Текст книги "Призрак бомбея"

Автор книги: Шилпа Агарвал

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 24 страниц)

Ведьма

Кондиционер гудел, а в ночном небе грохотал гром. Душный воздух наваливался, словно груда кирпичей, и Мизинчику мерещилось, будто спадает плотная драпировка, под которой что-то скрывается.

Девочка встала и зашагала по комнате, дожидаясь, пока Маджи впадет в забытье: во сне она обычно разговаривала, шептала и даже порой молилась, перебирая пальцами невидимые четки. В голове у Мизинчика все так и зудело: мысли опережали одна другую, но каждая приводила к запертой двери. Вчера девочка спросила о ней Дхира и даже попыталась подкупить Туфана, но ни один из близнецов так и не смог ответить. Мизинчику оставалось лишь отправиться прямиком к тетке.

Савита была единственной дочерью во влиятельной семье из Брич-Кэнди – старинного, закрытого британского анклава. Она хорошо усвоила женскую науку: как подбирать комплекты сверкающих драгоценностей, умасливать деловых партнеров мужа и облачать свое великолепное тело в непомерно дорогой шифон. Но лучше всего научилась она вызывать зависть у подруг за чашкой огненного пряного чая. «Нимиш – такой славный мальчик! Отец обязательно передаст ему бизнес… Одну или две ложки сахара?.. У Дхира просто феноменальная память. Помнит все, что ел за обедом неделю назад!.. А малыш Туфан – такая умничка. Первый в классе по математике!.. Печенья? Нет, ты просто обязана попробовать, это же импортное».

Соревнование с подругами за «самую первосортную и самую первоклассную жизнь» превратилось в особый вид спорта, и суммарный счет подводился в умах соперниц каждую неделю. На одной первое место заняла Зарина: ее кузина объявила о помолвке с молодым человеком из влиятельной семьи автопромышленников. На следующей – Анджали, что записалась в класс живописи, хотя мужнина родня и возражала. Мамта выбилась в лидеры, как только наняла второго шофера, жутко похожего на кинозвезду Дэва Ананда [46]46
  Дхарам Дэв Пишоримал Ананд (р. 1923) – знаменитый болливудский киноактер, режиссер и продюсер. Снимается с 1940-х гг.


[Закрыть]. А Зарина с ее моложавым лицом еще долго не сходила с дистанции – даже после того, как сбежала с тощим иностранцем, приехавшим в Бомбей по программе Фулбрайта [47]47
  Программа Фулбрайта – программа образовательных грантов, основанная сенатором США Дж. У Фулбрайтом и финансируемая госдепартаментом США.


[Закрыть].

Савита всегда в жизни стремилась побеждать. Еще в прошлом месяце она не приняла соседку в члены своего закрытого обеденного кружка. Савита предусмотрительно обзвонила кучу сплетниц, сочинив историю о том, как соседка средь бела дня втирает себе в грудь настоянный на розах творог. Для бедняжки не только закрылась дорога в кружок, но ее также внесли в черные списки всей приморской части города. Словно для того, чтобы унизить женщину еще больше, пару месяцев компания хорошо воспитанных молодых людей собиралась перед воротами ее дома; парни смотрели в бинокль, выставляя напоказ неприличные выпуклости.

Да уж, Савита была грозным врагом, и ее гнев чаще всего выливался на Мизинчика.

Кондиционер громко затрещал и заглох. Мизинчик подошла, щелкнула выключателем, но не послышалось ни звука – даже скрипа. Она вздохнула: опять сломался.

Маджи забормотала во сне, ворочаясь на кровати.

Мизинчик живо распахнула оба окна в аллею, и девушку тотчас окутал душный ночной воздух. Снаружи все было тихо. Умолкли даже сверчки. Ночная рубашка промокла от пота. В горле пересохло от жажды. Мизинчик включила старинный вентилятор, тот постепенно ожил и стал гонять густой воздух, но это не приносило облегчения.

Маджи вдруг застонала и лязгнула зубами. Потом распахнула глаза и села в кровати – бабке давно уже не удавалось этого сделать, пока она бодрствовала.

Мизинчик открыла в изумлении рот.

–  Я знаю, Савита, все знаю, – сказала Маджи глухим голосом, уставившись в противоположную стену немигающим взором; изо рта потекла слюна.

Затем Маджи снова откинулась на кровать и захрапела. Ее сон нарушил лишь «хороший дядя» премьер-министр Неру, что склонился, будто собираясь куснуть ее за ухо, и вкрадчиво напевал: «О, моя дорогая матушка Индия».

Мизинчик стояла рядом, сердце колотилось в груди. На кровати лежала Маджи – она говорила во сне и шептала что-то бессвязное.

В небе сверкнула молния.

–  Сказали, что она ведьма, —с жаром зашептала Маджи. Дышала она тяжело и быстро, будто в панике. – Она – ведьма! Ведьма! Ведьма!

Мизинчик выбежала за дверь, и тут же пророкотал гром.

Пока Мизинчик ждала в темноте, переводя дыхание, ее обнял душный воздух коридора. Пару минут спустя Джагиндер распахнул дверь спальни и прошмыгнул в прихожую. Его рубаха сверкнула в лунном свете. Вскоре послышался приглушенный щелчок зажигания, а затем – шум двигателя и скрип ворот. Джагиндер уезжал из бунгало чуть ли не каждую ночь. Мизинчик понятия не имела, куда он отправляется, но знала, что эти полуночные отлучки очень тревожат Маджи.

Мизинчик подкралась к дверям спальни и заглянула внутрь.

Тусклый свет слабо озарял комнату, что была обставлена шикарной белой мебелью с защитной металлической окантовкой. Мебель входила в приданое Савиты, которое доставили прямо перед свадьбой.

«Увезите это обратно», – сказала Маджи, в ужасе уставившись на блестящие серебристые стулья. Она содрогнулась от мысли, что белый – цвет траура – столь некстати проник в ее дом. Не говоря уж о том, что этот суперсовременный гарнитур плохо сочетался с величавыми цветами бунгало – еебунгало. Джагиндер промолчал, но скрытая демонстрация силы будущей жены его заинтриговала: ведь она уже побывала в доме после помолвки и прекрасно знала его стиль и колорит.

На помощь пришла дочь Маджи, Ямуна, которая тогда еще была не замужем.

«Да нет, мамочка, – сказала она, – она же не белая, а голубоватая – как та керамическая ваза «сэйдзякудзи» из Японии. Почти молочная».

«Белый – он и есть белый», – проворчала Маджи, но под конец уступила, тем более что жуткий гарнитур все равно должен был стоять в спальне Джагиндера и Савиты.

Савита уселась перед изящным трюмо, зажгла свечу, и серебристую обшивку усеяли мириады светляков. Зеркало на стене завесили тончайшей тканью. В жилище Митталов зеркала были редкостью: Савита полагала, что в них прячутся злые духи, которые любят красивых детей и норовят сглазить ее мальчиков. Когда Савита не смотрелась в свое зеркало, она покрывала его тонкой хлопчатобумажной простынкой, а овальное зеркальце с блестящей латунной подставкой прятала у Маджи на комоде.

Савита провела рукой по хрустальным флакончикам с аттарами [48]48
  Аттары – эфирные масла


[Закрыть], коснувшись каждого, – будто совершала ритуал. Потом переставила набор цветных стеклянных баночек из Уттар-Прадеша, что отсвечивали в мерцании свечи, раскрыла обшитую серебром пудреницу и поднесла к носу пуховку.

На краткий миг Мизинчик с тоской вспомнила мать.

Савита взяла полированную серебряную шкатулочку с бинди [49]49
  Бинди – знак истины, цветная точка, которую индианки рисуют или приклеивают в центре лба, так называемый «третий глаз». В состав краски, которой ставится бинди, входит яд кобры.


[Закрыть]для лба и поставила перед собой. Погладила, придерживая крышку рукой, словно боялась, что нечаянно снимет ее с петель. Неторопливо открыла шкатулку и стала рыться внутри. Она достала квадратный клочок бумаги и уставилась на него. Нежно потрогала бумагу и расплакалась.

Мизинчика бросило в жар от стыда, она попятилась из комнаты и случайно задела гирлянду из крохотных птичек с серебристыми клювиками, висевшую в дверном проеме.

Савита подняла глаза: в зеркале отразилось ее жутковатое перекошенное лицо.

Мизинчик стремглав понеслась по коридору. Темнота кухни поглотила ее, и девушка вмиг распласталась на полу.

Несколько минут спустя она увидела странно освещенную полу халата, волочившуюся по земле. Изысканные ступни с бриллиантовыми кольцами на пальцах медленно прошагали по западному коридору, мимо спальни мальчиков, и остановились.

Мизинчик приподняла лицо.

Это была Савита.

В руке она высоко держала свечу и пристально смотрела на засов ванной.

Раздумывать было некогда. Мизинчик помчалась по коридору к спальне Савиты и одним махом раскрыла серебряную шкатулку с биндина туалетном столике. Мизинчик знала, что Дхир однажды залез туда и в восторге рассортировал украшения по цвету, форме и назначению. «Для храма, – пересказывал он потом, – для обеда, для магазинов, для ссор с папой…» Савита неожиданно вернулась к себе после завтрака и отвесила ему такую оплеуху, что он отлетел через всю комнату. «Не смей больше никогда ее трогать», – прошипела Савита и лишь с трудом успокоилась. Дхир свернулся калачиком на полу и остаток дня провалялся в соплях и слезах, не реагируя даже на Мизинчика, предлагавшую батончик «перк».

В шкатулке для биндилежал тот самый квадратный клочок бумаги, над которым Савита расплакалась. Это была черно-белая фотография. Вверху – размытая рука с тонкими браслетами на запястье. Рядом погремушка, а прямо под ней туго запеленатый младенец. На обратной стороне нацарапано одно слово: «Чакори» – и дата: 1947 год.

Младенец.

У Мизинчика екнуло в груди и зашумело в ушах. Она уронила снимок и обернулась к выходу.

В дверях стояла Савита, белая от ярости.

Она спокойно закрыла дверь, прошагала к Мизинчику и дала ей пощечину.

Мизинчик отшатнулась.

– Как ты посмела?! – прошипела Савита. – Прокрасться в мою спальню, как воровка!

Мизинчик что-то залепетала, схватившись за щеку. Гул в голове перерос в какофонию голосов. Девочка заткнула уши, но навязчивые, заглушавшие друг друга голоса не смолкали.

Савита выдернула пальцы Мизинчика из ушей.

– Хочешь знать, из-за чего я тебя ненавижу? – Она резко схватила фото со стола и ткнула Мизинчику в лицо: – Ты здесь потому, что онаумерла!

Мизинчик увидела пухлые щечки младенца и блестящие волосики – прилизанные, как у всех новорожденных. Его глазки, еще закрытые от мира, и толстые ресницы в капельках влаги. Сумбурные, бесплотные голоса продолжали стенать.

– Это ведь ты должна была умереть, ты! Когда Маджи привезла тебя, ты была такая квелая, такая мозглявая, вся кожа в прыщах. – Савита скривилась в отвращении. – Но ты выжила, а моякровиночка умерла…

Она разрыдалась. Слезы текли по щекам, шее и собирались в ложбинке между грудями.

– Простите, – выдавила из себя Мизинчик. Голоса в голове оглушительно гремели.

Савита откинула волосы назад.

– Этот дом никогда не станет твоим, – сказала она. – Я отправлю тебя обратно. Клянусь!

Утопленница

На следующее утро Мизинчик неподвижно стояла в ванной, прислонившись к двери. Пол остался после мальчиков мокрым, а ведро с водой – наполовину пустым. «Умерла новорожденная, – печально размышляла Мизинчик, – и меня взяли вместо нее». Но все было не совсем так. Савита не хотела ее, Джагиндер – тоже. Это утаивали от Мизинчика, хотя в доме Митталов секреты строго возбранялись.

Если днем хотя бы ненадолго закрыть дверь, тебе делали замечание и дотошно расспрашивали: чем ты там занимаешься – может, чем-то предосудительным? Единственный законный повод запереться – одно из трех ежедневных очищений: от внутренней, внешней или незримой скверны. Другими словами, для уединения отводились лишь туалет, ванная и комната для пуджи.Ну или уединяйся ночью.

Мизинчик с ужасом вспомнила, как вчера перепугалась. Но все трое кузенов уже благополучно помылись и вышли, раскрасневшиеся, обмотав бедра полотенцем. Тогда Мизинчик успокоилась и проворно закрепила косы на макушке.

В следующий миг она заметила, что с табурета исчезло квадратное коричневое мыло, которое там всегда лежало. Стараясь не впадать в панику, Мизинчик громко вздохнула, будто в раздражении, и решила, что Туфан просто забыл положить мыло на место. Но, отправившись по коридору в кладовку, она заволновалась: «А вдруг не забыл?»

В кладовке всегда было темно: когда в дом проводили электричество, решили, что здесь освещение не нужно. Дневного света, проникавшего сквозь узкий проход на кухню, едва хватало для того, чтобы различить мешки с рисом «басмати», что спокойно дозревал с одной стороны, и банки с закусками – пропаренным рисом в пятнах куркумы и соленой чевдой [50]50
  Чевда – смесь пряных сухих ингредиентов, которая может включать в себя жареную чечевицу, арахис, лапшу из нутовой муки, кукурузу, растительное масло, воздушный рис и жареный лук.


[Закрыть], которые аппетитно выстроились на полке. Здесь же стоял небольшой второй холодильник, списанный с корабля на судоразделочном заводе Джагиндера. Шкаф изредка погромыхивал, словно больной гриппом. В кладовке пахло старой бумагой, пылью и засохшим печеньем. Этот запах обычно казался таким уютным, но сегодня вывел Мизинчика из себя. В каком-то безумии она ощупала угол верхней полки, где хранилось мыло, и вытащила брусок «люкс» с выдавленной надписью «только для кинозвезд», но им пользовалась лишь Савита. Пошарив еще немного. Мизинчик обнаружила коричневый брусок и помчалась в ванную, убегая от непривычной тишины.

– До сих пор не помылась, Мизинчик-ды? – спросила Кунтал, подметая коридор.

– Мыла нету!

– Как это нету? Я же только вчера принесла новое. – Кунтал просунула голову в ванную. – Так вот же оно – прям на табуретке!

Мизинчик на миг застыла от ужаса, но тотчас вспомнила вчерашний смех Туфана.

– А я и не заметила.

– Серое на сером – где уж тут заметить, – добродушно сказала Кунтал.

Мизинчик отдала новый брусок и шагнула в ванную.

Девочка трижды открыла и закрыла дверь, проверяя, не застревает ли, и только потом заперлась на задвижку. Раздевшись, Мизинчик уселась на деревянный табурет и вылила на плечо лотуводы. Ополоснула лицо, намылилась и ополоснулась вновь.

В ванной похолодало.

Даже с закрытыми глазами Мизинчик увидела, как внезапно вспыхнул свет.

Латунное ведро ослепительно засветилось. Да так ярко и мощно, что девочка закрыла глаза руками.

Прижав ладонь к губам, чтобы не закричать, она кинулась к двери и навалилась на нее.

– Помогите! – завопила Мизинчик, жмурясь от нестерпимого блеска. Птза слезились из-за слишком резкого света.

Дрожащими пальцами Мизинчик пыталась нащупать дверную ручку. Неожиданно девочка вспомнила, как Маджи сказала вчера в комнате для пуджи: «Бэти,бог Вишну [51]51
  Вишну – верховный бог в вайшнавской традиции индуизма, входит в высшую божественную триаду, наряду с творцом Брахмой и разрушителем Шивой. Его аватарами являются Рама и Кришна.


[Закрыть]никогда не дремлет, и он всегда придет к тебе на помощь». Затем бабка быстро сунула горсть изюма ей в рот. Этот прасад [52]52
  Прасад – пища или любой другой элемент, в ходе религиозного обряда предлагаемый богу, а затем распространяемый среди верующих как символ божественной благодати.


[Закрыть]из миндаля и изюма, освященный богами, все еще был внутри. Мизинчик ощутила прилив сил. Сегодня у нее был запор – редкий случай, и, значит, бог Вишну, воплощение милосердия и доброты, пребывал с ней, в ее кишечнике.

– Никого я не заменяю! – закричала Мизинчик, повернувшись к свету, нащупала задвижку и открыла ее. – Маджи любит меня!

Вдруг все стемнело.

Мизинчик открыла глаза и с минуту привыкала к полумраку. Ванная казалась такой же будничной, унылой и пустой.

Девочка схватила полотенце и опрометью выскочила наружу.

Она опять спаслась.

В тихом и безопасном святилище для пуджиМизинчик расплакалась и во всем созналась Маджи.

– В ванной что-то есть!

– Что ж там может быть, девочка?

– Свет! Яркий-преяркий. Я зажмурилась, но видела.

– Наверно, у тебя жар, – сказала Маджи и потрогала ее лоб. – Иногда от него ум за разум заходит и в глазах темнеет…

Мизинчик покачала головой. Всю жизнь она слышала рассказы о таинственных привидениях и злых духах, что насылают чары на беззащитных жертв. Даже ее любимая учительница из католической монастырской школы, сестра Прамила, которая носила в кармане сутаны статуэтку младенца Кришны, однажды рассказала, как их одноклассница нарвала цветов на душистом поле за школой, а потом у нее страшно разболелся живот. «Она была непослушная девочка, – сказала сестра Прамила замогильным голосом. – Плохие-преплохие духи вошли к ней в живот, и бедным родителям пришлось везти дочку в Мехндипур – а это аж в самом Раджастхане! – дабы исцелить ее. Христе Боже, помилуй ее!»

– Да не жар это был, – не унималась Мизинчик. – Наоборот, я озябла, и было так страшно… будто призрака увидела…

– Сядь, – перебила ее Маджи, махнув рукой, и насупилась. Она помолчала, выбирая историю, а затем притянула внучку к себе: – Знаешь рассказ о рани Джханси?

Мизинчик потупилась.

– Она была царицей и сражалась с британцами во время Первой войны за независимость [53]53
  Первая война за независимость. Восстание сипаев, или Индийское народное восстание 1857–1858 гг. – мятеж индийских солдат против колонизаторской политики англичан.


[Закрыть]. Когда напали на ее царство, она сбросила с себя покрывало и встала во главе войска. Царица не ведала страха.

Мизинчик подняла глаза.

– Она облачалась в воинские доспехи, но перед битвой всегда надевала золотые ножные браслеты.

– И что с ней случилось?

– Ее смертельно ранили, и земляки положили ее под манговым деревом.

– Она умерла?

– Да, но память о ней чтят по всей Индии. – Маджи пропела строчку из песни деревенских женщин: – «Имя ее столь священно – мы поем о ней лишь на рассвете».

Наступила долгая пауза.

– Когда люди боятся, им повсюду мерещатся темные, потусторонние силы. Если тебя что-то пугает, ты должна с этим бороться, – сказала Маджи. – Помни о рани. У тебя тоже есть внутренний стержень.

– Но…

– Ты уже не ребенок, – сказала в завершение Маджи. – Отвыкай от сказок. Не желаю слышать все эти россказни о призраках. Так говорят лишь неучи да бродяги.

– Но в них верит тетя Савита…

Маджи нахмурилась:

– Она рассказала мне, что ты ночью заходила к ней в комнату. Зачем?

– Я увидела, что она плачет. Она держала фотографию… Мне захотелось взглянуть. Там был младенец. Девочка!

Маджи и вида не подала, что знает об этом снимке. Лишь обхватила голову и закрыла руками глаза:

–  Кью? Кью? [54]54
  Почему? Почему?


[Закрыть]К чему ворошить прошлое?

– Мне просто хочется знать, что случилось, – тихо сказала Мизинчик.

Маджи тяжело прислонилась спиной к стенке. В душу нахлынули воспоминания.

– Уходи! – вдруг крикнула она, прогоняя Мизинчика рукой. – Уходи же!

– Маджи? – испугалась Мизинчик.

Но Маджи не слышала: она уже окунулась в беспощадную тьму.

Маджи тонула в незабытом прошлом – возвращалась в то далекое утро, когда привычно обходила бунгало. «Никакие пороки не омрачат для нас Солнце – мировое око, – повторяла про себя Маджи строки четырехтысячелетних Упанишад [55]55
  Упанишады – древнеиндийские трактаты религиознофилософского характера, являются частью Вед и относятся к священным писаниям индуизма.


[Закрыть], – так и единое Я, пребывающее во всем, не осквернят несовершенства этого мира».

Едва Маджи миновала библиотеку, Джагиндер потребовал молочную смесь – дымящуюся сладкую кашу, от которой набухнут порожние груди Савиты. Выскочив из детской ванной, молодая айя [56]56
  Айя – няня.


[Закрыть], помчалась на кухню; огненно-красное сари она стянула на поясе, чтобы не замочилось. Через секунду нянечка выбежала с лакированным подносом и ринулась по коридору к комнате Савиты.

Маджи завершила полный круг и начала следующий, как вдруг услыхала судорожные всхлипы. В ванную вели следы мокрых ног. Переступив порог, она увидела, что айятрясет младенца, пытаясь оживить его крошечные легкие. Пшдя на ребенка, Маджи подумала лишь одно: «Синюшной родилась – такой и померла».

Когда стало ясно, что помочь уже нельзя, Маджи сама взяла бездыханное тельце, легкое, как полдюжины манго. Она молча вывела айюна переднюю веранду.

– Эй, Гулу, – позвала она семейного шофера низким, скрипучим голосом.

Он как раз сидел у себя в гараже и причесывался, но прибежал в мгновение ока. Одну половину волос он аккуратно, натерев маслом, уложил волной, а вторая стояла дыбом, словно уже услыхав страшную новость об увольнении айи.Шепнув ему на ухо приказание, Маджи достала из-за пазухи свернутую пачку рупий – высоченные груди натягивали блузку – и вручила шоферу. Гулу не хотелось выполнять поручение, но айябез единого слова скользнула на заднее сиденье черного «амбассадора». Ее красное сари намокло, глаза распухли.

Маджи не стала дожидаться, пока он тронется, накрепко закрыла ржавые зеленые ворота, заросшие побегами жасмина, и заперлась в своей скорбной крепости. Она поспешно возвратилась в ванную, побаюкала на прощанье любимое дитятко с амулетом из золотых и черных бусин на шее и омыла тельце от грязи, приставшей, пока оно лежало на земле. Оторвав край своего домотканого сари. Маджи завернула младенца в эту бесцветную траурную ткань и прижала его к груди.

Она все же нашла в себе силы постучать в дверь. Савита полулежала с закрытыми глазами, откинувшись на большие вышитые подушки, и темные волосы ниспадали ей на плечи, точно пышные лозы бугенвиллеи. Джагиндер сидел рядом на кровати и заботливо кормил ее кашей с ложечки.

Стоя в дверях, Маджи наблюдала за этой трогательной сценой. На миг она вспомнила дочь Ямуну – еще живую, но уже беженку в другой части страны.

– Ma? – сказал Джагиндер и со стуком опустил ложку в миску. – Что-то случилось?

Воздух стал вдруг прозрачным и светлым, переливаясь сотнями красок, словно Джагиндер и Савита уже ощутили всю важность момента – того краткого мига, когда их жизни висели на волоске.

Покачав головой, Маджи стиснула окоченевшего младенца – всего разок, совсем чуть-чуть, но этого хватило.

Савита завизжала.

Маджи увидела широко распахнутые глаза сына и за долю секунды поняла, что смерть младенца – лишь первая весточка грядущего Джаггернаута [57]57
  От англизированного произношения имени Джаганнатх (Владыка Мира), эпитета бога Вишну.


[Закрыть]. Самое худшее – еще впереди.

Джагиндер попытался встать, но оступился. Стиснув зубы, он все же поднялся.

–  Айя, —сказал он. Это был не вопрос, а утверждение.

– Несчастный случай, – прошептала Маджи.

Джагиндер уже выскочил из комнаты и понесся с грохотом, наклонив голову и грозно сжав кулаки.

Где-то на другом конце бунгало захныкали близнецы.

– Отдайте ее мне! – закричала Савита и прижала младенца к груди. Спальня огласилась ее воплями.

Маджи стояла рядом, в душе у нее разрасталась бескрайняя чернота.

Она – глава семейства.

Ей плакать нельзя.

Нужно держать себя в руках.