Текст книги "Призрак бомбея"

Автор книги: Шилпа Агарвал

сообщить о нарушении

Текущая страница: 14 (всего у книги 24 страниц)

Кубок желания

Маджи сплюнула на пол – такого она себе раньше не позволяла. Но имя айизастряло комком в горле, сжавшемся от бешенства, и набухло ужасом. Маджи невольно вспомнила тот трагический день, как, дозором обходя бунгало, остановилась у двери ванной, где тогда стирали белье. «Ведьма!» – услышала она голос Парвати, и обвинение пронзило ее стрелой бога Рамы. В тот миг Маджи лишь нахмурилась над глупой, непочтительной болтовней прислуги. Но теперь проросли первые зерна сомнения.

– Ты ее видел? – Маджи ухватилась за диванный валик и прижалась к нему животом.

– Да! – Гулу, все еще лежа на полу, сбивчиво пересказал подробности: свет фар, ворота распахиваются сами по себе, встреча. – Она была похожа на духа! На демона из легенды о царе Викрамадитье!

– Демонов не бывает. – Это утверждение прозвучало почти как вопрос: Маджи уже не знала, во что верить, сами основы ее убеждений пошатнулись. Трагедия не давала ей покоя много лет. И вот айявернулась.

Гулу потупился.

Лицо Маджи вдруг ожесточилось:

– Я не позволю ей отнять у меня внучку.

Ее раздумья прервал резкий автомобильный сигнал во дворе. Оба нетерпеливо взглянули на дверь.

– Джагиндер? – Савита вошла со стаканом теплой воды в руках, неохотно прихлебывая. Волосы у нее растрепались, вид потерянный.

Хоть Савита и злилась на мужа, его нескладная фигура могла бы ее успокоить в эту кошмарную ночь. Несмотря на слезные призывы Савиты, призрак так и не появился в комнате мальчиков, пока там убирались Парвати и Кунтал. «Прошу, приди ко мне, – умоляла она. – Дай мне на тебя взглянуть, обнять. Хоть разок». Ничего – никаких признаков узнавания. «Оставьте ее, – наконец сказала Парвати. – Привидение покажется, когда захочет».

– Нет, мама, – ответил Нимиш, вместе с братьями втаскивая в комнату толстый матрас. – Такси, наверное.

– Ступай, – Маджи показала Гулу на дверь. Она договорилась с Бомбейской больницей. – Там подлечат твой палец.

– Маджи, – Гулу чувствовал, как пульсирует уже вся рука, – я должен остаться. А то вдруг… она вернется?

– Кто? – спросила Савита.

Маджи глянула на невестку и тяжело вздохнула.

– Авни, – наконец ответила она еле слышно.

Савита уронила стакан:

– Она возвратилась?

– Да.

Кунтал открыла рот и чуть было не кинулась к дверям, чтобы убедиться самой. Она помнила последний разговор с Авни – в то утро Кунтал вызвалась искупать младенца. Они даже поссорились. Кунтал помнила злобный, скрипучий голос Авни, напоминавший песчаные пляжи ее молодости.

– Зачем она вернулась? – спросила Савита.

С улицы донесся еще один раздраженный сигнал.

– Иди же, – приказала Маджи, взмахом руки отсылая Гулу.

– Она хочет убить всех моих детей!

Савита уже рыдала, в памяти всплыло, как умело и терпеливо обращалась Авни со всеми тремя мальчиками, особенно с малышом Туфа-ном, хотя его мучительные колики сводили ее с ума. Но потом Савита завела обычай: каждый месяц повязывала на руки мальчиков латунные амулеты, дабы защитить их от влияния Авни. «Если бы другая айяуправлялась с мальчиками так же хорошо, как она, – пожаловалась Савита Кунтал, прикрыв дверь своей комнаты, – я взяла бы ее на работу не раздумывая. Вот бы найти такую же простую девчушку, как ты…»

Дхир и Туфан съежились под ватным одеялом. Нимиш обнял мать и подвел ее к стулу:

– Она больше не может нам навредить, мама.

– Она ведьма! – плакала Савита. – Разве ты не знаешь, что ведьмы забирают трупики младенцев? Ведь груднички не различают добро и зло. Она убила мою девочку и заставляет ее творить дурные дела!

– Перестань, мама! – Нимиш прижат к себе мать. – Прошу тебя!

– Все складывается.

–  Айявернулась, а моя дорогая деточка явилась привидением, – причитала Савита.

Ночную тишину вновь прорезал сигнал.

– Ну иди же! – снова распорядилась Маджи.

– Никакая она не ведьма, – тихо сказал Гулу в дверях, а затем скрылся за стеной дождя.

На миг все смолкли: эта злосчастная ночь уже выманила из дома троих. Оставшиеся домочадцы сгрудились, словно боясь тоже исчезнуть.

– Маджи, – наконец заговорил Нимиш, пытаясь скрыть волнение. – Скажи, что сталось с айей?

Маджи стиснула челюсти, не желая ворошить прошлое – тот день, когда утонул младенец.

– Расскажите нам! – подхватила Савита.

– Я прогнала ее.

– Прогнала? – недоверчиво переспросил Нимиш.

– Вы же сказали, что она в тюрьме! – завопила Савита.

– В тот день случилась ужасная беда, – ответила Маджи усталым, бесцветным голосом. – Но не могла же я отправить девушку за решетку.

– И вы сейчас так спокойно об этом говорите? – Савита дерзко наставила на Маджи палец, а затем принялась набирать номер на телефоне. – Если б она сидела в тюрьме, никто бы не забрал Мизинчика.

Удар угодил прямо в цель.

– Положи трубку! – 1олос Маджи дрогнул на последнем слове – единственный признак, что слова Савиты ее задели.

Но та не собиралась сдаваться.

– Инспектора Паскаля, пожалуйста, – произнесла она в трубку.

– Савита! – В бешенстве Маджи попыталась придвинуть к ней свое гигантское тело.

– Передайте ему, когда придет, – невозмутимо продолжила Савита ясным и четким голосом, – что имя злоумышленницы – Авни Чачар. Она родом из рыбацкой деревни Колаба и работала у нас айейтринадцать…

Маджи нажала белую пластмассовую кнопку, вырвала трубку из рук Савиты и так свирепо глянула на невестку, что той осталось только уступить.

– Ему нельзя доверять, – прошипела Маджи и принялась набирать номер жреца.

Когда из-за боли Маджи не могла пойти в храм, она звонила жрецу по прямой линии: маленькое вознаграждение за многолетнее щедрое благочестие.

Пошли длинные гудки. Маджи молча считала: семнадцать, восемнадцать, девятнадцать… Она решила не класть трубку, пока не ответят. Наконец раздался щелчок, и сердитый голос проворчал:

– Пандит-дяш.

Даже разбуженный среди ночи, жрец тотчас узнал низкий голос Маджи. Он обслуживал клиентуру, жившую на Малабарском холме – в самом престижном районе города. О благосостоянии жреца можно было судить по тройным жировым складкам, что свешивались через край дхоти,их сдерживала только священная нить, перетягивавшая грудь. Пандит-дяш негромко выругался, а затем энергично почесал свободной рукой лысину – чтобы кровь прилила к голове и развязался язык.

– Маджи. – Голос в трубке зазвучал слаща-во-приторно. – Саб кунх тхик хай? [168]168
  Все хорошо?


[Закрыть]

– Нет, Пандит-джи. Все очень плохо. Умоляю, приходите.

– Прямо сейчас? – Жрец сверился со своими швейцарскими наручными «фавр-лейба» из нержавейки, подаренными другим богатым клиентом пару лет назад.

«Два часа ночи. Что она о себе возомнила, эта чокнутая, с ее вечными просьбами? Можно подумать, у меня нет клиентов поважнее! Да мне завтра с утра пораньше освящать «мерседес». Нужно быть в форме и хорошо отдохнуть. Я скажу этим Митталам-Фитталам: нет. Решительное нет, нет и нет!» Он возмущенно выпятил раздувшееся пузо.

– Пандит-джи, – напирала Маджи, – вы ведь приедете? Я сделаю очень щедрое приношение.

– Конечно, конечно, – неожиданно для себя сказал Пандит-джи. – Я всегда к услугам моих самых благочестивых семей.

Маджи положила трубку и быстро окинула взглядом свои толстые пальцы, распухшие суставы, пожелтевшие ногти. Она и сама не верила в то, что собиралась сделать. Глянув на Савиту, Маджи замешкалась. Невестка сидела на стуле, приготовившись к наказанию. За долгие годы они нередко обменивались колкостями, но Савита никогда еще столь открыто не дерзила свекрови. Теперь она успокаивала себя тем, что Джагиндера нет дома и он не встанет на сторону матери.

– Помнишь… – начала Маджи, но осеклась.

Савита подняла глаза и прочла на лице Маджи не гнев, а отчаяние.

– Помнишь того тантриста, которого ты вызывала после трагедии?

– Тантриста? – Савита поднесла ладонь к губам, словно сдерживая ругательство. – Но… вы же так рассердились, когда он пришел, что даже не пустили его на порог.

Тогда Маджи не захотела осквернять свой дом черной магией. Но сейчас все изменилось. Сейчас Мизинчик в руках айи,обладающей сверхъестественными способностями. «Мизинчик, Мизинчик, Мизинчик», – мысленно твердила Маджи. Она готова на все, лишь бы вернуть внучку, – даже спуститься в мрачное подземное царство суеверий и бесовщины.

– То было тогда…

– Маджи! Тантрист? Ты уверена? – изумленно спросил Нимиш.

– Парвати знает, как его найти. – Савита поежилась от дурного предчувствия. Долгие годы добивалась она, чтобы Маджи признала законность ее суеверий, но теперь, когда свекровь наконец приняла их, словно обрушились сами основы их мира.

– Парвати! – загудела Маджи, запрокинув голову.

Парвати и Кунтал примчались из комнаты мальчиков с мокрыми тряпками в руках. Следом, словно стряслась новая беда, торопился повар Кандж, готовивший на кухне завтрак.

– Найди мне тантриста.

– Тантриста? – переспросила Парвати, чтобы убедиться, что не ослышалась.

– Да.

Парвати промолчала. Давным-давно она ходила к одному – ее отвел Гулу, когда они с Канджем только поженились и не могли зачать ребенка. «Наступит год, когда ты оставишь всякую надежду. Год, когда дожди польют как из ведра и окончательно смоют прошлое. Лишь тогда ты зачнешь», – сказал тантрист и заставил ее выпить булькающую малиновую жидкость, от которой у нее потом несколько дней шла кровь. С тех пор столько воды утекло, что Парвати посчитала его мошенником. И все же – Парвати пощупала свой живот – у нее задержка уже пять дней. «Не может быть!»

– Найду.

– Приведи сейчас же.

– Я возьму машину. Кандж умеет водить.

Повар обомлел. Он с детства не водил машину. А сейчас его жена хочет, чтобы он отвез ее на задворки Бомбея к этой жуткой твари? Он вспомнил, как Гулу доставил туда Парвати. Кандж умолял ее не пить зелье из козлиной крови и еще чего-то столь же гадкого. Когда у нее потом пошла кровь и она так ослабела, что целый месяц была прикована к постели, Кандж, потрясая кухонным ножом, пригрозил выпотрошить тантриста, словно рыбину. Но он так боялся возвращаться в узкие проулки, полные мерзости и отчаяния, что предпочел остаться за зелеными воротами, в роскошном и безопасном бунгало.

– Пар-ва-ти… – врастяжку проговорил Кандж, желая напомнить, что сотворил с ней этот тантрист.

Но она как ни в чем не бывало откинула косу на спину и пошла за зонтом. Вернувшись, Парвати загнала Кунтал в угол.

– Пообещай мне, – прошептала она, схватив сестру за плечи, – что бы ни случилось, ты ни в коем случае не выйдешь из бунгало.

– Она там, – сказала Кунтал, тяжело дыша. – Она вернулась!

– Не смей выходить!

– Маджи, – Кандж попытался ее уговорить, – не лучше ли пригласить Пандит-джи?

– Он тоже придет. А сейчас мне нужно помолиться.

Кунтал помогла Маджи подняться и проводила ее в комнату для пуджи.Кандж принес халву, свежую воду и листья тулси.

А затем они с Парвати отправились на поиски тантриста в трущобы Дхарави.

Извинившись, Кунтал ушла в парадную гостиную, расположенную за столовой.

Когда они с Парвати впервые появились в бунгало, Маджи смогла поселить девочек лишь в этой гостиной. Кладовка и кухня не годились, а оба гаража во дворе уже были заняты: в одном стояла машина, а в другом жили Гулу и Кандж. Те же общественные условности, что угнетали сестер, внезапно раскрыли перед ними двери самой роскошной комнаты в доме, куда строго воспрещалось входить другим детям, – комнаты, которой пользовались так редко, что обе служанки считали ее своей.

Но, выйдя за Канджа, Парвати переехала в гараж, который Маджи превратила в жилое помещение с туалетом во дворе. При этом Парвати все равно пришлось приноравливаться, и она регулярно жаловалась. «Махарани Кунтал, – язвила она, – надеюсь, вам сладко спалось в ваших царских покоях, пока ваша бедная сестрица не смыкала глаз на скрипучей койке, а ее муж так громко храпел, что даже уличные псы не могли уснуть».

Изысканную комнату украшала зеленая и золоченая мебель с обильными парчовыми вышивками. Гигантские валики под стать мебели прислонялись к дальней стене, где на полу была туго натянута чистая белая простыня. Чуть дальше три покрытые ковром ступени вели к алькову с темными тиковыми стульями и низким столиком. Альков был великолепен: от пола до потолка расписан замысловатыми сценами с сапфировыми павлинами, янтарными слонами, мудрецами в изумрудных одеяниях и рубиновыми цветами жасмина на богатом серебристом фоне. В каждую панель были вставлены цветные слюдяные стекла с мелкой и частой резьбой, выполненной алмазным наконечником; они отсвечивали багрянцем.

Когда Кунтал стояла под величественным сводчатым потолком, вся в рассеянных отблесках, казалось, будто она во дворце. Здесь же, рядом с низким столиком, она каждую ночь расстилала матрас перед сном. Свои скудные пожитки – пару хлопчатобумажных сари, выброшенных за ненадобностью Савитой, серебряные украшения да игрушечный кухонный набор – Кунтал предусмотрительно запихивала в самый нижний ящик резного деревянного шкафчика.

Иногда по вечерам, если Кунтал не валилась от усталости на матрас и не засыпала без задних ног, она садилась на тиковый стул или откидывалась на плюшевый валик, и ее обволакивала темнота гостиной. Вытянув руку в браслетах, Кунтал и впрямь воображала себя махарани, слушающей музыкальный концерт: ситары, таблы и шэнаи [169]169
  Ситар – многострунный щипковый музыкальный инструмент. Табла – ударный музыкальный инструмент в форме большого или маленького барабана. Шэнаи – деревянный духовой инструмент, близкий к зурне.


[Закрыть]протяжно играли на заднем плане, а прекрасный вассал подносил манговый шербет в золотом инкрустированном кубке. «Приведите танцовщиц», – приказывала она, сверкнув брильянтовыми перстнями на пальцах. Эта неизменная фантазия была единственной отдушиной в ее четко очерченной жизни. Поэтому Кунтал даже в голову не приходило выйти за ворота бунгало – в страшный мир, напоминавший о тех днях, когда они с Парвати были беженками.

Но сегодня Кунтал не предавалась никаким фантазиям. Пока семья в зале ждала Пандит-джи и тантриста, она заперлась в гостиной, и впервые за долгие годы на нее нахлынули мучительные воспоминания об Авни.

В тот утро, когда погиб младенец, Парвати проснулась в ярости на Авни.

– Она ведьма! Она встала между нами! – возмущалась сестра, с удвоенной силой выбивая белье. – Раньше ты мне все рассказывала, а теперь что-то скрываешь. Признайся!

Кунтал невольно вспомнила жесткие волосы Авни, которые накрывали ей лицо шалью по утрам.

Вдруг заметив, что сестра застенчиво склонила лицо, Парвати затараторила:

– Она была с тобой? Ты была с ней?

Кунтал в изумлении покачала головой:

– Нет-нет-нет! Просто мне раньше было так одиноко. А с ней стало хорошо. Что здесь такого?

Парвати уставилась на нее – глаза вспыхнули ненавистью. Молчание затянулось. Парвати подобрала крошечный бурый обмылок, которым они стирали одежду, и буркнула:

– Схожу в кладовку за новым бруском.

После внезапного исчезновения Авни Кунтал безутешно горевала у себя в гостиной – за стеклянными дверьми с вычурной резьбой. Теперь же, едва запершись, она достала миниатюрный кухонный набор – единственный подарок Авни – и так сильно прижала к глазам уменьшенный тан-дур,что в них даже запекло.

Однако она не унималась до тех пор, пока не-называемое, невыразимое чувство, которое Авни зажгла в ее душе, не выгорело дотла.

В крошечной комнатке для пуджидаже без кондиционера всегда было свежо и прохладно, словно окно открывалось прямо на небеса. Маджи сидела на деревянной скамейке перед алтарем, уронив голову на руки в полном изнеможении, и ей больше всего на свете хотелось лечь и поспать. Лишь в этой клетушке могла она не следить за своей мимикой и расслабить мышцы.

В остальных комнатах она была верховной властью, здесь же – смиренной просительницей. Этот переход Маджи совершала ежедневно и с легкостью, ведь домашние заботы стали колесницей Джаггернаута, что медленно растаптывала остатки ее здоровья. Комната для пуджибыла ее святилищем – единственным местом, которое она не беспокоила во время утренних обходов. Теперь, вдали от семейства, исчезновение Мизинчика обрушилось на нее всей тяжестью, страшной болью сжимая грудь. Внучка была где-то там – замерзшая и напуганная. Глядя на алтарь перед собой, Маджи не допускала даже мысли, что Мизинчик мертва.

Серебряные фигурки бога Кришны с флейтой у губ и его возлюбленной Радхи чопорно стояли на резных серебряных качелях. Маджи взяла их, сняла шелковые наряды – золотистую лунгис Кришны и золотистое сари с Радхи – и окунула божеств в серебряную вазу с водой, где плавали три ароматных листика тулси.Маджи медленно омыла и вновь облачила богов, сосредоточившись на этом сакральном действе, а затем поместила их обратно на шелковую подушечку качелей. Обмакнув безымянный палец в чашечку с красной пастой, она поставила метки на лбах Кришны и Радхи. То же самое она проделала с цветными изображениями других богов в рамках: украсила тилакамиГанешу, Раму, Ситу, Лакшману, Ханумана [170]170
  Сита – в Рамаяне супруга Рамы, добродетельный персонаж и воплощение богини красоты Лакшми. Лакш-мана – сын Сумитры, а также один из сыновей Дашарат-хи наряду с Рамой, за которым он постоянно ходит, образуя с ним единое целое. Хануман – божественная обезьяна, сын бога ветра Ваю и апсары Пунджисталы. Один из главных героев Рамаяны, друг Рамы и Ситы.


[Закрыть], Шиву и Дургу – богиню-воительницу, восседающую верхом на тигре и особенно чуткую к верующим.

В углу алтаря, на красной вышитой ткани, стояли две стеклянные банки. В одной – ватные шарики, а в другой – гхи.В желтом, похожем на воск масле утонула ложка. Маджи схватила один шарик и скрутила из нитки фитилек. Она вставила его по центру вогнутой серебряной лампы и прижала к выемке у края. Зачерпнув ложкой масло, Маджи взяла спичку и подожгла фитиль. В мерцающем сиянии божества заплясали. Из подставки торчало несколько палочек благовоний, развернутых павлиньим хвостом, и крошечные колечки дыма разносили аромат сандала. Маджи позвонила в серебряный колокольчик, привлекая внимание богов. Затем, схватив длинную ручку лампы правой рукой, а левую подставив под низ, она стала двигать сосуд кругами, рисуя в воздухе санскритскую букву Оми распевая молитву: «Ом Джайе Джагдиш Харэ…Милость твоя прогоняет зло от молящихся…» Эта молитва неизменно приносила ей покой и утешение.

Затем Маджи расколола кокос и принесла его в жертву. Зачерпнув ладонью воду для омовения Кришны и Радхи, Маджи выпила ее, а оставшиеся капли стряхнула себе на голову – как божественное благословение. Она вновь протянула ладонь и положила в нее горстку пра-сада:золотистый изюм, миндаль и халву. Все дожевав, сделала несколько движений ладонями, подгоняя к лицу жар от лампы, затем прижала пальцы к глазам – ритуал был окончен. Но Маджи продолжала молча сидеть перед алтарем.

– О всемилостивый Господь, – наконец заговорила она. – Я знаю, что прошлого не воротишь. Но почему именно сейчас? Почему забрали Мизинчика? Если в этом повинна я, умоляю, сжалься над старухой, сидящей перед тобою.

По обветренному лицу потекли слезы, капая на белое сари. Она опустила ладони с обеих сторон серебряных качелей и уставилась на Радху и Кришну. Их взгляды были все так же суровы, багряные тилакина лбах рассекали серебряные лица кровоточащими ранами.

– Возьми все, что захочешь, даже отними у меня жизнь, – взмолилась Маджи, – но только прошу, верни Мизинчика целой и невредимой.

Пандит-джи приехал в личной храмовой машине – роскошной «шевроле импала» с широкими крыльями, которую один верующий, что зарабатывал на жизнь киноафишами, выкрасил в шафрановый цвет. Этот верующий также нарисовал сзади бога Ганешу, полагая, что это изображение заставит других водителей-индусов сохранять почтительную дистанцию. Однако таланты художника значительно превосходили его проницательность, и портрет Пшеши получился чересчур реалистичным: огромный живот наползал на стреловидные задние крылья, а слоновий хобот завивался вокруг запасного колеса с хромированным ободом, установленного сзади. Поэтому с полдюжины шоферов ежедневно норовили врезаться в машину, словно принося неплановые жертвы богу.

Помощник Пандит-джи, молодой красавчик с густой копной волос, втащил в зал жреческий инвентарь: железный кунд [171]171
  Кунд – сосуд


[Закрыть]для священного огня, плоские деревянные палочки, стальную вазу с маслом гхи,камфарные шарики и самагридля пуджи– ароматическую смесь из семян лотоса, меда, сахара, куркумы, ярко-красного порошка синдур [172]172
  Синдур – ярко-красная краска, которой индийские женщины обычно красят пробор в волосах.


[Закрыть], а также сухих цветочных лепестков и специй. Мальчик положил на пол толстую вишневую подушку. Пандит-джи шлепнулся на нее и, скрестив ноги в позе лотоса, энергично закачался взад-вперед, чтобы ягодицы раздвинулись на всю ширину подушки. Едва помощник установил кундс дровами и камфарой, жрец закрыл глаза и задумался над тем, что волновало его всю дорогу: зачем понадобилось совершать среди ночи этот хаван!И сколько ему заплатят за вызов на дом?

Он быстро осушил стакан кипяченого буйволового молока, подслащенного большим куском нерафинированного сахара с мускусным привкусом.

– Эй, – окликнул он мальчика, отрыгнув, – все готово?

– Да, Пандит-джи.

Жрец нехотя открыл глаза и увидел Маджи с семейством, что расселось вокруг железного кун-дана белых простынях. Гораздо сильнее, чем это зрелище, воодушевило его тхалис кокосами, бананами и медом, стоявшее рядом. Из железного сосуда вырвался огонек и повалил дым.

– Ну, и что же у нас произошло? – спросил жрец своим высоким голосом, воздев очи горе, словно уже знал ответ.

– Похитили Мизинчика, – запинаясь, ответила Маджи.

– И Милочку, – добавил Нимиш.

– Это все айя,которая служила у нас много лет назад, – пояснила Савита. – Она ведьма!

– Ого, – безучастно отреагировал жрец. – Куда только катится Бомбей! Все эти невежды считают, что шантажом можно выбиться в люди.

– Шантаж? – переспросил Нимиш и почему-то успокоился. «Ну конечно, это просто шантаж, – рассудил он про себя, – айятолько на это и способна».

– Тут еще кое-что, – скрепя сердце сказала Маджи.

– Да?

– Призрак.

– Призрак? – переспросил жрец надтреснутым голосом и нервно заерзал, теребя священный шнур на груди, словно лишь он мог его защитить.

– Ко мне вернулась моя доченька! – Савита крепко обхватила руками грудь, откуда по-прежнему сочилось молоко.

– Прогоните ее! – пискнул Туфан, в отчаянии сжимая джутовый пистолет.

– Оставьте ее здесь! – Савита влепила Туфа-ну оплеуху.

– Я выскажу необходимые просьбы, но на все воля Божья, – сказал Пандит-джи, решив, что семейство Митталов разом сошло вдруг с ума, окончательно и бесповоротно.

Такое иногда случается. Внешне благополучные семьи разваливались от многолетних болезненных процессов, а затем обращались к нему за волшебным лекарством. Эти семейные тайны он прятал в своем животе – вместительном, как у Будды, глотая каждое лакомство, отрыгивая и наслаждаясь вновь его вкусом. Ведь любой секрет был сдобрен неоплатным долгом и приправлен деньгами и подарками, дабы жрец держал язык за зубами.

Пандит-джи поправил священную нить на жирном брюхе и запел, подливая масло гхив огонь, грубо обрывая лепестки и без разбора швыряя их туда же.

–  Сваха! [173]173
  Санскритское восклицание, используемое в некоторых ведических молитвах и, как правило, обозначающее конец текста.


[Закрыть]– произнес он в конце фразы и величественно воздел раскрытую ладонь к небесам.

Словно по команде, все члены семейства бросили в огонь по горстке сухих цветочных лепестков и камфарной самагри, пламя затрещало и разгорелось.

Пандит-джи больше часа бубнил мантры, изредка зевая и почесывая подмышки. Он мысленно вернулся в детство, когда его звали просто Чоту Моту – «толстячок», а отец совершал точно такие же ритуалы. Левое плечо отца было трижды обмотано белой ниткой, а на лбу, руках и груди красовались полосы, нарисованные белым пеплом, – символы «дважды рожденного» [174]174
  Дважды рожденные (двиджа) – члены трех высших варн, прошедшие обряд упанаяна (обычно в 8—12 лет в доме наставника-гуру), который символизирует «второе рождение» и дает право на изучение Вед.


[Закрыть]. Затем Пандит-джи с удовольствием сравнил груди Маджи и Савиты, прибавив очки Маджи за громадные размеры, но под конец выбрал все же пухлые и упругие Савитины. Жрец представил, как запускает ладонь в ложбинку, натирает соски красным рассыпчатым синдуром,а затем учтиво трубит в каждую грудь на прощанье.

–  Сваха, – произнес он вновь.

Дхир и Туфан заснули, привалившись головами к дивану. Маджи заволновалась, как бы тантрист не явился еще до ухода Пандит-джи, и дала знак Кунтал, чтобы та принесла завтрак, приготовленный Канджем. Заметив беспокойство Маджи, Пандит-джи резко прервал свои молитвы и благословил пищу, взмахнув рукой над тхаливермишели, сваренной с миндалем в молоке. Отказавшись от приборов, жрец запихивал лапшу пригоршнями в рот, покачиваясь от удовольствия.

Маджи тайком подала знак помощнику Пандит– джи,что пора упаковывать инвентарь.

– К чему такая спешка? – спросил жрец. Ему хотелось еще посидеть перед кундом,в окружении своих верных слуг – принадлежностей для хавана.

По окончании трапезы Маджи сунула в руку Пандит-джи толстый красный конверт. Жрец сначала отпихнул его от себя, точно скверну, но потом проверил его толщину. Маджи расщедрилась. Он удовлетворенно рыгнул.

– Ваше благочестие всегда угодно богам.

– А как же Мизинчик? – спросила Маджи, полагая, что одна лишь ее набожность вернет внучку целой и невредимой.

– Все в руках Божьих.

– А призрак? – встряла Савита.

– Призрак-шмизрак, – ответил жрец, отмахнувшись, как от надоедливой мухи. – Я же вам сказал: куда катится Бомбей!

С этими словами Пандит-дяш плюхнулся в шафрановую «импалу» и умчался восвояси.