Текст книги "Плотин. Единое: творящая сила Созерцания"

Автор книги: Шамиль Султанов

– Однако в то же самое время этот логос есть и созерцание. – Это уже был ХИП.

– В самом деле, логос определяет материю, то есть творит вещи. При этом он уже перестает быть вообще силой, но делается силой деятельности, не переходя в саму деятельность. То есть он разделяется, самопротивопоставляется. Получается логос сам по себе и смысл, воплощаемый в материи. Но ведь это тот же самый, один и единственный смысл. Следовательно, факт воплощения логоса в материи возникает только потому, что смысл может самого же себя самому же себе противопоставлять, будучи поэтому сам для себя и субъектом, и объектом. Но противопоставление логосом себя самого себе же самому есть взаимоотраженность смысла, то есть созерцание. А для логоса быть тем, что он есть, – это значит творить и переходить в творчество. Следовательно, созерцание, творчество и бытие тем, что есть, в природе – одно и то же.Если смысл, логос есть творящая, силовая потенция, это значит, что он есть созерцание, или, точнее, самосозерцание.

В этот момент в комнате вновь стало быстро темнеть. Замерцал объемный экран голографического дисплея, и я снова увидел лицо Плотина. На этот раз он казался спокойнее, темные глаза были сосредоточены, а на лице его мелькала чуть заметная улыбка.

– Как же природа, таким именно образом творя, может участвовать в некоем созерцании? А так, что если логос творит, в самом себе пребывая, то он, получается, и есть созерцание. Ведь деятельность свершилась согласно логосу, но будучи иной все же в отношении его. Стало быть, логос, хотя и связанный с деятельностью и направляющий ее, не есть еще сама деятельность. Но если это не деятельность, а логос, то он и есть созерцание. При этом во всецелом логосе самый последний смысл – природа – возникает из созерцания, оказываясь созерцанием в качестве предмета созерцания. Логос же, предшествующий логосу-природе, в своей совокупности является каждый раз по-разному, то оказываясь уже не природой, а душой, то являясь в природе и природой.

Но действительно ли и сам он – логос как душа – возникает из созерцания? Действительно, он есть продукт созерцания и чего-то созерцавшего. Но каким же образом она, природа, имеет это созерцание? Разумеется, она не имеет созерцания, происшедшего из понятия. «Происшедшим из понятия» я называю рассмотрение природой своего собственного содержания. По какой же причине она оказывается и жизнью, и логосом, и творящей потенцией? Неужели потому, что рассмотрение есть еще неимение того, что рассматривается? Однако если это она уже имеет, то именно потому, что она это имеет, она и творит. Следовательно, бытие для природы тем, что она есть,и оказывается для нее творчеством. Природа есть созерцание и созерцательная данность, ибо она есть логос. Благодаря тому, что она является созерцанием, созерцательной данностью и логосом, она и творит, поскольку она – все это. Творчество, следовательно, явлено нам как созерцание.Ибо оно результат пребывающего созерцания, которое делает не что иное, как творит именно благодаря тому, что оно созерцание.

Он замолчал, затем пристально вгляделся, улыбнулся очень мягкой и чуть рассеянной улыбкой и, понизив голос, сказал:

– И если кто-нибудь спросит природу, ради чего она творит, то она сказала бы, если бы захотела услышать вопрошающего и говорить с ним: «Не спрашивать меня надо, но понимать самому в безмолвии, как и я безмолвствую и не имею привычки говорить. Но что же понимать? То, что возникшее есть мое видение в моем безмолвии, что возникшее по природе есть созерцательная данность, что мне, возникшей из такого вот созерцания, свойственно иметь любо-зрительную природу и что акты созерцания творят созерцательную данность, как геометры чертят на основании созерцания. Но я не черчу, а созерцаю, и линии тел возникают как эмалирующие из моего созерцания. И свойственно мне страдание матери и родивших меня, потому что и они возникли из созерцания, и мое происхождение – не потому, что они действовали, но я произошла в силу высших логосов, себя самих созерцающих. И созерцание мое бесшумно, но все же оно достаточно сумрачно, словно бы во сне.Я и творю потому, что не могу удовлетвориться этим сонным, несовершенным созерцанием. Чувственный мир и есть продукт моих неясных созерцаний. Действительно, другое созерцание яснее, пристальнее его в смысле видения. Мое же созерцание только отображение иного созерцания».

Экран внезапно погас, и почти сразу раздался голос Титана с какой-то, как мне показалось, нотой издевки:

– По аналогии, Плотин утверждает, что и многие люди, когда их сила созерцания ослабевает, обращаются к практической деятельности, что является, по его мнению, всего лишь тенью созерцания логоса. Поскольку таким людям созерцание невозможно по слабости души, они, не имея возможности наполниться видением, бросаются к практическому созиданию того, чего они не способны увидеть умом. И когда они начинают творить, то они и сами хотят ясно и прозрачно видеть и другим, таким же, как они, дать возможность созерцать и ощущать, всякий раз, как намерение у них, насколько возможно, становится действием.

Для Плотина – это слабеющая все более и более пульсация: созерцание – творчество – деятельность. Стоит привести для доказательства буквальное выражение Плотина: «…поэтому везде мы найдем, что творчество и деятельность есть или слабость созерцания, или сопутствующий момент.

Слабость – если после сделанного ровно ничего не имеют в смысле созерцания, и сопутствующий момент – если до этого имеют более сильное для созерцания, чем сотворенный предмет. Кто же, способный созерцать истинное, идет с предпочтением к образу истинного?»

Последние слова Титан произнес уже с иронией. Я что-то хотел ему возразить, но вновь вмешалась Сюзанна:

– Когда Плотин говорит о более сильном созерцании по отношению к природе, он имеет в виду самосозерцание души. Оно, созерцание души, также остается в себе, хотя и определяет собою инобытие. Тут также не равны между собой пребывающее, или остающееся, и выступающее, то, что оформляет собою материю. Выступившее – слабее оставшегося: оно – в становлении, в то время как остающееся – в самом себе.

Иначе говоря, душа есть логос, смысл. Но этот логос перешел во внешнее действие и забыл себя. Поэтому нужно, с точки зрения Плотина, чтобы через эту внешнюю деятельность душа вернулась к себе и наполнилась видением самой себя. В этом случае деятельность вновь обращается к созерцанию. То, что она, эта деятельность (душа), получает в душе, которая есть логос, чем же иным может быть, как не безмолвствующим логосом. И созерцание интенсивнее, чем больше деятельность обращена к душе как логосу. Тогда именно и соблюдает душа тишину и уже ничего не ищет, поскольку она наполнена. И созерцание в таком доверии к своему владению пребывает обращенным внутрь. И чем более ясно доверие, тем безмолвнее и созерцание, ибо на этом пути, как говорит Плотин, оно больше ведет к Единому.

У меня начало нарождаться какое-то смутное, неопределенное беспокойство, что компьютеры ведут свою весьма странную игру, пытаясь повлиять на нечто во мне самом. Я встряхнул головой; может, мне показалось…

– Следовательно, насколько я понимаю, весь вопрос эффективности творческого процесса вообще, то есть появления нового, заключается в интенсивности отождествления субъекта с объектом. При этом то, что я называю «субъект», «объект», «отождествление», есть нечто одно. Это одно Плотин называет «созерцание». Тогда в природе субъект отождествляется с объектом вне себя. В душе это отождествление происходит уже так, что субъект находит себя как нового в себе же, но пока через посредство инобытия. Но тогда должно быть еще более высокое тождество, где субъект будет отождествляться с собою и, следовательно, созерцать себя как нового в себе же, и притом без всякого посредства инобытия.

Я замолчал. Компьютеры никак не реагировали. Я встал и сделал два шага влево. В этот момент вновь вспыхнул экран основного дисплея. Я резко повернулся и встретился с глазами того, кого я с самого начала воспринимал как образ Плотина. Он смотрел прямо, не мигая, на меня. Я видел, как увлажнился и чуть покраснел его лоб. Губы были у него крепко сжаты, но я чувствовал, как с экрана хлынул напряженный поток, обращенный ко мне:

– Как это важно и необходимо, чтобы логос был не вне, но в единении с душой научающегося, пока последний не найдет его своим собственным. Душа выучивает то, что изначально имела. И от этого становится как бы иной в отношении себя самой и, размышляя, зрит как одно – другое. Ведь она была логосом и как бы умом, но видящим иное. Душа ведь по-прежнему неполна, имея недостаток в отношении того, что раньше нее. Она безмолвно смотрит на то, что она выражает. Ибо то, что душа выразила, она уже не выражает, а то, что она выражает, выражает по недостатку в полноте, обучаясь пониманию того, что имеет. И оттого, что душа имеет больше природы, она более тиха, и от этого превосходства она более созерцательна. А оттого, что она несовершенна, она более стремится иметь научение созерцавшего и созерцание из наблюдения. Поэтому, если она покидает свое прежнее состояние и возникает в ином, а затем возвращается снова, то она созерцает при помощи той части себя самой, которая была покинута. Покоящаяся же в самой себе душа делает это в меньшей мере. Потому серьезный ум оформлен через логос и являет другому то, что у него самого. Он есть видение самого себя. Ибо ум уже обращается к Единому не только во внешних вещах, но и к самому себе. И все тут оказывается внутренним…

…Грушеносый высунулся из стены и нагло показал мне лиловый, в прыщиках язык: «Иди туда, не знаю куда Как это нетривиально!»

…Амелий Марциану шлет привет!

Все в этой жизни, дорогой Марциан, имеет незаметное начато, и все в этой жизни имеет странный конец. Великий Рим начался с того, что на вершинах нескольких холмов в беспорядке появились хижины, сплетенные из ветвей и обмазанные глиной. Место, где устроились эти древние поселенцы, представляло собой путаницу оврагов, ложбинок, заболоченных низин и мелководных речушек, стекавших с холмов, амфитеатром расположенных на левом берегу Тибра. Эти холмы, пусть и невысокие, иногда крутые и обрывистые, являлись все же естественной крепостью, а заболоченные ложбины, превращавшиеся иногда в настоящие болота, делали эту крепость еще надежнее. Кругом росли леса и били ключи; чистая вода, материал для построек, топливо и дичь были под рукой. Возле протекала большая судоходная река.

Рим – уже настоящий город, опекаемый богами, растет: сначала это центр незаметной страны, затем – столица мощного государства, и в конце концов – столица мировой державы. И те преимущества, которые привлекали людей в изначальные времена к этим холмам и низинам, оказываются теперь недостатками. Холмы круты, на них трудно взбираться. Несмотря на все работы по осушке заболоченных мест, малярия не переводилась в городе. Улицы узки и кривы: при всем своем могуществе римляне не могут их выпрямить.

Рим уже при Августе распадается на две части: Рим холмов и Рим низин, лежащих между этими холмами. Они во многих отношениях не похожи один на другой. Воздух на холмах здоровее и чище, там много садов и парков, торговля жмется в сторону. Здесь живут представители старых аристократических родов. Например, на самом высоком холме Квиринале находится Тамфилиев дом, перешедший к Аттику по наследству. Здесь жил Флавий Сабин, брат императора Веспасиана, и у самого Веспасиана тут же на улице Гранатового Дерева был собственный дом, превращенный впоследствии в храм Флавиева рода. Был здесь дом и Юлия Авита, отца императора Элагабала.

На другом холме, Эсквилине, находился дом Помпея, который после его смерти перешел к Антонию. Здесь же, по соседству с храмом Матери-Земли, одним из древнейших храмов Рима, жили брат Цицерона Квинт и Плиний Младший.

На Целии находится прекрасный дворец Латеранов, конфискованный Нероном, так как хозяин его, Плавтий Латеран, принимал участие в заговоре Пизона и был казнен. Септимий Север вернул его своему другу Секстию Латерану. Марк Аврелий провел детство на Целии в доме своего деда Аппия Вера. Здесь же жили Вигеллий, друг Сенеки, Оппелий Макрин, организовавший убийство Каракаллы и взошедший на императорский престол, знаменитый Симмах, страстный защитник древней римской религии.

Палатин при республике был излюбленным местом сенаторов: здесь жили Цицерон, Гортензий, Катилина, Марк и Луций Крассы. При империи он стал весь целиком собственностью императорского дома.

Центр государственной и общественной жизни Рима – одна из низин – Форум. От него во все стороны расходятся улицы. Сам Форум изначально стал обрастать торговыми рядами: по южной его стороне шли старые лавки, напротив расположились новые. Когда по сторонам Форума место торговых рядов заняли базилики (Порциева и Эмилиева), лавки разместились в них. И только постепенно торговая жизнь отхлынула от Форума, переместившись на Священную Дорогу, соседнюю улицу, а позднее на форум Траяна.

Священная Дорога, соединяющая Форум с Палатином, начинается на Велии, около храма Ларов, и спускается к восточной стороне Форума. К северо-востоку от Форума находится Аргилет, одна из оживленнейших улиц Рима с бойкой торговлей и людской толчеей. Нижняя часть этой улицы, застроенная частными домами, была превращена Домицианом и Нервой в Проходной форум.

Аргилет вливается в Субуру – долину, которая идет между Оппием и южным склоном Вимминала. Под именем Субурского взвоза она продолжается между Оппием и Циспием и оканчивается у Эквилинских ворот. Начало ее – «устье Субуры» – находится недалеко от местопребывания городского префекта. И если вспомнить, дорогой Марциан, о вечном грохоте и гвалте на римских улицах, особо здесь надо выделить «крикливую» Субуру. На ней торгуют всем, что требуется в повседневном быту: съестным, начиная от простой дешевой еды – капуста, опавшие маслины; козлятина, яйца, куры, и кончая дорогой заморской дичью, одеждой, железным товаром, обувью. И здесь же обитают «девушки не очень доброй славы», субурские наставницы в любовных делах.

От Форума к юго-западу начинается, пройдя между Юлиевой базиликой и храмом Кастора, Этрусская улица, главная артерия, связывающая Форум с Велабром, Коровьим рынком и Большим Цирком. Здесь стояла когда-то статуя Вортумна, главного божества этрусков. Торгуют на ней ладаном, всякими ароматами, дорогими тканями и одеждой.

Этрусская улица пересекает Велабр, ложбину между северо-западным склоном Палатина и Капитолием. Когда-то и Велабр и Форум были болотом, по которому плавали в маленьких челноках. Сейчас это самое оживленное место в городе с бойкой торговлей, преимущественно съестным, в том числе вином и маслом. Большой известностью пользуется и поныне велабрский копченый сыр. Некто, понимавший толк в еде, сочинил такую сопроводительную надпись к головке этого сыра: «Только тот сыр, который впитал в себя велабрский дым, вкусен; не на всяком очаге изготовят хороший сыр, не любой дым придает ему вкус».

Рядом с Этрусской улицей идет Яремная, которая огибает Капитолий и представляет собой часть древней торговой дороги, проходившей здесь, когда и Рима-то еще не было, а сабиняне приходили за солью к солончакам в устье Тибра.

На Палатин можно въехать со Священной Дороги по Палатинскому взвозу, а с Велабра – по взвозу Победы, который огибает холм и поднимается на него с севера. На Капитолий въезжают по Капитолийскому взвозу; им заканчивается Священная Дорога. Это единственный доступный для повозок путь на Капитолий, по нему поднимаются колесницы триумфаторов. Для пешеходов устроены лестницы. По лестнице в сто ступеней поднимаются на Капитолий со стороны Велабра. Лестница Каки ведет с Палатина к Большому Цирку, а с Форумом его соединяет лестница Колец, названная так по находящимся вблизи мастерским ювелиров, изготовляющих кольца.

Улицы Рима – узкие и извилистые. Самая большая ширина их 15–18 локтей, а переулки и тупики еще уже и часто не достигают в ширину даже и семи локтей. Можешь себе представить, какая толчея на этих тесных улицах!

Население города составляет, вероятно, более одного миллиона человек, а сколько еще приезжающих каждый день! Большинство мужчин в возрасте от шестнадцати лет, многие женщины, равно как большинство приезжих, проводят утренние и дневные часы в храмах, портиках, лавках, на перекрестках, преимущественно в тех, что сосредоточены в центре города. Этот центр представляет собой своего рода прямоугольник со сторонами, одна миля (от излучины Тибра у театра Марцелла до Винимальского холма) на две мили (от Марсова поля до холма Целия). Но здесь, внутри, в свою очередь, выделяется еще более узкая зона, застроенная самыми роскошными общественными зданиями, окруженная наибольшим престижем. Я имею в виду Римский Форум, форумы Цезаря и Августа, район между Римским Форумом и Колизеем, несколько центральных улиц – Субура, Велабр, Аргилет. Поверхность площадей, а особенно улиц, существенно уменьшается из-за загромождающих их лавчонок трактирщиков, брадобреев, мясников и прочего.

А теперь представь, дорогой Марциан: крайне ограниченная территория великого Рима и огромное количество тех, кто стремится не только попасть на нее, но здесь расположиться, людей посмотреть и себя показать, встретиться с приятелем или деловым партнером, сделать покупки, и приводят к той невыносимой тесноте, о которой говорит Ювенал таким образом:

 
…мнет нам бока огромной толпою
Сзади идущий народ: этот локтем толкнет, а тот палкой
Крепкой, иной по башке тебе даст бревном или бочонком;
Ноги у нас все в грязи, наступают большие подошвы
С разных сторон, и вонзается в пальцы военная шпора.
 

Скученность царит не только на улицах, но и в общественных зданиях. И вот тебе пример: вчера был я в Юлиевой базилике. Она построена на южной стороне Форума Цезарем и представляет собой здание, в центральной части двухэтажное. В этом помещении постоянно заседают четыре суда по уголовным делам. Судей в каждом 26, а подсудимый приводит с собой десятки людей, призванных оказывать ему моральную поддержку. Если в заседании выступает сколько-нибудь известный адвокат, то он привлекает сотни слушателей. Многие из них весь день сидят здесь или прогуливаются по базилике и периодически устремляются к тому трибуналу, где должен выступать адвокат, их чем-либо заинтересовавший. Тут же идут бойкая торговля, азартные игры в кости и монеты. В толпе непрерывно двигаются продавцы воды и съестного, а если приезжим трудно расплатиться, они могут обменять деньги у сидящих тут же менял. Разнородность дел, которыми люди занимались одновременно на одном и том же ограниченном пространстве, доходила раньше до поразительных вещей: когда солдаты императора Вителлия штурмовали Капитолий, где засели флавианцы, младший сын Флавия Веспасиана и будущий император Домициан спасся, замешавшись в толпу поклонников богини Изиды, которые спокойно делали жертвоприношения, нимало не смущаясь проходившим возле сражением. Сейчас-то времена изменились, но ведь было и так!

Густота толпы сама по себе порождает невероятный шум, а голые кирпичные и каменные фасады, ограничивающие узкие улицы, отражают и еще более усиливают его. Рогациан, о котором ты уже знаешь, уверяет, что в Риме умирают в основном от невозможности выспаться. Но и интенсивность запахов не уступает интенсивности шума. Из бесчисленных харчевен несутся дым и аромат дешевой пищи. Жара стоит большую часть года, одежда почта исключительно шерстяная, а потому от запаха пота появляется головокружение.

Набережной в Риме как таковой нет. Вдоль Тибра, подходя к самому берегу, тянутся ряды строений, преимущественно складов, с площадками для выгрузки судов. От этих площадок к самой реке спускаются невысокие лестницы, по которым грузчики вносят наверх товары.

И я скажу тебе, Марциан, что человеку, который плохо знает Рим, приходится трудно, если он вынужден один, без провожатого разыскивать нужную ему улицу и нужный дом: если главная улица квартала всегда имеет название, то маленькие улочки, тупики и переулки часто вообще безымянны.

Самая большая в Риме – и это естественно! – Капитолийская площадь, посередине которой возвышается древнейший храм Юпитера Величайшего. Площадь обнесена стеной, за ней идет портик. На ночь площадь запирается, оставаясь под охраной привратника и собак. Здесь же содержатся и священные гуси. На площади стоят также несколько других древних храмов – Юпитера Феретрия, Юпитера Гремящего, Марса Мстителя, Венеры; много здесь часовен, алтарей, статуй богов и знаменитых римлян.

Храм Аполлона на Палатине – самое великолепное из воздвигнутых Августом зданий – находится на площади, которая называется площадью Аполлона или площадью Аполлонова храма. Храм выстроен из больших плит белого каррарского мрамора, между которыми стоят статуи пятидесяти Данаид, а перед ними конные статуи их несчастных мужей. Рядом с портиком находится библиотека Аполлона, состоящая из двух отделений, греческого и латинского. Перед входом в храм возвышается мраморная статуя Аполлона и алтарь, вокруг которых поставлены четыре бронзовых быка.

Между Капитолийским взвозом и Яремной улицей находится площадь Сатурна, за храмом этого божества. Вокруг этой площади расставлены бронзовые доски с вырезанными на них законами. На площадь открываются и канцелярии, в которых ведают делами государственной казны, помещенной в этом храме.

Римские холмы были когда-то густо одеты лесом: западный край Оппия назывался Фагуталом, потому что здесь росла буковая роща, а Целий назывался в древности Кверкветуланом, потому что весь зарос густым дубовым лесом. Сейчас от этих рощ и лесочков мало что осталось. Но люди состоятельные и поныне стремятся окружить свои особняки деревьями и садами. Беднота же свою тоску по зелени удовлетворяет подобием садов: разводит цветы и всякие травы у себя на окошках.

Есть, однако, в Риме два места, где жители города любят собираться в часы досуга: Форум и Священная Дорога.

Форум – это место встречи и деловых людей, и бездельников. Собираются здесь ростовщики, игроки, которые в портике, на плитах белого мрамора выцарапали свои «игральные доски», круглые и четырехугольные. Странствующие гадатели собирают вокруг себя по вечерам пеструю толпу. Здесь встречаются заядлые политиканы, обсуждающие вопросы войны и мира, здесь рождаются новости, «у которых никогда не оказывается отца», но которые сразу приобретают вес и значение реального события.

Вторым любимым местом прогулок является Священная Дорога. Сюда приходят полюбоваться ювелирными изделиями, выставкой драгоценных камней, цветами и фруктами, красота которых прельщает римлян не меньше, чем красота камней.

За Тибром находится парк Клодии, возлюбленной Катулла, устраивавшей здесь праздники. Цицерон просил Аттика именно здесь присмотреть ему парк, где он мог бы поставить святилище в память своей умершей дочери. Первый парк на Холме Садов был разбит Лицинием Лукуллом, победителем Митридата. В нем много было фруктовых деревьев, и особенная гордость Лукулла – черешня, которую он первым ввез в Рим. Владельцем этого парка позднее стал Валерий Азиатик, который украсил его с роскошью замечательной. Мессалина, желая завладеть этим парком, добилась того, что Азиатик покончил с собой. Уже вскрыв себе вены, он приказал разложить погребальный костер в таком месте, где огонь не повредил бы деревьям.В этом же парке позже была убита и сама Мессалина.

Парков немало в Риме, но упомяну еще об одном. Первым человеком, разбившим парк на Эсквилине, был Меценат. Он выбрал для него место страшное: здесь до этого было общее кладбище бедного люда, глубокие колодцы, куда без разбора скидывали трупы рабов и нищих бедняков без роду и племени. Здесь были городские свалки и здесь же производились казни: тела казненных не хоронили, а бросали тут же на месте. Одинокий раб, торопливо несший в сумерках тело своего товарища; стаи воронов и коршунов-стервятников; голодные бродячие собаки; колдуньи и гадальщики, жадно рывшиеся в побелевших костях, – вот кого только и можно было здесь встретить. Место было не только жутким: зловонные испарения, стоявшие над ним, при любом ветре наплывали на город, неся с собой удушье и заразу. Август велел засыпать всю эту площадь на 16–18 локтей в высоту, а Меценат на этой насыпи и разбил свой парк.

Особое значение имеют те «острова зелени», куда может зайти каждый. Первым из таких «островов» были сады Цезаря за Тибром; великолепный парк занимает площадь около двух центурий и даже поныне украшен роскошью, которая отличается особым вкусом. Здесь находятся залы с мраморными и мозаичными полами, портики, статуи, фонтаны. Цезарь завещал это прекрасное место для отдыха народу, но беда была в том, что отстояло оно далеко от городского центра и прийти туда пешком от Субуры или даже с Этрусской улицы не каждому было под силу.

Август и его преемники разбивая сады, устраивая амфитеатр и цирк, сооружая термы, прокладывая форумы, придавали Риму вид, который был достоин столицы мира, и это, конечно, входило в их планы. Но в то же время они вносили разнообразие в убогую домашнюю жизнь большей части населения. Я уже говорил, что никакое могущество не могло выпрямить римских улиц, но украсить Рим величественными зданиями, провести воду в таком изобилии, что не было улицы и перекрестка, где не слышался бы плеск фонтанов, устроить прекрасные городские сады и превратить термы в дворцы культуры – это императоры могли сделать, и они это делали. Особо стоит упомянуть о великолепии Марсова поля.

Марсово поле, низина в излучине Тибра, площадью около пяти центурий, место, где римская молодежь занимается военными и гимнастическими упражнениями. Здесь же собираются центурианские комиции, происходят выборы магистратов, производится перепись населения; отсюда легионы уходят в поход.

Марсово поле – излюбленное место отдыха и прогулок римлян. Здесь дышат чистым воздухом, наслаждаются видом зелени, широким горизонтом, любуются произведениями искусства. Здесь же идет торговля предметами роскоши и устроены настоящие базары. В портике длиной в одну милю Юлиевой загородки (здание это начато было Цезарем и закончено Агриппой) находится ряд лавок.

На Марсовом же поле, к западу от Широкой Дороги, находятся сады Агриппы – этот парк, разбитый Агриппой, тесно примыкает к его термам, которые уже давно находятся в общенародном пользовании. Агриппа развел его, как я уже упоминал, на месте Козьего болота, и устройство этого парка было для Марсова поля такой же оздоровительной мерой, как устройство парка на Эсквилине. Сады Агриппы подходили к самому портику Помпея; с юга их окаймляет «стоколонный портик», а за ним тянется парк с аллеями платанов. В зелени деревьев стоят фигуры зверей; среди них статуя умирающего льва работы Лисиппа, которую Агриппа привез из Лампсака и поместил в роще между прудом и каналом. Пруд, находящийся совсем близко от терм, представляет собой естественный бассейн для купанья и является дополнением к фригидарию. Говорят, Сенека в молодости обычно начинал новый год с купания в ледяной воде этого пруда.

Наискось от этого парка, к востоку от Широкой Дороги, находится другой парк – Поле Агриппы, со статуями и аллеями, обсаженными буком. Он примыкает с западной стороны к портику Випсании, который начала Полла, сестра Агриппы, а закончил Август.

Но что это за портики, о которых я упоминаю? Это прямоугольник, обычно обведенный крытой колоннадой, обрамляющей сад с аллеями (прежде всего платаны и лавровые деревья) и фонтанами. Портик Октавии – истинная сокровищница. Там собраны шедевры великого искусства: Александр и Филипп с Афиной работы Антифила, Афродита Фидия, Эрот Праксителя, Асклепий и Артемида Кефисодота, Праксителева сына, Эрот с молнией и многие другие. Между прочим, в этом портике стоит и статуя Корнелии, матери Гракхов. Портик был отстроен Августом в честь своей сестры Октавии. Он занимает большую площадь – 300 на 250 локтей – и окружен двойной колоннадой; гранитные колонны облицованы дорогим заморским мрамором. В середине портика находятся два храма – храм Юноны и Храм Юпитера, зал для собраний и библиотека. Главный вход в портик, обращенный к Тибру, отделан в виде двойного пронаоса (паперта), в котором с внутренней и наружной сторон стоят по четыре коринфские колонны белого мрамора (высотой двадцать локтей).

Значение портиков двоякое: люди могут здесь прогуливаться и отдыхать в любую погоду – крытые колоннады защищают от дождя и от солнца; в аллеях особенно хорошо в ранние утренние и предзакатные часы. И эти сады с их колоннадами, храмами, библиотеками – подлинное украшение города. И вот что заметал Страбон, известный тебе: «Люди старого времени красотой города пренебрегали: их занимало более важное и настоятельно необходимое. Их потомки и особенно наши современники и об этом думают, но в то же время они создали в городе множество прекрасных сооружений. И Помпей, и Цезарь, и Август, его сыновья, друзья, жена и сестра не жалели на это строительство ни труда, ни издержек. Август так украсил Рим, что по справедливости мог хвалиться, говоря, что он принял Рим кирпичным, оставляет же его мраморным».

Постройка нового форума, первого из так называемых императорских форумов, была задумана Цезарем. Но закончил устройство Юлиева Форума уже после смерти Цезаря император Октавиан.

Форум представляет собой вытянутый прямоугольник шириной 70 локтей, длиной около 280 локтей, обведенный стеной (27 локтей высотой, 8 локтей толщиной), за которой идет колоннада. В середине форума возвышается храм Венеры Родительницы: в нем стоит статуя Венеры, висят картины знаменитых мастеров, здесь же находятся шесть коллекций разных гемм и панцирь, отделанный британским жемчугом. Август поставил в этом храме статую божественного Цезаря; голова его украшена звездой.

Продолжением Цезарева форума является форум Августа, который он построил по причине многолюдства и обилия судебных дел. Двух уже существовавших форумов не хватало, потребовался третий. Форум этот составляет нечто единое с храмом Марса Мстителя, который Октавиан дал обет построить перед решительным сражением с республиканцами при Филиппах. (Поэтому форум этот иногда называли Марсовым.) Плотин считает его, так же как и Эмилиеву базилику и храм Мира, прекраснейшими созданиями людей. Прямоугольную форму форума (в 280 локтей длиной и 200 локтей шириной) нарушают две эскедры, находящиеся на западной и восточной сторонах. Весь форум обведен огромной стеной, около 80 локтей высотой. Стена эта служит двойную службу: во-первых, является защитой на случай пожара, а во-вторых, скрывает от глаз посетителей форума соседние, грязные и неприглядные, кварталы. Она сложена из широких пепериновых плит, которые клали попеременно тычком и ложком, скрепляя их деревянными болтами. Говорят, дерево для этих болтов было срублено после восхода созвездия Пса; считается, что этому материалу нет сноса. Внутренняя сторона стены облицована синеватым, в прожилину, мрамором.