясь к щелканью шаров, вздохнул раза три и признался, что ему вспомнились веселые годы учения, хоть сейчас уже не до этого. Аптекарь с уловками дипломата намекнул, что в конце концов и они могут приобрести бильярд. Никто не поддержал его. Старый городской врач принялся доказывать, что нет ничего вреднее пива, что от него будто кишки обрастают салом. Податной инспектор уверял, что люди, пьющие пиво, теряют чувство меры, что нет человека, который мог бы ограничить себя двумя кружками в день. Бепо пытался шутить, скрывая дурное настроение, но когда кто-то из молодых людей приподнял занавеску, старик вскипел и предложил ему отправиться к фармазонам.

Земляки Амруша, по горло сытые и вдребезги пьяные, ушли под вечер. Потом снова начались танцы вокруг бильярда, с той только разницей, что либералы танцевали не с кельнершами, а со своими дамами. Впереди всех доктор Зането со своей белокурой красавицей.

В тот вечер гулянье на площади не состоялось – беповцы отправились размять ноги в пригород. Это чрезвычайное происшествие отчетливо обозначило перелом в жизни Розопека, Вернувшись, беповцы уселись за столики на тротуаре, но уже не спинами к «Новому Свету», чтобы не обидеть военных.

Когда в крепости протрубила труба, консерваторы разошлись по домам и затворили ставни, чтобы их потом не упрекнули, что они слушали оркестр либералов. А Бахус принялся запускать огненных змеев; они взвивались высоко над серыми стенами старого Розопека, разнося по далеким окрестностям весть об открытии «Нового Света».

Капитаны на своих террасах по-прежнему высмеивали беповцев и амрушевцев, но когда после трубы вспыхнул фейерверк и еще громче загремела музыка, они засиделись дольше обычного, невольно вспоминая молодость и кафешантаны в портах Ливорно, Марселя, Лиона…

Капитан Лазар, прощаясь с соседом, крикнул:

– Доброй ночи, капитан Марко! Итак, народ получил равноправие! Значит, не осталось больше, братец мой, спокойного угла в Приморье! Ну и Амруш, убей его бог! Спокойной ночи!

Грузный Амруш, без шапки, с засученными рукавами, опершись о дверной косяк кафаны, с удовлетворением оглядывал свое «войско» (так он называл завсегдатаев) и наблюдал за Мичаном и Фаникой. Его причуды знал уже каждый: терпеть не может священников любой веры; ругается только по-английски; почитает людей в зависимости от того, сколько они «стоят»; с удовольствием «лупцует» Мичана, но не при посторонних, а вечером, когда закроется кафана. Кроме того, Амруш не выносил собак, но не давал сердцу воли, не желая даже в этом уподобляться Бепо. Стоило Амрушу опустить глаза и поглядеть, как псы валяются под столами, он хмурился, взгляд его невольно искал подходящий камень. Собаки словно бы все понимали, потому что всегда пристраивались подальше от его ног, а если какая из них и посматривала на него, то, казалось, говорила: «Можешь нас ненавидеть, сколько влезет, только не бей, как тот трутень, что напротив тебя!» Не любил Амруш и уличных мальчишек, однако по вышеуказанной причине позволял им собираться под шелковицей. Когда кто-либо из посетителей бросал окурок, налетала стайка неоперившихся юнцов и устраивала из-за него свалку. Амруш бормотал «годем!», сжимал кулаки и обычно срывал злость на Мичане.

Перед старой кафаной все было по-прежнему. Гладкая мостовая перед ней не осквернялась собачьим племенем. За пятью-шестью столами с важностью играли в бришкулу. Старый Бепо в неизменной капе на голове обходил посетителей – неторопливо, почти бесшумно, словно призрак. Когда звали его разобраться в каком-либо спорном случае, он ухитрялся, как и раньше, все мастерски уладить, чтобы были и «волки сыты и овцы целы». Если его спрашивали, что он думает об Амруше и его заведении, Бепо пророчил: «Все это долго не протянется. Ежели есть бог, фармазон кончит плохо, ибо, перво-наперво (Бепо поднимал большой палец), у него нету в заведении иконы; а во-вторых (Бепо поднимал указательный палец), он пьет ракию через соломинку; в-третьих, держит «немок, которые принимают», и т. д.

Амруш никогда дурно не отзывался ни о Бепо, ни о его «войске»; напротив, «американец» почтительнейшим образом кланялся судье, комиссару, податному инспектору, старому врачу, аптекарю, начальнику почты и телеграфа и прочим, хотя часто случалось, что, когда это мог видеть Бепо, ему и не отвечали. Завидовать Бепо Амрушу было не в чем, впрочем…

Как-то на площади появился косматый деревенский пес, видимо давненько не «посещавший площадь», потому что, остановившись, он удивленно поглядывал то на собратьев, теснившихся перед «Новым Светом», то на свободный тротуар перед Бепо. В его собачьей голове, вероятно, возник вопрос: почему собратья выбрали себе для отдыха песчаный грунт, где к тому же много людей, в то время как рядом гладкий, озаренный солнцем тротуар без соседства человеческих ног? И косматый пес забрался под только что освободившийся от игроков крайний стол. Бепо тотчас его заприметил, ловким маневром обошел издалека, приблизился да хвать ногою в бок, крикнув: «Пошел вон к фармазонам!» – «Ай-а-ой, – завизжал пес, – ай-а, а-и-о», – и этот вопль вызвал такой громкий протест всех его собратьев перед «Новым Светом», что у сидящих зазвенело в ушах. Амруш стоял на пороге и, хоть даже покраснел, услышав восклицание Бепо, и разозлился на собачий лай, все-таки позавидовал мастерскому удару соперника. Это был единственный случай, когда он позавидовал Бепо, годем!

Так продолжалось в течение всего бабьего лета, а в конце его «войско» Бепо опозорил первый перебежчик.

Первым перешел к фармазонам податной инспектор, Терезин муж.

Невероятно, но так!

Произошло это следующим образом.

Однажды вечером после гулянья, сидя за столом с Терезой, инспектор заметил Бепо, что кофе недостаточно горячий.

– А вы закажите погорячее там, где берете пиво! – зло бросил Бепо. – Каждый вечер служанка приносит вашей супруге по кружке пива. Думаете, я не знаю?

– Что это значит? – вспылив, крикнула Тереза. – Какое нахальство? Какое вы имеете право следить за тем, что делается у меня в доме? Сейчас же… немедленно идем туда! – И Тереза потащила огорошенного мужа в «Новый Свет».

Вторым перебежчиком оказался комиссар.

Случилось это спустя несколько дней. Он долго прохаживался под вечер с майором между обеими кафанами, наконец майор вежливо пригласил его выпить по кружке пива. Отказаться комиссар никак не мог. А на другой день он отправился туда самостоятельно и, помирившись с доктором Зането, разыграл с ним карамболь.

Вслед за комиссаром один за другим перебежали все аристократы, последними ушли аптекарь и старый судья. Перебежчики получили перед «Новым Светом» свой стол.

В мясоед бал состоялся у Амруша.

И все-таки Бепо продержался до следующей осени. Каждого гостя (православного ли попа или старого моряка из окрестных мест) Бепо и Мандалина встречали, как родного сына, вернувшегося из далеких странствий. Но через год стародавняя кафана была сдана внаем какому-то торговцу и превратилась в обычную лавку.

И это спустя сорок лет!

По вечерам Тереза и податной инспектор покидали кафану последними и выходили вместе с Амрушем. Мужчины были уже на «ты» и слегка спорили о политике. Они стали такими закадычными друзьями, что Тереза однажды даже пришила оторвавшуюся пуговицу к пальто Амруша. А потом, чуть что-нибудь в этом роде случится с ним, Амруш идет прямиком в дом к Терезе. В Розопеке сложилась даже поговорка: «Вон Амруш идет, чтобы Тереза пришила ему пуговицу!»

Так победил «Новый Свет» в старом Розопеке!

1892