Текст книги "Литературно-художественный альманах «Дружба». Выпуск 3"

Автор книги: Север Гансовский

Р. Погодин
Мороз

Рис. Н. Муратова

Мороз всё зажал в свой ледяной кулак. Дома, казалось, теснее прижались друг к другу. Словно вымазанные известкой, белели никогда не замерзавшие стекла витрин. Кусты в сквере топорщились колючими снежными шипами, а седые от инея деревья боялись шевельнуть обмороженными ветками. Затаившийся под холодными арками ветер появлялся на улице вслед за автобусом или стремительной «Победой».

– Ух ты!.. – сморщился Толик, выйдя с Петькой Шапкиным из школы. – Холодина, даже в носу щиплет.

– Морозик! – задрав кверху голову, заявил Петька. Сощуря глаза, он внимательно оглядел небо и, крутнув согнутой в локте рукой, заявил: – Вот завтра завернет, – носа на улицу не покажешь.

– Не завернет, – возразил Толик, – у нас мороз долго не держится. – Подбородок у Толика мелко дрожал, сам он сгорбился, сунул руки в рукава и, зажав портфель подмышкой, пританцовывал вокруг солидного широколицего Петьки.

– Много ты знаешь! – глядя на товарища, снисходительно улыбнулся Петька. – Смотри, небо над крышами зеленоватое и дым свечкой стоит.

– Пускай стоит, – пробормотал Толик в мех воротника, – а у меня уже руки отваливаются.

– Закаляться нужно было. – Петька сунул приятелю свои толстые меховые рукавицы. – На, живо согреются.

Пока Толик хлопал себя по бокам, отогревая застывшие пальцы, Петька подбежал к заиндевелой стене школы и ногтем по инею вывел: «Завтра занятий не будет. Мороз», – подул в кулаки, глянул еще раз на небо и крикнул: «Пусть мои уши отмерзнут, если вру!»

– Точку-то поставь, – простучал зубами Толик. Ребят то и дело обгоняли прохожие. Все отчаянно торопились. Один Петька шел не спеша, щеки его алели, как выбившийся из-за ворота галстук. Изредка, будто невзначай, он передвигал шапку с одного уха на другое. Толик честно сознался:

– Ух… продрог. Даже спину ломит!

– Ага… – захрипел Петька, храбро вытягивая посиневшую шею, – еще не верил, что завтра мороз. Вот бы тебя в тайгу.

– Аз., зачем мне туда?

– Чтобы там одним сугробом больше стало, – засмеялся Петька. – Приходи ко мне.

– Мерзнуть-то, – ответил Толик, вбегая в парадную.

– Печку затопим! – крикнул ему вдогонку Шапкин. Откуда-то с верхнего этажа вместе с грохотом каблуков до него донеслось: «Без меня не начинай…»

Приятели жили рядом, но к Петьке Толик попал поздно. Мама убрала квартиру и заставила натирать пол.

– В двенадцать бы еще пришел! – набросился на него Шапкин. – Я уже в айсберг превратился. Что это у тебя? – ткнул он в торчащие у товарища из-за пазухи тетради.

– Арифметика и естествознание.

– Завтра, – махнул рукой Петька. – Идем, я тебе индейский способ растопки покажу: при любом ветре одной спичкой.

– Тебе мама растопит, – ухмыльнулся Толик.

– Мне? – Белые Петькины брови возмущенно столкнулись на переносице. – Да ты знаешь, какая у меня мама? Она… Она мне, как себе, доверяет. – Светлая полоска насупленных бровей медленно разошлась. – Она после работы в вечерний институт поехала. Намерзнется… – добавил он. – А мы печку затопим. Приедет – тепло.

В печке уже лежали сложенные, как для костра, дрова. Петька встал на колени, взял пучок тонких лучинок, приготовленных на растопку, и настрогал их как-то по-особенному – елочкой.

– Делай ветер, – зашипел он на Толика, воткнув лучинки между поленьями. Толик неистово замахал у Петькиного плеча тетрадками.

– Ты меня не обмахивай. Я еще не вспотел, на костер дуй. – Петька чиркнул спичку и тотчас спрятал огонек, сложив ладони фонариком. Огонек трепетал в ладонях, а ловкие Петькины пальцы светились… Лучинки загорелись.

– Здорово! – восхищенно прошептал Толик. – Как это ты?

– Ветер давай! – прикрикнул Петька на переставшего махать приятеля.

Огонь вцепился в сухие бока поленьев, защелкал и загудел, унося в трубу красные хвосты искр.

– Что, видел? Я в любую погоду костер разожгу.

– И в дождь?

– И в дождь, – уверенно кивнул Петька, направляясь к выключателю гасить свет. – Ишь, гудит, – восхищенно прошептал он, – как настоящий. Я сейчас.

В темноте красноватое пламя действительно напоминало костер. Смолистые дрова пахли лесом. Огненные блики метались по комнате, превращая обычные предметы в странные, колеблющиеся тени.

– Спальные мешки вот, – вынырнул из коридора Петька, на твой. В тайге без мешков могила.

По мохнатому воротнику Толик узнал свое пальто.

– Какой же…

– Тс-с… – остановил его Петька таинственным шопотом, – мы с тобой у костра, вроде геологи-следопыты. Кругом тайга, кедры… а мы руду ищем, и ничего… нам не страшно.

Толик подвинулся поближе к товарищу. Ему вдруг показалось, что в зеркале шкафа, напоминающего сейчас мрачный утес, сверкнули красные глаза притаившегося зверя.

Целый вечер друзья искали железо и золото, продирались сквозь непроходимые заросли, тонули в болотах, сражались с тиграми. Даже поругались, выманивая из берлоги медведя.

– Сейчас мы эту берлогу обложим, – командовал Петька, ползая на четвереньках вокруг письменного стола.

– Чем? – с готовностью спросил Толик.

– Ну, облаву сделаем, собак, значит, нужно, – пояснил Петька, – ты давай… Лай.

– Авв-ав, – стыдливо тявкнул Толик.

– Да разве так медведя дразнят! – рассердился Петька. – Так только болонки на мух лают. Смотри, как надо: «р… р… р, гав-гав-гав», – оглушительно загрохотал он простуженным басом и полез в берлогу. – Лезь за мной!

– Я лучше стрелять буду.

Петька не ответил, он зарычал по-медвежьи, пронзительно взвизгнул и кубарем выкатился из-под стола.

– Стреляй! Не видишь, – я раненый! – закричал он. Толик щелкнул языком и для верности смазал Шапкина по спине.

– Кого бьешь! – завопил Петька. Но Толик уже сидел на нем.

– Убил, убил! – захлебывался он от восторга, – сейчас шкуру снимать будем!

– Вот я тебе сниму! – вывернулся Петька. – С таким напарником только на кошек охотиться. – Он посопел, сердито глядя на Толика, и добавил примирительно:

– Ну ладно, в тайге всякое бывает. Теперь делай мне первую помощь.

Печка уже протопилась, когда Толик вспомнил про тетради.

– Уроки-то, Петя?. – сказал он упавшим голосом.

– Ну и что, уроки? Нечего, завтра сделаем. Мороз-то!..

Пошевелив угли кочергой, Петька развалился на своем спальном мешке.

– По естествознанию нас уже спрашивали, по русскому тоже. Медвежатинки бы сейчас зажарить, – мечтательно вздохнул он. – Любишь медвежатину?

– Люблю; только вдруг завтра в школу?

– Да что ты заладил? Сказано, – завтра мороз будет, и всё… – Но, чувствуя, что Толик не очень верит, Петька нехотя полез к окошку. – Воздух нюхаю, самый таежный способ предсказывать погоду, – объяснил он, пыхтя у открытой форточки.

Морозный пар медленно опускался по стенке на пол.

– Ну, сколько нанюхал?

– Гра… градусов 30, – дрожа от холода, но стараясь сохранить глубокомысленный вид, объявил Петька.

Ребята расстались поздно. На улице было холоднее, чем днем. Под ногами отчаянно скрипело. Воздух стал гуще, казалось, вот-вот он начнет примерзать к стенам и падать на землю звонкими льдинками. Продрогший Толик уснул, едва добравшись до постели.

Утром его разбудили чьи-то холодные руки. Тихонько, словно напоминая о том, что оно скоро заговорит, тикало радио.

У дивана в расстегнутом пальто стоял Петька. Вид у него был угрюмый. В руках он держал свой видавший виды портфель.

– Ты чего?… Случилось что-нибудь?

Петька отвел глаза и безнадежно показал головой на окно. За оттаявшим стеклом медленно летели крупные хлопья сырого снега.

– Вот тебе и дым свечкой, – растерянно прошептал Толик.

Р. Амусина
Открытие

Оказывается, девчонки – совсем не плохой народ. Надо только уметь с ними правильно разговаривать. Хотите знать, как мне удалось сделать это открытие?

Когда моя сестра Варька окончила ясли и поступила в детский сад, она была еще совсем хорошей девочкой. А с тех пор, как мы подросли, она совершенно перестала меня слушаться: как я ни дергал ее за косы, как ни швырялся в нее резинкой и даже линейкой, – ничего не помогало! Было обидно, что вся моя воспитательная работа пропадает зря.

Варька даже и разговаривать со мной иногда не хотела.

И вот однажды мы сидели в комнате и занимались. Мне надо было выучить уменьшительно-ласкательные суффиксы.

Я начал учить:

– «Очк», «ечк», «еньк», «ушк»…

Но все эти «очки-и» и «ечк-и» немедленно выскакивали из головы обратно.

Тут я вспомнил, что надо называть предметы с этими суффиксами, тогда на примерах всё и запомнишь. Только на чем бы по поупражняться?

«А возьму-ка, – подумал я, – первый попавшийся предмет и на нем поупражняюсь».

Первым предметом, который попался мне на глаза, была Варька.

– Вар-ечк-а, Вар-юшк-а… – сказал я вслух.

Вдруг смотрю, – Варька вскочила и стоит, как вкопанная, даже еще хуже – как каменная.

«Что это с ней такое?» – подумал я, но тут же решил не отвлекаться и упражняться дальше.

Следующим был суффикс «еньк».

Тут надо взять какое-нибудь прилагательное… Ага, нашел!

– Милая, мил-ень-кая… – упражнялся я вслух.

Вдруг вижу, у Варьки такое удивление на лице, какого я раньше у нее никогда и не видал.

«Что это она?» – подумал я, но опять решил не отвлекаться, – мало ли чему девчонки удивляются! А для серьезного человека это, наверное, вовсе и неинтересно! И я стал искать примеры на суффикс «енк».

Я огляделся, но Варька стояла прямо передо мной и закрывала собой все другие примеры. А из самой Варьки и суффикса «енк-а» не получалось ничего путного – какая-то Вар-енка… Но когда я произнес вслух это слово, Варька меня поправила:

– Я тебе не «Варенка», я тебе сестра, Варя.

Сестра… Ага! Вот оно, нужное слово, – обрадовался я. Прибавить «енк», и получаем «сестр-енк-у»!

Потом я стал повторять вслух все выученные суффиксы подряд:

– Вар-ечк-а, мил-еньк-ая, сестр-енк-а…

Это я громко повторил три раза. Смотрю – что такое! Варька опять разглядывает меня, как будто перед ней какая-то исключительная личность, и словно она меня первый раз в жизни видит. Смотрит и улыбается…

– Варька, – говорю я, – ну чего ты на меня глаза вылупила?

Тут Варька вдруг вся съежилась, вздохнула и отвернулась.

«У Варьки какие-то сильные переживания, – подумал я. – Спросить, что ли?… Нет, не буду – какие уж там переживания могут быть у девчонки-четвероклассницы! А я уже, как-никак, пятый класс заканчиваю».

Но мне было так интересно, что я не выдержал и спросил:

– И чего это ты? То вдруг сияешь, как замок на портфеле, а то вдруг глаза в землю, а косицы кверху.

– Будто ты сам не понимаешь! – ответила Варька.

Я не понимал, но допытываться не стал.

Назавтра я учил вводные слова, а Варька со своей подругой сидели в другом конце комнаты.

Мне попались на глаза резинка и карандаш. Я составил предложение и сказал его вслух:

– «Дайте мне резинку и карандаш».

Теперь надо было вставить вводные слова. И я стал составлять новое предложение уже с вводными словами:

– «Дайте мне, будьте добры, резинку и карандаш».

И вдруг со страшным грохотом отодвинулись два стула. Варька с Иркой бросились ко мне обе разом, с протянутыми вперед руками, и с такой быстротой, как будто на мне что-то загорелось. Это, оказывается они мои упражнения по грамматике за правду приняли. И как только я вставил вводные слова «будьте добры», они бросились ко мне с карандашами.

Я уже открыл рот, чтобы рассказать им всё, но вдруг понял, почему вчера Варька так сияла, и решил им секрета не открывать. И правильно сделал, потому что они обе сразу стали такие хорошие, что готовы были отдать мне резинки и карандаши насовсем.

Потом мы вместе играли – оказывается, девчонки выдумали много таких интересных игр, до которых мальчишки еще и не догадались додуматься.

Мне захотелось даже и в слово «девчонки» вместо суффикса «онк» поставить «очк» и называть их «девочки», но в последнюю минуту я передумал… Одно слово дела не решает, а «девчонки» всё-таки как-то выразительнее!

А в общем, если знать кой-что из грамматики, то оказывается, что девчонки – очень даже неплохой народ.

М. Колосов
Тушканчик

Рис. И. Ризнича

Давно хотелось мне поймать тушканчика. Эти грызуны вредят полям не меньше сусликов. Весной беда от них зеленям кукурузы, подсолнухов, а летом – посевам хлеба.

Все наши отряды идут весной в поход на грызунов, сразу после каникул. И каждый год я беру на сборе отряда обязательство уничтожить двадцать пять сусликов и одного тушканчика. Беру и не могу выполнить? Не по сусликам, нет! По ним я даже перевыполняю. А тушканчика поймать мне не удавалось.

Вот Борис Сохин, – я с ним соревнуюсь, – у него обязательство поймать два тушканчика, а ловит по три и даже больше. В прошлом году четыре шкурки сдал. Норы он ловко находит, а я не могу.

Суслик – с тем проще, особенно весной. Сойдет снег с полей, у суслика все запасы кончаются, вот и выходит он из норы за свежей травкой. Вялый какой-то, полусонный, лови его – и в мешок. А то можно в норку полведра воды налить, – он и вылезет, отфыркиваясь. Хватай его за загривок.

Летом, правда, с сусликами дело потрудней. Уйдет в глубокую нору кривыми потайными ходами, тут и воды на него не напасешься. Да и не найти ее близко. Местность у нас возвышенная, холмистая, весной вода в каждой впадинке, а летом только в пруду. И суслики совсем нахальными делаются. Бегают по полю, встают на задние лапы – свистят, перекликаются. Станешь подходить к такому свистуну, а он юркнет в норку и сидит. Только лопатой его и отроешь! Хлопотно, но всё-таки можно.

А вот тушканчики – просто беда! Они по полю не бегают. Я этого зверька один раз только и видел. Ночью мы едем на эмтээсовской машине, – вдруг на дороге что-то серебристое. Думаю, – заяц – уши длинные. Подъезжаем ближе, – тушканчик! Подпрыгивает, как на пружинах, и хвост длинный, как прут. Скок-скок – и скрылся в темноте.

А днем его и подавно не увидишь. Норка у этого грызуна не простая. Он в нее залезет и вход землей закроет. Да так закроет, что не сразу догадаешься, где нора. Надо глаза иметь такие, как у Бориса: он специалист по тушканчикам!

Этой весной на борьбу с грызунами мы вышли втроем: Борис, я и Волчок. Волчка я в прошлом году принес домой рыженьким щенком. А теперь он вырос и стал настоящим красавцем: шерсть гладкая, ноги длинные, хвост – кольцом. И главное – умный.

Вот и решили мы с Борисом взять его с собой.

Вышли в поле. Я не успел еще ни одного суслика добыть, слышу, – Борис свистит. «Неужели, – думаю, – тушканчика нашел?» Посмотрел, – машет рукой: скорее!

Я – бегом, Волчок – вскачь, тоже к Борису.

Пока я прибежал, Борис уже Волчку пальцем показывает на землю и всё приговаривает:

– Нюхай и запоминай!. Нюхай и запоминай!

Волчок нюхает землю, взвизгивает, всё порывается лапами скрести.

– Смотри, – говорит Борис, – вот это и есть жилище тушканчика.

Я посмотрел и ничего не увидел. Глинистая, в комочках земля, такая же, как и на всем пригорке.

– Не видишь? – спросил Борис и вздохнул. – Смотри. Вот комочки глины…

– Они везде такие.

– Такие, да не такие, – рассердился Борис. – Здесь комочки мельче. А лежат они кружочком, бугорком, будто выдавленные. Это он из норки землю выталкивал. Понял?

Я кивнул головой. Действительно, чего ж тут не понять!

Борис руками раскопал норку и стал лить в нее воду. Не успел он вылить и треть ведра, как тушканчик выскочил, и Борис схватил его за загривок.

– Вот он, земляной заяц, попался! – закричал Борис, поднимая грызуна, чтобы его не схватил Волчок, который визжал и подпрыгивал.

Тушканчик дергал длинными, как у кенгуру, задними ногами, а с хвоста, будто по веревочке, стекала мутная вода. Сейчас он казался тощим и жалким, но я хорошо знал его вражьи повадки. И мне стало обидно на самого себя: ну почему я такой неудачник? Почему такой неспособный?…

Борис, наверное, заметил в моих глазах грусть и заговорил как-то особенно ласково, будто он в чем провинился:

– Хочешь, отдам тебе тушканчика? Я себе еще достану.

– Зачем?… Так не интересно.

– Мы ж с тобой соревнуемся, вот я тебе и помогу выполнить обязательство.

– Разве это помощь?

– А что ж делать, если ты?…

Он не договорил. Я позвал Волчка и ушел с ним искать норы.

Найду! Исхожу вдоль и поперек всё поле, а пустым не вернусь.

Мне было уже не до сусликов. Я почти бежал, стараясь осмотреть как можно большее пространство. Увижу что-нибудь, похожее на выдавленную землю, копну – ничего нет, бросаю и мчусь дальше. Волчок едва поспевал за мной.

Уже через час мои ноги одеревенели, в глазах прыгали бугорки и ямки, спину разламывало.

Я присел на землю. Подошел Борис. В его прикрытом холстиной ведре царапался тушканчик.

– Зачем ты бегаешь? – сказал Борис. – Наметь узенький участок, спокойно осмотри, потом другой…

Волчок, повизгивая, терся о мои ноги. Я встал. Ладно, буду спокойно осматривать. Медленно-медленно, от бугорка к бугорку, прошел полосу участка. И странно, мои глаза, хоть я и напрягал их, даже как будто отдохнули. И усталость куда-то пропала. Я вдруг почувствовал, что теперь уж непременно найду тушканчика.

И в самом деле, минут через десять я вдруг заметил что-то подозрительное. Мелкие комочки глины, точно такие, как показывал Борис, лежали темным кружком, величиной с каблук. «Тушканчик!» – Я ковырнул землю носком ботинка. А Волчок уже тут как тут. Он с остервенением раскапывал лапами землю.

– Тушканчик! – закричал я Борису.

Он прибежал. Действительно, это была нора тушканчика.

Пулей помчался я за водой, а назад ведро нес так бережно, что и капли не расплескалось.

– Ну, вот я тебя сейчас напою! – Я наклонил ведро, вода заполнила норку до краев и на миг остановилась. Потом быстро, с шумом ушла в нее. И тут вдруг, весь дрожа от волнения, я увидел усатую хищную мордочку грызуна.

– Лей! Лей! – закричал Борис. – Не давай ему отдышаться.

Опять хлынула в нору вода, всё захлестнула, опять ушла, и вот уже я держу за загривок мокрого облезлого грызуна с длинными дрыгающими ногами. А Волчок прыгает, визжит. И мне так радостно от первой моей удачи, что тоже хочется визжать и прыгать.

Мы прячем добычу в ведро и довольные возвращаемся домой.

Дорогой нам встречаются ребята с ведрами; у всех по тушканчику по два, а сусликов – тех сразу и не сочтешь!

На будущий год я, как и Борис, непременно уничтожу двух тушканчиков.

Теперь я знаю, как находить их норки.

В. Гнеушев
Подарок

 
О чудесах он много знал из книжек,
Чудес немало в море и в лесах,
Но больше всех ровесников-мальчишек
Не верил он в такие чудеса.
И как-то раз у моря, в ярком свете,
На мокром, оплывающем песке
Он трубку капитанскую заметил
И через миг держал её в руке.
Мальчишке море подарило трубку.
Его с тех пор никто не узнавал, —
Он песни пел матросские
                                         и шлюпкой
Разрушенную лодку называл.
Исправив всё своими же руками
И закрепив на мачте паруса,
Он уходил под всеми парусами
На самых дальних чаек голоса.
И там, где волны бьются прямо в небо,
Он найденную трубку доставал:
Там, вдалеке, он Колькой больше не был
Он был по меньшей мере адмирал.
И с чудесами старыми не споря,
Не в шуточку мальчишка этот ждет,
Когда-нибудь ему родное море
Подарит настоящий пароход.
 

Юрий Никулин
Далекое

Рис. Ю. Лаврухина

Сытая рыба не клевала, а у голодного рыбака сильно подвело живот Петька подтянул ремень до последней дырочки – в желудке подняла глухой ропот.

– Урчит у тебя? – спросил Королек.

– Прямо трубит! А у тебя?

– Ага! – ответил Королек и недоуменно спросил: – И чего это такое урчит?

Петька с серьезным видом объяснил:

– Как чего! Сколько слюны наглотаешься, – вот она и кипит.

Обедать Петьке чаще всего приходилось одной картошкой с солью. Не один раз, встречаясь с Корольком после обеда, Петька мечтательно говорил:

– Ой! Чего бы поесть!

– Пойдем ко мне, я хлеба вынесу, – звал Королек.

– Эх, кабы лодку нам! Вот бы наловили рыбы! Вот бы заработал денег! – фантазировал Петька.

– Лучше я тебе сама найду занятие, – говорила мать. Но с работой было плохо.

Однажды домохозяин остановил мать на дворе. Он поклонился, приподняв круглую соломенную шляпу и приглаживая намазанные фиксатуаром усики, заговорил:

– Как ваш муж? Есть известия о нем?

– Нет, – ответила мать, – жив ли он?…

– Ну что вы! Ваш супруг вернется героем. Да, война – это дело доблести и чести! Война требует жертв. Но мы все должны… в защиту царя и церкви от варварства и испепеления нашего достояния…

Мать молчала.

– Простите за беспокойство, мадам, мне не совсем удобно напоминать, но прошло двадцатое число, и пора… деньги за квартиру, ибо расходы по дому… сами понимаете…

– Денег у меня нет, – тихо ответила мать, – я прошу вас подождать немного. Может быть, шубу продам.

– Ну, день, два я, конечно, подожду. Между прочим, вы хотели определить своего сына к какому-нибудь ремеслу. Это очень хорошо: помогать родителям – стремление всех благородных детей. По крайней мере мальчик не избалуется и не будет хулиганить. Я, знаете, ничем не могу пожаловаться на вашего сына и мог бы рекомендовать его своему знакомому предпринимателю, если хотите.

– Ой! Большое вам спасибо! – воскликнула мать. – Только бы не искалечился он, не надорвался, – добавила она с опаской.

– Ну, что вы! Там дело чистое. Мой знакомый производит мыло. Рекомендую ядровое со штампом «Полканов». Ну вот, судите сами, мыло – продукт облагораживающий. Чего тут может быть грязного и опасного? Хотите, я напишу Полканову записку? А деньги уж постарайтесь принести.

На другой же день Петька с матерью пришли по адресу, начерченному острым, колючим почерком. Еще раз взглянув на записку, мать остановилась около крыльца флигеля. Двери в сени были распахнуты, в глубине налево виднелась кладовка, направо – открытые двери в дом. Но ниоткуда никто не выходил и во всем чувствовалась настороженная тишина.

– Скажите, пожалуйста, есть ли кто дома? – любезно спросила мать.

Из темной кладовки, как из норы, выскочила женщина, босая, с подоткнутым подолом, юркая, как мышь. Она выгнула зобатую шею, подняла стертое лицо и скороговоркой спросила:

– Вам кого?

– Мне господина Полканова, Илью Фроловича. Я к нему с запиской…

– Они отдыхают. Давайте сюда. Я его дочь и передам ему. Если что важное, – господин Полканов выйдут.

Мать молча протянула записку, женщина взяла ее и, подозрительно оглядев Петьку, пошла в дом, шлепая голыми ногами по крашеным половицам. По пути она осмотрела сени: не лежит ли где какая-нибудь ценная вещь, и, подхватив ведро, стоящее у порога, ушла и долго не появлялась.

«Ух крыса!» – подумал Петька, понимая, чего опасалась тетка.

Ему стало обидно, что мать из-за него должна, как нищая, стоять у чужого крыльца. Он неожиданно для себя взял мать за локоть и прижался к нему. Мать, ни слова не говоря, погладила Петьку по щеке.

– Погодите, сейчас придет, – объявила появившаяся, наконец, дочь Полканова. Она за это время «прихорошилась»: в волосы воткнула гребенку и опустила подоткнутый подол, – юбка теперь касалась шлепанцев, надетых на босую ногу.

Скрипнули половицы, и в сени вылез большой лохматый человек. Волосы его были всклокочены и свалены на одну сторону; в бороду вплелось куриное перо, а на щеке от подушки выдавился узор. Он был босой, в измятых брюках и жилетке, и не потрудился даже застегнуть рубаху на волосатой груди.

– Здравствуйте, – сказала мать, и Петька, как эхо, повторил за нею негромко: «Здравствуйте».

– Ну, это, значит, вы с запиской. Это и есть мальчишка-то? Ну-ка повернись, – сказал хозяин, не считая нужным ответить на приветствие.

Петька повернулся боком, потом спиной, так и остался стоять, слушая разговор матери с Полкановым.

– Годов пятнадцать – пишут вот тут, – Полканов тряхнул запиской. – Ну, для надзора так и будем считать.

– Только тринадцатый ему пошел. Совсем дитя. Вы уж не ставьте его на тяжелую работу.

– Гм-гм. Что сделаешь? Хороший человек просит. Пускай поучится. Толку от него, конечно, мало. Послать куда или поглядеть за мастером. Насчет работы вы не сомневайтесь, – мыло делаем, как в аптеке.

Мать не имела никакого представления о мыловаренном заводе; ей представлялась аптека, аккуратные кусочки душистого мыла и как сынок завертывает эти кусочки в цветные бумажки. Она заранее была благодарна Полканову и хотела уходить, стесняясь отнимать время у занятого человека, но Петька тут проявил деловой интерес. Набравшись духу, он повернулся и спросил:

– Дяденька, а сколько платить будете?

– Вот до этого тебе нет никакого дела. Деньги будет получать мать Да запомни ты: я тебе не дяденька, а Илья Фролыч. Так вот, как я тебе сказал, завтра приходи утром в двенадцатый дом по Шабелкинской улице. Войдешь во двор через проезд и увидишь налево красную дверь, там спросишь мастера Исаича. А об остальном я его сам упрежу. Посматривай за ним. Чего заметишь, – мне скажешь. А сколько тебе лет, кто спросит, говори: шестнадцать годов.

…Красная облупленная дверь вела в темный и грязный подвал; щербатые каменные ступени опускались под землю. Как только Петька шагнул за порог, дверь на пружине захлопнулась – и стало темно.

Ощупывая руками скользкую плесневелую стену, Петька осторожно спускался со ступеньки на ступеньку; чуть он отклонялся в сторону, – под ноги ему попадались гремящие железные банки, ведра и еще какая-то дрянь.

В конце лестницы опять оказалась дверь. Он дернул за ручку, она не поддавалась, и Петька подумал: «Значит, заперта». Он постучал, – никто не откликался. Тогда Петька дернул изо всех сил.

Дверь открылась, и в лицо ему ударил тяжелый воздух. Сначала пахнуло душным паром, как из прачечной, потом воздух наполнился удушающим, смрадным запахом гнили и горелого сала.

В первом помещении, куда попал Петька, никого не было; в дальнем углу под потолок поднималась деревянная воронка, рядом стояла кирпичная труба; во вторую комнату, несколько лучше освещенную, вела дверь. Она была открыта, и было слышно, что там кто-то шевелится.

– Кто там? Иди сюда! – крикнул глухой голос.

Петька быстро прошел мимо деревянной воронки, под которой оказалась жарко пылающая печка, во вторую комнату.

– А-а, вот так герой! Как тебя зовут-то?

– Петька.

– Петр, стало быть. Посиди тут, я сейчас тобой займусь.

Мастер указал на табурет, облепленный лепешками застывшего мыла, и склонился над столиком с прибором для резки мыла, у которого что-то чинил и завинчивал гайку. В тишине подвала изредка лязгал ключ в руках мастера, в печке трещали дрова, и пламя гудело в топке. Петька теперь увидел деревянные ступеньки с противоположной стороны от топки, ведущие на площадку перед воронкой, и удивлялся: как это не загорится воронка, раз под нею всё время топится печь?

 
Жила тетка Людмила,
А мы варили мыло.
Шило, мыло, гвозди,
Позвала нас в гости… —
 

запел мастер и, сразу оборвав, спросил:

– Так работать, говоришь, пришел? Погоди, я тебе пристрою работку. Куда отец твой смотрит? Зачем отпустил в адово чистилище?

– Отец в солдатах.

– Гм, в солдатах… Что же мне с тобой делать?… Ну, ладно, парень, вали работай, сколько можешь; сбежишь ты отсюдова скоро…

– Не сбегу: матери деньги надо.

– А ты мать-то любишь?

– Люблю.

– А за что? – И, не дождавшись ответа, мастер одобрил: – Это хорошо. Мать любить надо. Мать, она у тебя одна на всю жизнь, и другой больше не будет.

Мастер замолчал, будто всё сказал, что надо, и, когда Петька собрался было спросить про деревянную воронку, неожиданно заговорил:

– Работа у нас тяжелая, мне не под силу. Просил я у Полканова помощника… Мне надо парня, как быка, здорового, а он тебя прислал. Как-нибудь… вали работай.

Мастер пощупал Петьку и, одобрительно хлопая по спине, подвел его к барабану с каустической содой. Рядом с барабаном стояла двухпудовая гиря.

– Пока не открыт, – поколоти, – сказал мастер и ушел к котлу.

Петька волоком оттащил в сторону гирю, с трудом перекатил барабан на два шага и, осматриваясь, стал искать молоток.

– Чем бить? – спросил он, не найдя никакого инструмента.

– Гирей бей, – ответил мастер.

Пришлось гирю волочить назад. Расставив ноги, Петька поднимал двухпудовку за конец и опускал на барабан; от удара тонкое железо вминалось; внутри цилиндра что-то хрупало, а Петька мотался вслед за гирей.

Он ударил раз, другой, третий – его движения стали напряженными, и через минуту ему не хватило дыхания. Сделалось жарко. Он выпрямился и глубоко вздохнул. Сейчас же воздух подвала вызвал тошноту, спазмы схватили глотку, и Петьку едва не вырвало.

– Чего стал! Давай живее, мне котел надо загружать! – крикнул мастер. Он подкинул дров в топку, помешал в котле, от чего там поднялся треск и еще более густое зловоние заполнило подвал.

Петька вновь взялся за гирю, напряженно разгибая спину, поднял ее и еще несколько раз ударил. Поясницу ломило, дрожали ноги.

Плеснув воды в котел, мастер подошел к Петьке, скривил губы в усмешке и сказал:

– Что, устал, что ли? Бери-ка топор в сенях и руби железо поперек барабана.

– Мутит меня, дяденька.

– Вонь душит – это верно. С непривычки нутро выворачивает, и память потерять можно. Ну, ладно, мы работаем, так терпим, а люди на квартал кругом за что наказание несут? Раньше салотопни в город не пускали, а тут пожалте – Полканов «смазал», и никто пикнуть не смеет.

– А чего это так воняет-то?

– Сало топим, а выжарки, брат, не вынимаем. Это хозяину доход от всякой падали, а нам удушье. Давай-ка, пожалуй, еще прибавим: вдвоем-то мы с тобой загрузим полную варку, завернем на всю коронку. Ты пока оставь-ка барабан; вот поруби кости да таскай в котел.

Мастер провел Петьку в угол, где под рогожей лежала серая куча. Когда Петька вгляделся, он смог распознать заднюю часть лошади, куски шкуры, кишки. Вблизи всё это издавало резкий запах падали, перебивающий даже густую вонь пригоревшего сала.

Никогда ему еще не приходилось испытывать такого отвращения.

Стиснув зубы, он рубил толстые, не поддающиеся его усилиям лошадиные ноги и ребра и вздрагивал, когда брызги летели ему в лицо.

Петька работал самоотверженно. Раньше он ни за что на свете не согласился бы копаться в падали, но тут была работа, другой ему не найти, и поэтому нужно было терпеть. «Ведь работает же здесь Исаич», – утешал себя Петька.

– Дяденька, можно дверь открыть? – взмолился Петька.

– Что ты, что ты! Всех людей всполошим. Жильцов задушим, да и прохожие скандал поднимут. Одна нам с тобой вентиляция через трубу… Терпи, брат, – ничего не поделаешь. Вот начнем варить мыло, – так полегчает. Давай таскай в котел, что нарубил.

В котел полетели кости, тряпки, куски мяса, кожа, почки; Петька подобрал лопатой месиво лошадиных кишок и всё ввалил в котел. Напоследок он принес копыто и задумался.

– Чего смотришь? – окликнул его мастер. – Бросай в котел, всё каустик переработает.

– И подкову? – спросил Петька.

– М-да, нет, подкову не возьмет, а хорошо бы для веса.

– Дяденька, я не знал, что на мыло всякая падаль идет.

– То-то, милый; кто из чего варит. Мы такого добра немало перерабатываем. Наш товар ночью привозят, чтобы перед народом не было зазорно. Ну, а раз попало в подвал, – то тут уж что хочешь уйдет. Давай тебя на мыло переделаем.