Текст книги "Последние рыцари"

Автор книги: Симо Матавуль

сообщить о нарушении

Текущая страница: 14 (всего у книги 29 страниц)

ОСТРОВИТЯНКА

Площадь в городе Нови такая же просторная, как и все площади в старых городах: десятку плясунов удастся, пожалуй, завести коло, если выпроводить каждого второго. Тут же и развалины церкви времен Стефана Немани{17}. Несколько лет назад на этих развалинах кто-то построил дом, однако новляне задумали дом снести и на старом фундаменте воздвигнуть новую церковь. Что задумано, то и… начато, да так и брошено и, верно, дождется их внуков. Владыка благословил закладку, каменщики возвели стену – как раз чтобы человеку можно было укрыться за ней, а потом… Не удивляйтесь! Ведь и новляне – сербы, а церковь Немани строится на пожертвования! В нескольких шагах от постройки, на краю площади, заслоняя вид на море, стоит приземистый дом с четырьмя окнами и сводчатой дверью, выкрашенной в зеленый цвет. Над дверью вывеска: «Кафана «У веселого матроса». Милости просим, входите – может, его и нет, этого чертова матроса! – а теперь, набегавшись, нам пора и отдохнуть. Вот поглядите! Можно ли себе представить более убогую корчмишку? Десяток круглых мраморных столиков, вдоль стен диваны а-ля тюрк. Стойка, за ней полки, уставленные всякого рода бутылками. Среди них распятие, а перед распятием неугасимая лампада. Двумя полками ниже «Богородица», небольшая иконка, но лампадка перед ней не теплится: «Дева» довольствуется двумя букетиками живых цветов. В переднем углу «Царь с царицей», разделенные захватанным зеркалом. На стенах картинки с какими-то голыми бабами, и тут же громко тикающие часы. Пол грязный, лампы пожелтелые. Перед стойкой в застекленном шкафчике сласти, а на шкафчике сидит кот и облизывается. Вот вам настоящая приморская корчма, хоть и носит она столь пышное название.

Служит ли корчмарка хоть в какой-то мере украшением сих мест?

Станом и лицом, думается, нет, но чем-то иным, пожалуй, да!

Она низенькая, коренастая. Нос крючковатый, глаза карие и очень живые. Лоб высокий и выпуклый, как у греческого мудреца. Причесывается она по старинной венецианской моде, а именно: посередине пробор, виски закрыты локонами, и в толстые косы, уложенные на затылке, воткнут гребень. На ней платье и туго затянутый гуняц, на шее платок и золотая цепочка. Определить цвет ее платья довольно трудно, так как он меняется в зависимости от освещения. Когда-то оно было, вероятно, голубым. Точно так же бесполезно угадывать, сколько корчмарке лет. Ей можно дать и тридцать, и сорок пять и быть уверенным, что так оно и есть. Уже поседели те, которые знали ее такой же, когда были еще безусыми юнцами. А женщины, ставшие свекровями, божились, что не помнят, когда в Нови появилась Роза. Так звали корчмарку. Известно было, что она бодулка, переселенка с какого-то далматинского острова. По совести сказать, это было очевидно и без пояснений, ибо, как ни старалась Роза говорить по-герцеговински, к речи ее то и дело примешивались бодульские слова, а придя в дурное настроение, она начинала тараторить на чисто чакавском наречии, и тогда уж никто ее не понимал. Была у нее и служанка, которую посетители величали не иначе как «Гусеница», – такая она была худая и долговязая, чуть не в два раза выше хозяйки, хотя по годам еще совсем девчонка. Роза звала ее «Малюткой». Нельзя было смотреть без смеха на Малютку в поношенном платье с Розиного плеча. Юбка едва прикрывала колени, рукава приходились чуть пониже локтей, и все болталось на ней, как на вешалке. К тому же она была немного придурковата.

Вот какова была корчма «У веселого матроса» и ее хозяйка Роза, с которой мы уже не расстанемся до конца нашего повествования.

Однако не все то золото, что блестит, и не все то ржавчина, что на нее походит. И корчма и корчмарка обладали какой-то притягательной силой, и немалой. Судья, уездный начальник, чиновники, офицеры, богатенькие купчики и прочие горожане, равно как и приезжие, случайные гости, – все стекались к Розе в корчму. Не подумайте, что в Нови не было кабачков попригляднее и хозяек покрасивее. И тем не менее во всех них, вместе взятых, не бывало столько посетителей, сколько в корчме «У веселого матроса». На то имелось две причины: первая (но не главная) – у Розы всегда можно было закусить и выпить так, как ни в одной из остерий Приморья. Это и сейчас подтвердят вам коммивояжеры, а они, как известно, великие привередники и знают толк в подобных вещах. «У матроса» в любое время подавался вкусный кофе, доброе вино и недурная ракия. По вечерам подавали пиво. В будний день осушали бочонок, по праздникам – три, а бывали случаи, когда Роза продавала десять бочек пива, что для маленького города в Приморье дело неслыханное! Горячие блюда, и очень вкусные, готовились в обед и вечером. А сверх того завсегдатаи могли в любое время послать Розе свежую рыбу, и не было нужды объяснять, как ее приготовить. Всем, конечно, известно, что каждый сорт морской рыбы готовят на свой манер; известно, также, в каком месяце какую рыбу надо ловить, то есть когда она вкуснее всего, – это известно всем, но Розе, очевидно, лучше всех. Если же кому вздумается заказать особо обед или ужин, на одну или несколько персон, средней руки или по-настоящему «господский», пусть только вовремя предупредит Розу, и он не получит лучшего даже в самом Которе! Всегда чин чином, опрятно (да, готовилось у нее чисто), дешево, лучшего не пожелал бы любой избалованный мот.

И перечисленного, как видите, было бы достаточно, чтобы привлечь публику к «Матросу», но, повторяю, то была лишь косвенная причина; главной же притягательной силой являлась она сама, чудачка Роза, которая знала всех, всегда начинала с шутки, порой вовсе даже неуместной, и все же никто на нее не обижался.

Входишь. Если ты знакомый, Роза окликнет тебя, но не по имени, а как сама окрестила. И сколько ни бывало посетителей, каждый получал меткое прозвище. А если и забудет, как прозвала, все равно не назовет по имени, не скажет «сударь», приди к ней хоть сам царь. Переступившего порог Роза встречает по своему обычаю:

– Милости просим, уважаемый!.. козья борода!.. мухоед, бочоночек!.. о, синьор белобрысенький!.. Добро пожаловать, корноухий! адьё, граф!.. барон!.. мой принцип!.. Где же ты, сердечко кошачье!

Офицеру или даже генералу – случалось и такое – она кричала обычно: «Гут морген[22]22
  Доброе утро (нем.).


[Закрыть], сабелька!» И еще два-три слова в придачу, которые здесь не стоит повторять.

Так встречала Роза своих постоянных гостей. Но когда к ней заглядывал незнакомец, она звала его просто «сьёр Бено».

– Милости просим, сьёр Бено!

И прежде чем «Бено» успевал удивиться, Роза забрасывала его словами и обязательно, если не была занята, подсаживалась к его столу. Когда гость снимал шляпу, Роза, продолжая тараторить, брала ее и вытирала рукавом; оглядывала его одежду, не оторвалась ли где пуговица, чтобы тотчас ее пришить; подзывала Малютку и распоряжалась принести «Бено» заказанное; делилась местными новостями, жаловалась на злостных должников, перечисляя их всех подряд; доверительно сообщала, кто сколько проиграл прошлой ночью в карты.

– Нехорошо это, ведь все семейные! Вон у того несчастного Любы пятеро детей, жена, мать. Дома без хлеба сидят, а он всю ночь напролет в карты режется! Разве это хорошо, а, сьёр Бено?.. Да и судье стыдно, хоть он и судья, ведь детей у него куча. А жена – храни Христос! Растранжирила бы и приношения святой Анне! Пусть даже так, но хорошо ли, что он якшается со всякими прощелыгами, а, сьёр Бено?.. Да и новый председатель, верьте слову, не лучше, хоть у него то и дело: тра-та-та – музыка под окнами! То и дело!.. Что такое? «Музыка! Завтра у председателя торжество!» Черт бы его драл! В прежние времена такую честь и судье редко воздавали!.. И учителя чего-то взбесились! Получают по тридцать форинтов в месяц, а находятся такие, что за один вечер столько проигрывают…

Так болтает Роза, точно со старым знакомым, и посетитель, даже если он человек замкнутый, чувствует себя с ней почему-то удивительно легко, а спустя несколько минут ему начинает казаться, что они уже пуд соли съели вместе. Напоследок Роза спросит, кто он, откуда и зачем приехал, направит, куда нужно и не нужно, посоветует и сама попросит совета и в заключение отпустит сальную шутку…

Вот почему тот, кто перекинулся с Розой хоть словечком, не скоро ее забудет. Не было проезжего, который не завернул бы к ней и не принес целую охапку приветов, часто от людей, давно уже ею позабытых, – разве могла она запомнить всех своих «знакомых»! Кто интересовался нашим городом, обязательно спрашивал, жива ли синьора Роза. А новлянин в свою очередь был бы удивлен, если бы, вспоминая родные места, его не спросили о Розе. Она была «достопримечательностью» Нови, живой достопримечательностью, наряду с развалинами древней крепости, наряду с Савиной, Суториной{18} и всем прочим. Офицеры, служившие когда-либо в здешнем гарнизоне, переведенные чиновники – все слали ей приветы устные, да и письменные, ей-богу! По праздникам она получала от них визитные карточки, любовные письма с намалеванными сердцами и цветочками, открытки, всякие картинки – словом, все, что может выдержать бумага. Не беспокойтесь, в долгу она не оставалась, ибо насчет выдумки Роза не нуждалась в подсказке. Бывало, появится в Нови молодой человек такого рода и привезет Розе запечатанное письмо. Роза неграмотна и потому просит прочесть письмо кого-нибудь из гостей, и обязательно во всеуслышание. Чего-чего только там не написано, но в конце податель письма рекомендуется обычно как самый подходящий для нее жених. Застигнутый врасплох юноша и рассердился бы, если б мог, но ему мешает смех, а Роза уже обнимает, целует его, подкручивает усики, гладит и…

Когда по случаю сдачи Улциня в Боку прибыл международный флот{19}, в городе у нас собралось три-четыре адмирала, а офицеров, чиновников, солдат – и не спрашивай! Все скопом, как по команде, проследовали к «Матросу», а через неделю стали относиться к Розе, как и прочие завсегдатаи. Русского адмирала, человека приземистого, тучного и на первый взгляд довольно сурового, Роза очень быстро приручила, и он просто утопал в блаженстве, когда она заигрывала с ним. Звала его Роза «господин пузанчик». «Где же ты, господин пузанчик? Нелегкая тебя принесла, ведь ты мне самое сердце пронзил!» Они настолько сдружились, что при расставании Роза похлопывала адмирала по плечу. Можете себе представить изумление чопорных офицеров.

Однако больше всего Роза любила дразнить священников, особенно католических, и они бегали от нее, как от чумы. А если кто и попадался впросак, то, конечно, нездешний и лишь по неведению. Только, бывало, святой отец усядется, Роза, не допуская Малютку, спешит к нему сама. Гости уже понимают, в чем дело, и подсаживаются ближе. Поклонившись, она любезничает с ним, обхаживает и вдруг как ляпнет что-нибудь скоромное. Если служитель алтаря начнет браниться, то и Роза прикинется обиженной, вылупит на него глаза да как заорет во всю глотку: «А ты чего подмигиваешь, а? Думаешь, ежели молода, хороша да незамужняя, то всякий может, а?»

И при всем том Роза была довольно набожна. Мы уже упоминали, что перед Иисусом Христом у нее всегда горела лампада. Когда ей не спалось и не с кем было «заняться», она бралась за молитвенник. В церковь ходила по большим праздникам, а исповедовалась раз в году, на страстной, в монастыре святого Антония. За то ежегодно посылала окорок старому настоятелю. Постилась по средам и пятницам, а в великий пост – трижды в неделю. В канун православного праздника успения богородицы ничего не ела – «вялилась», как говорят островитяне. «Конечно, – уверяла она, – все святые сильны и милостивы, но православная богородица самая наичудотворная. Знаю я, собственными глазами видела!» Всякую шутку могла она позволить, только не над верой. Одному бедняге (таможенному чиновнику) так никогда и не простила того, что бросил в Иисуса Христа бобовое зернышко, погасил огонек и выщербил лампаду. По субботам Роза оделяла нищих сотней крейцеров и в тот день ни одного убогого не отпускала со своего порога с пустыми руками, хотя, кстати сказать, сопровождала эти дары далеко не благословениями.

Не знаю, то ли из благочестивых побуждений, то ли ей просто нравилось, Роза охотно кумилась. Бедные горожане пользовались этим. Были такие дома, где Роза крестила по пяти раз. Надо было видеть синьору Розу, когда, нарядившись в голубое платье из тяжелого шелка – из «настоящего венецианского шелка, – как уверяла она, – что купил покойный капитан Мато в самой Венеции в тот год, когда была холера», – и вдев в уши серьги с подвесками, она гордо шла с ребенком на руках в церковь. Поэтому полгорода и, конечно, все завсегдатаи величали ее кумой.

Роза была неграмотна. Мелкие долги записывала мелом Малютка большущими буквами и цифрами по краям полок. Для записи в книгу крупных долгов, а также для переписки с Триестом и друзьями Роза приспособила некоего синьора Зането, уволенного судебного пристава. И все же у нее была еще собственная бирка – грифельная доска, которую она бережно хранила под замком. Часто по вечерам, когда гостей оставалось немного, Роза вынимала доску и, вглядываясь в хитроумно начерченные значки, что-то выводила или стирала. Роза не запрещала заглядывать в нее посторонним, но никогда и никому не поверяла секрета своей тайнописи – всех этих черточек, крестиков, прямых и косых, звездочек, загогулин, скорпионов. По мнению одних посетителей, это были записи каких-то секретных долгов, другие полагали, что так она отмечала приход и расход, то есть подводила баланс. Но у Розы, как и у всех неграмотных торговцев, была отличная память; недаром она часто исправляла ошибки Зането, а Малютке никогда не позволяла рассчитываться с гостями. И только лишь… да почему бы и не сказать?.. только лишь после ужина она малость сбивалась со счету. А некоторые из гуляк самого низкого пошиба именно тогда и являлись, а потом открыто хвастали, что в это время они могут утаить при расчете по меньшей мере треть выпитого.

На злостных должников (а было их, признаться, изрядно) и явных мошенников она в суд не подавала, а только при всяком удобном случае публично честила. Например, у какого-нибудь сомнительного посетителя непомерно вырос долг. Роза подает счет. Гость оправдывается, уверяет, что сейчас не при деньгах, но скоро заплатит. Роза, покусывая тонкие губы, смотрит ему прямо в глаза и похлопывает счетом по ладони. Видя, что она его так не оставит, должник начинает клясться богом и всеми святыми, что расплатится, как только получит деньги. И тут, вдруг распалившись, Роза принимается его пушить: «Чем расплатишься, а? Сколько раз клялся: отдам, как только получу там, получу здесь?! А думаешь, эта дрянь пристав не уверял: «Вышлю тебе, Роза, как только приеду в Дубровник». И что же? Пятьдесят форинтов чистоганом – фьють! Или тот проказа, Кике, что удрал на пароходе и прикарманил шестьдесят?! А тот козел…» И пойдет костить всех подряд, наделяя каждого метким словцом…

Что касается прошлого Розы, то в Нови знали его все. Это была самая заурядная история, и если б дело не касалось Розы, нечего было бы и рассказывать. Родилась она на острове Висе, откуда было больше всего пришельцев в Новском уезде. Приехала она сюда пятнадцатилетней девочкой в поисках работы и нанялась к одной старой деве из весьма знатного дома Буроничей. Хозяйка оказалась презлющей ведьмой, какими обычно и бывают старые девы, а тем более родовитые. Ни одна прислуга не могла выслужить у нее хотя бы одежонки. Даже в пословицу вошло: «Зла, как Маргарита Буронич». Розе тоже вскоре стало невмоготу, и все же она продержалась дольше других. Новские дамы сначала только диву давались, потом стали нарасхват переманивать ее к себе, но тщетно; Роза прослужила у Маргариты целый год.

Как раз в ту пору из Конавле прибыл в Нови некий паренек и остановился у своей тетки, довольно зажиточной и одинокой вдовы. Звали его Радул. Был он, как рассказывали, высоченный детина, сильный, как мул, хоть ему не исполнилось еще и восемнадцати лет. Заявился он оборванный, и тетка подарила ему костюм покойного дяди: широкие конавльские штаны до колен и гунь, рукава которого едва закрывали локти, – словом, точь-в-точь грядущая судьба Розиной Гусеницы. Ко всему этому уже на третий день им были сыты по горло и его сверстники, и новские собаки. Только завидит какого пса, сейчас в него камнем, и без промаху, просто на удивленье! Сразу же затеял драку с молодым кузнецом, до тех пор слывшим «непобедимым», и отколотил его до полусмерти. Этого было достаточно, чтобы каждый начал при встрече уступать ему дорогу. К источнику он пробирался первым, расталкивая очередь, и все покорялись, кроме маленькой Розы. И удивительное дело, парень на нее не сердился. Однако тотчас безжалостно влепил затрещину тому, кто попытался подшутить, что он влюблен в нее. А бодулка, не долго думая, трахнула изо всех сил Радула медным кувшином по голове. К счастью, там оказалось много народу, их разняли, не то он разорвал бы ее, как волк, овцу.

Вскоре неистовый Радул надоел и тетке Яне, и в четвертое воскресенье она спровадила его туда, откуда он пришел. Но вскоре Радул появился снова, на сей раз в сопровождении матери и теток. Всей гурьбой женщины нагрянули к вдовице. «Дитя ведь он, ей-богу, глупое дитя! А ежели в чем и «проштрафился», так по молодости, надо смотреть на это сквозь пальцы! Больше не будет, право же не будет, закаялся, перед попом побожился! Коли своему не простить, так кому же? Кто тебе ближе Радула? Погляди на него! Вылитый покойный дядя Антуло! Живой дядя! И глаза, и нос, и походка…» Надо полагать, именно тут они и нащупали слабое место в сердце Яни, ибо она не только приняла его, но и еще неоднократно прогоняла и принимала опять. Что поделаешь, если он так похож на покойного Антуло. Возможно, что Радул с каждым разом становился чуточку смирнее, а скорее всего тетка в конце концов привыкла к буйному нраву племянника и оставила его у себя.

Роза не прослужила у Маргариты и половины второго года: старая дева скоропостижно отбросила свои благородные копыта. Ее хватил удар, хоть и была она суха, как вобла. После того как власти расплатились за похороны и погасили всевозможные долги, осталось как раз столько, чтобы отдать бодулке половину ее жалованья. Розу наперебой стали звать в самые богатые дома, предлагали высокое жалованье и обещали выдать замуж. Нет, ни за что! Роза не захотела больше служить господам и устроилась у какого-то своего земляка шкипера, женатого и немолодого.

Малость попозже и Радулова тетка почла за благо переселиться в иной мир, оставив половину своего состояния племяннику (что-то около тысячи талеров), а другую – монастырю святого Антония. Первым делом Радул Пиводич сбросил конавльский костюм, вырядился в итальянский, напялил шляпу и отправился на поиски невесты. Конечно, девушки на него не набрасывались и особенно выбирать не приходилось, но молодой, здоровый, а по здешним местам и богатый, он мог бы выбрать жену под стать себе. Однако… случилось то, что было суждено; короче говоря, Радул Пиводич женился на Розе.

Один бог ведает, как это произошло, все известно лишь со слов Розы, а ей-то можно поверить. Когда Розу дразнили, что Радул ей, видимо, приглянулся еще в то время, когда они «любезничали» у источника, а полюбили друг друга еще при жизни тетки, Роза утверждала противное. «Накажи меня пресвятая богородица, – клялась она, – если Радул был мне милее черта, я всегда его боялась».

– Почему же ты пошла за него, бедняжка?

– Да ведь сто раз уж вам про это рассказывала! (И верно, не меньше ста.) Впрочем, если так просите, расскажу снова и всю правду, клянусь грешной душой, не сойти мне с этого места!

Случилось это на самое рождество богородицы. В сумерки пошла я, как обычно, по воду. И помню как сейчас, только я миновала городские ворота, зазвонили ко всенощной. Иду, молюсь за упокой души синьоры Маргариты, не чуя беды, а он вдруг шасть с площади и преградил путь в узком переулке. Испугалась я, но все же крикнула: «Тебе чего нужно?.. Какое у тебя ко мне дело?» – «Молчи, говорит, бестия! Не ори! Есть разговор!» – «Какой у тебя может быть со мной разговор?» – спрашиваю и стараюсь улизнуть. «Да вот не хочешь ли выйти за меня?» Я перекрестилась и бежать. «Без шуток, говорит, только ответь, что согласна. В воскресенье первое оглашение, в понедельник праздник – второе, а через воскресенье повенчаемся…» Где мне, бедняжке, было знать, что такое замужество, какие бывают люди и как мир устроен! Я ответила: «Не хочу!»

Но вышло именно так, как сказал Радул. Через воскресенье по закону она стала называться Розой Пиводич.

О том, что затем произошло, Роза рассказывать не любила, но все знали и без того, что сразу после венчания молодожены открыли на базаре харчевню. Муж с первых же дней повел себя как хозяин и господин; рук не пачкал и снисходил к молодой жене, лишь когда посвящал ее в свои широкие замыслы. Он сделает то, он сделает это! А такая мелочная работа не по нем. Чего там… потихоньку, только бы случай подвернулся… он уже его не упустит… и вот он богатей!

Роза хоть и не знала, «какие бывают люди и как устроен мир», все же сохранила крестьянский здравый рассудок. Поняв, за кого ее угораздило выйти, она не ссорилась с мужем, не перечила ему, а терпела и трудилась за двоих.

А Радул день ото дня все реже оставался в харчевне, отговариваясь делами то на базаре, то у Петра, то у Павла. Убедившись, что жена не сердится, он стал забегать только поесть да переночевать, а под конец – уже на пятой неделе их брака – не явился ни ночью, ни на рассвете.

Радул исчез.

Поначалу думали, что он погиб, и кинулись на розыски, но вскоре прослышали, что он уехал в Триест. А спустя три месяца Роза получила письмо из Нью-Йорка, в котором, помимо всего прочего, были и такие слова: «Сделал я это не по злобе, но ты знаешь, что мелкая работенка не по мне, вот я и подался туда, где можно разбогатеть. И поверь, если бог даст, не позднее чем через год приеду, и не с пустыми руками…»

А через год Роза получила второе письмо из Сакраменто; в нем Радул писал: «Подгадили мне тут каторжники одни, с которыми я связался, обчистили больше чем на пятьсот долларов, потому стыдно было писать; впрочем, сейчас задумал новое дельце – наверняка удастся. Жди в ближайшем времени добрых вестей…»

Роза не ждала и правильно делала. Прошел год, два, три… о Радуле ни слуху ни духу. Позднее разнеслась молва, что он жив, потом якобы умер, будто он в Калифорнии, в Бразилии, опять будто погиб, женился и т. п. Приезжавшие оттуда рассказывали о нем сбивчиво и каждый по-своему.

Роза не растерялась. Харчевня стояла на бойком месте, и Роза, работящая и бережливая, к тому же веселая и покладистая, за три-четыре года скопила столько, что смогла открыть кафану «У веселого матроса». Тут и потекли дни за днями один к одному, ясные и радостные, и так миновало целых семнадцать лет, покуда Роза не стала такая, с какой мы познакомились в начале нашего повествования, – малость чудаковатая, но порядочная и добрая, а потому всеми любимая и уважаемая.

Радула вспоминала она без всякого раздражения, совсем спокойно, словно постороннего человека, не имеющего к ней никакого отношения. Более того, Роза была даже благодарна ему за то, что он оставил ей триста талеров, а еще больше за то, что оставил ее самое. «Какого бы черта мы делали, будь он здесь? Горе бы мыкали, а ладу все равно бы не получилось», – говаривала она частенько.

– А письма его зачем хранишь? – спрашивали посетители.

– Чтобы доказать, мой сьёр, что я женщина замужняя! И чтобы, коли слух о его женитьбе подтвердится, выйти за сьёра Зането, а то он стоит мне тридцать форинтов в месяц.

И вдруг «У веселого матроса» все померкло. Солнце сияло и грело вовсю, как бывает только в Приморье в дни бабьего лета, и тем не менее в кабачке… все померкло, другого слова и не подберу! Угас, казалось, какой-то яркий, никем доселе не замечаемый светильник, который вместе с солнышком или лампами светил гостям на свой особый лад… Роза преобразилась. Все тот же высокий выпуклый лоб, но не безоблачно ясный, как прежде, а мрачный, невеселый. Те же карие глаза, но взгляд их потускнел. По щекам вместо здорового румянца разлилась желтизна. Улыбнется Роза, и сердце защемит от ее улыбки. Шутит, а в голосе слышны рыдания. Что случилось? Уж не злой ли недуг ее снедает, но разве может он разрушить человека так быстро и так страшно! Что же вдруг стряслось?

– Тут дело нечисто, – твердили посетители.

– Роза, что с тобой? – спросили наконец они.

– А кто сказал, что со мной что-то случилось? Кто вас спрашивает о ваших делах, а? – И Роза, ударившись в слезы, скрылась в кухне.

Посетители двинулись за ней. Роза отругала их, и они тотчас разошлись – рассказать всем о необычайном происшествии. Роза налила в таз воды и освежила лицо. Возвращаясь в кофейню, наткнулась на любимого кота, которому никогда худого слова не сказала, и безжалостно пнула его ногой. Подвернувшейся под руку Малютке ни с того ни с сего влепила оплеуху. Сказать по правде, Гусенице это было не впервой, но сейчас она уж решительно ни в чем не провинилась. Потом Роза схватила со стола поднос со стаканами и кофейными чашками и двинула его так, что все грохнулось на пол и разбилось вдребезги. Затем стала метаться по кафане, как безголовая муха, наконец села у окна и прильнула лбом к стеклу. Так сидела она долго-долго, ничего не видя, не слыша и не отвечая на приветствия. Потом поднялась и послала за своим Зането, а когда тот пришел, провела его за стойку и начала с ним шептаться. Счетовод вышел взволнованный, бросая загадочные взгляды на посетителей. Некоторые увязались было за ним, но он замахал руками и умчался. Малютка опрометью кинулась в комнаты и принесла хозяйке новое платье. Роза переоделась в кухне и вышла на улицу. Разумеется, все устремились за ней, правда на почтительном расстоянии… Глядите! Просто глазам не верится! Роза остановилась у дома приходского священника и позвонила. Дверь отворилась, и она вошла. Роза – к попу!!! Не успели еще люди прийти в себя от изумления, как им снова пришлось удивляться: рядом с Зането семенил тщедушный человечек средних лет. Знали его все, и не только по имени. Это был Иван Пиводич, по ремеслу слесарь, а по характеру дьявол в образе человеческом, дальний родственник Радула, так называемый Розин деверь. Роза не выносила его, и потому после исчезновения Радула он ни разу не переступил порога ее корчмы, а вот теперь Иван шагал с Зането, и прямо к «Матросу». Очевидно, злосчастная сноха попросила его прийти. Потому что, выйдя из попова дома и увидав их, Роза поспешила за ними. И вот уже все трое на кухне. Мужчины вскоре вышли, а она не показывалась до самого вечера.

– Эге, тут и в самом деле что-то неладное, но что это может быть?

На другой день Розы в кафане не оказалось, вместо нее сидел Иван, закинув ногу на ногу, покуривал и осушал рюмку за рюмкой.

– Где Роза? – спрашивали гости у Гусеницы.

– Не знаю! – отвечала та, опасливо поглядывая на Ивана. Спросить больше было некого, и посетители волей-неволей обратились к нему.

– Не больна ли? – поинтересовался кто-то.

– Роза уехала в Дубровник.

– Роза – в Дубровник?

– Да, встречать хозяина.

– Встречать хозяина, говоришь?! Он приезжает! Через двадцать два года!..

– Ну, так что? – оборвал их Иван, поднимаясь и пряча руки в карманы. – Что тут удивительного? И кому какое дело!..

Легче себе представить, чем рассказать о том, как это известие всколыхнуло мирный городок. Ни о чем ином люди не разговаривали. Приезжает Радул! Роза поехала его встречать! Спустя двадцать два года!..

Если бы прибывал сам император, не собралось бы за городом больше народу. Всем не терпелось посмотреть на супругов. Солнце уже клонилось к закату, когда из-за мыса Оштре вынырнул пароход и направился прямо к Нови. Вот, повернувшись боком, он остановился, спустили трап и пассажиров стали пересаживать в лодки, чтобы доставить на берег. Вот вышел старый священник, за ним два-три матроса, несколько женщин, солдаты… еще какая-то публика, а их нет и нет. Где же они? Уже приняли почту, подняли трап, раздался гудок, зашлепали колеса, и пароход ушел.

Не приехали!

Но каким же образом Роза очутилась утром в кафане? Да, Роза сидела на своем обычном месте, чуть веселее, но бледная как смерть. Обслуживала она торопливее, чем обычно, и несвязно рассказывала:

– Приехали мы ночью, в экипаже, ехали через Конавле. Он дома. Сейчас выйдет. Увидите! – И ни слова больше, твердит все то же, потирает руки и крестится…

В полдень вдруг вырос в дверях дюжий детина – настоящий великан, в серых брюках и просторном пиджаке. Плечи широченные – заслонил бы двоих, ноги что бревна, а на короткой, толстой шее голова под стать туловищу. Смотрит – будто с горы. Стал во весь рост на пороге, словно нарочно, чтоб им полюбовались, и тяжелой, неторопливой поступью проследовал в угол. За ним, точно моська за слоном, просеменил Иван. Уселись. Роза храбро направилась к ним и, глядя на обручальное кольцо на толстом пальце мужа, спросила, какой кофе он хочет – черный или с молоком.

– Да, пожалуй, с молоком, сангве де дио! – как из бочки прогудел Радул.

Все уставились на Радула, а он как ни в чем не бывало разглядывал картины по стенам, полки, часы, взглянул на Розу и опустил глаза, взял сигару, затянулся, выдохнул дым и снова принялся обозревать окружающее, всячески избегая смотреть на гостей. Бубнил что-то Ивану, но разобрать ничего нельзя было, кроме «сангве де дио!» Должно быть, это была его любимая поговорка, которую он вставлял кстати и некстати, потому что вдруг он произнес:

– Ну и жарища здесь, сангве де дио!

Всякому диву приходит конец, пришел и этому. Гостям надоело, и они разбрелись.

Мало-помалу Радул стал разговорчивей. Засучил рукава и принялся обслуживать посетителей. И рассказывал, рассказывал. Держался он довольно мило, и нельзя сказать, чтобы слишком много врал. Работал он в рудниках, торговал, был рыбаком, матросом, надсмотрщиком на крупных плантациях, воевал как солдат за освобождение рабов, правда попеременно то в союзнической армии, то в южной, был и… да чем только он не был, сангве де дио!

Вскоре стало известно, что он привез не одну сотню долларов, да, впрочем, сразу было видно, что человек он стоящий и работящий.

– Господи, пусть бы так все осталось, лучше и не надо! – твердила Роза, которая за десять дней настолько привыкла к мужу, что переняла уже его поговорку. И каждую минуту они в один голос восклицали: «Сангве де дио!»