Текст книги "Последние рыцари"

Автор книги: Симо Матавуль

сообщить о нарушении

Текущая страница: 21 (всего у книги 29 страниц)

Таким образом, в Розопеке конституция не была вестником каких-либо перемен. Этот вестник появился во всей империи осенью; тот же, который провозгласил наступление новой эры в Розопеке, прибыл только весной.

В одно весеннее утро, в первый год конституции, перед розопекской кафаной показался чужеземец странного вида. Представьте себе Бахуса в одежде XIX века! Подлинное Бахусово лицо, откормленное, веселое, под стать ему и остальные части тела. Было ему лет сорок пять. На нем новый костюм пепельного цвета, на голове мягкая широкополая шляпа. Судя по массивному золотому перстню на указательном пальце и золотой цепочке, обвивавшей шею и спускавшейся пониже широкой груди, иностранец был богат.

Он постучал кольцом по мраморному столику.

– Сейчас! – отозвался Бепо, отрывая глаза от книги счетов. – Мандалина! Кофе синьору судье!

– Мальчик, кофе синьору судье! – повторила Мандалина; мальчик подал ей кофе, она передала его Бепо, тот осторожно поднес к столу, но, увидав на месте судьи Бахуса, едва не выронил поднос и чуть было не брякнул: «Извините, это стол судьи!» – но вовремя спохватился, видя, что перед ним приезжий, не знающий розопекских порядков, и делать ему замечание неудобно. Да в конце концов еще слишком рано; пока судья придет, все как-нибудь уладится. Поэтому Бено только произнес:

– Пожалуйте!

Бахус удивленно взглянул на него, все его тридцать два крупных белых зуба ослепительно сверкнули. Теперь лицо его напоминало полную луну.

– Вы еще живы, синьор Бепо! А я-то думал, вы уже давненько… так сказать… давненько на том свете! – Он выпил одним глотком кофе и вынул портсигар, набитый сигарами и соломинками. – И по-прежнему ходите в капе с кисточкой, точь-в-точь как тридцать лет тому назад! Ха-ха-ха! – Бахус захохотал во все горло, цепочка запрыгала на животе.

Бепо нахмурился; замечание и вообще слишком панибратское обращение незнакомца ему не понравилось, и он сухо процедил:

– Выходит, вы не фурешт[36]36
  чужой (итал.).


[Закрыть], ежели так давно меня знаете?

– И да и нет, так сказать! – ответил Бахус, аккуратно раскладывая на столе соломинки. – Принесите-ка рюмку, да побольше, хорошего коньяку, и мы поговорим.

Видимо, это «так сказать» было излюбленной присказкой неизвестного, но она, казалось, подчеркивала пренебрежение к Бепо, который, отправившись за коньяком, буркнул:

– Принесу какой есть.

Однако когда Бахус, опустив соломинку в рюмку, стал потягивать коньяк, Бепо вытаращил глаза, постучал в дверь, к которой стоял спиной, и махнул рукой. Так он обычно поступал, когда просил жену подать камень, чтобы запустить в собаку; поэтому Мандалина быстро сунула ему голыш в карман, но тут же разинула от удивления рот, увидав, что делает необычный гость.

– Годем![37]37
  Черт побери! (искаж. англ.)


[Закрыть] – вымолвил иностранец, переводя дух. – Никуда не годится этот ваш коньяк.

– Не хотите ли мадеры? – спросила Мандалина, чтобы привлечь внимание гостя.

– О, гляди-ка! Синьора… так сказать, синьора Мандалина! Очень мало изменились! Постарели, так сказать, но держитесь молодцом! – сказал он, закуривая толстую сигару.

– Выходит, вы нас давно знаете? – спросил Бепо.

– Еще как! Служил у вас два месяца – по целым дням жарился в кухне. Неужто и сейчас слугам у вас так же живется?

– Значит, давно это было, если правду говорите. А может, шутите? – спросила Мандалина.

– Давно, клянусь богом! – подтвердил Бахус. – Тридцать лет прошло. Вы тогда в молодухах ходили. Помните маленького Амруша из… (он назвал соседнее с Розопеком село), который прислуживал у вас, а потом уехал в Америку?

– А! – протянула Мандалина, но Бепо ткнул ее в бок и процедил:

– Амруш! Америка! Гм! Не знаю! Не помню! Сколько их служило у меня!

И Бепо скроил презрительную гримасу, а чтобы усилить впечатление, небрежно хлопнул тряпкой по столу, якобы чтобы смахнуть пыль.

– А пиво держите? – спросил Амруш и пустил струю дыма прямо в лицо Бепо.

– Кто хочет пива, тот идет в предместье к Борою, – ответил Бепо и скрылся в кафане.

Амруш повернулся на стуле, так что ножки заскрипели, и заглянул в окно.

– Годем! Все точь-в-точь как тридцать лет назад. Так сказать, допотопные люди!

– Кумпатите![38]38
  Извините! (итал.)


[Закрыть] – промолвила раскрасневшаяся хозяйка. – Кумпатите, синьор Ам… Как вы сказали вас величают? Впрочем, все равно, зовитесь как вам угодно, но это лучшая кафана Розопека, господская кафана! Мы держим коньяк, мадеру, ликеры, соки, лимонад…

– Вижу, вижу! – прервал ее Амруш. – Скажите-ка лучше: сколько чашек кофе вы продаете в самый удачный день?

– В самый удачный?! – переспросила хозяйка и покраснела еще больше, чуть не до плеч, – она не могла солгать, чтобы этого сразу не заметили. – Сколько кофе? Бывают дни, когда продаем и до сотни.

– Отлично! – подхватил Амруш, улыбаясь. – Сто чашек кофе по шесть сольдо, так сказать, составляет шестьсот сольдо. Ну, скажем, пусть вы продадите еще на столько же других напитков, получается, так сказать, тысяча двести сольдо. Даже если это так, чему я не верю, вы выручаете в день два флорина! Это смех, а не работа, годем!

Пока он занимался подсчетом, Мандалина все сильнее дрожала; глаза ее метали молнии. Так не возмущалась она уже бог знает с каких пор; даже тогда, когда слуга разбил три полных бутылки ликера, ее негодование было меньше. На язык просилось столько едких слов, что она не знала, с какого начать. Но в эту минуту на площади появились чиновники, и Мандалина только прошипела:

– Это место судьи и других господ… Убирайся-ка, подобру-поздорову!

Но Амруш до того снова углубился в расчеты, что не расслышал ее слов и не заметил приближающихся господ; впрочем, он скоро встал сам по себе, прошел следом за хозяйкой в кафану и принялся бесцеремонно разглядывать стойку, словно подсчитывал до последнего сольдо стоимость содержимого в бутылках, посуды и прочего хозяйства.

– Что? Может, вам кто-нибудь сказал, что мы продаем кафану? – криво улыбаясь, спросил Бепо.

– Ступай с богом, ступай, недосуг нам! – добавила хозяйка, стараясь казаться веселой.

– Смотри-ка! И старая мадонна на том же месте, точь-в-точь как тридцать лет назад! Годем! Сдается, она даже помолодела! Ха-ха-ха! – заметил он, словно про себя.

Бепо вскипел.

– Корпо дела воштра мадонна, это уж чересчур! Кто дал вам право совать нос в чужие дела и составлять инвентарь чужого имущества? В Америке научились, что ли?

– Да, – спокойно подтвердил Амруш и бросил на стойку талер. – Не стоит, синьор Бепо, сердиться из-за пустяков. Не зря я ко всему здесь присматриваюсь. Я, так сказать, намереваюсь здесь, на площади, открыть кафану – настоящую, современную кафану.

Бепо побледнел, в руках Мандалины звякнули подносы, однако супруги тотчас овладели собой, переглянулись и расхохотались.

– Ступай с богом, недосуг нам с тобой растабарывать, – повторила супруга.

Амруш получил сдачу, зашагал вразвалку через площадь и остановился перед брошенным строением, повернувшись широкой спиной к господам.

– Кто такой? – спросил судья.

– Так… бывший мой слуга, – сказал Бепо. – Бездельник был, каких мало…

– Видать, и сейчас не лучше! – добавила Мандалина.

– Кажись, он нас даже обворовывал, а, Мандалина?

– Как же! Помню, словно вчера было…

– Ну, так мы и до завтра не кончим, – прервал их комиссар. – Кто он? И что он?

– Шатался по свету, приехал, говорит, из Америки, а сейчас будто бы собирается открыть кафану.

– И представьте себе, господа, пьет коньяк через соломинку…

– А что хуже всего – смеялся над богородицей!.. Сказал (прости, господи), что наша мадонна омолодилась!

Поделившись своими впечатлениями об Амруше, супруги сообщили его имя и откуда он родом.

Между тем Амруш осматривал постройку: заглядывал в дверные щели, медленно прошелся вдоль, отсчитывая, видимо, шаги, затем поднялся на цыпочки и заглянул через высокую стену ограды во двор.

Господа перед кафаной молчали, выжидая, что скажет судья.

– Гм! – произнес наконец судья. – Что все это значит?

– Как раз и я хотел об этом спросить! – заметил податной инспектор, косясь на окно своего дома, в котором появилась его толстая Тереза в шляпке.

– Ничего не значит, – ответил комиссар. – Знает, что на него смотрят, вот и важничает. Сболтнул, что собирается открыть новую кафану на площади, и теперь хочет нам показать, что думает купить дом и на его месте выстроить новый.

– А давно бы пора кому-нибудь это сделать, хотя бы и ему, – заметил судья. – Впрочем, современная кафана в Розопеке! Для кого?

– Об этом я как раз и хотел спросить! – заметил податной инспектор, который всегда хотел сказать то, что уже сказал судья.

– А я повторяю, что все это чепуха, ничего из этого не выйдет, все наши люди, побывавшие в Америке, фанфароны. Вы их не знаете, отсюда мало кто уезжает, а в моих краях их пропасть… Прежде всего «американцы» считают, что вежливость – это слабость, ни один не здоровается!..

– Вон и этот каждую минуту говорит «так сказать». За каждым словом – «так сказать» и еще что-то… как это? А, «годем»! – вмешался в разговор Бепо.

– Расскажу-ка я вам случай с одним из таких, – продолжал комиссар, но никто не стал его слушать, потому что Амруш в эту минуту направился к ним.

Судья покраснел. В глазах его можно было прочесть: «Вот и дождался, что посреди Розопека какой то мужик мне не кланяется». Остальные, поверив комиссару, думали примерно о том же.

Амруш приближался, глядя поверх их голов на окна второго этажа, – должно быть, вспоминал, как здесь тридцать лет тому назад устраивались балы. А поравнявшись, неторопливо поднял руку к затылку и, описав большую дугу в воздухе, опустил шляпу до колена, до того ошеломив судью, что и тот приподнял цилиндр выше, чем обычно. Прочие последовали примеру своего самого уважаемого товарища.

– Да он учтив… Истинно благородный человек! – весело воскликнул податной инспектор.

Но, поглядев на Бепо, все смутились.

Судья, взглянув на часы, тотчас встал и промолвил:

– Ну, мы порядком засиделись.

– Именно это я и хотел сказать!.. К черту американца! – тут же добавил податной инспектор.

И они двинулись в сторону, противоположную той, куда шагал Амруш, а он шел за город.

Оставшись один, Бепо с порога свирепо поглядел вокруг, не подвернется ли собака или уличный мальчишка, чтобы запустить в них камнем, который лежал в его кармане еще с тех пор, когда Амруш тянул через соломинку коньяк. Но, так и не увидев ни одного живого существа, на ком можно было бы сорвать злость, Бепо вошел в кафану, чтобы отвести душу над гроссбухом.

Мандалина сидела за крайним столом, закрыв лицо руками.

Маленький «кофевар» приоткрыл кухонную дверь и высунул руку, стараясь утащить кусочек-другой сахару.

В этот миг влетела синьора Тереза.

Это было настолько необычно, настолько шло вразрез со стародавним укладом Розопека, что хозяин и хозяйка выпучили на нее глаза. Бепо нахмурился пуще прежнего, поняв, что привело ее к ним. Страшное предчувствие стеснило ему грудь.

«Значит, и вправду все вдруг перевернулось вверх дном в старом Розопеке, раз господа раскланиваются с бродягой, который не почитает мадонну и тянет коньяк через соломинку, а их жены прибегают в такую пору в кафану, чтобы разузнать о том же бродяге!»

Возможно, Бепо думал и не совсем такими словами, но по существу его предчувствия были именно таковы. Ведь известно, что никем не замеченные и, казалось бы, незначительные происшествия порой не только предшествуют бурям в жизни отдельного человека или целого общества, но и стоят в тесной связи с породившими их причинами, что впоследствии ясно уже каждому. Однако есть люди, на которых действуют и которых выводят из равновесия как раз эти, казалось бы, незначительные происшествия.

Чиновница, словно только сейчас под укоризненным взглядом Бепо поняла непристойность своего поведения и тотчас придумала, будто служанка заболела, молоко убежало, вот она и зашла позавтракать в кафану, чего с ней никогда не случалось. И, заказав кофе с молоком, завела беседу о том, о сем, пока наконец, будто совсем случайно, не вспомнила, что видела перед кафаной какого-то чужестранца.

– И в самом деле, синьора Мандалина, вы не знаете, кто этот гигант в широкополой шляпе?

– Ну, как же? Хи-хи-хи, представьте себе…

Бепо отшвырнул перо и вышел из кафаны.

Только через полчаса, после того как чиновница, насмешливо поклонившись, проплыла мимо Бепо, он кинулся к Мандалине, крикнув с порога:

– Корпо дела туа сантиссима мадонна верджине![39]39
  В твою пресвятую богородицу деву! (итал.)


[Закрыть]

Тереза отправилась первым делом к жене судьи, чтобы сообщить ей о необычайном происшествии. От нее завернула к жене комиссара и так подряд обошла все аристократические дома на площади. А поскольку повторять всюду одно и то же было скучно, она каждый раз слегка переиначивала и слегка дополняла свое повествование, и в самый последний раз оно звучало примерно так:

– Не удивляйтесь, что забежала к вам в такую пору! Душенька, чрезвычайная новость, и я в первую очередь к вам. Из Америки приехал некий Амруш, прожил там тридцать лет и стал миллионером… Говорю же вам – миллионером! У него на цепочке несколько драгоценных камней, и каждый из них стоит по нескольку тысяч форинтов. Амруш местный крестьянин из «ихних» (то есть православных), но там, кажется, перешел в лютеранство, потому что не выносит икон. Утром, зайдя в «Австрию», он ругал Бепо за то, что у него висит мадонна. Прости, господи! Жена его осталась пока в Триесте. Она мулатка и уродина (я видела ее фотографию). Но дочь у него прелестная, я и ее фотографию видела. Впрочем, все это пустяки по сравнению с тем, что вы сейчас услышите. Амруш задумал купить старую развалину и кусок примыкающей к ней площади и на этом месте построить дом… Какой спросите?.. Настоящий пятиэтажный дворец! Представьте себе, внизу, в центре, будет большая арка, чтобы с площади можно было любоваться морем и при желании пройти на берег. Потому что Амруш, конечно, построит набережную и собственную купальню… Расскажу вам кое-что и смешное. Бепо, решив, что Амруш откроет кафану, переполошился; тот утром нарочно ему так сказал, ха-ха-ха! Ведь Амруш служил у Бепо в мальчиках, вот он его сейчас и поддразнивает…

Как раз в то время, когда эта легенда рождалась в Терезиной голове, Амруш сидел за кружкой пива у Бороя. Выйдя за город, «американец» долго бродил по предместью, заглядывая в лавки и мастерские, в надежде отыскать кого-нибудь из своих сверстников – друзей детства. Наконец он наткнулся на одного сапожника, узнал его и назвал себя. После обычных возгласов и воспоминаний о прошлом сапожник сообщил ему, кто из друзей помер, кто еще жив, и они вместе отправились их разыскивать. Найдя человек пять-шесть, Амруш повел всех угощать пивом.

Кафана Бороя – мрачная, грязная дыра – единственное место, где продавали пиво. Друзья застали в ней несколько унтер-офицеров. Амруш, попробовав пиво, поморщился, но быстро развеселился и принялся рассказывать друзьям свое «житие».

Его, «так сказать», житие оказалось весьма незатейливым. Тридцать лет он слонялся в качестве трактирного слуги по городам Соединенных Штатов. Две трети этого времени жил как следует, не думая о завтрашнем днем. А последние десять лет по мере сил сколачивал деньги и, сколотив немного, так, сущую безделицу, на старости лет воротился на родину. Дома застал в живых одного племянника, человека уже пожилого, с кучей ребят. И теперь ничего другого не остается, как поселиться в Розопеке и взяться за какое-нибудь скромное дельце, чтобы не истратить скопленную им безделицу.

– А ты не женился? – спросил сапожник.

– Так сказать, бог меня уберег! Брось, брат!..

Этим коротким ответом Амруш ясно высказал свой взгляд на брак, так же как немного раньше сжато высказался и о жизни вообще.

Амруш щедро угостил своих старых друзей, и они разошлись захмелевшие, сам же он остался у Бороя обедать.

Борой – добродушный крестьянин, не искушенный в подобных делах, быстро выболтал все, что нужно было Амрушу: и сколько пива и вина продает за день; и где и почем покупает пиво; и какое содержание у неженатых чиновников, которые у него столуются, и т. д. Больше всего удивило Амруша, что и офицеры пили это скверное пиво. К Борою они не ходили, но он каждый день посылал им в крепость по бочонку. Это сообщение, казалось, развеселило Амруша еще сильнее, он угощал Бороя, мурлыкал что-то себе под нос и пускал густые клубы дыма, затягиваясь гамбургской толстой черной сигарой.

А между тем об Амруше судачили и в центре города, и на окраинах. И чего только не придумывали! Правда, Терезина легенда не была принята целиком, но и той частицы, в которую поверили, было предостаточно. В самом деле, будь Амруш избран президентом Соединенных Штатов, он не прославился бы в такой степени среди американцев, как прославился в течение одного утра в Розопеке, и только тем, что появился на площади и перекинулся несколькими словами с Бепо и Мандалиной.

И, конечно, особенно это проявилось в кафане к вечеру. «Бришкуланты» были до того рассеяны, что ошибки громоздились одна на другую. Бепо сильно нервничал. А когда кто-то задел его за живое, старик крикнул:

– Корпо дела мадонна, неужто в конце концов магистрат позволит какому-то… какому-то бродяге открыть кафану?

– Да, но если этот Амруш так богат, как болтают? – заметил тот же задира.

– Пусть богат, пусть даже миллионер, однако он был бродягой, бродягой и останется. Кто знает, где он околачивался и что делал, шатаясь по свету. Вот сегодня надругался над мадонной! И неужто такой скотине позволят держать кафану, а?

– Так-то оно так, однако… – начал некий прогнанный со службы писарь, сухощавый высокий молодой человек с необычайно длинной шеей и ввалившимися, как у призрака, глазами, самый горький пьяница Розопека, живший в последнее время тем, что писал крестьянам прошения и жалобы.

– Что «однако», синьор адвокат? – заорал Бепо.

«Адвокат», или, как его чаще звали, «Жираф», с достоинством встал, выпятил грудь, его мутные глаза сверкнули, и, стукнув кулаком по столу, он крикнул:

– А то, трутень Бепо, что сейчас у нас конституция. Понимаешь? Нет больше рабов ни в Розопеке, ни в другом месте, потому что сейчас правит конституция!

В первый раз в Розопеке ссылались на конституцию!

Все побледнели.

Судья, комиссар, приставы, начальники канцелярий – все аристократы тотчас покинули кафану, а вслед за этим чуть было не завязалась потасовка. Бепо схватил кружку и замахнулся ею на «адвоката», но близстоящие удержали старика.

– Чтоб ноги твоей не было, пьянчуга, в моей кафане! Попробуй только!.. – орал Бепо.

– У нас конституция, конституция! – надрывно кричал Жираф.

– Убирайся к черту вместе со своей конституцией! – голосила Мандалина, ломая пальцы. – Что ж это, что сегодня за день такой, пресвятая богородица! Преблаженная дева, покарай нечестивцев! Ясное дело, Амруш подкупил гадкого Жирафа, чтобы устроить здесь скандал… Пошел вон, мерзавец, наша кафана не для галабардийцев…

Слух об этом кафанском восстании, небывалом в своем роде происшествии в городе, быстро разнесся по Розопеку и неприятно задел горожан. Разумеется, рассказ о происшествии дошел в искаженном виде даже до первых слушателей. Однако все поняли, что ссору затеял Жираф и причиной ее был Амруш. Это еще больше раздразнило любопытство, и каждый горел желанием поглядеть на него. До вечерней прогулки во всех домах только и было разговоров, покажется ли на площади этот необыкновенный человек или нет.

И необыкновенный человек появился на площади в самый разгар гулянья. Он уселся за крайний столик на тротуаре, закинул ногу за ногу и положил на колено свою широкополую шляпу. Его полное лицо Бахуса, только что выбритое, сияло еще больше, чем утром, и словно превратилось в огромный магнит, притягивавший гуляющих; все изменили направление и двинулись в его сторону, поднялась не виданная до сих пор толкотня и давка. Почувствовав устремленные на себя взгляды, Амруш немного смутился, но, видя, что многие дамы посматривают на него благосклонно, успокоился и заулыбался. Дамы нашли, что он в расцвете сил и что у него необычайно красивые зубы и волосы (свою густую темно-каштановую курчавую шевелюру без единого седого волоска он расчесывал на прямой пробор).

Мало-помалу порядок восстановился. Синьора Тереза, каждый раз проходя мимо Амруша, бросала на него многозначительные взгляды. «Так сказать» поначалу не верил своим глазам, но, убедившись, что ее поведение никого не смущает, и сам стал подмигивать ей, в результате чего между Терезой и почтмейстершей, с которой она гуляла, разгорелся спор. Почтмейстерша стояла на том, что это неприлично, Тереза же уверяла, будто многое, что у нас считается неприличным, у американцев принято в высшем обществе, а будучи миллионером, Амруш, конечно, принадлежал к высшему обществу Америки. Чтобы убедить свою подругу, Тереза уронила веер, и Амруш (ей-право, довольно быстро для своей комплекции) поднял и подал его, тем самым доказав, что ему ведомы правила хорошего тона.

Сидя вот этак, Амруш несколько раз стучал по столику, но тщетно: Бепо притворялся глухим. Тогда Амруш вошел в кафану и, расставив ноги, спросил:

– Я что, за свои деньги, так сказать, еще и просить должен, а? Какой же вы трактирщик? Сейчас же пусть подадут лимонаду!

Мандалина, дрожа от гнева, принесла лимонад, Амруш опрокинул стакан на стол, заплатил и ушел. Это было последнее появление Амруша на площади в качестве «неизвестного». Восемь дней спустя «американец» пришел снова уже законным владельцем старого строения, приобретенного за две тысячи форинтов у церкви святого Николы. С ним прибыл инженер, который обмерил историческое здание и уехал составлять проект нового дома на основе своих соображений и пожеланий владельца.

Случилось это дня 22 марта месяца, второго конституционного года (второго – согласно календарю, а в действительности первого).

Первого июня того же года, до рассвета, человек двадцать оборванцев взобрались на упомянутое строение, вмиг разбросали истлевшую солому, сбили прогнившие стропила и принялись крушить ломами матицы и поперечины.

Поддавались они легко, подобно старушечьим зубам.

Амруш в просторном рабочем костюме из парусины и широкополой соломенной шляпе подбадривал вместе с протоиереем рабочих.

Капитаны, встававшие раньше других, усаживаясь на своих террасах, видели еще половину стародавней постройки, Бепо и Мандалина застали треть, а когда перед кафаной собрались господа, на том месте, где накануне вечером стояло мрачное и задумчивое строение, из-за которого полетело столько отцов города, валялись кучи мусора и вдали открывался вид на море.

– Sic transit!..[40]40
  Так проходит (слава мирская)!.. (лат.)


[Закрыть] – произнес задумчиво судья.

– Клянусь богом, здесь вполне применимо изречение: «Intelligentia transit per omnia!»[41]41
  Разум побеждает все! (лат.)


[Закрыть] – добавил доктор Зането.

Податной инспектор, не знавший латыни и полагая, что судья и врач утверждают одно и то же, брякнул:

– И я говорю: браво! Видно, этот дьявол слово сдержит, ведь обещал он, что работа пойдет «на всех парах»!

Бепо и Мандалина молча глядели на них, стоя у стола. Когда податной замолчал, Бепо, словно обращаясь к одной Мандалине, заметил:

– Еще поглядим, скажет ли он потом «браво». Клянусь богом, ни один человек не кончал добром, посягая на церковное!

Судья и комиссар тотчас перевели разговор на другое. А вскоре после их ухода на площадь высыпал почти весь Розопек.

К вечерней прогулке от здания остался только фундамент. Весь мусор был сброшен в море или унесен беднотой. Камни, годные для постройки, сложены у стены, связывавшей строение с домом почтмейстера. К началу гулянья рабочие разошлись. Амруш, Жираф, протоиерей и пятеро-шестеро друзей детства Амруша расселись на камнях, и Амруш стал угощать их пивом.

Тереза со своим очередным кавалером (очередь была смуглого, сухощавого, неженатого аптекаря лет тридцати), взяв направление на Амруша, опять строила ему глазки, а он отвечал ей на «американский манер».

Публику волновал вопрос: пригласит ли Амруш попа, дабы освятить закладку нового дома, как это принято в Розопеке? По этому можно будет судить, перешел ли «американец» в лютеранство или нет. Вопрос, казалось, носился в воздухе, потому что и протоиерей напомнил об обычае. Амруш пожал плечами. Жираф даже рассердился:

– Какое там освящение, что за бабушкины сказки в наше время, когда правит конституция!

– Но у нас такой обычай, синьор Амруш! – настаивал протоиерей.

– Мне, так сказать, нет никакого дела ни до ваших обычаев, ни до конституции, но, годем, с какой стати платить за пустые слова? Я тоже, так сказать, бормотал бы по целым дням на площади, найдись дурак платить мне за это!

Его мнение об обычаях, конституции и религии тотчас разнеслось среди публики, и все вывели заключение, что Амруш просто-напросто фармазон. Тереза взором выразила ему неодобрение, однако уже на втором круге громко заявила своему кавалеру: «Знаете, я католичка и еще какая католичка, но уважаю убеждения других. Будь я свободна, я вышла бы за человека, который мне мил, пусть он даже фармазон!»

– Это про тебя! – заметил Жираф Амрушу. – Она – эхо аристократии Розопека. Погоди, розопекчане еще пожалуются на тебя владыке.

– Годем, пускай хоть самому черту жалуются! Кстати, сколько, так сказать, стоит наш владыка? (На его языке «сколько стоит» значило: сколько получает жалованья, если речь идет о чиновнике, или каково его состояние, если имеется в виду купец, помещик и т. д. Амруш уже точно знал, «сколько стоили» чиновники и прочие видные люди Розопека.)

– Да столько же, сколько ихний, шесть тысяч флоринов в год, – ответил один из православных мастеровых.

Между тем Тереза, приближаясь медленней, чем прежде, и делая ударение на каждом слове, произнесла:

– Ценю независимых людей, которые не боятся высказывать собственное мнение. Обожаю таких людей!

– А я толстошеих баб! – громко заявил Жираф. Мастеровые прыснули. Амруш посмотрел на него, словно не сразу понял, и разразился громоподобным хохотом.

Скандал был неслыханный. Господа, которые в продолжение сорока лет почти каждый вечер прогуливались по этой площади, не помнили, чтобы когда-нибудь тут собиралось столько мастеровых во время гулянья, да еще чтобы они хохотали! А вот сейчас насмехаются над чиновницей, пусть легкомысленной, но все же чиновницей! Корпо де дио!

Дамы и кавалеры за шербетом или лимонадом только и говорили о скандале. Тереза, стараясь замять дело, преувеличенно громко спорила с аптекарем, доказывая, что домашние лекарства гораздо целебней аптечных, и одновременно чутко прислушивалась, что о ней судачат. Можете себе представить, с какой тяжестью на душе вернулась она домой! Но и другие господа разошлись в дурном настроении.

Вот как прошел наизнаменательнейший день в истории Розопека! Отсюда мы можем извлечь урок, не новый, но такой, что повторить его нелишне, а именно: все великие и прогрессивные события имеют свою смешную и даже печальную сторону.

Пакостный Жираф продолжал по вечерам собирать людей перед строящимся домом. Впрочем, они не представляли опасности. Кто они были, эти люди? Никому не ведомые загорелые мастеровые из пригорода, лица которых выражали безмерное удивление, когда Жираф рассказывал им о «констите» (как Мандалина сокращенно называла конституцию). Больше того, они поминутно снимали шапки перед судьей, комиссаром, таможенным начальником, что даже как-то развлекало гуляющих и вызывало злые шутки у аптекаря, который считал себя великим острословом. Он прозвал голытьбу – либералами, Жирафа – Мадзини, а Амруша – великим мастером Бахусова ордена.

Однако мало-помалу на площади по вечерам начали появляться писари, делопроизводители и служители канцелярии, тюремщики; поначалу они стеснялись и приходили будто из любопытства – поглядеть, как строится новое здание, но потом освоились. К ним вскоре примкнули два школьных служителя, два псаломщика и все приказчики. С ними и Амруш стал разговорчивей, и они с увлечением слушали его, так сказать, повествование о Новом Свете.

Бепо и Мандалина ликовали, слушая по вечерам желчные замечания прохаживающихся по тротуару чиновниц. Бепо умело подливал масло в огонь.

– Ей-право, посмотрите, что творится! – начинал он. – Скоро вся шантрапа станет разгуливать бок о бок с вами! О блаженная дева, до чего дошло дело!

А дело дошло до того, что однажды вечером податной инспектор, Терезин муж, открыто предложил комиссару использовать «силу данной ему власти», чтобы низшее сословие не болталось зря на площади.

– Прошли времена, когда на это можно было употребить силу власти! – заметил доктор Зането, сидевший рядом с инженером, без дам. С некоторых пор эти молодые люди уклонялись от обязанностей кавалеров.

– И наступили времена, когда всяк показывает свое подлинное лицо! – бросил начальник телеграфа, сидевший со своим коллегой почтмейстером. И тот и другой любезничали с женами друг друга.

Судья и пристав со своими супругами тотчас удалились.

Все взгляды обратились к Зането, но он спокойно, без всякой досады, произнес:

– Вы правильно заметили, господин начальник! Пришло время показать…

– Да знаем мы, что вы либерал! – прервала его Тереза, – она была с мужем, без кавалера. – Отлично знаем, но это, полагаю, не может воспрепятствовать нежным чувствам, а? Напротив, они могут заставить человека переменить и сами убеждения!

– И прежде всего женщин! – заметил инженер.

Все рассмеялись, кроме комиссара и аптекаря.

Тереза намекала на любовь Зането к дочери служителя католической школы, стройной, пышноволосой блондинке, что не являлось тайной для Розопека.

– Мало того, оставляя без внимания личные выпады, скажу больше, – продолжал Зането. – Вам кажется, господа, будто на ваших глазах в старом Розопеке рождается какой-то новый мир. И вы его боитесь. Но, уверяю вас, он существовал всегда, только ему не представлялась возможность выявиться. Угли, как говорится, тлеют под пеплом, но стоит подуть благоприятному ветру, и они вспыхивают!

– Аллегория ясна! – сказал аптекарь. – Но кто этот ветер? Уж не Амруш ли?

– Не о нем я думал и не столь я остроумен, чтобы говорить о ком-нибудь аллегориями, но, поскольку вы высмеиваете Амруша, могу сказать, что он один из тех энергичных людей, перед которыми преклоняются люди и поинтеллигентнее вас, господин фармацевт!

Фармацевт хотел было вскочить, но комиссар предостерег его движением руки.

– Значит, так, доктор? – проговорил комиссар, и голос его дрогнул. – Значит, вы становитесь демагогом?

– Нехорошо! Нехорошо! – проворчал старый городской врач, коллега Зането.

– Милостивый государь, я не демагог, а свободный человек и говорю то, что думаю! – крикнул Зането.

Вмешались и другие, в первую голову дамы, желая предупредить возможную ссору.

Однако можно было с уверенностью сказать, что с той минуты и раздор, наподобие дома Амруша, раздувался «на всех парах».