Текст книги "Призрак бомбея"

Автор книги: Шилпа Агарвал

сообщить о нарушении

Текущая страница: 21 (всего у книги 24 страниц)

Траулер и правда

Парвати потрогала живот, благоговея перед новой жизнью, которая, согласно древним Ведам, должна была в ближайшие дни обрести душу, а затем, на седьмом месяце беременности, – сознание.

–  Пакорочкаты моя. – Повар Кандж ласково назвал будущего ребенка жареным шариком из нутовой муки.

– Столько лет не было детей, – заговорила Парвати, сглаживая острые углы. – А к следующим муссонам она уже будет с нами. Ты можешь в это поверить?

– Она? – обиделся Кандж и сплюнул, вытащив изо рта веточку ншла,которой чистил зубы. – Родится мальчик.

– Почему ты так уверен?

– Ребенок у тебя в животе – как тесто, на!Добавишь сахара – и получатся сладкие пури, годные лишь для завтрака или на закуску. Но если добавить соли, получишь роти– основу жизни. В моем семени – только соленые-пресо-леные мальчики.

Парвати рассмеялась. Лишь они с Канджем сохраняли в эти дни чувство юмора – их взбодрила беременность и невероятные перемены в бунгало, из-за которых Митталы стали чуть ли не бездомными. Еще вчера утром Джагиндер выпрашивал у них чашку чая.

– Я буду горевать, когда призрак уйдет, – с тоской сказал Кандж. – В жизни так не веселился!

– Ого! – воскликнула Парвати. – Не злорадствуй! У тебя самого стряпня стала такой водянистой, что хоть в стаканах подавай.

– А чего ты хотела, если приходится готовить под дождем?

– Нечего расстраиваться. Завтра вечером привидение исчезнет и все опять вернется в норму.

– Ну ладно, – продолжал Кандж. – Призрак уйдет, а как же айя?

Парвати тревожно заерзала.

– Она ведь тоже неспроста вернулась.

– Пусть только приблизится к нашей семье – убью ее!

– С чего бы это? Зачем ей нам-то вредить?

– Незачем. – Парвати отвернулась. – Иди, скоро уже утренний чай подавать, так что лучше ступай.

Хрустнув суставами, он перемахнул через кровать и встал. «Чего-то она недоговаривает», – подумал Кандж, поправляя дхотина костлявых ногах, и вновь почувствовал, что никогда не сумеет проникнуть в заветный уголок ее души. У жены были от него и другие секреты – мрачные тайны детства в Бенгалии. Женившись на Парвати, он с этим смирился. Но закрывать глаза на новые утаивания было труднее, и это отравляло его любовь.

Все три года, что Авни прислуживала в доме, Парвати без конца жаловалась на нее, доходя в своей агрессивной неприязни почти до паранойи, так что в свободное время Кандж сидел в кладовке и перебирал банки с чечевицей – лишь бы не слышать гневных тирад жены. Сестринские чувства Парвати к Кунтал тоже не выдержали испытания, и отношения их натянулись так, что дело могло дойти и до полного разрыва. Поэтому, когда утонул ребенок и Авни вышвырнули из дома, Кандж не огорчился и не опечалился, а даже обрадовался.

Он рассеянно высыпал в кастрюлю с молоком чайные листья, измельчил пять стручков кардамона, чтобы вбросить их потом, и встал под импровизированным навесом, который почти не защищал его и стряпню от дождя. В голову пришла тревожная мысль: «Знает ли Авни о беременности Парвати?» Торговцы, родня и друзья постоянно сновали туда-сюда, и нетрудно представить, что мстительная Авни все эти годы следила за домом, расплачиваясь с кем-то за информацию. «Подкупить можно любого», – подумал Кандж, подозревая всех и каждого, кто успел побывать в бунгало, с тех пор как Парвати начало тошнить по утрам.

Например, Харшал, сын тетушки Вимлы, – он из тех мерзавцев, которым нравится причинять людям горе. А этот болван Гулу, выругался про себя Кандж. Да ради Авни он сам себе ногу переедет. Или тот прыщавый молочник, что приезжает через каждые два дня на корпоративном фургоне с запечатанными бутылками молочной фермы «Аари»? До открытия государственной фермы пару лет назад он пыхтел на своем велосипеде с двумя алюминиевыми бидонами разбавленного молока, что раскачивались на ржавом руле. «Растак твою сестру, – возмутился Кандж. – И он еще требует полную цену! Пусть только объявится – зажарю на сковороде, как луковую бхаджи!»

К тому моменту, когда чай нагрелся, покрывшись тонкой пленкой масла, Кандж уже не сомневался, что Авни знает о беременности Парвати. Иначе зачем бы она возвратилась именно сейчас? Он понятия не имел, что там произошло между Парвати и Авни перед увольнением последней, но что-то наверняка случилось – причем настолько страшное, что даже спустя все эти годы Авни жаждала мщения. «И жена знает об этом», – решил Кандж и крякнул. Только этим и объяснялось ее утреннее поведение.

–  Бас! – решительно воскликнул Кандж, как только закипевшее молоко хлынуло через край кастрюли.

Хватит, ему надоели все эти секреты Парвати. Может, он и безграмотный повар, однако не дурак. До вечера он выяснит все-все о прошлом своей жены.

За утренним чаем уже выстроилась очередь. Кандж почтительно протянул Джагиндеру первый высокий стакан, но сам покосился на ту, что скромно стояла в самом конце. Смешав соль и сахар в нужной пропорции, он уговорит Кунтал рассказать ему правду.

Нарастающий хаос, похоже, не коснулся лишь четырнадцатилетнего Дхира. Он неприкаянно курсировал по дому надувным спасательным плотом и выуживал из давно забытых тайничков шоколадные плитки.

– Вот, – он рискнул войти в заброшенный коридор у ванной и положил в ведро тонкую пачку датского шоколада, – это тебе.

Призрак сдвинулся со своего места на трубах и подозрительно посмотрел на шоколад. Хотя последние пару дней муссоны ярились все больше, привидение очень ослабло. Власть Маджи была вездесущей, смертоносной. Младенец в отчаянии глянул на Дхира, что сидел под стенкой и, запихивая в рот подтаявшие плитки, жадно глотал непрожеванные куски. У призрака больше не хватало сил на то, чтобы ему показаться: тело уже теряло форму, словно исходный процесс его проявления обратился вспять. Пряди серебристых волос осыпались с головы и плавали в воздухе, приставая к стенам комнаты вьющимися волокнами лунного света. Одна прядь упала Дхиру на колени. Вытерев руки о штаны, он отважился дотронуться до нее, и его тотчас пронзила глубокая печаль.

– Когда Мизинчик впервые рассказала мне о тебе, – Дхир расплакался, упомянув имя кузины, – я не поверил ей.

Он искоса глянул на потолок, но не увидел ничего, кроме куска отставшей штукатурки.

– Я не помню тебя, – продолжил он. – Когда ты умерла, мне был всего год. И вот ты вернулась, но я тебя не вижу.

Дхир вздохнул. Он тоже чувствовал себя невидимым последние пару дней, когда все были настолько поглощены своим горем, что перестали его замечать.

Вчера Дхир наблюдал, как Нимиш плакал, привалившись к стене дома, а сегодня слышал, как повар Кандж громко и сердито шептался с Кунтал в запертой гостиной. Никто не следил за тем, чтобы Дхир поел или оделся, он был словно сам по себе. На него обратили внимание, лишь когда мать на время вышла из своей комнаты и приказала всем помыться. «Маджи заставила нас жить, как беспризорники, – заорала она, зная, что свекровь не слышит за надежными стенами комнаты для пуджи, – но я не потерплю, чтобы от вас воняло, как от них!»

В следующий миг их раздели до нижнего белья и загнали за брезентовый занавес, прицепленный к гаражу Гулу и придававший ему сходство с теми лачугами, что повсюду встречались на улицах Бомбея. Каждому выдали по ведру холодной воды и велели вымыться с головы до пят. Савита пошла лишь на одну уступку: лично следила за мытьем Джагиндера, стоя под зонтом со свежей кур/поы-пижамой, и распорядилась, чтобы для него нагрели воду.

Дхир вздрогнул, припомнив, как на спину полилась холодная вода. После купания им пришлось стоять на улице, пока вытертые полотенцем волосы полностью не высохли. Даже изрядный слой жира не спас Дхира от озноба. Но никто над ним не сжалился, ведь каждый был поглощен своими горестями.

Туфан стоял возле нужника, дрожа под зонтом.

Нимиш тоже погрузился в свой внутренний мир: его глаза потускнели за очками, пока он читал «Историю молодой индусской жены из Бомбея, принадлежащей к высшей касте» [209]209
  «Ратнабаи: история молодой индусской жены из Бомбея, принадлежащей к высшей касте» (1895) – англо-индийский роман Шевантибаи М. Никамбе. Ференгн – презрительное прозвище иностранцев.


[Закрыть], даже не прогоняя Дхира, который заглядывал через плечо, пытаясь привлечь внимание матери.

– «…Чье счастливое царствование в дорогой моей отчизне, – Дхир как можно громче зачитал посвящение королеве Виктории, – озаряет радостью семейную жизнь множества индусских женщин».

Савита фыркнула:

– Что за чушь ты сегодня читаешь, Нимиш? Можно подумать, эта мясоедка-ференги [210]210
  Ференги – презрительное прозвище иностранцев


[Закрыть]хоть что-нибудь смыслит в нас, индусах.

Нимиш захлопнул книгу и невидящим взглядом уставился на соседский тамаринд.

«А как же я?» – с молчаливой мольбой Дхир посмотрел на мать, но она его даже не заметила.

При этом воспоминании по его щекам покатились обильные слезы. Пусть оплеуха – все было бы лучше этого полнейшего невнимания. Прислонившись к стенке ванной, он попробовал намотать на палец прядь призрачных волос, но она растворилась в воздухе. Уж теперь, на третью-то ночь, дела должны улучшиться. «И впрямь, – подумал он, – кое-что улучшилось». Мать больше не стягивала дупаттуна груди, отец перестал беспричинно раздавать затрещины, а стряпня повара Канджа даже загустела. Но Мизинчик так и не нашлась. И с каждым днем шансы становились все призрачнее.

– Ну пожалуйста, – попросил он привидение, – только ты можешь спасти Мизинчика. У тебя же есть сила.

Дхир всегда слушался старших – уж такой был у него характер. Но на кону стояла жизнь двоюродной сестры.

– Пообещай, что спасешь Мизинчика, – сказал он. – Пообещай мне, Кимосаби, и я не дам тебе умереть.

Словно в подтверждение своих слов, он полез в ведро и открыл коробку датского шоколада, стащенную из запирающегося родительского шкафчика. Плитки с жидким спиртовым наполнителем соблазнительно блеснули.

Измученная Маджи вышла из комнаты для пуджии позвонила жрецу. Она глубоко вздохнула и, запинаясь, продолжила молитвы: колесо дхармыеще не докрутилось до конца. Хотя она всегда вела благочестивую жизнь, боги ревниво удерживали судьбу дома в своих многочисленных руках: в одной – перламутровую раковину, в другой – диск золотого огня, в третьей – участь призрака, а в четвертой – долю Мизинчика.

Мизинчик доковыляла по пустынному берегу до причала. Развалюху-траулер швырял завывающий шторм. Мерцающий свет, который Мизинчик заметила ранее, исчез. Она поднялась на борт, и пальцы на ногах поджались, едва коснувшись заплесневелой, трухлявой палубы. Девочку обступил сумрак. Траулер накренился, и Мизинчик раскинула руки, чтобы сохранить равновесие. Она сделала еще шаг. Судно подбросило порывом ветра. Прогнивший остов стонал, его швыряло из стороны в сторону в траурном ритме. Где-то вдали, сквозь грохот океана, Мизинчик услышала отчетливый плеск. Она сделала еще один шаг.

Потом в ноздри ударил запах – жуткий смрад гниющей рыбы.

Мизинчик согнулась пополам в приступе рвоты.

Из темноты донесся голос:

–  Мой отец выжил, съев перебродивший плод джамболана.

Хотя напасть была столь велика, что расплющила бы и слона.

Тучи расступились. В проблеске лунного света Мизинчик увидела фигуру в сари, которая стояла на корме и один за другим бросала в море кокосы. Один подкатился к Мизинчику. Она наклонилась за ним, и ее вновь окутало странное тепло.

Еще одно воспоминание:

Поезд прибывает, освещая пути головным прожектором Пассажиры кидаются вперед, толпятся в нескольких дюймах от края платформы.

Звучит незнакомый голос: «Есть один способ, но для этого нужна исключительная жертва. Ты должна быть сильной и стойкой».

А потом – прыжок. Пути словно поднялись навстречу падающей Авни.

Поезд летит пулей – твердый, металлический, скорый вестник смерти.

Мгновенно хлынула кровь, оборванный вопль, затем – пустота: останки распались на составные части.

Волосы, плоть, кровь, кости.

Мизинчик уронила кокос. Он упал на землю с отвратительным грохотом.

–  Это было мое жертвоприношение. – 1Ъ-лос был близко, совсем близко.

Мизинчик открыла глаза.

Авни стояла прямо перед ней: сари охватывало ее тело, точно пламя, затеняя лицо. Она была босая, ступни в пыли и грязи, а единственное украшение – серебряное колечко на пальце ноги. Руки мускулистые, с татуировкой – священной меткой, позволяющей вступить в обиталище Господа. «Годхун али ки чоруни? – спросят ее у небесных врат. – Есть ли на тебе метка 1осподня, или ты прокралась тайком?» На поясе у нее висела острая серповидная койта.

–  Мне пришлось отдать жизнь, дабы обрести некие способности. А потом я ждала тринадцать лет, прикованная к платформе, у которой погибла, – прошипел скрипучий голос. – Но там я была не одна, а с другими эфемерными душами из мира иного.

Судно сильно качнулось. Мизинчик попятилась.

–  Я сроднилась с ними, ведь границы плоти больше не мешали нашему слиянию, – продолжала Авни, – но у меня было лишь одно истинное желание.

Ее взгляд упал на расколотый кокос, валявшийся на палубе.

–  Я бросаю их в море, – призналась она, показав на другие кокосы, что катались по корме, точно мраморные шары. – Чтобы забыть навсегда.

Затем, швырнув еще один кокос за борт, она снова повернулась к Мизинчику.

–  Был один мальчик, разносчик чая по кличке Псих. Я вселилась в него в тот самый день, когда умерла. А потом стало проще: наркоман, сумасшедший, бедняк – любой человек с ослабленной защитой.

– Но зачем?

Авни захохотала: словно беспощадный ветер взвыл над пустынным океаном.

–  Я тренировалась, чтобы пробраться в бунгало, когда придет срок. Мне нужно было вселиться в тело того, кто живет в бунгало, чтобы туда впустили мой дух.

Мизинчик отступила на шаг, сердце бешено заколотилось.

– Так, значит, это ты была в лодке! Это ты вселилась в Милочку!

–  Я черпаю силу из нечистой менструальной крови. Я так долго прождала на тамаринде. Твоя Маджи уже старая, у нее больше не бывает кровотечений. Парвати беременна. Ты – еще девочка. А Кунтал… Я никогда ее не оскверню. Оставалась только одна Савита. Поэтому я все ждала и ждала ее месячных, ждала, когда она выйдет из бунгало. А потом к дереву подошла Милочка. И она была так прекрасна, так чиста, с таким открытым сердцем. Мне захотелось ее – пусть ненадолго. Но у нее тогда не было месячных, и пришлось найти другой способ.

– Ты взяла ее, но хотела меня! – воскликнула Мизинчик и закрыла рукой рот.

–  Ты сама выита и приблизилась ко мне на улице. Но ты сильная. Я не смогла в тебя вселиться – даже в каноэ, когда пыталась тебя ослабить. Пришлось подождать и заманить тебя сюда.

Мизинчик вновь ощутила незнакомые спазмы и боль в спине. В грудях заныло. Потом между ног потекла тонкая струйка.

Нужно было бежать – бежать, пока не поздно, пока Авни не учуяла.

Она отступила еще на шаг, потом еще.

– Где Милочка? – закричала она. – Говори! Она здесь? Она жива?

Мизинчик окинула безумным взглядом траулер, причал, берег, простершийся в бесконечность.

Авни усмехнулась:

–  Она обрела свободу. Этого у нее не отнять.

Затем она достала из сари кокос – не высохший, как остальные, а незрелый, гладкий, зеленый.

–  Ты пришла не за ней, а за этим.

– За кокосом?

–  За правдой.

– Нет! – выкрикнула Мизинчик. Еще шаг назад. И еще.

–  Ты должна его выпить.

– Нет! Оставь меня в покое, оставь в покое мою семью!

– Я не уйду. Никогда не уйду. Если не ты, то Савита. Или Парвати, после того как родит.

Мизинчик засомневалась. Она уже раз отвернулась от правды – там, в ванной с призраком. Ее решение привело к катастрофе. «Если б я только осталась, послушала, поверила, с призраком все было бы хорошо. И с Милочкой тоже».

Она не смогла отвернуться во второй раз, хотя ей так сильно хотелось.

Она знала, что с древнейших времен кокосы подносили богам – эти орехи в твердой скорлупе символизировали человеческий череп, вместилище эго. Расколоть его у ног богини, выпить молоко или съесть мякоть – значит отказаться от своего «я», стать добровольным сосудом всеобъемлющей божественной Истины.

Она выхватила кокос из рук Авни и закрыла глаза. Авни вонзила в него койтуи поднесла орех к губам Мизинчика.

Молоко потекло в горло.

Мизинчик упала на колени, изо рта пошла пена, на губах заклокотал вопль.

Авни добилась своего.

Наконец-то она заполучила Мизинчика.

Серебряный сосуд для пуджи

Худощавая фигура несмело приблизилась к зеленым воротам, скрытым за лозами бугенвиллей. Человек протянул руку к воротам, но потом отдернул ее и поднял глаза к небу. В то утро дождь едва накрапывал.

Сонные обитатели бунгало услышали глухие шлепки ладони о ворота. Они подождали, пока шум стихнет, растворившись среди прочих звуков, оглашавших утренний воздух. Но шлепки стали настойчивее. Послышался оклик. Парвати вышла на разведку.

– Кто там? – устало спросила Маджи, пробудившись от дремоты на своем троне.

– Гулу.

– Прогони его.

– Он хочет поговорить с вами.

– Не о чем нам говорить.

– Он должен что-то сказать о том дне, когда погиб ребенок.

Маджи замерла, качнулись лишь ее двойные подбородки. Затем она медленно выпрямилась, взяла трость и побрела к воротам, накрепко закрыв за собой дверь.

– Я не приходил несколько ночей, – начал Гулу, заглядывая между железными штырями, торчавшими сверху из ворот, – потому что должен был найти Авни. Я хотел узнать, точно ли это она возвратилась через столько лет.

– Это тебя не касается!

– Я сходил к ее матери, – продолжал Гулу, и плечи его вздымались от эмоций. – Она мне все рассказала.

– Это не твое дело!

– Она умерла! – Гулу широко раскрыл рот при этих страшных словах. – Тринадцать лет назад она бросилась под поезд в тот самый день, когда вы ее прогнали.

Маджи услышала за спиной вздох Парвати.

– Если даже она умерла, меня это не касается!

– Вы ее выгнали!

В бешенстве Маджи отперла замок и, бросив цепь на дорожку, крикнула, чтобы он вошел. Она стояла всего в дюйме от него, и его тщедушную фигурку всколыхнула ярость, бурлившая в ее необъятном теле. Он непроизвольно спрятал раненую руку под мышкой.

– А что мне оставалось делать? – выпалила Маджи, понимая, что вся семья стоит на веранде, внимательно прислушиваясь к разговору. – Оставить ее здесь после того, что случилось? Я могла бы отправить ее за решетку или избить до полусмерти, но вместо этого велела тебе отвезти ее на вокзал и даже дала ей денег на новую жизнь. Единственное мое условие: она должна была уехать из Бомбея и никогда больше не возвращаться.

– Она не виновата в том, что случилось! – Заливаясь слезами, Гулу словно по приказу Чинни отпускал на волю слова, скрытые глубоко внутри. Что произойдет, если он раскроет свой страшный секрет – расскажет о том, что сделал после гибели ребенка и Авни?

– Запомни, Гулу, – в ярости сказала Маджи, наставив на него палец и едва не угодив в глаз. – Когда я тебя взяла, ты был обычным беспризорником. Я дала тебе еду, кров, работу – вторую жизнь. Авни я тоже дала второй шанс. Это онане захотела им воспользоваться. Запомни это. А теперь – джаоВон из моего дома!

Гулу отшатнулся, словно от пощечины. Что он о себе возомнил, чтобы так перечить Маджи? Если бы Чинни это видела, то жестоко бы над ним рассмеялась. «Бахэнчодпридурок! – плюнула бы она ему в лицо. – Перед бабой спасовал!» Маджи действительно дала ему второй шанс после жизни в трущобах, где он родился. Какой прок рассказывать ей теперь, спустя столько лет? Угрозы, вертевшиеся на языке, полностью развеялись.

– Пожалуйста, простите меня, – зашептал он.

Маджи фыркнула.

– У меня больше ничего не осталось, – сказал Гулу, ссутулившись, и грудь его обреченно ввалилась. «Неужели Чинни и впрямь покончит с собой?»

Маджи устремила взор в туманное небо. Остальные домочадцы стояли на веранде и напряженно ждали ее вердикта. Неожиданно Савита шагнула вперед и вступилась за Гулу:

– В наши дни непросто найти хорошего шофера.

– Да-да, – подхватил Джагиндер, почувствовав, что сейчас решается, быть ли ему хозяином в доме. – Он ведь у нас с самого, на хрен, Детства.

После такой поддержки Гулу лишь люто возненавидел Джагиндера.

– Пожалуйстапожалуйстапожалуйста, – хором вторили с веранды близнецы.

Парвати, Кунтал и Кандж помалкивали: им в очередной раз напомнили о зыбкости их собственного положения, о том, что они живут в бунгало на Малабарском холме только из милости – как работники, а не полноправные обитатели.

– Убирайся отсюда, – велела Маджи, – и никогда не возвращайся.

Гулу едва не грохнулся оземь.

– Если увижу тебя снова, вызову полицию, – пригрозила Маджи и развернулась к веранде, где в изумленном молчании застыли домочадцы, не смея оспорить ее решение.

– Подожди! – окликнул Нимиш, когда Гулу повернулся к воротам. – Есть какие-нибудь новости о Мил… о дочери тети Вимлы?

Гулу покачал головой.

И ворота вновь заперли на засов.

На закате четвертого дня Митталы опять услышали глухой стук в ворота.

– Ну все, – сказала Маджи, потянувшись за тростью, – я сама его поколочу. Пошли, Нимиш, пошли со мной.

Но, сняв цепь с ворот, она увидела перед собой не Гулу, а Мизинчика. Та была в мокрой, грязной пижаме, лицо в корочке от кокосового молока. Дрожа всем телом, девочка осела на землю. На один блаженный миг Маджи онемела и бухнулась рядом с ней. Даже не подумав о бабке, Нимиш торопливо подхватил Мизинчика и отнес в ее комнату, где положил на кровать и закрыл дверь.

– Скажи мне быстро, пока все не пришли, где Милочка? – прошептал он.

Мизинчик невидяще смотрела на него.

– Пожалуйста, – упрашивал он, гладя ее по волосам. – Ну пожалуйста.

От его прикосновения она засмеялась – зашлась в хохоте, колючем, неприятном. Дернула Нимиша к себе, подставляя груди под его руки, впиваясь губами в его рот.

Нимиш отбивался, но не мог вырваться из ее нечеловеческих объятий. Широко раздвинув ноги, она сжала ими его бедра.

Открывшая дверь Кунтал застыла на пороге и зажала рот ладонью.

Мизинчик обратила на нее безумный взгляд и оттолкнула Нимиша. Растопырив пальцы, она потянулась к Кунтал.

– Господи! – вскрикнул Нимиш, пятясь в угол комнаты и тяжело дыша. – ГЪсподи!

Кунтал шагнула вперед.

Мизинчик приподнялась на кровати, качнулась.

Из глаз Кунтал хлынули слезы. Она протянула к Мизинчику руку.

В комнату влетела Парвати, но тут же окаменела.

– Уходи! – завопила она. – Кунтал!

Кунтал уронила руку.

Подоспевшая наконец Маджи попыталась отпихнуть Парвати с дороги:

– Мизинчик!

– Она бесноватая! – завизжала Парвати, хватая Маджи. – Кунтал, уходи!

Мизинчик уставилась на них запавшими глазами, внутри у нее что-то глухо урчало.

– Нет! – произнесла Кунтал. – Я останусь с ней.

– Нет! – Парвати инстинктивно обхватила свой живот. В груди у нее клокотала застарелая ненависть. – Посмотри ей в глаза – я их уже где-то видела!

– Нет! – подхватила Маджи. – Нет!

– Оставь меня! – Кунтал оттолкнула сестру.

– Врач ее не спасет! – надрывалась Парвати. – И ваши молитвы тоже! Поможет только один человек!

Маджи встретила злобный, леденящий взгляд внучки.

– Уходите, – прошептала она, пятясь из комнаты, – позовите тантриста.

Кунтал захлопнула дверь прямо у сестры перед носом и заперла ее.

– Нет! – кричала Парвати, молотя в дверь. – НЕТ! НЕТ! НЕТ!

Кунтал стояла, прижавшись спиной к двери, тяжелые удары Парвати отдавались в позвоночнике.

– Что ты наделала? – прошептала она той, что лежала на кровати, – дерзкому духу, вселившемуся в Мизинчика.

В глазах девочки полыхнуло отчаяние.

– Так нельзя, – прошептала Кунтал, кусая губы. – Так нельзя ко мне возвращаться.

Девочка вытянула руки, в горле у нее заклокотало.

С лицом, полным скорби, Кунтал села на кровать рядом с ней. Она размотала паллуна талии, языком увлажнила его конец и нежно прижала к лицу девочки, смазывая ей лоб и губы.

– Что тут сказать, если тебе нужна целая жизнь, – произнесла Кунтал, узнавая в глазах девочки взгляд любимой, – ты ведь пришла проститься?

В дверь барабанили не переставая, скрежетала дверная ручка.

Кунтал перевела дыхание и продолжила:

– Мне так жаль…

Бгаза моргнули – глаза Авни.

– …но ты должна оставить этого ребенка. – Кунтал заплакала. – Нельзя причинять ей вред. Умоляю.

Она положила голову на сердце девочки и закрыла глаза. Если бы только можно было остановить время, чтобы эти бесценные секунды длились вечно…

– Ну вот я и здесь с тобой, – еле слышно прошептала она.

Добавить было нечего.

На посыпанной пеплом груди тантриста раскачивались четки, на лодыжках звенели колокольчики. Он сел «по-турецки» на простыне, постеленной в центральной комнате бунгало.

Не произнеся ни слова, тантрист погрузился в глубокую медитацию. Спина его оставалась прямой, позвоночник утонул меж тугими мышцами. Ровную линию нарушали только взъерошенные волосы на голове. Сын тантриста зажег небольшую лампу и палочки с благовониями, расставил их перед статуэтками Ханумана, бога Рамы, богини Ситы и бога Шивы. Фигурки перенесли из комнаты для пуджив зал, дабы соорудить тут временный алтарь. Затем сын достал стальной сосуд с киноварью и куркумой – эти цвета обычно отгоняют злых духов – и положил нитку похожего оттенка у алтаря. Распаковали стеклянные сосуды с маслом гхии асафетидой, которую насыпали по периметру простыни. Тантрист затянул бхаджан– религиозное песнопение – и зазвонил в латунный колокольчик.

– И это все? – с явным разочарованием спросил Туфан.

– Помолчи, – шикнула Савита, шлепнув его рукой по голове.

Но тут за воротами послышал гудок.

– Пандит-джи! – воскликнула Маджи, вспомнив, что позвала его накануне.

Нимиш помчался открывать ворота перед шафрановой «импалой» жреца.

В смятении Маджи чуть было не крикнула Нимишу, чтобы спровадил его под любым предлогом – лишь бы жрец не увидел тантриста в ее доме, но затем поняла, что позора уже не избежать. Пандит-джи вальяжно вошел в дом под огромным зонтом, не замочив под проливным дождем даже пучок волос на затылке.

– Прошу вас, – приветствовал его у дверей Джагиндер. – Садитесь.

– Что все это значит? – вопросил Пандит-джи, увидев тантриста, сидевшего по центру комнаты в окружении божеств.

– Пандит-джи, – Маджи устало сложила ладони в намаете, – Мизинчик тяжело больна.

– И поэтому вы оскорбляете наших богов черной магией? – Голая грудь Пандит-джи затряслась от негодования.

Ого, вот это секрет! Черная магия! Как же им теперь придется унижаться, только бы он держал язык за зубами!

– Нам нужны вы оба.

– Оба?! – вспыхнул жрец. – Я общаюсь с Богом. А чем занимается он? Заклинает злых духов?

– Я низвожу Бога в человеческое тело, – парировал тантрист, подняв на жреца глаза, обведенные алым. – Общение с Богом и обладание Богом дополняют друг друга, Пандит-джиг. Вам наверняка говорили об этом, когда вы в детстве заучивали наизусть свои санскритские шлоки.

Жрец поднял одну из подведенных бровей, стараясь подыскать в своем неповоротливом мозгу подходящую реакцию. Он мог в гневе выбежать из дома, и Маджи пришлось бы задабривать его дорогими подарками, – возможно даже, вон тем новомодным холодильником, который он поставит в храмовой подсобке и будет хранить там холодный лаймовый шербет, чтобы освежаться между молебнами. Или, может, лучше остаться и осадить этого грязного, язвительного садху,который вздумал вывести его на чистую воду? Наконец решившись, Пандит-сЬ/ш поправил шелковое дхотии плюхнулся на свою молитвенную циновку.

– Приведите девочку, – нетерпеливо приказал тантрист, показав перед собой.

– Да, – громко сказал Пандит-длш своим тонким голоском. – Приведите девочку.

Побледневший Нимиш встал и застыл в нерешительности.

– Охренеть, – пробурчал Джагиндер и тоже поднялся.

Жрец быстро принялся открывать банки с маслом гхи,с его выпяченного живота обильно закапал пот.

Джагиндер внес Мизинчика в комнату. Кунтал держала ее за руку, а Парвати ухватилась за Кунтал. Джагиндер положил девочку на простыню.

Тяжелые веки тантриста приподнялись.

– Уйдите, – рявкнул он. – А вы, – ткнул он в Маджи, – вы подойдите.

– В чем же состоит ее недуг? – поинтересовался жрец. Он уже успел проголодаться, хоть и съел по пути три самосы.

– Она не разговаривает, – ответила Маджи. – Гляньте, вся взмокла.

– Ныне она в руках Господа, – произнес Пандит-джи, увиливая от всякой ответственности за судьбу девочки. Он вылил целую банку масла в железный кунди чиркнул о пол спичкой.

Тантрист провел рукой по телу Мизинчика и негромко затянул гортанный слог ма.Звук постепенно усиливался, все больше напоминая вой. пока не перерос в ужасающий крик.

Пандит-джи нервно поддерживал мерцающий огонь, торопливо бормотал молитвы и шарил в мешочке с самагридля пуджи.Но глаза его помимо воли косились на тантриста. Домочадцы замерли чуть в стороне, сердца их взволнованно застучали. Маджи переводила взгляд со жреца на тантриста и обратно, будто не зная, кому из них довериться. Туфан спрятал лицо за паллуСавиты.

На улице лил дождь и грохотал гром.

Тантрист запел снова, на этот раз еще быстрее, заглушая не менее истовые молитвы жреца. Маджи неожиданно закачалась взад-вперед, словно пытаясь угнаться за их бешеным ритмом.

Язык священного пламени вдруг вырвался из железного кундаи опалил густой клок волос над пупком Пандит-джи. Жрец взвизгнул и приложил к животу промасленную тряпку.

Тантрист зачерпнул из сумки черного пепла и нарисовал линию вокруг шеи Мизинчика, дабы запереть дух в ее теле на время допроса. Затем тантрист произнес мантру,выдыхая заклинание прямо в лицо Мизинчику.

Она открыла глаза, и тело ее затряслось.

–  Боло! – скомандовал тантрист, глаза его засверкали, а густая спутанная борода свирепо затряслась. – Сучх боло!Скажи правду!

Мизинчик начала извиваться на полу и кричать, будто на нее кто-то напал.

Пандит-джи учащенно задышал – его грудь ходила ходуном, точно у перепуганной пташки.

– Кунтал, – насилу прошептала побледневшая Савита. – Уведи мальчиков.

Кунтал кивнула, но Нимиш, Дхир и Туфан не сдвинулись с места, завороженные представлением, что разворачивалось перед ними.

–  Кали Мата ки джай, Шанкар Бхагван ки джай.Да победит богиня Кали! Да победит бог Шива! – распевал тантрист низким, глухим голосом, многократно отражавшимся от стен.

–  Ки джай, – эхом отозвался Пандит-джи, повторяя знакомые слова.

Что-то схватило Маджи за горло – непредсказуемый страх, все более настойчивый, стиснул ее. В ушах звучал нечеловеческий стон, словно духи кружили над головой, исторгая древние рыдания.

–  Боло! – выкрикнул тантрист. – Чего ты хочешь?

Губы Мизинчика шевельнулись, и утробный, скрипучий голос, совсем не похожий на голос Девочки, ответил:

– Обладать!

– Зачем ты вошел в тело этой девочки? Она тебя не звала!

– Она! Она! – укоризненно завыл голос.

– Кто ты?

– Авни.

Савита вскрикнула и загородила детей.

– Ты не получишь их, ведьма! Ты забрала мою дочь, разрушила мою жизнь! Тебе этого мало? Мало?

Трясущейся рукой Джагиндер обхватил Савиту, а другую сжал в кулак, изготовившись ударить этот странно знакомый голос, спасти свою семью. Айявернулась. Ослушалась и вернулась. Он внезапно постиг смысл колеса дхармыво всей его беспощадности.