Текст книги "День сардины"

Автор книги: Сид Чаплин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 20 страниц)

2

Ребята тем временем у нас подобрались. Всего человек пятнадцать, но никогда нельзя было рассчитывать, что соберутся все, а неприятности, как назло, случались, когда нас было мало. Правда, не очень-то часто они и случались. Как-никак драка в «Риджент» многому научила и нас и портовых.

С тех пор мы не вылезали за пределы своего района. Да и то у границ было небезопасно, так что мы старались держаться в центре, где всегда можно было найти, чем заняться. Иногда мы выпивали понемногу, если бывали при деньгах, раза два в неделю ходили в кино, а не то околачивались возле молочного кафе или собирались в старой литейной, где, не найдя лучшего места, оборудовали свой штаб. По субботам ходили на танцы. В общем тоска зеленая.

Мы гордо щеголяли в своей субботней форме – диагоналевые брюки, ботинки на толстой подошве, непромокаемые куртки и узкие красные галстуки. Об одежде мы очень заботились. Конечно, это было пустое зазнайство, но тут уж Носарь слышать ничего не хотел. Он был ярым поборником дисциплины. «Все должно быть в лучшем виде, а не то…» Правда, мне он никогда слова не сказал, потому что я очень следил за своим костюмом. Мы с ним подружились, но между нами всегда оставалось некоторое расстояние. Мне нравилось, что у него есть чувство юмора. Кроме того, я видел его в драке и уважал за храбрость. А он без меня шагу ступить не мог. Он задумывал всякие планы, я разрабатывал их во всех подробностях.

Он отлично умел принимать быстрые решения – помните, в «Риджент» он все разыграл, как по нотам, а дальние стратегические замыслы подсказывал ему я. Взять хоть нашу штаб-квартиру. Сначала пришлось его уговаривать, но я настоял на своем. Там была старая кладовка, мы ее вычистили и приладили запор на дверь. Притащили туда для Носаря стол и стул. Остальные сидели на ящиках из-под апельсинов. У нас был даже старый граммофон и целая куча пластинок, которые мы выпросили, взяли взаймы или просто стибрили. Пластинки были вшивенькие: какие-то хмыри долбали вещи двадцати или тридцатилетней давности – мы их ставили только для смеху. Скажем, «Эми, бесподобная Эми»-про женщину, которая перелетела Атлантический или еще какой-то там океан и побила все рекорды. Но были и другие, из южных штатов, например Луис Армстронг, Фэтс, Уоллер, Джелли Ролл Мортон, братья Миллз и еще навалом. Мы любили старый добрый джаз. Могли сидеть, обхватив коленки, хоть до утра, особенно если удавалось раздобыть бутылку-другую пива и сигареты, но и это не обязательно. Хорошие были вечера. Может быть, лучшие в моей жизни.

Но всему приходит конец, и он пришел. Не сразу, конечно, а потихоньку. Подкрался, как кот к воробьям. Конечно, так оно и должно было случиться. Это я понимаю. Я хочу только сказать, что конец пришел раньше времени. Сперва Носарь поступил работать на консервную фабрику, но от этого, пожалуй, ничего еще не изменилось, только теперь у него завелись денежки и он мог чуть не каждый день выпивон устраивать. Все вышло одно к одному.

Раз вечером Носарь куда-то исчез. Мы договорилась встретиться у молочного кафе, но он не пришел. Нечего и говорить, что весь вечер я чувствовал себя одиноким, даже когда собрались все остальные. Забавно, как это двое не могут обойтись друг без друга. И даже когда один из наших, по прозвищу Балда, стал рассказывать мне какую-то историю про своего отца, чувство одиночества не прошло.

– Зовет меня директор к себе в кабинет и говорит: слышал я, что ты неграмотный, а я ему говорю: у нас есть «Беано», и я прочел его от корки до корки, а он: «Брось врать, это ведь иллюстрированный журнал, а вот когда получку будешь получать, тогда как?» Я и говорю, что, мол, как-нибудь сосчитаю, а он вскочил и стал толковать, как это важно – быть грамотным. Все должны быть грамотные… Ты слушаешь, Артур?

Я сказал, что слушаю, но на самом деле мне было не до него. Мне хотелось найти Носаря, где бы он ни был, и притащить его сюда. Но это было не в моих силах. Ох, до чего ж противно чувствовать свое бессилие.

– Тогда он сказал, что учитель специально будет ко мне на дом ходить, чувствуешь? А я только поглядел на него. «Ну, что скажешь?» – спрашивает. Но я, конечно, ничего ему не сказал, потому что он-то не торгует рыбой с жареной картошкой, где уж ему понять, какой это сумасшедший дом, когда рядом с тобой две тетки картошку чистят, а полоумный старик носится как угорелый, потрошит рыбу или разрезает тридцатифунтовый кусок жира, и вонь стоит такая, что сквозь нее и с бульдозером не пробиться…

– Артур, вот хороший кусочек.

– Эх, и вкуснятина!

– Ну, в конце концов пришел он к моему старику и пристал с ножом к горлу, а мой старик в это время закладывал картошку в картофелерезку, а оттуда все ссыпал в старую ванну, в которой мы купаемся по пятницам, когда закроем лавку. Под конец – ты слушаешь, Артур? – он спрашивает моего старика: «Слышали вы меня?» А мой старик ему: «Слышал, сэр». Тогда этот самый директор говорит: «Ну и что скажете?» А мой старик ему ни к селу, ни к городу: «Одно могу верно сказать – подписи подделывать он никогда не будет».

Ну, пришлось посмеяться, все-таки он из наших и очень старался меня развлечь, но, видно, у меня это получилось неубедительно, потому что Балда придвинулся ко мне и сказал:

– Ха-ха-ха! По-твоему, не смешно?

Я сказал, что не очень, а он спросил – почему, и тогда я сказал ему прямо, что если старый Трёп так старался и хотел заставить какого-нибудь мученика учить такого тупицу грамоте, то его нужно благодарить, а не высмеивать. И вообще я эту историю уже раз сто слышал.

– А на кой пес мне учиться? – сказал Балда. – Я не дурак и знаю это, потому что все вы, и ты тоже, всегда мне этим глаза колете.

– Вот погоди, загнется твой старик, и тебе надо будет вести дело, так ты сразу его развалишь.

– Ни хрена, найму счетовода, и все в порядке!

– Но читать все равно надо уметь. Он ведь будет только счетами заниматься.

– Ну, тогда я женюсь и поручу это жене.

– Ничего ты не понял, Балда, – сказал я. – Ведь я что хотел сказать – директор тебе добра желал, а ты с твоим стариком в глаза ему наплевали.

– Подумаешь, учительский заступник выискался!

– Слушай, тебе бы только над всеми смеяться, сперва над стариком Трёпом, теперь надо мной. А ведь мы хотели тебе помочь.

– Хочешь, я скажу, отчего ты сегодня такой?

– Ну-ка, выкладывай!

– Ты психуешь, потому что Носарь не пришел.

– Ну-ну, полегче на поворотах! – сказал Малыш-Коротыш.

– Кончай! – подхватили и другие. Но я задел его гордость, потому что он и его старик оба насмешками только прикрывались, а я добрался до самой сути, задел больное место. Видел я этих неграмотных. Одни – тупицы, другие – бестолочи, а третьи – вроде нашего Балды, просто не хотят учиться и ищут себе оправдания, но всех их объединяет одно – им это неприятно. Предложите им надеть на голову шлем со всякими проводами, клапанами и трубками, как в кино, чтоб они сразу выучились грамоте, и они на коленях будут вас благодарить.

В общем все были против Балды. Но он не сдавался.

– Я вам кое-что расскажу про этого великого белого вождя, он бегает за одной портовой девчонкой, за вертихвосткой, и знаете, кто она? Сестра Мика Келли.

– Ты мне надоел, – сказал я.

– Ай-ай, ну заплачь, Красавчик.

– Ладно, – сказал я. – Раз ты сам нарываешься, давай выйдем отсюда, и повтори это еще раз.

– Что ж, выйду и куртку скину.

Мы вышли, но тут Малыш-Коротыш сказал:

– Не дело со своими драться. Оставь его, Артур.

– Пожалуй, только пускай попросит прощения.

– Как же, держи карман, – сказал Балда. – И не подумаю просить, ни теперь, ни после.

– Давайте найдем тихое местечко, – сказал я.

Мы пошли по главной улице, но не прошли и пятидесяти шагов, как Носарь вприпрыжку выбежал нам наперерез.

– Здорово, ребята, – сказал он, и мы сгрудились вокруг него, а он с одного взгляда заметил неладное. Говорю вам, он был неглупый малый.

– В чем дело?

– Балда с Артуром схлестнулись.

– Из-за чего же это?

– Балда по новой стал рассказывать, как старик Трёп предлагал выучить его грамоте, а Артур его осадил.

– Я эту историю слышал тыщу лет назад, – сказал Носарь.

– А еще был разговор про тебя и сестру Мика Келли, – сказал Малыш-Коротыш.

– Ну, это мое дело, я не арестант.

– Плевать, – хорохорился Балда. – Я из него кишки выпущу!

– Ну погоди, ты у меня огребешь! – сказал старик Носарь. – Ты заводишь, ссоры среди своих, за это мы тебя исключаем из нашей компании.

– Валяйте!

– Порядок.

– Да бросьте, он ничего, – вступился я.

– Не спорь. Мы должны держаться друг за друга. Драться можно только с чужими.

– Но ведь я сам первый начал, – сказал я.

– Неважно. Разговор окончен.

Мы оставили его на улице и вернулись в кафе. Может, у меня слишком мягкое сердце, но я его жалел. Наверно, потому, что у него было такое жалкое лицо, когда мы уходили. И я понял, что даже безграмотный дурак иногда чувствует себя покинутым.

Куда ему было деваться? Ни портовые, ни другие ребята не примут его, потому что он дурак, а если б и согласились принять, все равно ничего не вышло бы: слыханное ли дело, чтоб кто-нибудь ездил к своим друзьям на трамвае за четыре пенни. А в Старом городе, кроме нас, были только малыши, которые еще играли в гусей и волка, в классы или в прятки. Так что когда мы его выгнали, он оказался за бортом. Это похуже, чем изгнание из рая. Словом, как поется в песне: «Бэби, мне холодно здесь».

Остается сидеть дома и ссориться с родичами, потому что ты смотришь по ящику девятую программу, а они непременно хотят посмотреть что-то необычайно интересное – понимаете, непременно – по восьмой. А то тебе велят сбегать в лавочку на углу или полить двор или спрашивают, когда ты в последний раз мылся. И чтобы отвязаться, идешь бродить по улицам, а вокруг ни одного дружеского лица, или сидишь в овраге и глядишь на голубей – это приятно иногда, мимоходом, но нет Ничего печальнее на свете, когда приходится так убивать вечер. Да, братцы, тут обрадуешься, даже если какой-нибудь дурачок с тобой словом перекинется.

Я знал, что иногда такой паренек связывается с девчонкой, на которую при других обстоятельствах и не взглянул бы. Со скуки они ходят по мебельным магазинам, а потом, глядишь, уже возят детскую коляску.

Видите, я пытался оправдать Балду. Конечно, Носарю и другим я ничего этого не сказал. Но когда мы веселой гурьбой уселись возле музыкального автомата и принялись за молочные коктейли, я увидел, что он заглядывает в дверь, как приблудная собака. Я толкнул Носаря локтем. Он равнодушно поглядел в ту сторону и сказал:

– Не обращай внимания.

Балду будто не замечали. Поглядев минут двадцать на нашу семейную вечеринку, паршивая овца бочком подкралась к стойке. Может, он воображал себя невидимкой, но Носарь его заметил и, когда пластинка кончилась, не дал крутить следующую.

В наступившей тишине он сказал не оборачиваясь:

– Вали отсюда!

– Кафе не твое, – сказал Балда. – Я имею полное право войти, сидеть здесь и пить коктейль.

– Сказано тебе, катись.

– Попробуй выгони.

Хозяин, Молочник Джо, вмешался:

– Оставь его в покое, Носарь.

– Он нарывался и затеял ссору, за это я его исключил, – сказал Носарь. – Я не хочу скандалить, но боюсь, что без скандала не обойдется, если этот придурок не уйдет добром.

– Он останется, сколько захочет, – сказал Молочник Джо. – Здесь я хозяин.

– Ну, глядите, дело ваше.

– Слушай, Носарь, – сказал я, – примем его обратно.

– Попробуем еще разок, – подхватил Малыш-Коротыш.

Остальные нас поддержали, и Носарь должен был уступить. Помолчав, он сказал:

– Ладно, но чтоб это было в последний раз.

И Балда сразу подскочил к нам, как собака, заюлил и уже не смел никого задевать. Больше ни слова не было сказано про сестру Мика Келли, хотя, будьте уверены, все только об этом и думали. Яснее ясного было – Балде досталось за то, что он проехался насчет этой девочки. Из-за девчонок вечно неприятности и разлады, потому что наши ребята их к себе не принимают. Я видел одну американскую картину про тамошних ребят, так у них в компании полно девчонок, и все время у них обжим идет, то стоя, а то и на ходу. У нас такое не пройдет.

Это была важная новость, потому что Носарь никогда на полпути не останавливался, а значит, в любую минуту могла случиться беда. Оставалась одна надежда: все-таки она была сестра Мика и другой веры, но если разобраться, так это выходило еще хуже. Когда кто-нибудь из своих ребят втюрится в девчонку, дело уже дрянь, ну, а тут такой оборот выходил, что шею сломать можно было. Признаться, меня мучило любопытство, но я скорей умер бы, чем стал расспрашивать. И не подумал даже. Часов в десять вечера ребята начали расходиться, и под конец остались только мы с Носарем и Балда, который не ушел, потому что хотел нас поблагодарить. Да, скажу вам, казалось, он вот-вот заплачет от благодарности.

Он жал руку мне и Носарю, клялся быть верным товарищем, уверял, что мы можем на него положиться, а потом предложил нам пойти в рыбную лавку его отца и взять бесплатно по пакету рыбы с жареной картошкой. Но мы отказались. Как-нибудь в другой раз, сказали мы ему, и он ушел, чуть не прыгая от радости.

А мы пошли прошвырнуться вдоль оврага, и, хотя погода стояла прекрасная, нам было грустно; нечего было сказать друг другу. Наконец Носарь спросил:

– Ты не спешишь, Артур?

Я сказал, что спешить мне некуда, и мы присели на землю. Он все жевал травинки, как кляча старого Неттлфолда. Потом сказал:

– Забавно вышло.

– Что?

– Наш малый сохнет по этой Неттлфолдовой бабе, и еще на той неделе, до среды, я его за психа считал. Как думаешь, Артур, может, я сам спятил?

– Говорят, это со всяким бывает, – сказал я.

– Она работает на упаковке; укладывает жестянки с сардинами в большие картонные коробки. Поднимаю я эти коробки подвесным краном – раз! – и вдруг вижу ее. Ее можно на руках носить. Она Легонькая, как перышко. И говорит тихо-тихо, а я терпеть не могу, когда орут, – ты не обижайся, Артур, это я про своих сестер и старуху, они ведь рыбой торгуют.

– Выходит, ты влюбился?

– Ну нет. Этого еще недоставало – влюбиться в моем возрасте. Но отчего бы мне не погулять с ней иногда?

– Да, если она согласится. Знаю я этих девчонок. Они хотят, чтоб ты все время был с ними. Не любят делиться.

– Ну нет, хватит с нее двух вечеров в неделю.

– А как же Мик?

– Он не узнает.

– Ему это не понравится – и ко всему ты еще другой веры.

– Да ведь это просто так, несерьезно. Буду на всякий случай держаться от него подальше.

– Маму не успеешь вспомнить, а уже какой-нибудь друг шепнет ему про тебя, и он возьмется за дело.

– Пускай.

– Созовет своих ребят, и они тебя в порошок сотрут – я уж не говорю о том, что будет с его сестрой.

– Крошку он не тронет!

– Еще как тронет, и предки тоже дадут ей жизни.

– Пусть только попробуют, я им дом спалю, – сказал он. – Пусть только пальцем ее коснутся…

Я видел, что его не переубедить.

– Ладно, старик, дело твое. Но гляди в оба.

Он смотрел через овраг и оба моста туда, где виднелись крыши портового квартала; ветхие, покосившиеся домишки, лепящиеся на крутом скате холма; грязные, мощенные булыжником улицы, обвалившиеся крылечки, разваливающиеся лестницы.

– Как ее зовут?

– Тереза.

– Но ведь это имя святой.

– А что это была за святая?

– Не знаю. Какая-то добродетельная, одним словом – праведница.

– Артур…

Я сказал: да, слушаю.

– Значит, ты думаешь, я влюбился?

Тут нельзя было ответить прямо.

– Одно тебе скажу: видно, в этой крошке что-то есть, раз она так крепко тебя зацепила.

– Ты в самом деле так думаешь? – спросил он.

– Уверен в этом.

Я ушел, а он остался мечтать и все глядел в ту сторону – наверно, ждал, когда у нее в окне свет загорится. И это Носарь, самый отчаянный из городских ребят! Если есть кто-то над миром, то он, видно, нарочно всякие штуки подстраивает, для смеха. Я потому так говорю, что в это самое время Келли со своими дружками разгромил наш штаб, до которого было рукой подать. Наверно, они следили за Носарем и пошли другой дорогой. А может, они шли по дну оврага, и он их не видел. Все может быть. Ведь он глядел совсем не в ту сторону.

3

Да, братцы, славный был вечер. Теплый, безветренный, мягкий и чуть печальный. У каждого крыльца сидели на стульях старухи всех пород и размеров, от сорока до девяноста лет, и рассказывали анекдоты или сплетничали. Мужчины стояли рядом или сидели, спустив с плеч подтяжки, курили и наслаждались отдыхом. Разговоры то и дело прерывались громким смехом.

На углу нашей улицы и шоссе широкий тротуар, и там под старым трухлявым каштаном, на котором почти нет листьев, стоит скамейка. Летом это любимое место старых кумушек, потому что мимо все время едут машины и, если что случится хоть у черта на рогах, они все равно узнают об этом не позднее чем через десять минут. Теперь здесь сидела моя старуха с несколькими соседками, и я тоже сел из вежливости.

Надо мной, конечно, сразу стали смеяться.

– Вот молодой Ромео, – сказала миссис Троттер; ей уже под девяносто, и у нее такая уйма внуков, что по воскресеньям, когда вся родня приходит ее навестить, им приходится обедать на лестнице и на заднем дворе.

– Что-то ты поздно сегодня, сынок, – сказала моя старуха.

– Сидел у реки, на закат любовался.

– С девушкой, конечно, – сказала миссис Тэппит и засмеялась; смех ее был похож на рев старого осла.

– Ну нет, он никогда не гуляет с девушками, уж я-то знаю, – сказала моя старуха.

– Чего не видит глаз…

– Я вот тоже думала, что наш Джо такой, – сказала бабушка Троттер. – Все дома сидел, собирал радиоприемники. А потом пришел вечером домой и сказал, что женился, – и когда он только успел…

– Это они успевают, не беспокойтесь, – сказала миссис Тэппит.

У меня хватило ума промолчать. Я знал, что им скоро надоест перемывать мне косточки. Поэтому я предоставил делу идти своим ходом, но моя старуха не сводила с меня глаз, и я поневоле чувствовал себя виноватым. Этим старым кумушкам пальца в рот не клади. Они такое знают, что иногда только глаза разинешь да подумаешь – может, я и впрямь это сделал, да сам позабыл.

– Взять, к примеру, хоть Джека Смолмена, – сказала бабушка Троттер. – Вышел из тюрьмы. И в первую же ночь его поймали с поличным в обувном отделе кооперативного магазина, а его дружки с фургоном удрали. Меньше суток как из тюрьмы вышел, а уже опять и сам влип и жена влипла.

– Он заработал год, а она девять месяцев, – сказала миссис Тэппит, и все, в том числе и моя старуха, покатились со смеху.

– Бедняжка, – сказала миссис Тэппит, – она так хотела, чтобы все было прилично. Помню, когда его в тот раз посадили, она ужасно убивалась.

– Я была, я была при этом, ах, это такой ужас! – затараторила бабушка Троттер, кивая, как старая китайская кукла, и жуя губами.

– Мы стали его ругать, но она накинулась на нас, как тигрица. «Ладно, – говорит, – одно я вам верно скажу: он всегда был чистый и аккуратный – за всю жизнь с ним я ни разу не видела его без воротничка и галстука».

– А ведь у нее восемь, не то девять детей! – воскликнула бабушка Троттер. – И представьте себе этого красавца – воротничок прямо на голой шее…

И пошло, и поехало… Если хотите узнать жизнь, найдите эту старую скамью под деревом. Вам откроют глаза, и притом совершенно бесплатно. Только надо, чтобы они вас не видели. Эти старухи всех здесь знают и не станут с чужим откровенничать.

Наконец мы отправились домой. Я пошел вперед быстрым шагом, потому что у наших ребят не принято ходить с матерью, но моя старуха догнала меня и тронула за рукав; меня ожгла мысль, что она хочет взять меня под руку, – я посторонился и пропустил ее вперед. А старая Тэппит добавила последнюю каплю.

– Держи его крепче, Пег! – крикнула она. – Такой красавец удерет от тебя – охнуть не успеешь.

Она словно угадала, о ком я подумал.

– Он был солдатом береговой батареи, – сказала она.

– Ты мне давно про это говорила.

– Он был хороший человек. Говорил так красиво – заслушаешься. И служил исправно, всю войну прошел, был в Дюнкерке. Твой дед любил его. Я тогда работала на фабрике.

– Да, мама, – сказал я, отодвигаясь от нее.

– Я знаю, ты часто о нем думаешь. Мы прожили с ним три месяца, а потом его перевели в другую часть. Он написал мне несколько писем. Потом писем долго не было, а когда он перестал присылать деньги, я написала по последнему адресу, и мне ответили, что его демобилизовали. Ну что ж… У меня тоже есть гордость. Я не хотела ему навязываться. У меня было довольно забот – твой дед умирал, а ты… ты должен был появиться на свет. Так что я не стала его разыскивать. Но жилось мне одиноко.

– Ах, мама, не надо об этом, – сказал я, не зная, куда деваться.

– Бабушка Троттер напомнила мне про него, разбередила душу. Ты никогда не бросишь меня в беде, правда, Артур?

– Не бойся, не убегу.

– Одиноко мне жилось, – повторила она.

Мы вошли в дом.

У Гарри горел свет, пробиваясь через дверную щель. Он крикнул:

– Это ты, Пег?

– Да, я. Ты как?

– Ничего. Решил лечь пораньше. Спокойной ночи, милая.

– Спокойной ночи, Гарри. – Она стала подниматься по лестнице, и, помню, я недоумевал. Дойдя до половины, она повернулась и сказала: – Завтра годовщина нашей свадьбы, Артур.

Я не ответил, и она пошла дальше. Я был взволнован. Пошел на кухню, зажег свет, налил воды в электрический чайник. Но когда она спустилась, я уже совладал с собой.

– Ты, мама, решай сама.

– Я подумала, может, тебе это будет интересно, – сказала она, протягивая мне газету. Там было объявление о свадьбе. Наверно, она решила, что я считаю себя незаконнорожденным. Но у меня и мысли об этом не было. Такое ведь не скроешь. Я прожил здесь всю жизнь, все нас знают, а в таких случаях всегда найдется верный друг, который не умеет держать язык за зубами. Возвращая ей газету, я сказал:

– Мне это ни к чему, мама, но все равно спасибо… Ты слышала, что я сказал?

– Не знаю, как быть. Нужен развод, поднимется шум. Его, беднягу, потянут в суд…

– Мне кажется, ты все еще к нему неравнодушна, мама.

– Я даже лица его не могу вспомнить, когда не вижу тебя.

– Я ни за что не стану вмешиваться в твои дела. Но должна же у тебя быть личная жизнь, мама. Ему ты ничем не обязана. А мне все равно, можешь послать его куда подальше… и выйти за Жильца.

– Правда? А я всегда думала, что ты против Гарри.

– Гарри не сбежал бы от тебя.

– Нет, конечно. Но, знаешь, Артур, я всегда надеялась, что он войдет вот в эту дверь.

– И напрасно.

Но я и сам хотел, чтоб он вошел. Просто хотел увидеть его лицо, запомнить и сохранить на всю жизнь. А так во мне словно чего-то не хватало. Я понимал, что, если он придет, добром это не кончится – вероятно, я его ударю за все, что он причинил матери. Конечно, он может оказаться симпатичным подонком и понравиться мне. Или же я возненавижу его с первого взгляда. Но как бы то ни было, я хотел его увидеть. Вот я о чем думал, а моя старуха думала о своем, о том, какой шум поднимется, если она потребует развода. Ясно было, что она до смерти этого боится и, наверно, всегда боялась. Таковы уж простые люди: мы скорее будем всю жизнь таскать свои цепи, чем пойдем в суд.

И еще одно я понял, когда лег и долго ворочался с боку на бок. Мы его теперь, можно сказать, похоронили, но я все еще надеялся, что он придет.