Текст книги "День сардины"

Автор книги: Сид Чаплин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 20 страниц)

На меня никто не обратил внимания.

– Где мастер? – спросил я.

Человек, который сидел у двери и клал заплату на комбинезон, сказал:

– А тебе чего?

– Мне мастера.

– Эй, вы, потише! – сказал букмекер. И странное дело, в сарае впрямь стало тише. – Ну, что там?

– Мне мастера, – повторил я.

– Это еще что такое! – сказал он. – Погоди, я тебя научу разговаривать. Ты племянник начальника участка?

Я кивнул.

– Странно. Разве он не сказал тебе, чтоб ты обратился к старшему закоперщику?

– Нет. Велел быть здесь в семь, вот и все.

– А ты, малец, неплохо начал – сейчас уже десять минут восьмого.

– Я шину проколол.

– Ладно, – сказал он. – Подымись-ка вон на ту ступеньку, во-во, повыше. – Он засунул большие пальцы в карманы жилета и встал, чтобы лучше видеть. Все остальные тоже рассматривали меня. – Ну, брат, я уж лет двадцать не видал настоящих молескиновых штанов, – сказал он. – Взгляните только, ну и красота!

– Шик-блеск, – сказал человек с иголкой.

– А кобуры при нем почему нет?

– Так вот, – сказал букмекер. – Первым делом пойди окуни эти штаны в ручей и стань мужчиной.

– На себя бы лучше поглядели, – сказал я.

Длинноносый тихонько присвистнул. А я – ноль внимания. В общем начал с того, чем хотел кончить. Не позволю какому-то жулику себя грязью обливать.

– Ого! – сказал он. – Да ты, я вижу, остряк.

– Слушайте, – сказал я. – Я эти штаны снять могу, а вот вы свою рожу не снимете.

Ему это пришлось не по вкусу, но он громко захохотал.

– Нет, вы только послушайте, – сказал он остальным. – Язык-то у него неплохо подвешен, совсем как у дяди… Ладно, обожди минутку, сынок, я тут распоряжусь, и тогда потолкуем.

Он велел всем выйти, и сарай сразу опустел. Через две минуты я услышал, как заработал компрессор, загрохотали грузовики, и тогда мне стало ясно, почему он называл себя старшим закоперщиком.

Когда все вышли, он сосчитал денежки, собранные с этих простаков, и выписал несколько путевых листов. Мне надоело стоять, и я сел. Он кончил писать и сидел, с усмешечкой постукивая тупым концом карандаша по столу.

Наконец он сказал:

– Много о себе думаешь, сынок, а?

– Не люблю, когда из меня дурака делают.

– Тебя как звать-то?

– Артур.

– Так вот, Артур, я тебе сейчас все растолкую. Ты на дядю Джорджа не надейся. И ни на кого не надейся. Да на него и не очень-то можно надеяться, потому что он здесь почти не бывает. Он очень занятой человек, твой дядя Джордж, и во всем зависит от меня. Моя фамилия Спроггет – для тебя я мистер Спроггет.

– Хорошо, мистер Спроггет.

– Вот молодец. А теперь беги к бетономешалке и скажи Джорджу Бзэку, чтобы научил тебя работать лопатой.

– Кому-кому?

– Джорджу Бзэку. И вот еще что, сынок…

– Да?

– Насчет моей рожи ты лучше помалкивай.

Я промолчал. Бросил на него убийственный взгляд и вышел. Жалить, как змея, и виду не показывать – вот мой метод. Но внутри я весь дрожал. Не понравился мне этот старший закоперщик. Вот уж действительно змея.

Джордж Бзэк оказался тем самым длинноносым. Грузовики сваливали щебенку, и он лопатой кидал ее в железный грохот. А я должен был грузить щебенку на конвейер, который подавал ее в бункеры, а оттуда – в бетономешалку. Старик Джордж дал мне лопату и показал, что нужно делать, а потом стоял, глядя, как я орудую, с доброй улыбкой, от которой все лицо у него как-то смялось. Наконец он взял у меня лопату и показал, как ее держать. Я поблагодарил.

Он снова перешел на другую сторону грохота и почесал нос.

– А ты храбрый мальчуган, – сказал он. Лицо его сморщилось в улыбке. – Да, рожа у него и впрямь подгуляла, и ее не снимешь, деваться тут некуда.

Он усердно работал лопатой и каждые минут десять разражался трескучим, как пулеметная очередь, смехом. Но почти до девяти часов он не сказал больше ни слова.

– Завари-ка чайку, малыш, – сказал он наконец. – Чайник в сарае.

Я положил лопату, но от этого мне не полегчало. Правую руку мне как будто взрезали. Она вся болела.

– Ничего, научишься, тогда лопата сама работать будет, – сказал он. – И Спроггета обманывать тоже научишься. Дрянной он человек.

Во мне было без малого шесть футов росту да весу около ста семидесяти фунтов.

– Я могу за себя постоять, – сказал я.

– Ну, это уже скучно, – сказал он и снова взялся за лопату. Я заварил чай, рабочие обступили меня. И тут-то появился дядя Джордж. Подошел. Оглядел всех, а меня словно не заметил, потом сказал Спроггету:

– Ну как?

– Все в порядке, Джордж, – сказал букмекер. – Новенький опоздал, больше ничего.

Он только проворчал что-то себе под нос.

– Надо осмотреть крепления, – сказал он, и оба ушли.

Кажется, тогда только я по-настоящему понял, что он за человек. Он не взглянул на меня, не сказал ни слова, всем своим видом показывая, что я дерьмо или еще что похуже. Представьте себе, как я стоял там со здоровенным чайником в руке, оскалившись, сверкая глазами. Кто-то сказал:

– Выпьем, что ли, чайку, Ковбой?

Чайник был большой, тяжелый и горячий. Старик Джордж сразу понял, что у меня на уме.

– Налей-ка мне, сынок, – сказал он, протягивая кружку. Я взглянул на него. Он покачал головой. Так что чайник остался у меня в руке и не пришлось вызывать скорую помощь. Было девять часов, всего два часа прошло, но, братцы, мне они показались долгими, как два года.

IV

1

А потом смены уже не так тянулись и стали спокойней. Я раз сказал про это Жильцу, а он говорит:

– Каждый день какая-то частица в тебе умирает, и от этого ты все меньше чувствуешь.

По мне, это слишком мудрено, но, может, тут что-то есть. Крошечные лампочки мерцают, потом гаснут. Коптишь небо без пользы, а эти самые частицы в тебе умирают и умирают. В общем получаешь мало, а отдаешь еще меньше.

Вот и работа тоже – от нее не только руки устают. Если будешь все принимать близко к сердцу, свихнуться можно. Надо ожесточить себя. Но вот обида – тогда времени не замечаешь. Неделя мелькает за неделей, будто карты, когда колоду тасуют. Иногда хочется крикнуть:

– Да остановитесь же, гады!

Но что толку.

Может, вы надо мной смеяться станете, но в первый день мне было тяжко, будто горы пришлось ворочать. Казалось, этот день никогда не кончится. Незачем было меня и к ядру приковывать: лопата вполне его заменяла. И все же не лопата главное. Главное – солнце, прекрасное солнце, а оно палило нещадно, и я знал, что оно будет палить весь этот долгий пропащий день. Но все-таки и солнце было здесь ни при чем. Просто я был закован в цепи, закован на всю жизнь.

Вот когда я понял тех, кто, вроде Спроггета или дяди Джорджа, продает душу, чтобы только иметь возможность ошиваться без дела. Они тоже были закованы, но могли хоть прикидываться свободными. А другие вкалывали до посинения пупка, чтобы выкроить хоть минутку на перекур. Все, кроме старика Джорджа. Этот человек с лопатой был настоящее чудо. Он просто расхаживал с этой лопатой, будто по бульвару гулял. Никогда не ворчал и не надрывался. Просто ходил с лопатой, и лопата работала сама собой, словно в черенке у нее был моторчик.

Время от времени он останавливался и поднимал кусок щебня. Вертел его в пальцах и качал головой. Потом бросал и снова брался за работу. Бог знает о чем он думал. Это был жилистый длинноносый старик, и могло показаться, что живет он единственно ради шотландского эля. Мне по крайней мере так казалось. Но когда я узнал его получше, то убедился, что он кое-что повидал за свои семьдесят лет и с его участием на войне убили целую кучу людей. А еще он потерял жену и многим пожертвовал для одного из своих племянников. Свято верил в образование.

– Читай книги, – говорил он. – Учись, человеком будешь. – И, перехватив мой недоуменный взгляд, добавлял: – Самому мне не довелось выучиться, зато я помог племяннику, сыну сестры. И горжусь этим.

За этот день я словно прочитал целую главу из учебника истории. А после работы подрядчик подвез меня на грузовике, высадил на мосту, и я не спеша пошел через древнюю арену, как будто времени впереди была целая вечность. Руки у меня ныли – одной я держал за руль велосипед, другую сунул в карман. На душе полегчало, потому что хоть на сегодня все кончилось, но грустно было думать о завтрашнем дне и всех других завтрашних днях, которые еще впереди.

– Ну как? – спросила моя старуха.

– Отлично, – ответил я. – Отлично.

Я разделся и хорошенько вымылся. Она сидела за столом и не сводила с меня глаз.

– Трудно пришлось?

– Да нет, не очень.

– А доехал благополучно?

– Шину проколол, пришлось пешком идти.

Видя, в каком я настроении, она не стала меня попрекать, что я взял этот старый драндулет вместо новехонького велосипеда. Я был так голоден, что умял кучу еды: мясо с овощами, йоркширский пудинг, чай с домашним имбирным печеньем. Жилец все это время сидел в кресле, курил и читал книгу. Дойдя до чая, я вдруг заподозрил неладное.

– Послушай, – сказал я. – А ты чего не на работе?

– Пойду попозже. Сготовила тебе горячий обед, думала, ты проголодаешься.

– Правильно думала.

– Ешь, ешь, – сказала она, надевая пальто. – Я предупредила, что задержусь. Надеюсь, тут у вас все будет в порядке.

– Все будет в порядке, – сказал Гарри, протягивая мне зеленую пачку сигарет. Я взял сигарету, косясь на мою старуху, и подумал: интересно, что она теперь запоет. Я все косился на нее, когда сунул сигарету в рот и наклонился к Жильцу, чтобы прикурить. Но она ничего. Кажется, она даже посмеивалась украдкой, когда выходила из дому.

2

Знаете, как это бывает: после тяжких трудов хочется себя вознаградить. Денег у меня было не густо, и я не придумал ничего лучшего, кроме как сходить в кино. Я сказал об этом Гарри.

– Отлично, – сказал он. – Отдых измученному телу за шиллинг и девять пенсов. Денег хватит?

– Вполне, – сказал я. – Только вот что – нужно заклеить прокол.

– Предоставь это мне.

И я решил, что в конце концов старик Гарри не так уж плох. Переоделся, вытер вместо него посуду и ушел очень довольный. Дневная жара спала, и я чувствовал себя недурно: в конце концов могло подвернуться что-нибудь поинтересней кино. Радуясь вечерней прохладе, я раздумывал о том, что сказал мне старик Джордж, и решил почитать кое-что, главным образом по электричеству, а еще, пожалуй, изобрести сверхкосмический корабль. Начну откладывать карманные деньги, выстрою мастерскую, добуду кое-какие запчасти и сделаюсь экспериментатором. Буду ученым-одиночкой, работать стану по ночам и в конце концов выстрою настоящую мастерскую, самое большое здание в городе. Может, на нашем доме даже прибьют мемориальную доску: «Артур Хэггерстон, изобретатель антигравитационного двигателя; исследователь Луны; родился в 1942 г., умер в…» Как вы легко можете догадаться, про дату смерти я не решил – не хотел, чтоб моей славе пришел конец.

А потом я перестал мечтать. И в самое время, потому что теперь я шел через «поле брани». Маленькие ребятишки весело играли в войну. Перебегая от одного укрытия к другому, они стреляли друг в друга из деревянных пистолетов, обернутых фольгой, очень похоже подражая свисту пуль. Один ловко изображал рикошеты. Каждая его пуля давала рикошет. Девочки устроили парад манекенщиц – они двигались торжественно, вытянув руки и растопырив пальцы, в своих выцветших старых платьях, которые были им длинны без малого на целую милю. Голодные ковбои жарили картошку без соли на походных кострах и весело орали.

В конце бывшей улицы стоял дом. По-моему, когда-то, давным-давно, это был трактир. На заднем дворе торчала полуразвалившаяся арка ворот. От фасада ничего не осталось, кроме куска стены на уровне нижнего этажа. Можно было заглянуть в подвал и в комнаты, потому что стена развалилась ко всем чертям.

В комнате на четвертом этаже стоял Носарь Кэррон – ни дать ни взять обезьяна в большой клетке. Я его не видел и уже хотел пройти под аркой, как вдруг услышал его голос:

– Куда топаешь?

Мне показалось, что голос доносится ниоткуда. Я вернулся назад и увидел его при полном параде – узкие джинсы, ярко-синий пиджак, широкополая соломенная шляпа, во рту сигарета, которую он перекидывал языком из угла в угол.

– Ползи сюда, Артур, – сказал он.

– Я в кино иду.

– Там сегодня дрянь крутят. Лезь сюда, увидишь интересную штуку.

– Ну ладно, только я на минутку.

Я перешагнул через стенку и поднялся по бывшей лестнице. Видно, кто-то выехал отсюда в спешке: осталась целая железная кровать. Она была пружинная, но латунные шары исчезли.

Кэррон подпрыгнул на кровати.

– Ну что?

– Кровать.

– Здесь металлолома на пять шиллингов.

– Значит, считай, пять шиллингов у тебя в кармане.

– Помоги мне ее разобрать – загоним железо старому Неттлфолду.

– Возьми гаечный ключ да разбери сам.

– Нужен раздвижной.

– Слушай, Носарь, я иду в кино. Мне некогда.

– Ладно. Тогда приходи завтра в это же время с раздвижным ключом, мы ее разберем и сволокем к Чарли.

Я согласился и позвал его с собой в кино.

– Нет уж, – сказал он. – Там всякая мура идет, лучше я буду кровать караулить. А то ее кто-нибудь уведет из-под носа.

– Как хочешь, а только дурак ты, если станешь ее караулить, – сказал я.

– Курить есть?

– Две сигареты.

– Гони сюда. За мной не заржавеет, отдам, когда получим с Чарли Неттлфолда.

Риск был невелик, и я отдал ему сигареты. Он лег на кровать, подобрал колени, подложил соломенную шляпу под голову и прикурил от своего окурка. Видно, накурился до одури.

– Мы с тобой, старик, могли бы весело жить, – сказал он. – Давай дружить, ты мне нравишься. Есть еще ребята. Будем вместе развлекаться. Что скажешь?

– Не выйдет, – отрезал я.

– Почему? Тут нет ничего плохого.

– Хочу поступить на вечерние курсы, учиться дальше.

Он присвистнул.

– А ты не сыт этим по горло, старик? Теперь самое время поразвлечься. Да и за своих постоять. Портовые ребята лезут к нам. В прошлую пятницу в молочном кафе они избили наших.

– Пускай за этим полиция смотрит.

Он сплюнул.

– Полиция! Она другим занята: вытягивает денежки у девчонок на Шэлли-стрит или автомобили караулит. Мы сами должны за себя постоять.

– Не выйдет, – сказал я. – Забот по горло.

Он взмахнул, сигаретой, описав круг. Он весь сиял в улыбке, хотя в душе злился.

– Ну ладно, ладно. А кровать ты мне все-таки поможешь снести?

Я поглядел на гайки, прикинул, найдется ли у меня подходящий ключ, и пошел своей дорогой. Спустился с лестницы, миновал короткий коридор, перешагнул через детский стульчик, обошел запыленный диван, на котором сидела, глядя на меня, большая крыса, и вышел черным ходом. Теперь я снова был на «поле брани». Пройдя шагов сто, я почувствовал на себе чей-то взгляд. Я обернулся и готов был убить себя за это, потому что знал наперед, в чем дело. Это Носарь смотрел на меня через окно и дымил, как паровоз. Может, он решил выкурить все, что у него было, а потом уж лечь и поразмыслить или приготовиться к драке. В нашем районе было много разного жулья. А он, видно, решил драться за эту кровать до последнего.

Теперь, вспоминая все это, я вижу, что в Носаре погиб полководец. И дело не только в том, что он не разозлился, когда я отказался водить дружбу с ним и его компанией: он словно предвидел, что я еще сам приду и попрошу меня принять. И как в воду глядел.

А дело было так.

Я взял билет, купил пачку сигарет и начал «восхождение на Эверест», неизбежное, когда берешь дешевый билет в «Альбион». Сначала лезешь по лестнице наверх – там есть ресторан, газоны, несколько двухместных скамеек и аквариумов, где или лампочки не горят, или же ни одной рыбы нет. А оттуда – дальше по лестнице на самую верхотуру, и тут уж надо покрепче зацепиться ледорубом, потому что галерка построена еще в те времена, когда «Альбион» был мюзик-холлом, так что оттуда недолго и загреметь. Здесь, на Эвересте, всегда шум. Задние ряды – это настоящий змеятник, где влюбленные разыгрывают боа-констрикторов; передние – тир, откуда бросают апельсинными корками, пачками из-под сигарет или еще чем-нибудь, смотря по тому, какая идет картина, в зрителей, сидящих внизу.

В общем я добрался до верхней площадки и увидел, что она почти пуста, потому что последний сеанс уже начался. Почти – потому что там была девчонка с нашей улицы, Джоан Клэверинг. Я знал ее еще с тех времен, когда мы играли в лото и водили хоровод. Кажется, я ей давно нравился, но не стал за ней ухлестывать по нескольким причинам: во-первых, не знал, о чем с ней говорить, а во-вторых, тратишь вдвое больше, так что под конец остаешься с пустыми карманами и чувствуешь себя жалким шутом.

К тому же у наших ребят принято получать все, что тебе причитается за твои деньги, а я в то время, да и потом тоже, не любил брать свое таким вот способом, где-нибудь в подворотне. По-моему, уж если любить, так с удобствами.

Джоан стояла у одного из аквариумов. Когда я подошел, она обернулась. Не думайте, что она такая уж страшная. Она ничего себе. Но я видел, что на ней пальто, которое она носила еще в запрошлую зиму, а было уже лето. Может, поэтому я ее пожалел. А еще потому, что она была чуть-чуть горбатая. В общем я сказал ей: «Привет, Джоан», – она ответила, и я прошел мимо. Эх, не надо было мне оглядываться. С этого все и началось. Она так странно на меня поглядела, что я вернулся.

– В чем дело – обманул он тебя? – спросил я.

Она притворно весело ответила:

– Сегодня он, по-моему, работает сверхурочно.

И я подумал, что все сверхурочные заработки он, конечно, заначивает, надеется встретить девушку, которой на деньги плевать. Но я промолчал. Сказал только, что картина уже идет, и она сразу подошла ко мне.

– Можно мне сесть рядом с тобой, Артур? А то здесь пристают к девушкам, особенно когда они одни.

Ну что тут сделаешь?

Через минуту мы уже сидели рядом и глядели самую несусветную дрянь, какую я видел в жизни, – про какого-то хмыря, который работает на Аляске шофером, и у него всю дорогу шины спускают, и он без конца опаздывает, без чего никак не обойтись на Аляске; но другой шофер этому не верит и приезжает туда из Нью-Йорка со своей белокурой женой, чтобы водить грузовик точно по графику, а только вместо этого его жена совсем не по графику удирает к тому, первому. Мы стали играть в такую игру: считали по уговору, закрыв глаза, и нужно было угадать, что произойдет на экране, когда кончишь считать. Я выигрывал так часто, что играть стало просто неинтересно. Раза два Джоан придвигалась ко мне и, по-моему, была не прочь, чтоб я ее потискал. Но я вместо этого предложил ей сигарету. Она выкинула обычный фортель – хихикая, задула огонь, а потом схватила меня за руку, будто бы для того, чтобы удержать спичку. Так что я даже обрадовался, когда зажегся свет, хотя знал, что придется купить ей мороженое.

И тут ввалилась целая орава ребят. Я сразу узнал портовых по красным курткам и длинным бакам – года полтора, наверно, отращивали – и понадеялся, что они ко мне не пристанут. Они сели позади нас и стали отпускать всякие шуточки; потом один, длинный, худой и прыщавый, наклонился вперед и взял Джоан за плечо.

– Что, не дождалась меня?

Она повернула голову ко мне, потом отдернула плечо и оглянулась.

– А ты зачем ребят привел? Боишься, что один домой не дойдешь?

– Иди-ка сюда, я тебе объясню!

– Нет уж, теперь поздно. Я занята.

– Слушай, Джоан, – сказал я. – Ты иди, если хочешь.

– Это еще что за дурачок, из какой деревни? – спросил прыщавый.

– Хочешь от меня отделаться? – сказала она мне и говорит тому: – Заткни глотку, а не то мой дружок тебе ее заткнет.

Я вздохнул с облегчением, когда снова погас свет. Не обязательно быть трусом, чтобы избегать драки, особенно когда их пятеро или шестеро на одного. Я молил бога, чтоб картина была интересная, с пятью кинозвездами, потому что хоть я и не трус, но драться с такой оравой мне не светило. Еще куда ни шло, когда ты не один и есть надежда на победу, но мало радости, чтоб тебя отколотили всем скопом. Но малютка Джоанн этого не понимала. А может, и понимала. До сих пор толком не знаю. Она все жалась ко мне, а я отодвигался. Тогда она схватила меня за руку. Рука у нее была горячая. Да и у меня, честно говоря, тоже. Не стану утверждать, что остался к ней равнодушным.

А потом я вдруг чувствую, что тот, длинный, огрел меня кулаком по спине. Я обернулся и, провалиться мне на месте, в первый раз заговорил – до этого я не сказал ему ни слова.

– Вот что, приятель, – говорю, – ты полегче. Будешь лезть, вылетишь отсюда со страшной силой.

– Да тебе и с одноруким карликом не справиться, – сказал он.

– Слышь, мне просто неохота с тобой связываться. Отстань.

Все вокруг нас шикали и возмущались: безобразие, пусть молчат или выматываются, – а эти портовые все выпендривались. Джоанн тем временем жалась ко мне, я отодвигался, а проклятая картина так тянулась, что можно было две сигареты скурить между револьверными выстрелами. Я слышал, как портовые перешептываются, и насторожился. Было ясно – они такую заварушку готовят, что чертям тошно станет.

Потом двое схватили Джоан. А тот, длинный, сидел на откидном месте и покуривал. Он-то и командовал парадом.

– Посадите крошку ко мне на колени, – приказал он. – Аккуратненько подымайте – как бочку с пивом.

Я разозлился и сгреб одного за руку. Они уже подняли Джоанн, и мне стали видны ее ноги – сроду ничего подобного не видывал. Она брыкалась и визжала, а я ничего не мог поделать, потому что, когда схватил первого за руку, второй, сидевший сзади меня, накрыл мне лицо пятерней, норовя ткнуть пальцами в глаза. Я отпустил того, который держал Джоанн, и врезал этому второму; я и с десяти дюймов могу стукнуть так, что добавлять не надо будет. Он живо меня отпустил. Но Джоанн теперь была уже над стульями, так что я выскочил в проход и принялся за длинного.

Дальше разговор был короткий.

Я ухватил его левой рукой за узенький черный галстук и развернулся правой. Но ударил мимо, потому что он неожиданно пригнулся. А потом кто-то бросился мне под ноги, и я полетел на пол.

Тот, который мне под ноги бросился, выскочил из другого прохода. Это было неплохо придумано. Когда билетер осветил меня своим фонариком, я лежал на полу среди стаканчиков из-под мороженого и ореховой шелухи.

– Вставай, – сказал он. – И убирайся отсюда.

– Но они первые полезли.

– Все вы так говорите, – сказал он, когда мы запрыгали по длинной лестнице.

– Спросите девушку, с которой я был, они к ней пристали, – протестовал я.

– Какую девушку?

– Вон ту. Они ее через стулья перетащили.

Он зажег фонарик, и я увидел, что разговаривать бесполезно. Джоанн уже садилась на колени к длинному, закрыв глаза и прижавшись щекой к его прыщам. И я вышел в холодный, неуютный мир.

Я побрел домой, обдумывая планы мести. Про Носаря я совсем позабыл. Честное слово, я обрадовался, когда увидел, что он стоит, словно в старинной раме от картины, спокойный и уверенный, как ковбой с американского Запада, и глядит на меня сквозь дымные сумерки. Я все ему рассказал, и он ни разу даже не вставил: «Я ж тебе говорил». Сидел и слушал, молча куря мою сигарету. Я хотел подождать того, длинного, у «Альбиона».

– Будь спокоен, никуда он от нас не уйдет, – сказал Носарь.

– Да он из нашего района сразу умотается.

Носарь покачал головой.

– Помяни мое слово, он пойдет ее провожать.

Но я был так зол, что все еще хотел вернуться к «Альбиону».

– Спокойно, – сказал он. – Пораскинь мозгами. Если мы пойдем туда, вся орава на нас навалится. А если обождем здесь, тогда уж мы навалимся на него.

– Я хочу драться по-честному.

– Все будет по-честному, – пообещал он.

Жутко было сидеть в темноте на старой кровати и слушать, как внизу крысы дружно грызут продавленный диван, а вокруг шныряют сборщики утиля. Иногда слышались удары молотка; жалобно плакали во сне дети; горланили пьяные, ссорился муж с женой. Я думал о том, что сделаю, когда дойдет до честной драки, – неужто всего только раздавлю прыщ-другой на его роже. Около половины одиннадцатого мы решили смотреть в окно по очереди, но уже через пять минут стали смотреть оба. Носарь увидел их первый и сказал мне.

– Где?

– Вон, на тротуаре.

– Что же делать?

– Ничего – остальные-то небось следом тянутся.

Но вскоре выяснилось, что хвоста за ними нет; они шли, как в упряжке, – он почти нес девушку на руках.

– Это Мик Келли, – сказал Носарь.

– Давай вниз! – сказал я.

– Спокойно. Что-то слишком уж тихо… Не нравится мне это.

– Но ведь он уйдет.

– Лучше упустить его, чем на остальных нарваться.

Мы подождали, покуда они не скрылись из виду.

– Ну, теперь двинули, – сказал Носарь. – Только тихо.

Мы спустились по лестнице. Они шли, то и дело целуясь на ходу.

– Обожди-ка, – шепнул Носарь. – Не нравится мне все это, Артур.

– Даже жаль им удовольствие портить, – сказал я.

– А вот поглядим, – отозвался он.

Мы выскочили из дома быстро и без шума – я бежал на цыпочках, а Носарь был в американских ботинках на толстой резине, – но Келли все равно услышал. Отпустив Джоанн, он сунул пальцы в рот и свистнул. Чистая работа, ничего не скажешь.

– Охрану зовет, – сказал Носарь. – Ну-ка, вложи ему ума, а я встану на стреме.

Я с ходу съездил ему по зубам и отпрыгнул назад – стиль «молния», который мы применяли у себя на школьном дворе, когда шутя боксировали друг с другом, – и тут услышал крик Носаря. Я быстренько сообразил что к чему, и дал ему по уху: знал, что надо скорей кончать, потому что услышал в переулке топот. Носарь видел, как взметнулась, словно хлыст, велосипедная цепь. Это мне Носарь потом рассказал. Я этого не видел. Цепь угодила мне под подбородок, в самую мякоть. Он снова замахнулся, но тут Носарь схватил его за руку, и хорошо сделал, потому что я уже трепыхался, как цыпленок с отрубленной головой. А потом я почувствовал, что Носарь куда-то тащит меня.

Джоанн ломала руки и вопила, как зарезанная. Тот, длинный, не сразу очухался, так что нам удалось оторваться от них шагов на двадцать. В общем мы унесли ноги, потому что они сперва остановились спросить у Келли, что с ним, и он даже ответить не мог. А мы рванули во весь дух. Остановились только возле старой литейной. Ясно помню, что Носарь сказал только:

– Теперь понял, о чем я тебе толковал?

Я не ответил, потому что еще не отдышался, да и не знал, что отвечать.

«Келли не видели?» С тех пор мы всегда задавали этот вопрос.

Правда, одно время у меня даже веки покраснели, потому что я всюду его высматривал, следил за ним и видел его даже с закрытыми глазами.