Текст книги "Плотин. Единое: творящая сила Созерцания"

Автор книги: Шамиль Султанов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 32 страниц)

И почти то же самое происходило в пустыне в последние минуты заката. Расставание пустыни с лучами солнца ощущалось как клокотание тоски, как отчаяние неведомой единой силы, раздираемой ночью надвое. И здесь все было глуше и как-то пронзительно холоднее.

…К северу от пирамид находится возвышенность. С этого места все четыре пирамиды, обращенные к Нилу и пустыне одновременно, представляют собой какую-то странную математическую комбинацию, обращенную к небу. Худощавый, небольшого роста юноша знал многое о них: и о том смысле, который вкладывали в них фараоны, и об их архитектонике, и о том, как строили их древние египтяне. Каков же был тайный смысл, вложенный в это «чудо света» великими магами и жрецами Египта?

Пирамиды, если смотреть на них долго, в горячем воздухе начинали слегка колебаться. И если при этом максимально ослабить внимание, создавался образ полета четырех этих пирамид где-то в ином, серо-коричневом туманном пространстве. В этом состоянии нет мыслей, появляется ощущение расслабленности, и словно подходишь к какой-то пустоте – не угрожающей, а наоборот, со странной, чуть слышимой музыкой.

А потом неожиданно слова Платона: «Четыре стихии – огонь, земля, воздух, вода – обособились в пространстве еще до того, как пришло время рождаться устрояемой из них Вселенной. Ранее в них не было ни разума, ни меры: хотя огонь и вода, земля и воздух являли кое-какие приметы присущей им своеобычности, однако они пребывали всецело в таком состоянии, в котором свойственно находиться всему, до чего еще не коснулся Бог. Поэтому последний, приступая к построению космоса, начал с того, что упорядочил эти четыре рода с помощью образов и чисел.

Во-первых, ясно, что огонь и земля, вода и воздух суть тела, а всякая форма тела имеет глубину. Между тем любая глубина по необходимости должна быть ограничена природой поверхности, притом всякая плоская поверхность состоит из треугольников. Однако все вообще треугольники восходят к двум, из которых каждый имеет по одному прямому углу и по два острых, но при этом у одного по обе стороны от прямого угла лежат равные углы величиной в одну и ту же долю прямого угла, ограниченные равными сторонами, а у другого – неравные углы, ограниченные неравными сторонами. Здесь-то мы и полагаем начало огня и всех прочих тел, следуя в этом вероятности, соединенной с необходимостью.

Из двух названных раньше треугольников равнобедренный получил в удел одну природу, но неравнобедренный бесчисленное их множество. Из этого множества нам должно избрать наилучшее. Между множеством треугольников есть один, прекраснейший, ради которого мы оставим все прочие, а именно тот, который в соединении с подобным ему образует третий треугольник – равносторонний. Итак, нам приходится отдать предпочтение двум треугольникам как таким, из которых составлено тело огня и трех прочих тел: один из них равнобедренный, а другой таков, что в нем квадрат большей стороны в три раза превышает квадрат меньшей.

Земле мы, конечно, припишем вид куба: ведь из всех четырех родов наиболее неподвижна и пригодна к образованию тел именно земля, а потому ей необходимо иметь самые устойчивые основания. Между тем не только из наших исходных треугольников равносторонний, если взять его как основание, по природе устойчивее неравностороннего, но и образующийся из сложения двух равносторонних треугольников квадрат с необходимостью более устойчив, нежели равносторонний треугольник, причем соотношение это сохраняет силу как для частей, так и для целого…

…Пусть же образ пирамиды и будет в согласии со справедливым рассуждением, первоначалом и семенем огня…»

…Недалеко от Мемфиса, в Саккаре, находится примечательная пирамида. Говорят, это первая построенная жрецами в Египте. Если чуть взобраться на нее, то на западе хорошо просматриваются пирамиды Хеопса и Хефрена. Это произошло очень давно, когда я в последний раз приехал в Мемфис. Я взобрался на несколько глыб этой самой знаменитой пирамиды в Саккаре и еще раз взглянул на запад. И вдруг меня кто-то окликнул. Я встряхнул головой и оглянулся. Вокруг никого не было: только на почтительном расстоянии ждал меня с лошадьми старый египтянин, боявшийся приблизиться к пирамиде.

Я медленно посмотрел на север: там находились руины священного города Гелиополя, разрушенного когда-то воинами Камбиза. Говорят, по ночам там из некоторых стен, испещренных загадочными чертежами, извергались тонкие струи огня, быстро уносившиеся вверх. Но посты наблюдения, установленные по приказу диареха, ничего не обнаружили.

Вдруг по мне словно пробежала волна, и я чуть закачался: пришлось даже ухватиться за уступ. Я вдруг ясно увидел, что Саккара, Гиза и Гелиополь расположены по углам равнобедренного треугольника, указывающего на север…

…У отца была большая и тщательно подобранная библиотека. Здесь были писатели римские и греческие, философы и поэты. Здесь были рукописи на латыни и греческом, египетском, финикийском, халдейском, вавилонском языках. Многие книги со странными рисунками и буквами и не могли быть прочитаны: переводчики, к тому же опытные и знающие, в. Ликополе были большой редкостью. Да и рвение отца, собственно говоря, до такой степени и не доходило. Он скорее любил хвастаться своими сокровищами, чем умело ими пользоваться. И тем не менее Евглаб – специально перекупленный за большие деньги переписчик-раб, родом с Крита, – без дела не сидел, переписывая то, что приносил отец или иногда присылали его друзья из Александрии, Рима и Пергама.

Однажды – а было мне, наверное, лет четырнадцать-пятнадцать – я читал отрывки из какого-то весьма популярного и известного произведения. И в одном месте я наткнулся вот на что:

«Около первой ночной стражи, внезапно в трепете пробудившись, вижу я необыкновенно ярко сияющий полный диск блестящей луны, как раз поднимающейся из морских волн. Невольно посвященный в немые тайны глубокой ночи, зная, что владычество верховной богини простирается особенно далеко и всем миром нашим правит ее промысел, что чудесные веления этого божественного светила приводят в движение не только домашних и диких зверей, но даже и воздушные предметы, что все тела на земле, на небе, на море то, сообразно ее возрастанию, увеличиваются, то, соответственно ее убыванию, уменьшаются. Полагая, что судьба, уже насытившись моими столь многими и столь тяжкими бедствиями, дает мне надежду на спасение, хотя и запоздалое, решил я обратиться с молитвой к царственному лику священной богини, пред глазами моими стоявшему. Без промедления сбросив с себя ленивое оцепенение, я бодро вскакиваю и, желая тут же подвергнуться очищению, семь раз погружаю свою голову в морскую влагу, так как число это еще божественным Пифагором признано было наиболее подходящим для религиозных обрядов».

А новое было в том, что был я одновременно и непосредственно читающим, и полным, торжественным диском луны, и страждущим героем. Я целиком был и читающим, и луной, и самим героем:

«Владычица небес, – будь ты Церерою, благодатною матерью злаков, ныне в Элевсинской земле ты обитаешь, – будь ты Венерою небесною, что рождением Амура в самом начале веков два различных пола соединила и, вечным плодородием человеческий род умножая, ныне на Пафосе священном, морем омываемом, почет получаешь, – будь сестрою Феба, что с благодетельной помощью приходишь во время родов и ныне в преславном Эфесском святилище чтишься, – будь Прозерпиною, ночными завываниями ужас наводящею, что триликим образом своим натиск злых духов смиряешь и над подземными темницами властвуешь, по различным рощам бродишь, разные поклонения принимая. О, Прозерпина, женственным сиянием своим каждый дом освещающая, влажными лучами питающая веселые посевы и, когда скрывается солнце, неверный свет свой нам проливающая, – как бы ты ни именовалась, каким бы обрядом, в каком бы обличил ни надлежало чтить тебя, – в крайних моих невзгодах ныне приди мне на помощь, судьбу шаткую поддержи, прекрати жестокие беды, пошли мне отдохновение и покой, достаточно было страданий, достаточно было скитаний!»

Пропустив часть написанного, я развернул свиток дальше:

«Ни одна ночь, ни один сон у меня не проходили без того, чтобы я не лицезрел богини и не получал от нее наставлений… Однажды ночью приснилось мне, что приходит ко мне верховный жрец, неся что-то в полном до краев подоле, и на мой вопрос, что это и откуда, отвечает, что это моя доля из Фессалии, а также что оттуда вернулся раб мой по имени Кандид. Проснувшись, я очень долго думал об этом сновидении, размышляя, что бы оно могло предвещать, к тому же я прекрасно помнил, что у меня никогда не было раба с таким именем. Обеспокоенный и встревоженный надеждой на какую-то удачу и доход, я ожидал утреннего открытия храма. Когда раздвинулись белоснежные завесы, мы обратились с мольбами к досточтимому изображению богини. Жрец обошел все алтари, совершая богослужение и произнося торжественные молитвы, наконец, зачерпнув из сокровенного источника воды, совершил возлияние из чаши. Исполнив все по священному обряду, благочестивые служители богини, приветствуя восходящее солнце, громким криком возвестили о первом часе дня. И в этот самый момент являются узнавшие о моих приключениях слуги – прямо из Гипаты, и приводят с собою даже мою лошадь. Вещему смыслу моего сновидения я тем более дивился, что, кроме в точности выполненного обещания касательно прибыли, рабу Кандиду соответствовал возвращенный мне конь, который был белой масти.

После этого случая я еще усерднее принялся за исполнение религиозных обязанностей, так как надежда на будущее поддерживалась во мне сегодняшними благодеяниями. Со дня на день все более и более проникало в меня желание принять посвящение, и я не отставал от верховного жреца со своими горячими просьбами, чтобы он посвятил меня в таинства священной ночи. Он же отклонял мою настойчивость, утешая и успокаивая меня в моем смятении добрыми надеждами.

– Ведь и день, – говорил он, – в который данное лицо можно посвящать, указывается божественным знамением, и жрец, которому придется совершать таинство, избирается тем же промыслом…

Ввиду всего этого он полагал, что мне нужно вооружиться немалым терпением, остерегаясь жадности и заносчивости, и стараться избегать обеих крайностей: будучи призванным – медлить и без зова – торопиться. Да и едва ли найдется из числа жрецов человек, столь лишенный рассудка и, больше того, – готовый сам себя обречь на гибель, который осмелился бы без специального приказания богини совершить столь дерзостное и святотатственное дело и подвергнуть себя смертельной опасности. Да и самый обычай этот установлен в уподобление добровольной смерти и дарованного из милости спасения, так как богиня имеет обыкновение намечать своих избранников из тех, которые, уже окончив путь жизни, стоя на пороге последнего дыхания, тем лучше могут хранить в молчании великую тайну небесного учения: промыслом ее в какой-то мере вторично рожденные, они обретают возможность еще раз начать путь к спасению. Вот так же и мне следует ждать небесного знамения. Тем не менее я должен уже теперь наряду с остальными служителями храма воздержаться от недозволенной и нечистой пищи, чтобы тем скорее достигнуть скрытых тайн чистейшей веры.

И не обманула мои ожидания спасительная благость могущественной богини: не мучила меня долгой отсрочкой, но в одну из темных ночей, отнюдь не темными повелениями, ясно открыла мне, что настает для меня долгожданный день, когда она осуществит величайшее из моих желаний.

Утром верховный жрец, положив свою правую руку мне на плечо, ведет к самым вратам обширного здания. Там по совершении пышного обряда открытия дверей, исполнив утреннее богослужение, он выносит из недр святилища некие книги, написанные непонятными буквами. Эти знаки, то изображением всякого рода животных сокращенно передавая слова торжественных текстов, то всевозможными узлами причудливо переплетаясь и наподобие колеса изгибаясь, тайный смысл чтения скрывали от суетного любопытства. Из этих книг он прочел мне о приготовлениях, необходимых для посвящения.

Наконец жрец объявляет, что час настал, и ведет меня, окруженного священным воинством, в ближайшие бани. Там, после обычного омовения, призвав милость богов, он со всей тщательностью очищает меня окроплением и снова приводит к храму. Две трети дня были уже позади, когда он, поставив меня у самых ног богини и прошептав мне на ухо некоторые наставления, благостное значение которых нельзя выразить словами, перед всеми свидетелями наказывает мне воздерживаться от чревоугодия, десять дней подряд не вкушать никакой животной пищи, а также не прикасаться к вину.

Наступает день посвящения, и солнце, склоняясь к закату, привело на землю вечер. Тут со всех сторон стекаются толпы народа, и, по стародавнему священному обычаю, каждый приносит мне в знак почтения какой-нибудь подарок. Но вот жрец, удалив всех непосвященных, облачает меня в плащ из грубого холста и, взяв за руку, вводит в сокровенные недра храма».

В этот миг в моей душе подростка остался один, звенящий ясно и звучно голос:

– Ты хочешь знать, что там говорилось, что делалось? Тебе бы сказали, если бы позволено было говорить, ты бы узнал, если бы слышать было позволено. Но одинаковой опасности подвергаются в случае такого дерзкого любопытства и язык, и уши. Впрочем, если ты объят благочестивой жаждой познания, внимай и верь, ибо это – истина. Достиг он рубежей смерти, переступил порог Прозерпины и вспять вернулся, пройдя через все стихии, в полночь видел он солнце в сияющем блеске, предстал пред богами подземными и небесными и вблизи поклонился им. Вот тебе и рассказано, а ты, хотя и выслушал, должен остаться в прежнем неведении…

Я отбрасываю свиток: когда-то я это видел – или?..

…Во дворике сердито жужжал над клумбой холодно-голубых цветов мохнатый темно-рыжий шмель. Я сидел, откинувшись в кресле, и абсолютно ничего не мог понять: на какой-то краткий миг все смешалось: Плотин, клубящаяся фигура, оказавшаяся вне голографического пространства, странное поведение машин. Ведь все это каким-то образом было связано. Но как, и самое главное – какое все это имеет отношение к той проблеме, из-за которой я, собственно, и нахожусь здесь?

Но я не хотел включать компактный САО-синтезатор аналоговых образов. И дело было не только в самолюбии – позволить программе, пусть даже гениальной программе, найти приемлемый вариант концептуализации неопределенности! Однажды я уже пришел к весьма неутешительному выводу, что САО – вещь весьма опасная: он обладал способностью не только вычленять и формулировать наиболее безупречные с формальной точки зрения аналоговые объяснения, но и имел «иезуитскую» способность доказывать отсутствие более совершенных объяснений.

Но сам я пока не видел дальнейшей эффективной стратегии. Нажав кнопку контакта Титана, медленно, внятно сказал:

– Попробуй обобщить то, что есть в информационных банках о начальном периоде жизни Плотина.

Эта мысль внешне мне пришла совершенно случайно и тем была особенно ценной. Я налил себе чашечку крепкого кофе и стал ждать.

Через несколько минут я услышал Титана:

– Плотин родился в Ликополе в феврале или начале марта 204 года. Но скорее всего между 10 и 25 февраля – таковы предположительные астрологические расчеты. Город Ликополь, основанный Птолемеями, находился на восточном берегу Нила, почти в самом центре Египта, там, где в настоящее время расположен город Асьют.

Сюзанна:

– Появление на свет ребенка было для семьи событием торжественным, независимо даже от того, как отнесся к ребенку отец. Когда рождался мальчик, двери дома часто украшали оливковыми ветвями, а когда девочка – шерстяными нитями. Младенца купали в воде, затем его заворачивали в пеленки и укладывали в колыбель, сплетенную из ивовых прутьев.

Если отец решал признать ребенка и принять его в семью, то на пятый или на седьмой день после родин устраивали семейный праздник под названием «амфидромия» (обход кругом): отец поднимал ребенка с земли в знак признания и быстро обносил его вокруг домашнего очага. В это же время рассыпали зерна пшеницы, ячменя, а также горох и соль, чтобы снискать благоволение духов – покровителей места и тем самым сберечь младенца от всех злых сил. Теперь его как нового члена семьи поручали опеке домашних богов. На десятый день жизни младенца ему наконец давали имя.

Титан:

– Родители Плотина, во всяком случае отец, были греки: свои произведения Плотин писал на греческом. О греческих корнях говорит и его единственное имя – Плотин. Второе имя нигде не упоминается.

В своей семье греки при рождении получали только одно имя, фамилий же, объединяющих весь род и переходящих по наследству от отца к сыну, в Греции и греческих колониях не было. Если же в дальнейшем, подрастая, юный грек получал еще и прозвище благодаря каким-либо особенностям своего характера или внешности, прозвище, которое он сам принимал и признавал, оно закреплялось за ним навсегда, настоящее же его имя вскоре забывалось.

Римляне, в отличие от греков, гораздо большее значение придавали «фамилиям» – родовым именам, переходящим от поколения к поколению. Первоначально римлянин обходился двумя именами: личным и родовым. Позднее его стали называть тремя именами: добавилось семейное прозвище.

По некоторым данным, родители Плотина были вольноотпущенниками. Скорее всего Плотин, еще будучи младенцем, потерял мать, и до самого школьного возраста его воспитывала кормилица. В кормилицы, мамки, поступали обычно обедневшие женщины из свободных, а также рабыни. Порфирий упоминает о странной на первый взгляд особенности из детства Плотина: «Молоком кормилицы он питался до самого школьного возраста и еще в восемь лет раскрывал ей груди, чтобы пососать. Но, услышав однажды: „Какой гадкий мальчик!“, устыдился и перестал». Этот факт также может служить косвенным подтверждением того, что Плотин рано потерял мать.

По мере того, как кругозор ребенка становился шире, в его детский мир начинали входить сказки, игрушки, разные игры и развлечения. Малыши забавлялись погремушками и игрушками из терракоты, дерева или металла. Среди них были всякого рода зверюшки, кубики, волчки, приводимые в движение нажимом на рукоятку, марионетки и другие движущиеся игрушки, управляемые незаметно при помощи ниточек или цепочек.

Дети постарше сами лепили себе игрушки из глины, воска или даже из хлебного мякиша. Они строили песочные дворцы, скакали на палочках, запрягали в коляски или маленькие повозки собак или коз, играли в жмурки. У них были и качели, и обручи, и воздушные змеи. Подражая старшим, они устраивали в своем кругу состязания по бегу и прыжкам, и, наконец, ничем не заменимой во все времена оставалась для мальчишек игра в мяч. Дети играли в кости, орехи, подбрасывали кверху монетку и следили, какой стороной она упадет.

Плотин прожил в Ликополе 27 лет, часто путешествуя по Египту вместе с отцом или один, по каким-либо делам. Он рос болезненным ребенком, но уже с самого раннего возраста его отличали крайняя впечатлительность, внимание, умение замечать незаметные, казалось бы, детали в словах и поступках людей, в окружающей природе.

Рано пробудившаяся любознательность проявлялась в самых разных формах: он много и беспорядочно читал, внимательно слушал странные речи уличных оракулов и магов, часами сидел под пальмами на берегу Нила, сосредоточенно глядя на медленное движение мутных вод великой реки. Изредка еще затемно он уходил в пустыню – увидеть восходящий диск солнца и прислушаться к замирающим в утреннем свете странным ночным песням пустыни.

Отец Плотина был богатым или даже очень богатым человеком: он дал сыну великолепное образование. Мальчик учился не только в школе, но и у специально нанятых преподавателей. В доме была хорошая библиотека. Плотин пристрастился к чтению, в нем рано пробудился интерес к духовным проблемам. Но отношения с отцом были сложными и по мере взросления все более тягостными для юноши, стремившегося к одинокой внутренней свободе.

В Римском государстве с древнейших времен в семье безраздельно властвовал отец семейства. Он обладал в отношении своих детей «правом жизни и смерти»: отец определял судьбу всех, кто от него зависел. Он мог собственного ребенка, рожденного им в законном супружестве, или признать своим и принять в семью, или же приказать умертвить его либо бросить безо всякой помощи. Отеческая власть включала в себя не только право жизни и смерти, право сажать сына под замок и бичевать его, но и право держать его закованным на сельских работах и даже право продавать его ради денег. Отцы обладали большей властью над детьми, чем господин над рабами. Ведь раб, единожды проданный, получивши свободу, уже становился сам себе господином, а сын, единожды проданный, получивши свободу, возвращался под власть отца.

В начале 231 года Плотин в двадцатисемилетнем возрасте (после похорон отца) перебирается в Александрию. Он покинул свой родной город, обладая вполне разносторонними знаниями в различных областях и хорошо зная основные положения стоической философии. Порфирий следующим образом характеризует в своих заметках позднего Плотина: «Писал он обычно напряженно и остроумно, с такою краткостью, что мыслей было больше, чем слов, и очень многое излагал с божественным вдохновением и страстью, скорее возбуждая чувства, нежели сообщая мысль. В сочинениях его присутствуют скрытно и стоические положения, и перипатетические, особенно же много аристотелевских, относящихся к метафизике. Не укрывалась от него никакая проблема ни из геометрии, ни из арифметики, ни из механики, ни из оптики, ни из музыки, хотя сам он этими предметами никогда не занимался».

– Ну и что?

– Плотин хорошо знал стоическую философию. Однако Учитель в его жизни – Аммоний Саккас – был далек от стоицизма. Поэтому вполне можно предположить, что философия Стои была им усвоена еще в ликопольский период, а потом именно он стал ее наиболее последовательным критиком.

В александрийский период, как и позднее в римский, Плотин не занимался специально частными предметами – механикой, оптикой, музыкой. И то, что он мог оперировать конкретными проблемами, доказывает, что соответствующее образование в этих науках он получил именно в Ликополе.

Можно заключить поэтому, что в двадцать семь лет у него были знания, но не было еще удовлетворяющей мощный дух картины мира, были философские знания, но не было метода и системы. Было осознание глубокой неудовлетворенности, но не было ясной цели. И было одиночество, холодное одиночество, тоска одинокой ночной волны.

…Я поднял голову и с недоумением посмотрел на Титана. К чему такая эмоциональная напыщенность?

– Так, мне нужна информация о стоической доктрине в контексте нашей ключевой проблемы.

– Аналоговая информация третьего порядка. Зенон Китийский – основоположник стоицизма – установил, что конечная цель – жить согласованно. Клеанф, который возглавил школу стоиков после Зенона, уточнил эту формулировку, считая назначением «жизнь, согласованную с природой». А третий архонт Хрисипп объяснял, что под природой следует иметь в виду как общую, так и собственно человеческую природу. А так как природа человека является лишь частью целого, то жить согласно с природой означает то же самое, что жить по опыту всего происходящего в природе.

Все, что происходит с человеком независимо от его воли, происходит в согласии с разумно и целесообразно устроенным мировым целым. Полностью от воли самого человека зависит все то, от чего зависит и счастье человека: характер его деятельности, отношение к миру и к людям, его взгляды и оценки. Марк Аврелий требовал сносить безупречно то, что приносит природа общая, и поступать сообразно природе собственной.

Природа, мир – это живой организм с имманентной ему структурой, являющейся одновременно и программой его развития. Программа сама себя осуществляет, а цель и смысл находятся в самом развитии. Телесно природа как действующая сила в начале космогонического цикла представляется «творческим огнем», порождающим все существующее, в виде разумного огненного дыхания, пронизывающим тело мира и объединяющим весь мир в единое целое. Богом поэтому считается весь мир, или же говорится о боге-дыхании как о душе мира и о мире как о теле бога.

В человеческой душе определяющей считается разумность: душа человеческая – часть божественной разумной души. Жить по своей природе означает стремиться к добродетели, которая достигается таким усовершенствованием человеческого разума, при котором он становится тождественным с разумом природы.

Под «усовершенствованием разума» понимается процесс совершенства всей разумной души, всего душевного склада. Человек, достигший неизменно добродетельного душевного склада, есть мудрец, все действия которого, даже если они с обычной точки зрения считаются поступками против природы, всегда правильны, так как исходят из полного знания, правильной этической мотивировки и внутренней невозможности поступать иначе.

Существует один-единственный космос: он имеет сферическую форму и окружен беспредельным небытием. Космос – живое, разумное существо, совершающее циклический путь своего развития. Он рождается из первичного огня и в процессе своей эволюции проходит стадии, когда в нем развертывается все многообразие сущего, затем вновь разрешается в стихию огня в результате всеобщего воспламенения. Этот процесс бесконечно повторяется.

Закономерности развития космоса – это творческие закономерности первичного огня, его логос. Логос пронизывает и объемлет, охватывает все в качестве творца-демиурга. Он простирается по всей природе вещей, упорядочивает Вселенную, пребывая во всем существующем и становящемся, направляя вещи ко всеобщему устроению.

Логос объединяет людей между собой благодаря тому, что он одинаково присущ всем людям. Больше того, логос своим единством связывает богов и людей: и у богов тот же самый логос, что и у людей, та же самая истина и тот же самый закон, а именно принятие верного и отвержение дурного.

Логос – это природный закон, проходящий через все. Но этот закон ни от чего человека не предохраняет и ничего ему не предписывает, и человек должен сам заботиться о том, чтобы использовать его для истины, а не для лжи.

В ходе своих трансформаций мировой огонь – логос – превращается в три прочих элемента – в воздух, в воду и в землю. Вступая в связь друг с другом, огонь и воздух образуют пневму. «Проникая» в какое-либо тело, пневма сообщает ему его основные свойства, которыми определяется единство данного тела и его форма.

Пневме присуща активность и способность к непрестанному движению. В масштабе космоса происходит безостановочное перемещение пневмы от периферии к центру и обратно, от центра к периферии. Аналогичные перемещения происходят и в отдельных телах. Они приводят к тому, что пневма находится как бы в состоянии постоянного тонического напряжения. Тоническим натяжением обеспечивается единство космоса в целом. В каждой отдельной вещи стремление пневмы от центра вещи к ее периферии обусловливает размеры вещи и ее форму. Обратное движение пневмы к центру оказывается фактором, обеспечивающим единство вещи и связанность ее частей. В отсутствие пневмы все вещи распались бы, и в мире воцарился бы хаос. Пневма как бы сдерживает или склеивает вещь, придавая ей определенное качество.

Эволюция космоса – единый и взаимосвязанный во всех своих деталях поток событий. Источник и первопричина всех этих процессов – космический первоогонь. Из него с необходимостью образуется мир, распадающийся на бесчисленное множество причинно обусловленных цепочек, которые лишь по видимости представляются независимыми друг от друга. Эта независимость мнимая, поскольку все они суть разветвления единого мирового процесса. И когда космос будет снова охвачен мировым пожаром, знаменующим собой конец одного и начало следующего цикла развития, эти цепочки вновь сольются в едином первоогне, давшем им начало. Вот эта всеобщая и необходимая связь всего происходящего в мире и есть судьба, рок.

Человек отличается от прочих живых существ тем, что у него есть разум. Будучи разумным существом и размышляя о последствиях своих поступков, он может не согласиться с возникшим в его душе представлением и не обязательно последует зову влечения. В основе разумного человеческого акта лежит суждение о том, как следует поступать в каждом конкретном случае. В этом смысле и возможна у человека свобода воли. Но фактически она реализуется только у мудрых людей, которые подчиняют свои действия голосу разума. Разум указывает человеку, как надо вести себя, чтобы его поступки соответствовали всеобщему логосу. Следуя указаниям разума, мудрец сознательно включается в необходимость мирового процесса. На этой высшей стадии духовного развития свобода воли и космическая необходимость оказываются тождественными.

Человек и есть цель природы, цель мироздания, цель вселенски творящего логоса, огненного слова. Удивительным образом космическое огненное слово центрирует все существующее именно вокруг человека, нацеливает всю свою вселенски-творческую деятельность только на человеческий субъект и только в этом последнем находит свою окончательную мудрость и красоту. Это миротворящее огненное слово уже и творит в мире по-человечески, уже и является художественным творчеством. А отсюда и природа тоже должна оказаться и художественной и даже просто художником. Но отсюда и сам человек есть или должен быть тоже творчески мыслящим художником, но художником прежде всего самого же себя, поскольку ведь он и есть центр мироздания. Именно в человеке достигается наибольшее совершенство мирового первоогня: «Вначале сам мир был создан ради богов и людей. И то, что в нем, приготовлено и найдено для пользования людей. Ибо мир как бы общий дом богов и людей или город для тех и других».

Титан внезапно замолчал. Я хотел задать несколько корректирующих вопросов, но в этот момент на дисплее вновь появился странноносый. Он уставился на меня, затем подмигнул:

– Не нужны никакие вопросы. Зачем?.. Понимание приходит само – не сразу, осторожно, с опаской, но само… даже неглупым компьютерам. Искусство не задавать поспешных вопросов, – о, как это грациозно и, кстати, выгодно. Ну, так вот: духовную, внутреннюю атмосферу Ликополя, где прошли детские годы и юность Плотина, нельзя правильно и полно понять и оценить, забывая о духе магии и колдовства в атмосфере римского общества.

Сюжеты, связанные с действиями магического характера, с волшебством и колдовством, встречаются очень часто в античных литературных религиозно-философских и исторических сочинениях. Сфера магии оказывалась довольно многообразной – существовала магия профилактическая, медицинская, теургическая. Орфики, например, были убеждены в магической, скрытой внутри камней силе. В римской медицине было широко распространено мнение, что те или иные камни (малахит, янтарь, агат) оказывали большое влияние на здоровье человека, его психику и даже жизнь.