Текст книги "Последние рыцари"
Автор книги: Симо Матавуль
Жанр:
Классическая проза
сообщить о нарушении
Текущая страница: 13 (всего у книги 29 страниц)
РАССКАЗЫ
СВЯТАЯ МЕСТЬ
К югу от монастыря Острога, по левому берегу реки Зеты, живет небольшое племя вражегрмцов (в древних памятниках – вржегрмцы). Нынче этот уезд выставляет до трехсот солдат. Вражегрмцы по-прежнему являются ветвью большого Белопавлицкого племени. Из трехсот солдат пятьдесят приходится на село Шобайче, раскинувшееся у реки.
Утро накануне святого Георгия в тот год, когда черногорцам роздали острагуши (1873 г.), выдалось чудесное, совсем весеннее, ведь в Белопавлитчине климат такой же мягкий, как в Приморье; здесь вызревает виноград и инжир, и воздух, как в долине роз, напоен ароматами цветов.
Парень из Шобайче гнал стадо в сторону Зеты. Хлопая длинным бичом, он пропустил его мимо себя и враскачку – ни дать ни взять бездельник-албанец, – наигрывая на свирели, двинулся следом. Парень рисовался, но ему это шло – статный, нарядно одетый, с острагушей, поблескивавшей за плечом. Сокол да и только!
Зета журчала, овцы неторопливо семенили за вожаком, по дороге задевали о стволы деревьев, сбивая с зеленой листвы росу и поднимая встревоженных птиц.
Пастух уже примерно на полвыстрела приблизился к Зете, как вдруг кто-то крикнул из-под ракит:
– Э-гей, Миня!
Парень не отозвался, но повернул голову на голос, заиграл громче, его пальцы забегали быстрее.
– Э-гей, Миня! Зря играешь, зря-а-а! Не слышит тебя Лабуда! Лабуда-а-а! – прокричал тот же голос.
Парень огляделся, сердито хлопнул бичом, замахнулся на овец и быстро направился к ракитам.
У ракит паслось пятьдесят овец; пастух, такой же молодой, как и Миня, лежал под топольком. Увидав насупившегося друга, он расхохотался.
– Спятил ты, что ли? Чего орешь спозаранку? – спросил Миня.
– А ты чего меня будишь своим тру-ля-ля? Я было так сладко задремал! – ответил тот, все еще смеясь.
– Ей-богу, Ягош, ну и дурень же ты! – бросил Миня, поднимая густые черные брови. Потом сел, скрестил ноги и положил на колени свою острагушу.
– Знаю, что мозгов мне недостает. У меня их вот столечко! – и он показал пальцы, сложенные щепоткой. – Ты то и дело твердишь мне об этом! Но я дивлюсь, как ты, умник, не можешь скрыть того, что на сердце, и звонишь на весь свет, – возразил, щурясь, Ягош.
– О чем же я звоню?
– Ей-право, от самого села и досюда только и слышно твою песню: дудочка, будочка, Лабудочка…
– Будет тебе, привыкнешь этак дразниться и проболтаешься на людях…
– Удивительное дело! Хочешь шило в мешке утаить, когда уж все соседи знают, а осенью и все племя узнает!
– Но до тех пор не говори, потому что…
– Ладно, ладно! Перестань, сыграй лучше потихоньку, может, усну, ты же меня разбудил, вот и будем квиты…
– Поднимайся, пентюх! – крикнул Миня, хлопнув его по бедру. – Вставай! Я еще и убаюкивать тебя буду?! Зови мать, ведь ты без нее и шага не ступишь!
Ягош сел, потянулся и скрестил ноги.
Родичи (двоюродные братья) нисколько не походили друг на друга. Миня – стройный и высокий, что твое копье, большеглазый, кудрявый, белокожий, словно рос в городе. Ягош – на голову ниже, смуглый, с маленькими глазками на удлиненном лице.
Минин ласковый взгляд пленил бы сердце горной вилы, не говоря уже о женщине, но когда юноша хмурился, то, ей-богу, становился страшен и родному брату. Крутой лоб, сжатые губы говорили о своенравности и упрямстве. Характер его можно было разгадать с первого взгляда. Что вобьет себе в голову – колом не вышибешь; гнев его ни в чем не знает удержу, сгоряча он может допустить любую несправедливость, хотя сердце у него и доброе. Ягош, наоборот, сама доброта и простодушие. Так на лице и написано. Черногорцы говорили про них так: Миня – юнак, а Ягош – разумный юнак. В этом и заключалась разница между ними, и была она немалая. Каждая женщина полюбила бы Миню, этого подлинного сына «Белого Павла», но мужчина скорей выбрал бы себе в друзья Ягоша.
И вот обладатели этих двух совсем несхожих характеров крепко подружились, и вполне естественно. Ягошу с детства немало доставалось от родича, и все-таки он отдал бы за него жизнь, не задумываясь. А Миня, часто издеваясь над Ягошем, не менее часто ласково обнимал его, целовал… и бросился бы на сотню людей, чтобы его защитить.
Девушка, о которой шла речь, принадлежала к знаменитому братству Радовичей Белопавлицкого племени. Не только ближайшие родичи, но и все братство гордилось ее красотой. «Почти так же хороша, как Лабуда Радович», – говорили о красивых девушках-невестах, и это сравнение ни одну из них не огорчало. От женихов не было отбою, хотя ей пошел всего семнадцатый год. Однако все, невзирая на знатность и богатство, получали отказ. Девушка полюбила Миню – полюбила со всей страстью своей чистой души, а он отвечал ей с не меньшей силой. Лабуда призналась матери, мать – отцу, отец поговорил с Миниными родителями. Свадьбу порешили справить осенью, но помолвку пока не оглашали. Миня отделился от дяди и был небогат, но зато пригож, единственный сын, к тому же из хорошего дома.
А теперь вернемся к молодым людям.
Ягош извлек из Мининого пояса кисет, скрутил две цигарки, и они закурили.
– Ну и здорово же ты начистил острагушу! Узнала бы тебя по ней Лабуда с самой вершины Острожского хребта…
– Брось, Ягош, не поминай без конца девушку…
– Да и ты узнал бы ее издалека по черным очам да по белой шее! Что говорить, привалило тебе счастье, как никому! До чего же хороша, бог даст, будет у меня сношенька!
Мине было приятно, что брат ее хвалит, когда никто не слышит.
– Откуда ты знаешь, какие у нее глаза, какая шея, а? – рявкнул он, прикидываясь рассерженным.
– Отвяжись, милый, кто этого не знает! – вздыхая, отозвался Ягош.
Миня взял свирель, глаза его загорелись. А Ягош ушел поглядеть на овец. Вернувшись, он кивнул в сторону острагуши и спросил:
– Заряжена?
– Да, вот смотри! – Миня открыл ствольный канал, вынул патрон и вставил его обратно. Дней восемь тому назад Миня получил винтовку и успел за это время раз сто показать ее Ягошу. Но Ягош все не мог наглядеться на новенькое оружие.
– Миня, брат, дай разок выстрелить!.. Ну, прошу тебя!
– Не будь ребенком, Ягош. Скажи кто-нибудь другой, я и то удивился бы, а уж ты…
– Ведь ты поклялся, что не станешь стрелять из нее без дела, но, если выстрелит другой, ты клятвы не нарушишь…
– Нет, нарушу! Намедни я стрелял три раза, как все прочие, перед воеводой, а на прощанье зарекся перед ним и всей дружиной, что ни один патрон не вылетит из этого ружья, кроме как в турка. Так это было?
– Так!
– И не сказал ли я: разве что по случайности щелкнет курок, а так всем, кто посмеет выстрелить, головы не сносить. Было так, Ягош?
– Было! – подтвердил юноша.
– Ну, и хватит об этом! Я клятвы не нарушу… А сейчас давай отдохнем!..
Оба вытянулись на траве и валялись, время от времени перекидываясь словами, пока солнце не перевалило за полнеба.
Вдруг Миня спросил:
– Слышишь конский топот внизу?
– Слышу! – ответил Ягош.
– Погляди, кто это!
– Не хочется, иди сам!
Долго уговаривали они друг друга и пререкались до одури, наконец им надоело, они поднялись и вместе спустились к речке.
Вдоль Зеты вьется конная дорога от Подгорицы через Спуж и Брдо к Никшичу. По ней ехал на сером коне крупный мужчина в чалме и красной накидке.
– Турок! – разом воскликнули парни.
Путник остановил коня и стал озираться по сторонам.
– Какого дьявола он высматривает? Чего ищет? – спросил Миня.
– В самом деле, злой рок подставил его под твой прицел! Бахни, Миня! Вот тебе турок, вот острагуша! Подари ему, человече, эту пулю, чтобы освободиться от клятвы! – смеясь, промолвил Ягош.
Миня принужденно засмеялся. Надвинув капицу на глаза и вскинув голову, он сказал другу:
– Она одна только и связывает и освобождает… кто знает, может, я как раз в него и влепил бы первую пулю после зарока!
Тем временем всадник сошел с коня, привязал его и стал класть поклоны в сторону востока.
– Ага! Теперь понимаю, чего он искал. Присматривал удобное местечко для ичиндии. Сейчас время ичиндии, понимаешь, Ягош? – спросил Миня и взглянул на небо.
– Что ж, пойдем и мы совершать свою ичиндию! – сказал брат, и они направились к своему тополю. Вынули из торб хлеб, сыр и, перекрестившись, принялись за еду.
Прошло около часу, путник не появлялся.
– Уж не повернул ли он обратно, – сказал, улыбаясь, Миня.
– Может, заснул, отбивая поклоны! – заметил Ягош.
– Хочешь пойдем к нему!
– Зачем?
– Да так, поболтать. Любопытно потолковать с никшичанином, а он наверняка из Никшича.
– Может, и нет! Да не все ли равно, кто он и что он!
– Пойдем, Ягош, прошу тебя!
– Не хочу, брат, иди сам, ежели охота!
Но после долгих просьб Ягош наконец уступил, и они отправились.
Путник сидел на том же месте, где молился. Привязанный конь ел овес.
Ну и человечище! Вылитый Страхинич{13}. Длинные, тронутые сединой усы спускались на блестящие токе. Тюрбан надвинут на широкий лоб, глаза как у вола. И вырядился, что сербский сокол, в парчу да бархат! Сущий бан Страхиня!
– Бог в помощь! – приветствовали парни.
– Добро пожаловать! – ответил путник.
– Никшичанин? – спросил Миня.
– Да, а вы откуда?
– Мы здешние. Пасем овец, – сказал Ягош.
– А, из Шобайче! Здравствуйте! Садитесь! Уселись.
Турок потянулся за большим кисетом, висевшим у него на левом боку, под ножнами ятагана, и угостил друзей. Свой штуцер он положил на колени, а чубук прислонил к плечу. Когда все закурили, Миня сказал:
– Не думаешь ли ты, что уже поздно? Ведь до Никшича далеко!
– Да по правде сказать, устал я! Выехал из Подгорицы до свету!
– А где же твой провожатый?
– Не спрашивай, брат. Сеиз по дороге заболел, я оставил его в Спуже, у военного лекаря. Из-за него и запоздал. Да и конь притомился, спеши не спеши, а надо задержаться, покормить его.
Парни поглядели на серого. Конь – под стать всаднику. Широкое седло покрыто расшитым ковриком. На узде красные кисти поводья прошиты золотой нитью.
– Ей-богу, добрый юнак, да и конь отличный! – сказал Ягош.
– Спасибо, сынок! – ответил турок и, опустив глаза, запыхтел трубкой.
Братья переглянулись: Ягош испуганно, не сказал ли он чего лишнего, а Миня – насупившись и крутя ус. Его точно обожгла эта похвала турку. Ягош, догадавшись, что у друга на душе, тотчас завел речь о погоде, урожае, скотине и прочих вещах. Бег отвечал неторопливо, словно взвешивая каждое слово, и все поглядывал на Миню.
– Слава аллаху, дома ли Шуня Радошевич? – спросил турок, выколачивая трубку.
– Нет, – ответил Ягош. – Вчера ушел на Орью Луку.
– Жаль, но все равно, заверну к нему.
– А какое у тебя к нему дело? – спросил Миня.
– Дела никакого, просто переночую у него, потому и не тороплюсь.
– Давно с ним знакомы?
– Да лет десять, а вот уже пятый год пошел, как мы побратимы…
– Ого! – громко воскликнули удивленные парни.
Турок, снова закуривая, сказал:
– Вы еще дети, вот и дивитесь, что турок побратим черногорца!
– Мы, конечно… того… знали, что наши юнаки с вашими братались в старые времена. А Шуня один из лучших в Брдо, и весь род у него юнацкий испокон веку. Но и ты, бег… прости, не знаю, как величать тебя по имени?
– Бечир!
– Но и ты, Бечир-бег, сразу видать, юнак, да и предки твои, по всей видимости…
– По происхождению я Куч…
– Значит, предки твои Кучи, говоришь? Видать, сразу видать природу! – Ягош искренне восхищался этим богатырем.
– А чего ради ты его расхваливаешь, словно собираешься просить у него денег взаймы! – сердито бросил Миня.
Ягош покраснел до ушей и тоже вспылил:
– Нет, просто нравятся мне такие люди. Понимаешь, Миня, нравятся!
Опасаясь, как бы они не поссорились, Бечир-бег вмешался в спор:
– Бросьте, ребята! Миня шутит, мало ли кто ему еще полюбится, ведь я вижу, что он настоящий черногорец!
Бечир-бег попал в точку. Миня тотчас успокоился и поднялся, якобы поглядеть на овец.
Бечир-бег взглянул на солнце и хотел было встать. Ягош подскочил к серому.
– Еще не все съел, погоди маленько!
Когда Миня вернулся, Ягош, кивнув в сторону острагуши, заметил:
– А ты, бег, видал новую винтовку?
– Видал у солдата.
– Правда, хороша?
– Да, недурна!
– Говорят еще о каких-то коротких винтовках, которые стреляют шесть раз подряд… Их роздали в Катунской нахии, а сюда еще не прислали.
– Видал их тоже у начальника.
– Господи боже, чего только люди не придумают, а, бег?
– Да, много чего, только вот лекарства от смерти не придумают да воли аллаха не узнают! – ответил Бечир-бег, зевая.
– Гляди! – сказал Ягош, взяв острагушу; он открыл затвор, вынул патрон и стал взводить курок и нажимать на спуск, поднимая и опуская прицельную рамку.
Бечир-бег смотрел равнодушно, словно привык к тому с детства, Мине было досадно, что турок не удивляется.
– Правда, я еще не слыхал ее голоса, а бьет, говорят, далеко…
– Вдвое дальше старых ружей, брат, а бахает, как гром! – подхватил Ягош.
– Ей-богу, парень, выстрелил бы разок, – обратился бег к Мине, – вон в ту плиту, что пониже гребня!
– Не могу, дал зарок…
– Зарекся, что не выстрелит, кроме как… прежде чем не соберется на стрельбу молодежь, знаешь, перед воеводой! – тотчас вмешался Ягош, опасаясь, что брат скажет правду.
– Пеки![19]19
Хорошо, ладно! (турецк.)
[Закрыть] Надо трогаться, пора, – сказал Бечир-бег и повернулся к серому.
Ягош вскочил, снял с головы коня торбу с овсом и повесил ее на луку седла.
– Сейчас вам, туркам, хорошо. Разгуливаете по Черногории, как по собственному дому!{14} – сказал Миня.
– Что правда, то правда… Но и вы ходите по султановой земле, как по Черногории! – спокойно ответил Бечир-бег.
Ягош хотел перевести разговор на другое, но Миня сердито закрутил головой. Бечир окинул Миню внимательным взглядом, словно, прежде чем уехать, хотел постичь его чудной нрав.
– Так-то так, но вам от этого пользы больше, особенно никшичанам! Ведь, говоря по совести, никшичанин до сего года не мог выйти из города, разве что силой пробьется; а ежели пробирался тайком через Дробняк, спускался к Васоевичам, а потом через Кучи – так это у черта на куличках, а?
– Истинная правда!
– А сколько их на этом пути сложило голову?
– Немало, ей-богу… Сам знаю, сынок, и без твоих напоминаний. Но что ты хочешь сказать? Тебя, что ли, благодарить за это? – спросил он, смеясь.
– Да… и меня отчасти! – подтвердил Миня.
– Йок[20]20
Нет (турецк.).
[Закрыть], ни вот столечко тебе не обязан! – И Бечир показал ему кончик ногтя. – За все спасибо господарю черногорскому! По господаревой милости мы, турки, ходим свободно по его земле!
Миня закусил губу. Ошарашил его турок такими словами, точно молотом ударил. Ягош, сняв с головы капу, сказал:
– Спасибо великое тебе, бег, на добром слове! Хорошо ты сказал, лучше не скажешь. По милости господаря ты свободно ходишь по его земле. К тому же ты нам брат, ведь мы одной крови, хоть и разной веры. И мы теперь свободно ходим по турецкой земле! А это, брат, благо для обеих сторон, и да продлит его бог!
Так юноша на любовь любовью ответил.
Миня опустил голову.
Бечир-бегу вздумалось поучить парня.
– Знаешь, сынок, никогда не задевай турка, разве только задумаешь убить его. Словами его не запугаешь, ей-богу, нет! Настоящего турка ничем не запугаешь, потому что смерти он не страшится!
Миня в упор посмотрел на турка; подобными словами не успокоить такую кровь.
– Еще что-нибудь скажешь? – бросил он насмешливо.
– Вот первое, что тебе следует знать, а сейчас послушай второе. Нам, туркам, когда мы можем взять голову за голову или когда знаем, что есть кому за нас мстить, не страшно умирать. А ты, надеюсь, слышал, что у нас найдется кому отомстить!
Миня вспыхнул, как лютый пламень.
– Ну, бег, ты мне уже все уши прожужжал о турецком мужестве. Думаешь, среди нас, черногорцев, не найдется мстителей? Думаешь, мы побоимся заглянуть в глаза смерти?
– Вот и отлично, если мы под стать друг другу, пусть так и останется! – закончил Бечир-бег, привязывая кисет.
Ягош, все еще в тревоге, чтобы замять разговор, весело промолвил:
– Счастливой дороги, бег! Не обижайся, все это шутка!.. Ах, да! Уезжаешь, а так и не сказал нам, из какого ты братства?
– Я из…
– Не говори, бег, прошу тебя, я угадаю! – прервал его Миня.
Бечир и Ягош переглянулись.
– Я знаю наперечет все братства в Никшиче; с самого начала, как увидал тебя, все думаю, кто ты, очень хочется угадать!
– Что ж, ладно. Давай хоть этим тебя потешу, и расстанемся по-человечески. Но прежде скажи, из какого вы братства?
– Мы оба Кадовичи из Шобайче! – сказал Ягош.
– А! – воскликнул Бечир-бег и нахмурился.
– Значит, ты Бечир, это я знаю. Уж не Бечир-бег Мушович?
– Йок!
– Пиводич?
– Йок!
– Аджайлич!
– Йок!
Ягош громко засмеялся:
– Ну и угадчик!
– Может, Бечир-бег Люца?
– Право же, нет!
– Оджич?.. Аджимусич?.. Шохинагич?.. Нуркович?..
– Да ты знаешь все наши братства! – прервал его Бечир. – Откуда?
– Узнаешь потом… сейчас пойдем дальше!.. Парипович?.. Гашевич?.. Ферузович?.. Брунчевич?.. Хаджиманич?..
Бечир только качал головой.
– Значит, тогда Бечир-бег Письяк?
– Точно, он самый!
Миня опустил голову, закрыл лицо руками и закашлялся.
– Ну, наконец-то, а сейчас пойдем! – сказал Ягош, бледный как смерть.
Письяк снова нагнулся – уже в третий раз, – чтобы встать.
– Еще одно слово. Поклянись аллахом, что ответишь правду на мой вопрос! – прохрипел Миня, надрываясь от кашля, и сидя повернулся.
Густые брови Бечир-бега сошлись. Магометанину всегда неприятно, когда требуют подобной клятвы. Но если вопрос уж так поставлен, то он скажет правду.
– Во имя аллаха, не был ли ты, бег, со Смаил-агой Ченгичем в бою под Тушиной{15}, во времена владыки?
– Клянусь аллахом, был!
– А не зарубил ли ты в том бою знаменитого Саву Кадовича?
– Зарубил…
Он не успел договорить, как острагуша грянула, как гром, и Бечир повалился навзничь…
– О-о-ой! Что ты наделал, Миня, убей тебя бог! – воскликнул Ягош, отбегая в сторону. – Миня! О-о, Миня!
Серый шарахнулся как бешеный и умчался. Испуганные овцы побежали. Волосы на голове у Ягоша вздыбились, он кружился на одном месте, громко причитая. А Миня побежал вдоль Зеты, дым все еще струйкой вился из ствола его острагуши.
В это самое время несколько черногорцев переходили реку; услыхав выстрел и увидав бегущего человека, они кинулись к Ягошу с криками:
– Эй, кого убили?
Увидя их, Ягош вернулся к бегу. Едва живой, тот держал в руке взведенный пистолет.
– Стреляй в меня, да простит тебя бог! – воскликнул, плача, бедный Ягош и встал под самое дуло пистолета. Раненый посмотрел на юношу и выронил оружие.
Подоспели люди. Это были трое Панковичей из Брдо.
– В чем дело? Что случилось? Кто убил человека?
– Кисмет![21]21
Судьба (турецк.).
[Закрыть] – прошептал Бечир-бег, и глаза его закрылись навеки.
Ягош коротко рассказал о происшедшем. Упомянул и о том, что покойный собирался ночевать у своего побратима.
Панковичи на скорую руку соорудили носилки и понесли покойного в дом Радошевича. Подвернувшийся паренек повел за ними серого. Ягош, трясясь, точно в лихорадке, пошел в свое братство с печальной вестью. Сообщив ее, он тут же слег. Шобайче было убито горем. Как мог Миня нарушить слово господаря!
Наутро явилось около тридцати никшичан, они перенесли Бечир-бега в город. Никто из них не проронил ни одного слова упрека.
Молва о происшедшем быстро разнеслась по Брдо… «Невинно погиб человек на княжевой земле! Позор нам! В нашем краю впервые нарушена недавняя клятва… Мало расстрелять эту скотину. Следует отдать его народу на расправу!» Так судили-рядили люди.
На третье утро перед зданием суда на Орьей Луке собралось человек пятьдесят. Все молча сидели на камнях, прислонившись спиной к стене. Молчание нарушалось только тогда, когда здоровались, поминая имя божье, вновь пришедшие. Время шло, солнце стояло уже над головой, когда вдруг перед судом появился высокий крестьянин средних лет, в убогой одежде.
Люди от изумления даже не ответили на его приветствие. Кое-кто встал, но он быстро сел сбоку.
– С чего это вы нынче уступаете мне место? Разве я сегодня не такой же, каким был вчера? – улыбаясь, спросил он.
При виде его улыбки многие побледнели.
– Никола, брат, зачем ты сегодня здесь? – спросил пожилой крестьянин.
– И сегодня бог будет творить свою волю, как и вчера! – ответил Никола, набивая трубку. Один из парней принес горящий трут и поднес ему. – Почему бы мне и не прийти? – продолжал он, раскуривая трубку. – Надеюсь, не прогоните со сходки?..
– Нет, брат Никола! – начал старик. – Слава богу, не о том речь!.. Но хорошо бы тебе уйти отсюда… Ведь и самое мужественное сердце не все может снести!
Другие тоже стали его просить уйти, но он не захотел.
– Останусь, погляжу, пошел ли сын в отца!
Вскоре отворилась дверь суда, и вышел воевода Бошкович, за ним четверо судей. Люди встали. Слуги быстро вынесли деревянную скамью и стол.
– Садитесь! – сказал воевода и, помолчав немного, продолжал: – Братья! Суд состоится здесь, перед всем честным народом, как повелевает древний обычай. Выведите его!
Два солдата вывели связанного Миню. За ними вышел и Ягош.
– Бог в помощь! – крикнул Миня.
Отозвался один-единственный голос; узнав его, Миня слегка побледнел.
– Это я, сынок! – сказал Никола. – В добрый час, да сопутствует тебе сегодня счастье.
Сын глядел на отца несколько мгновений… Смотрел прямо в глаза, не отрываясь, наконец он улыбнулся и повернул голову к судьям.
– Миня Николин Кадович! – начал Бошкович. – Убил ли ты Бечира Письяка на дороге близ Шобайче?
– Воевода! – сказал подсудимый. – Слова не пророню связанным. Я сам отдался в руки суда, хотя отлично знал, что меня ждет. Я мог убежать в Албанию или в Австрию, но бог уберег! Кадовичи не бегут от смерти…
– Правильно… Спасибо, сынок! – прервал его отец.
– Потому прошу тебя, пусть меня развяжут!
Бошкович дал знак, и Миню тотчас развязали.
– Итак, говори, ты убил Письяка?
– Я!
– А за что?
– Бог мне свидетель, чтобы отомстить за дядю Саву, которого он зарубил под Тушиной…
– Когда Бечир-бег зарубил Саву, была война, а сейчас между нами мир и союз. Знал ли ты это?
– Знал!
– А знал ли ты о клятве господаря: кто убьет турка в Черногории, расплатится собственной головой, все равно как если бы убил черногорца?
– Не будь той клятвы, воевода, не стоял бы я здесь, а был бы уже на чужой стороне. Потому-то и пришел, чтоб не нарушить клятвы господаря… Все я знал, но другая клятва пересилила.
– Какая другая? – спросили судьи.
– Наша старая клятва – святая месть!.. Я из старых горцев, хоть еще и не оброс бородой; не мог я совладать с тем, что у меня в крови со времен Косова…{16} Сладко было отомстить за дядю, раз уж выпал случай, и в то мгновение не подумал я, братья, что нарушаю приказ господарев. Сейчас сожалею только об этом, а не о жизни! И, клянусь, не обрадуюсь, если вы меня сейчас помилуете, потому как знаю, что никогда он уж не посмотрит на меня ласково… и поделом… Вот я высказал все, что у меня на душе, а сейчас, господа судьи, не тратя понапрасну время, решайте.
Воевода нагнулся к писарю, и тот стал быстро писать.
– Жаль мне тебя, Миня! – растроганно промолвил воевода. – Жалко и отца, который потеряет кормильца, и, право же, в нашей нахии станет одним соколом меньше!..
– Спасибо, воевода… Вот ему сын! – И Миня показал на Ягоша, который стоял с опущенной головой у стены. – Ягош не оставит его на склоне лет!.. А таких соколов, как я, слава богу, полным-полно в нашем Брдо.
Писарь передал бумагу старейшине, тот поднялся.
Все встали и сняли шапки.
«Именем
Миня Кадович, Шобаич, в день 20 апреля года 1873-го без всякой к тому законной причины убил Бечира Письяка из Никшича, на дороге у Зеты. А в силу того, что турки, по господаревому приказу, приравнены к черногорцам, то Миня, судимый, как за убийство невинного черногорца, приговаривается к расстрелу завтра 24 апреля на Сливльском поле, по эту сторону реки Грачаницы, чтобы никшичане могли с границы видеть его казнь и убедиться, что клятва господарева не нарушена.
На Орьей Луке, 23 апреля 1873.Главари Брдской нахии».
Не в силах больше смотреть на Миню и его отца, все стали расходиться.
– Воевода, окажи последнюю милость! – крикнул осужденный.
– Чего тебе, сынок?
– Пусть меня и завтра не связывают!
Бошкович, перекинувшись несколькими словами с товарищами, сказал:
– Что ж, будь по-твоему! – и быстро зашагал прочь.
Никола подбежал к сыну, обнял его и стал целовать.
– Уходи, отец… Пусти меня!.. И не приходи больше…
Остались с ним Ягош и стражники. К вечеру подошло несколько шобаичских парней, принесли ракии. Уже совсем поздно Миня лег между стражниками в зале суда. Среди ночи его разбудили. Он сел.
– Беги, Миня.
– Кто вы? – спросил он.
– Из Шобайче мы… Здесь нас трое, остальные во дворе. Беги, стражники спят, как зарезанные!..
– И это ты, Ягош? И ты мне это говоришь!.. Тьфу! Мне бежать от княжьего суда, от справедливого суда!.. Тьфу, стыдись!..
Послышались рыдания, дверь скрипнула, и все смолкло.
На следующее утро, чуть свет, отряд черногорцев проходил через мирное Брдо. Восьмеро с длинными ружьями, остальные, кроме одного, с пистолетами за поясом. Безоружный пел высоким звонким голосом; его чистый голос разносился далеко по сторонам и будил птиц и зверей. При виде Сливля он запел:
Будь счастлива, Лабуда, бела лебедушка,
Вспоминай Миню, ясна сокола…
Потом остановился перед односельчанами и сказал:
– Братья, осталась у меня невеста. Мой ей завет – выйти за брата Ягоша!
Ягош заплакал.
– Перестань, брат… если не хочешь, чтоб я обабился… Идем со мной, закроешь мне глаза!
По ту сторону Грачаницы собралось около пятидесяти всадников-никшичан. Ни один не спешился, все застыли, точно каменные изваяния.
Власти вызвали их на всякий случай.
Шобаичи двинулись за осужденным.
– Как бы резни не было, – сказал Миня стражникам. – Скорей выполняйте свой долг!
– Ступай-ка… стань там! – сказал капитан.
Миня встал, снял капицу, распахнул грудь.
– Прощай, Миня!.. Прости, брат! – закричала одновременно сотня шобаичей.
– Бог простит!.. Простите и вы меня!.. Ягош, брат, береги отца с матерью и завет выполни!..
– На при-цел! – скомандовал капитан.
– Прощай, Черногория!.. Про…
– Пли! – крикнул капитан.
Раздался залп. Заколебался воздух от выстрелов, а мать-земля ушла из-под ног Мини.
Никшичане повернули коней и полным карьером умчались в поле. А шобаичи понесли Миню на кладбище…
У Грачаницы их поджидало все село.
В домах не осталось ни одного мужчины.
1886
