Текст книги "Плотин. Единое: творящая сила Созерцания"

Автор книги: Шамиль Султанов

Единое не есть число, но выше его, как и выше вообще всего сущего и мыслимого. Единое есть вечное самопорождение и самоутверждение. Единое порождает себя, прежде всего, как раздельность, оставаясь самим собой в каждой отдельной своей части; это и есть порождение себя как числа. Порождает оно числа путем смыслового, эйдетического очерчивания себя самого в том или ином пункте самовыявления. Все сущее подчинено этим числам и имеет их принципом своего осмысленного бытия.

Потому-то число и является символом бесконечной тайны. Древние, и среди них божественный Пифагор, утверждали, что единица равна нулю, двойка – единице, тройка – двойке, а четверка же равняется пятерке. А вместе они – единица, двойка, тройка и четверка – есть декада.

Единица как образ Единого равна нулю, ибо Единое одномоментно и бытие и небытие. Как нуль Оно есть абсолютная потентность, как единица Оно есть оформляющий принцип всего. Но единица равна нулю еще и потому, что единица порождается через саму себя, саму себя постоянно порождая.

Двойка как символ Нуса равняется единице, ибо Нус есть первая эманация Единого. Но двойка равна единице потому еще, что есть только один способ вечного появления Нуса – через Единое и его энергию, силу, которая и есть число. В этом смысле, строго говоря, первое число есть двойка.

Тройка как символ Мировой Души равняется двойке, ибо она есть вторая эманация Единого. Но она есть двойка и потому, что есть у нее два стремления – к Нусу и через него к Единому.

Четверка же – символ материальной инаковости – равна пятерке, как проявление стремления к открытой множественности. А декада (единица + двойка + тройка + четверка) символизирует иерархическую целостность мира.

– Каково отношение множества эйдосов к Единому? Какова суть этой смысловой множественности? Ведь, с одной стороны, в Нусе, умственной реальности, все существует вместе. В нем сразу дано в настоящем все будущее, включая сюда все актуальные и потенциальные индивидуальные явления, следующие одно после другого. С другой стороны, несмотря на это, «все вместе» и «все во всем», тем не менее мы говорим и доказываем наличие множества эйдосов. Как же мыслить эти эйдосы как одновременно данные сразу и цельно?

– В Нусе «что» и «почему» совпадают: ведь здесь все в Едином, поэтому одно и то же смысл, эйдос вещи и «почему» – эйдос вещи. В самом деле, если «что» есть эйдос, а эйдос – в Уме, то, так как «почему» также в этой реальности, «что» совпадает с «почему». Таким образом, можно говорить о беспричинной причинности в том смысле, что предсуществовало и сосуществовало почему,будучи не почему, но что,и следовательно, о существующем можно бы сказать, почему существует. Иначе говоря, давать причинное объяснение в сфере умственной реальности означает выводить данное отдельное явление не из предшествующего рассуждения Высшего Ума, а из целого.

– А теперь что касается…

– Дело в том, что умственная реальность, как Нус и жизнь, есть совокупность всего разумного и живого. Творя различное, Нус как Абсолютное Мышление создает различные умы и жизни, вплоть до самых низших, чем и достигается возможно большая полнота совершенства.

– Но если так, тогда все это множественное разнообразие существующего есть уже в Нусе…

– Конечно, в нем – «первое растение» как сущность растительной жизни. В нем земля как таковая, первая земля; им создается творческая природа земли, творческий вид земли. В нем огонь, жизнь и рассудок, одно и то же оба, некая огненная жизнь, огонь как таковой. В нем, в таком же смысле, вода и воздух. При этом все это содержится в Нусе, как живое, ибо он – начало жизни, единая живая сила.

– И все же, почему единый этот Ум создает разнообразие всего существующего?

– Ум есть активность, а активность есть движение. Совершенная активность – это всесторонняя, а не однообразная деятельность. Переходя от одного рода сущности к другой (тождественной первой), он необходимо создает две различные сущности. И далее, вследствие этого, Ум, движимый к разнообразию, создал из тождественного и иного (различного) единое третье. При этом новое возникшее обладает природой быть тождественным и другим. Таким образом, основной закон созидающего ума – делаться другим.

– Пояснить все это можно таким образом. В чувственном мире все вещи меняются и текут. Но судить об этом можно только в том случае, если мы одновременно понимаем, что всякое изменение предполагает и неизменчивость того, что изменяется. А текучесть предполагает нетекучую сущность того, что именно течет. А это и значит, что, кроме мира чувственных вещей, существует еще и мир Абсолютного Ума, Нуса.

Эта умственная реальность неразделима, пребывает в себе, потому что она ничем не аффинируется. Но так как этот Нус совершенен, то он бесконечно разнообразен: каждый момент в нем представляет собой все новое и новое. В каждом же своем моменте – а этот момент и есть вечность, – Абсолютный Ум присутствует целиком, так что в нем постоянно присутствуют тождество и инаковость. И если в Нусе решительно все разнообразно и в то же время все тождественно, то такой Абсолютный Ум является некоторого рода очерченностью и фигурой – ведь всякая фигура только потому и является таковой, что каждая ее точка находится в точнейшем соотношении со всякой другой ее точкой.

– Поэтому можно сказать, что чем больше в уме разнообразия, тем он совершеннее, причем это разнообразие доходит в Нусе до предельной малости. Поскольку он есть всецелость, постольку в нем содержатся также и все роды и виды живых существ, вплоть до, например, коня. Поэтому он не творит их в результате размышления, а они содержатся в нем и без всякого рассуждающего творения.

– Но это также определяет и то, что Нус и есть прекрасное само по себе. Ведь в чувственном мире все имеет свою причину. И всякая вещь отлична от той причины, в результате которой она появляется. Но с точки зрения диалектики, поскольку в Нусе каждый эйдос есть и всякий другой эйдос, то в нем сущность и причина есть одно и то же. Но, по истине, прекрасное есть то, где сущность и причина суть одно и то же. И поэтому Нус предполагает бесконечно разнообразную степень своего воплощения, оставаясь везде самим собой.

– Потому-то умственная реальность является таким кругом, в котором не один центр, но все точки являются центрами. Абсолютный Ум имеет в себе как бы единую схему или диаграмму, в которой внутренне начерчены и схематизированы его потенции и мысли. Так этот Универсальный Ум, универсальное живое существо объемлет в себе природы живых существ и, далее, другие природы у еще меньших живых существ, вплоть до самых последних потенций.

– Итак, все множественное и чувственное выводится из множественно-единого ума. Ум есть, точнее, даже не благо, но благовидное, как бы живой прозрачный радужный шар или озаряющая пирамиду чистых душ ее вершина. Единое, даже не творец множественного сущего. Творцом является Нус, который от него имеет потенцию для порождения, но не будучи в силах удержать в себе порожденное, разбил и сделал единое множественным. Благо, подобно свету, есть причина сущности и Ума.

Когда кто-нибудь увидит этот свет, тогда и жадно движется к нему и радуется. Ведь и в отношении здешнего, чувственного тела Эрос стремится не к телесному субстрату, а к представляемой в нем красоте. Ибо каждое есть то, что оно есть, только если оно берется само по себе. Предметом стремления оно является только тогда, когда Благо сообщит ему свои краски. Поэтому и душа, воспринимая на себя исходящее оттуда истечение, приходит в движение, ликует, наполняется неистовством и становится Эросом. До этого она не движется к Нусу, хотя он и прекрасен. Ведь его красота, до того как она воспримет свет Блага, бездеятельна. Когда же приходит к душе оттуда как бы теплота, она укрепляется, пробуждается, воистину окрыляется и хотя жадно стремится к тому, что рядом и близко, но все же поднимается к иному, как бы большему по воспоминанию.

– Благо, как абсолютно-трансцендентное, и является тем Первым, к чему стремится все и от чего, именно как от Единого, зависит все. Даже умственная реальность, Нус, еще не есть Единое. И абсолютная полнота бытия – именно в Благе, в достижении самого источника жизненных стремлений.

Благо можно считать эйдосом, но для этого надо представлять себе постепенное восхождение эйдосов, которое есть возрастающее отхождение от того, что не есть эйдос, то есть от бесформенности, неопределенности, от умственной материи.

Абсолют означает отсутствие вообще эйдоса как такового. В телах эйдос уже появляется, но он очень связан с материей, неопределенностью. В душе эйдос уже свободнее от неопределенности. А еще свободнее в Нусе. Но и в умственной реальности есть неопределенность, материя, хотя и внутренняя, хотя и прозрачная и ясная. Если теперь исключить даже эту красивую неопределенность из самого Нуса, то отпадает сама возможность всяких противопоставлений в умственной реальности. Ибо то, что в чувственном мире есть внеположность, в Уме есть только различенность. Однако с отпаданием различений, прозрачной неопределенности отпадает и сам эйдос в его форме, иначе говоря, пластичности. Поэтому эйдос, абсолютно свободный от всякой неопределенности, материи, есть эйдос, свободный от самого эйдоса. А это и есть Единое.

– Но дело вот в чем: если все зависит от Единого, которое притом мыслится как абсолютный, трансцендентный принцип, то можно ли говорить вообще о свободе? И в какой степени эта свобода не будет иллюзорной? Можно ли сказать, что ты свободен, если ты по необходимости, в конечном счете, стремишься к Благу, Единому?

– Давай сначала определим понятие свободы. Добровольно, свободно все, что не по принуждению, сознательно зависит от нас, то, что мы властны сделать. Что значит «зависит от нас»?

– Или иначе, чем обусловливается самоопределение?

– Да, стремлением или рассуждением? Если стремлением, например, желаниями или страстями, тогда самоопределение, то есть «власть над» нужно приписать и детям, и животным, и ненормальным.

– Ну а если все же некое желание – правильное, естественное, в соответствии с природой?

– Но это не дает действительного свободного самоопределения. Желание не дает самоопределения, поскольку не мы в этом случае владыки над своим телом, а наш телесный организм как часть материальной природы ведет, обусловливает нас.

Кроме того, природосообразность и свобода несовместимы еще и потому, что ведь в таком случае и неодушевленное сможет обладать свободой над чем-либо. Ведь, например, огонь действует так, как ему врождено природой.

– Таким образом, ни естественное желание, ни рассуждение в смысле правильного, природосообразного желания не является причиной свободы воли.

– Да, только рассуждение, мышление, как интеллектуальное знание, обусловливает нашу свободу.

– То есть, в конечном счете, свобода – в уме. Но свободен ли ум, который ведь неизбежно, по необходимости стремится к Благу?

– Стремление ума является следствием его сущности, как направленной к Благу активности. Нарушением свободы скорее являлось бы удаление от Единого. Но если ум действует в соответствии с Благом, то тем самым все более зависит от себя (то есть свободен), так как имеет стремление к нему из самого себя и в себе самом. А выражаясь проще, стремящийся к Благу ум стремится к единственному источнику своего стремления в самом себе.

– Таким образом, свободу в поступках и власть над вещами надо возводить не к внешнему, а к внутренней активности, мысли и созерцанию Единого как такового, как абсолютного, порождающего принципа. Свободно то, что не связано с неопределенностью,и именно с этим и надо определять нашу зависимую от самой себя волю… Воля есть сила мысли… мыслить же истинно значит быть свободным, быть во Благе.

– Итак, Плотин, все получает свою власть и свои потенции от Блага. Но свободно ли Единое? Не подчинено ли Оно своей судьбе и своей необходимости – необходимости быть Единым?

– Говорить, что Благо не свободно, потому что Оно необходимо действует сообразно только со своей природой, значит утверждать, что свобода имеет место только в противоестественных вещах. Кроме того, нельзя придерживаться мнения, что Его активность определяется Его сущностью (то есть что он необходимо действует в соответствии со своей природой), так как Его активность и сущность сосуществуют и составляют одно и то же. Единое свободно, причем свобода – это не Его особенность, качество, но само Оно, Единое. Точнее даже, как трансцендентное, Единое выше и свободы. Потому что свобода, как логос, существует для людей, демонов и богов лишь постольку, поскольку есть несвобода. А Единое выше любой дуальности по определению.

Кроме того, у Единого и нет ничего случайного. Относительно Него вообще-то должны употребляться выражения «нужно» или «должно». Единое исключает всякую случайность.

– Ты имеешь в виду, что тот, кто допускает «случилось», отрицает начальный принцип смысла, порядка и определенности?

– Да, случайность может быть госпожой над многим, но не госпожой ума, смысла и порядка. Поэтому истинно то, где нет места случаю.

Мы постоянно повторяем, что Единое выше сущности, но если допустить в Нем составляющую Его сущность активности, тогда активности будут как бы волей Его, так как Оно действует без воли, активности – как бы сущность Его, а воля Его и сущность будут одним и тем же. Но если так, то, следовательно, Оно как захотело, так и существует.

– То есть в Благе воля, выбор и сущность сливаются, и в этом смысле Оно само создает себя.

– Да, Единое, будучи отцом ума, причины и причинной сущности, есть причина самого себя. Оно существует само от самого себя и через самого себя, поскольку и первично само и сверхсущно само. Благо есть начало, базис и корень всего существующего, существуя само от самого себя и через самого себя и творя самого себя.

– И в этом смысле Единое – абсолютное творчество и первая активность, если верно, что активность совершеннее сущности и есть самое первое.

– Более того, Единое – это такая активность, которая не служит сущности, бытию. И потому Оно – чистая свобода. В нем воля и долженствование, свобода и необходимость совпадают как Единое.

– Но ведь Единое не может делать зло. Разве это не ограничение его свободы?

– Нет, ведь иметь возможность делать противоположное есть признак бессилия пребывать при лучшем. А Единое есть абсолютная сила..

…Вдруг что-то меня отвлекло. Я чувствую всем своим телом, что где-то рядом, близко стоит Евстохий и, оцепенев, смотрит на мое недвижимое тело. Я вижу тонкие нити пульсирующих мыслей, исходящие от Евстохия. «Я знаю это… Почему так тоскливо и холодно… Я все понимаю… Но все равно – больно… Я не хочу… Как у него осунулось лицо… Натянулась кожа… Почему я чувствую такую боль, пронзительную и мучительную боль… Я словно умираю вместе с ним… Что мне сделать?.. Как мне облегчить его страдания в эти минуты?.. Но почему я не могу даже пошевельнуться… Почему… Словно некий прозрачный туман окутал его тело… Да, да… я вижу… Жизнь… так бурно и страстно клокочет в божественном Плотине… О, боги…»

– …И все же как несовершенна наша мысль! Мы говорим об Абсолюте – но это все «как бы». А Он совершенно трансцендентен. Он по ту сторону бытия и умственной реальности. Он не есть ни бытие, ни Абсолютный Ум, но выше и Ума, и бытия. О Нем нельзя сказать, что Он мыслит, и даже нельзя сказать, что Он есть. Ведь Единое – одно-единственное. Но если Оно действительно одно, то его никак нельзя охарактеризовать, мыслить. Ибо мыслить значит сравнивать. Если одно есть только одно – значит, нет ничего иного. Если нет ничего иного – значит, одно ни от чего не отличается. Если Оно ни от чего не отличается, Оно не есть нечто. Если Оно не есть нечто, Оно – ничто, которое ВСЕ.

Единое выше умственного мира эйдосов, Абсолют даже не красота, но выше красоты. Он выше жизни и активности. Он выше воли и свободы. Он выше причины и субстанции. Он даже не благо, даже не определенное единство, даже не бог. Он выше, Он абсолютно трансцендентен.

Ведь если есть что-нибудь пространственное, то есть и пространство, которое не сводится к пространственным предметам. Если есть что-нибудь красное, например красный цветок, то есть и сама краснота, которая ничего общего не имеет с цветком. Если есть что-нибудь свободное, то есть и Свобода сама по себе. Если есть что-нибудь истинное, то оно от Истины, которая сама в себе, и на истинное не разделяется. Если есть что-нибудь прекрасное, то есть Прекрасное и само по себе. И если имелись прекрасные моменты умственной реальности, то должна существовать и такая Красота, которая выше всякой эйдетической красоты, и есть ее источник…

…Золотистый переливающийся великолепием свет спросил у Него:

–  Вы, Учитель, существуете или не существуете? – но не получил ответа. Вгляделся пристально в его облик, но всю вечность смотри на Него – не увидишь, слушай Его – не услышишь, трогай Его – не дотронешься:

–  Совершенство! – воскликнул свет. – Кто мог бы еще достичь такого совершенства! Я способен быть или не быть, но не способен абсолютно не быть. А Он, как Он этого достиг – Абсолютно быть и Абсолютно не быть?..

…Он невыразим и абсолютно непознаваем. Все человеческие высказывания о нем лишь «как бы», лишь аналогии. Все человеческое знание, мудрость демонов и богов, недостаточны, чтобы говорить и мыслить о Нем: ведь Он – сверхсущный, сверхпрекрасный, сверхблагой. Он – не то, не то!..

…Порфирий устал: где-то там, на далеком востоке, начиналось утро. Все затихло в ожидании нового чуда. На мягкий пергамент ложились уже не столь ровные строки:

«О кончине его Евстохий рассказывал нам так (сам Евстохий жил в Путеолах и поспел к нему, лишь когда уже было поздно)…»

…Я чувствую, как изнутри все увеличивающимися и ускоряющимися толчками, бурля, пробивается Сила. Я ощущаю в этот последний миг – и я знаю, что это ужепоследний миг, – свое тело, свои покалывающие руки, опухшие свои ноги, свои веки. Я пытаюсь раскрыть свои глаза и неожиданно вижу свет, предутренний свет, он еще неустойчив, еще клубится в комнате ночной полумрак. Я вижу все предметы здесь, медленно поворачивая голову.

Евстохий, замерший, стоит невдалеке. У него сумрачное лицо, какая-то истинная человеческая печаль во всем его поникшем облике. Наши взгляды встречаются. И я ему говорю тихим, но ясным голосом, как слышится мне, а он содрогается, словно кто-то другой произносит эти слова:

– А я тебя все еще жду…

Он подходит ближе, и я не отвожу взгляда от него. Евстохий пытается что-то вытащить из своей врачебной сумки, но я отрицательно качаю головой… Потом я опять говорю:

– Тебе надо отдохнуть… Евстохий… Поезжай в Александрию…

Мои веки опускаются сами собой, и я чувствую, что тихая сонливость охватывает меня вновь. Я стараюсь сопротивляться, и сила мне помогает. Я вновь открываю глаза:

– Я ухожу, Евстохий. И… попытаюсь слить то, что божественно во мне, с тем, что есть божественного… во Вселенной…

…«О кончине его Евстохий рассказывал нам так: умирающий сказал ему: „А я тебя все еще жду“, потом сказал, что сейчас попытается слить то, что было божественного в нем, с тем, что есть божественного во Вселенной. И тут змея проскользнула под постелью, где он лежал, и исчезла в отверстии стены, а он испустил дыхание».

Произошло это весной 270 года, на втором году царствования императора Клавдия…

Порфирий задумался: он был в нерешительности. Через несколько лет Амелий предложил ему совершить путешествие в Грецию и в Дельфах вопросить светоносного Аполлона о душе Плотина. Надо ли писать здесь о том, что они услышали тогда. Слова вещей пифии запечатлены у него в душе до сих пор. И все же что-то заставило его писать дальше, отбросив какие-либо колебания:

«Но если уже приводить свидетельства, полученные от мудрых, то, кто мудрее, чем бог, тот бог, что истинно молвил: „Числю морские песчинки и ведаю моря просторы, внятен глухого язык и слышны мне речи немого“. Так вот, этот самый Аполлон, молвивший некогда о Сократе „Мудрее нет Сократа меж людей“, теперь на вопрос Амелия, куда переселилась Плотинова душа, дал о Плотине вот какой божественный ответ:

 
Се начинаю бессмертную песнь на хвалительной лире,
В честь любезного друга медвяные звуки сплетая
Струн сладкозвонной кифары, златым обегаемых плектром.
Музы, вас призываю возвысить согласное пенье,
В стройной ладов череде ведя ваши стройные клики,
Как выводили вы их об Ахилле, Эаковом внуке,
В древних песнях Гомера, в божественном их вдохновенье.
Ныне же, Музы, священный ваш хор со мной да содвинет
В каждый песенный вздох пределы всего мирозданья,
А в середину взойду я, Феб Аполлон длиннокудрый.
Даймоний, некогда муж, а ныне живущий в уделе
Высшем, чем даймониям дан, сбил узы ты смертельного рока,
Стал над сменой телесных приливов, телесных отливов
И укрепившимся духом достиг последнего брега
В плаванье дальнем сквозь море сует, прочь от низменной черни,
Чтобы в душевной своей чистоте встать на путь прямолетный,
Путь, озаренный сиянием божеским, путь правосудный,
В чистую даль уводящий от дольней неправедной скверны.
Было и так, что, когда боролся ты с горькой волною
Жизни кровавой земной, вырываясь из гибельных крутней,
На середине потока грозивших нежданной бедою,
Часто от вышних богов ты знаменье видел спасенья,
Часто твой ум, с прямого пути на окольные тропы
Сбитый и рвавшийся вкривь, лишь на силы свои уповая,
Вновь выводили они на круги бессмертного бега,
Ниспосылая лучи своего бессмертного света
Сквозь непроглядную тьму твоему напряженному взору.
Не обымал тебя сон, смежающий зоркие очи, —
Нет, отвеяв от век пелену тяжелую мрака,
Ты проницал, носимый в волнах, вперяясь очами,
Многую радость, которую зреть дано лишь немногим
Смертным из тех, кто плывет, повивая высокую мудрость.
Ныне же тело свое ты сложил, из гробницы исторгнув
Божию душу свою, устремляешься в вышние сонмы
Светлых богов, где впивает она желанный ей воздух,
Где обитает и милая дружба и нежная страстность,
Чистая благость царит, вновь и вновь наполняясь от бога
Вечным теченьем бессмертных потоков, где место любви,
И сладковейные вздохи, и вечно эфир несмутимый,
Где от великого Зевса живет золотая порода —
И Радаманф, и Минос, его брат, и Эак справедливый,
Где обретает приют Платонова сила святая,
И Пифагор в своей красоте, и все, кто воздвигли,
Хор о бессмертной любви, кого провожает по жизни
Высших божеств хранительный сонм; и в небесных застольях
Их веселится душа. О, какого достиг ты блаженства,
По совершении стольких трудов отойдя к вековечным
Чистым сонмам божеств, наделенный сверхжизненной жизнью!
Так поведем же запев хоровой в ликующем круге,
Музы, о нашем Плотине, который отныне причастен
Вечности, и подпоет вам моя золотая кифара.
 

Напоминает бог, что Плотин был благ, добр, в высшей степени кроток и сладостен; что душа его была бодрственной и чистой, всегда устремленной к божественному, куда влекла его всецелая любовь. Все силы свои он напрягал, чтобы преодолеть горькие волны этой кровавой жизни. Так, божественному этому мужу, столько раз устремлявшемуся мыслью к первому и высшему Богу, являлся сам этот Бог, ни облика, ни вида не имеющий, свыше мысли и всего мысленного возносящийся, тот Бог, к которому и я, Порфирий, единственный раз на шестьдесят восьмом году приблизился и воссоединился. Плотин близок был этой цели – ибо сближение и воссоединение с Всеобщим Богом есть для нас предельная цель: он четырежды достигал этой цели, не внешней пользуясь силой, а внутренней и неизреченной.

Сами боги не раз в окольных его блужданиях ниспосылали ему лучи света, чтобы он узрел божественное и по видению этому написал то, что он написал. В созерцании своем, говорит Феб, изнутри и извне увидел ты многую радость, которую немногим дано видеть из занимающихся философией, – это потому, что человеческое умозрение хоть и выше людского удела, но при всей своей отрадности с божественным знанием сравниться не может, ибо не проникает в глубь вещей, как проникают боги. Вот что совершил Плотин и что с ним совершилось, пока был он в смертном теле, говорит Феб, а избавляясь от этого тела, взошел он в божественные сонмы, где обитают дружба, страстность, радость, любовь божественная и где обретаются так называемые судьи над душами – божьи сыны Минос, Радаманф и Эак, к которым он идет не на суд, а для беседы, подобно иным высочайшим богам. И беседу эту ведут вместе с ними Платон, Пифагор и все остальные, кто воздвигал хор о бессмертной любви. Вот где родина блаженнейших божеств; такова будет и его жизнь, завидная самим богам».

* * *

…И вдруг так стало беспредельно ясно: Он создает теперь мир точно так же, как Он всегда делал и как всегда будет делать. И я – это Он, и Я – этот Мир, и Я – это Делаю, и Я – это Всегда…

* * *

 
Когда капля дождя стучится в окно —
               это Мой знак!
Когда птица трепещет —
               это Мой знак!
Когда листья несутся вихрем —
               это Мой знак!
Когда лед растопляет солнце —
               это Мой знак!
Когда волны смывают душевную скорбь —
               это Мой знак!
Когда крыло озарения коснется смятенной души —
               это Мой знак!